Текст книги "Пиковая дама сузит глазки"

– Ты меня слышишь? – потормошила Иванова его за плечо.

– Да, да… – очнулся Метелин.

– Ладно, – вздохнула она, не продолжая разговора, и в голосе ее зазвучала обида.

А на следующий день, после очередного сладостного соития, Иванова, как ни в чем не бывало прижавшись к его плечу, снова завораживающе «пела» про калифорнийские красоты и прелести американской жизни, которые будут доступны и ему, Метелину, если они соединят свои судьбы.

Через полуприкрытые веки Метелину виделся облизываемый прибоем берег в роскошной субтропической зелени. По шоссе вдоль него стремительно несся поток шикарных авто. Бесконечное шуршание шин сливалось с неумолчным шумом океанской волны. А дальше – одноэтажные домики на ухоженных лужайках за низенькими штакетничками, будто сошедшие с рекламных туристических буклетов. Метелин чувствовал на своей щеке жаркое Танино дыхание, и из глубины памяти всплывали невесть где и когда прочитанные или услышанные им строки:

Только мне чьи-то губы

шепчут о теплом крае

и что меня ты любишь,

и что придешь весной…

– …Надо время от времени обновлять, освежать застоявшуюся кровь, – слышал Метелин голос Ивановой.

– Да, наверное… – отзывался он. – Только вот куда девать старую?

– Делать кровопускание, – с нервным смешком отвечала Иванова и тут же, посерьезнев: – Нет, правда, иногда наступают моменты, когда надо что-то срочно менять в сложившейся жизни. И менять безоглядно. Со мною такое случалось, я знаю. Тут важно отрешиться от того, что уже было, и – вперед, не оборачиваясь, только вперед!

– Сжигая за собой мосты?

– Можно и так, если хочешь. Тем более что есть ради чего их сжигать. После стольких лет мы вновь нашли друг друга, вернули нашу любовь. Теперь надо сохранить ее и не потерять вновь.

Да, да, не потерять!.. – эхом отозвалось в голове Метелина. Однажды это уже произошло. И теперь, когда судьба предоставила ему новую возможность, – не наступить бы, правда, на те же грабли. Таня, пожалуй, права – надо действовать безоглядно и решительно, несмотря ни на что…

Как часто ему в жизни не хватало именно этой безоглядной напористой решительности! В результате он нередко оказывался на обочине. То его очередь на квартиру при собственном молчаливом попустительстве (видел, что оттирают, да не решился голос в свою защиту подать) вдруг отодвигалась, то более высокая должность, на которую он по праву претендовал, доставалась в итоге куда менее ее заслуживающему, но зато более напористому коллеге. Не всегда, впрочем, и в напористости было дело. Метелин вспомнил, как однажды почти стал он начальником отдела. Уже все было решено и согласовано. Но в последний момент сам отказался от должности, вроде бы идеально по нему сшитой. Непомерной показалась ответственность – все-таки без малого сорок человек в подчинении. А он всегда был только хорошим исполнителем.

На очередном их рандеву Иванова «дожала» Метелина. Он уже готов был следовать за ней куда угодно. А она рисовала ему теперь заманчивые перспективы, которые ждут их в «совместном полете». Он будет заниматься инженерным обеспечением их обоюдных проектов, станет ведущим менеджером фирмы, а там – и ее совладельцем.

– Объединив наши силы, мы продолжим то, что начал Майкл, и распространим наш бизнес по всему миру! А ты сможешь раскрыться по-настоящему, показать, на что на самом деле способен, – с воодушевлением говорила Иванова, и Метелин, заражаясь, верил ей.

Однако чем дальше слушал ее, тем больше мучил вопрос, который сам собой и сорвался с языка, когда она остановилась перевести дух:

– А что, Таня, в Америке нет хороших инженеров и менеджеров? За свои-то деньги ты, наверное, кого-нибудь и получше меня можешь найти прямо там, на месте.

– Ты не понимаешь! – воскликнула Иванова и примолкла, опустив глаза. – Ну, как бы тебе это объяснить?.. – сказала она после короткой паузы. – Конечно, я могу нанять хороших специалистов. И они у меня есть. Но дело-то совсем в другом. Я люблю тебя и хочу, чтобы мы вместе были и в любви, и в деле. Мне очень не хватает сейчас верного надежного человека, которому я могла бы всецело доверять. Хоть в личной жизни, хоть в бизнесе. А ты как раз такой. Я это поняла.

А Метелин про себя подумал, что нужен он Ивановой для исправления крена, возникшего после смерти Дворжецкого, и восстановления жизненного равновесия. И будет ли в нем необходимость после того, как равновесие восстановится и острота ощущения, вызванного случившейся бедой, исчезнет? Но подумал как-то вяло, отстраненно, словно о ком-то постороннем.

Две недели в любовном угаре пролетели незаметно. Через несколько дней должна была вернуться из отпуска Валентина. Иванова тоже засобиралась в дорогу. Звали дела. Она и так задержалась в родном городе гораздо дольше, чем собиралась. Метелин загрустил. От жены за время командировки и ее отпуска да еще благодаря их бурному роману с Ивановой он успел отвыкнуть. А теперь вот придется отвыкать и от Ивановой.

– Ничего, это временно, – словно читая его мысли, успокаивала Иванова. – После наверстаем. А пока суть да дело, будем улаживать формальности. Как только вернусь в Штаты, сразу вышлю тебе приглашение. Оно понадобится для получения визы.

В аэропорт Метелин не поехал. Знал, что обязательно нарвется там на сестру Надьку, а ему очень не хотелось перед ней засвечиваться.

Накануне они с Таней встретились все в том же «Лазурите». Вернее, возле него. В кафе заходить не стали. Просто постояли несколько минут у входа друг против друга, держась за руки, как юные влюбленные. Потом прильнули друг к другу и, не обращая внимания на удивленно оборачивающихся в сторону немолодой уже парочки прохожих, зашлись в затяжном поцелуе. Отстранившись, наконец, Иванова приложила горячую ладонь к груди Метелина, словно метя его личным клеймом, и пообещала:

– Я буду звонить. И ты – тоже. В общем, до связи. Да, еще… – сказала, пристально глядя в глаза с какой-то особой интонацией, словно привораживала: – Все время думай обо мне. О нас с тобой.

Метелин посадил Иванову на такси и долго смотрел вслед.

Часть III

А ведь действительно приворожила. Об Ивановой после ее отъезда Метелин только и думал. О ней и о себе в новой будущей – американской – жизни с возрожденной любовью. Вообще-то он очень смутно представлял себя в «каменных джунглях» огромной чужой страны под звездно-полосатым флагом. Его представления о ней мало чем отличались от того, что мог он видеть на телеэкранах или страницах глянцевых журналов. Впрочем, Метелин сначала особо и не напрягался по этому поводу. Главное, что там была Таня Иванова, с которой он скоро соединится, чтобы прожить остаток жизни в безмерной горячей любви. Образ Ивановой стал теперь постоянным спутником Метелина.

Но и сама она не давала о себе забыть: каждый день звонила, забрасывала эсэмэсками. Информации в них не было практически никакой, зато чувств и эмоций – через край. Они подливали масла в огонь, и Метелин, готовый в любую секунду сорваться по первому зову Ивановой, не находил себе места.

Хуже всего было ночами. Прожив вместе много лет, Метелины, в отличие от многих супружеских пар в их возрасте, до сих пор делили одно ложе. И если раньше это было для обоих совершенно естественным, как бы само собой разумеющимся, и никаких неудобств не вызывало, то теперь стало для Метелина настоящей пыткой. Ложась в постель, он поворачивал голову в подсознательной надежде увидеть рядом Танино лицо, ощутить горчичный жар ее тела, но натыкался взглядом на жену, и на него накатывали обида и неприязнь. Словно кто-то зло подшутил над ним и подсунул совсем другую женщину.

Впрочем, другая и есть. Небо и земля, лед и пламень. Отвернувшись от жены на другой бок, Метелин, стараясь уснуть, невольно сопоставлял их как женщин, и сравнение было явно не в пользу жены. И в молодости-то широковатая в кости и талии, Валентина сейчас и вовсе отяжелела, обабилась. Васильковые когда-то глаза с годами выцвели. Но раньше он этого как-то не замечал. Не с кем было сравнивать. И без нужды. Зато сейчас…

Валентина поворачивалась к нему, приваливалась к его спине – Метелин ощущал ее тяжелую мягкую грудь – и, как делала это всегда, с первой их брачной ночи, забрасывала ему на плечо руку и ногу. В такой позе обычно и засыпала. Рука и нога были теплыми, но Метелину казались они раскаленными клещами. Он инстинктивно дергался и отодвигался на самый край кровати.

Вообще-то, Валентина в проявлениях чувств была по жизни весьма сдержанным человеком. Но сейчас любые, даже случайные прикосновения жены обжигали и раздражали его. Да и не только прикосновения. Весь ее вид рано поблекшей, изрядно потертой жизненными обстоятельствами, увядающей до срока женщины вызывал у Метелина неприязнь.

От Валентины перемены в его поведении, конечно же, не ускользнули. Она ничего не говорила, ни о чем не спрашивала, но посматривала с нарастающим тревожным подозрением. Что еще больше выводило Метелина из равновесия. В их семье подозрительность была не ко двору, поскольку и повода для нее всегда честные и прозрачные отношения между ними не давали.

Метелин понимал, что сам провоцирует эти подозрения, что надо взять себя в руки, сделать вид, что все по-прежнему, как всегда, все течет давно заведенным порядком. Однако лицедействовать не умел, а потому получалось плохо. Но и разоблачить себя нельзя. Какая тогда Америка! Значит, надо как-то подтвердить, что чувства к жене еще остались, что он «по-прежнему такой же нежный». А что лучше добротного секса может стать этому подтверждением?! Как говорится, клин клином…

Чем дольше они с Валентиной жили вместе, тем меньшей потребностью становился для них секс. Вещь с точки зрения возрастной физиологии вполне понятная. Но время от времени желание все же возникало и удовлетворялось с обоюдного молчаливого согласия и к общему удовлетворению, как и полагается у живущих душа в душу супругов. Делалось это, правда, спонтанно, без какой-либо системы и чьей-то из супругов определенной инициативы. Просто внезапно пробегала между ними искра, импульс, замыкая их тела в единую цепь, заполненную сексуальным электричеством.

Но сейчас Метелину приходилось самому проявлять инициативу. И это было невероятно трудно. Он лежал на спине, угловым зрением наблюдал, как в приглушенном свете торшера готовится ко сну Валентина – расчесывает волосы, надевает ночную рубашку. Он видел целюллитные складки на боках крупного тела, и никаких эмоций это давно привычное зрелище в нем не вызывало. Зато когда он представлял на месте Валентины Иванову, по телу его прокатывалась горячая волна желания. Но вот Валентина выключала торшер, громко скрипнув пружинами матраца, опускалась на свою половину кровати, укладываясь поудобнее, затихла… И волна желания у Сергея Васильевича исчезала.

Метелин отворачивался от жены, но усилием воли на полпути останавливал себя, вспомнив о поставленной самому себе задаче. Валентина молчала, но Сергей Васильевич знал, что она не спит. Словно ждала продолжения. А у Метелина было чувство, будто привел он в дом чужую женщину и теперь не знает, как с ней обойтись.

«Нет, так не пойдет!» – рассердился он сам на себя и рывком повернулся к Валентине. Она сделала ответное движение, и они оказалась лицом к лицу. Метелин всем корпусом навалился на жену. Одной рукой он тискал ее теплую податливую грудь, другой задирал подол рубашки, оголяя полные рыхловатые ноги. Рука Метелина поднималась все выше, подбиралась уже к «лону любви», но любовного вожделения не чувствовал. Да что там – тело его вообще никак не отзывалось на его старания. А главное сексуальное орудие постыдно висело тряпкой.

«Ну, что же ты, давай, не подводи!» – мысленно взывал Сергей Васильевич к непослушному своему организму, но тщетно. Интенсивные полумесячные занятия «Камасутрой» с Ивановой сказывались сейчас самым печальным и постыдным образом.

«А что, если это навсегда?» – вдруг пришло в голову Метелину, и он испугался. Но ведь так хорошо у них все недавно получалось с Таней! На месте жены ему представилась обнаженная Иванова во всей своей жаркой плотской красоте, и снова все в нем оживало, начинало шевелиться, напрягаться и подниматься, словно организм подключили к нужному источнику питания. Метелин обрадовался – значит, на самом деле ложная тревога. И поспешил воспользоваться неожиданным результатом. Пусть будет вместо Валентины Татьяна.

Стараясь удержать в себе образ разметавшейся на постели Ивановой, Метелин медленно и осторожно, словно проводил космическую стыковку, стал подводить свое орудие к лону. Вот оно слегка коснулось его – осталось только скользнуть внутрь – и вдруг стремительно начало терять крепость и упругость, сдуваясь, как проткнутый воздушный шарик. Получалось, что его, Метелина, организм, словно чувствовал подмену и не давал себя обмануть.

Подергавшись еще немного в безуспешных попытках на теле супруги, Метелин, чуть не плача от досады, сполз на свою половину кровати. Вот и «подтвердил чувства». Вместо хорошего секса, способного развеять любые подозрения в супружеской измене, такой позор! На воре, получается, и шапка загорелась. Хоть проваливайся сквозь землю!

Метелин отвернулся, и тут же почувствовал на своем плече руку Валентины.

– Ну, не расстраивайся! – услышал он ее успокаивающий шепот. – Тебе же не двадцать лет. Бывает…

Бывает… – печальным эхом отозвалось в нем и тут же встретило решительное возражение: – Но ведь не было же до сих пор! А вслух Метелин, оправдываясь, забормотал:

– Простатит, наверное… Аденома простаты или еще что в этом духе. Это, говорят, влияет… Надо к урологу сходить…

– Сходи, обязательно сходи, – поддержала Валентина.

Случившаяся «осечка», оказалось, далеко не самое страшное, что могло произойти. Буквально на следующую ночь Метелин проснулся в холодном поту от собственного крика. Ему приснилась Иванова. В постели рядом с ним. С разметавшимися по подушке черными волосами. Метелин протянул руку, чтобы убрать с ее лба прядь, и лба не ощутил. Рука упала на пустую подушку. «Куда ж она делась?» – подумал Метелин, откидываясь на спину, и вдруг увидел ее над собой. Она парила под потолком то ли как гоголевская Панночка, то ли как булгаковская Маргарита.

– Иди ко мне! – завораживающим голосом позвала она его.

Неведомая сила оторвала Метелина от постели и поднесла к Ивановой.

– Сейчас мы вырвемся из этих стен и отправимся в свободный полет, как вольные птицы, – сказала она и взяла Метелина за руку.

Из ее ладони потек горчичный жар, наполняя какой-то особенной неземной энергией. Иванова легонько потянула его за собой – и не стало вдруг ни постели, ни стен спальни. Они неслись, держась за руки, куда-то над россыпью городских огней под россыпью звездной. Вот город остался позади, но захватывающий полет продолжался. Наконец, стали снижаться и очутились на краю гигантского обрыва. За спиной стояла ночь, а здесь было уже светло от разгоравшейся на горизонте зари. Метелин глянул вниз. У него перехватило дыхание и закружилась голова. Дна пропасти, скрытого густым туманом, видно не было.

– Мы сейчас оттолкнемся от края и полетим навстречу заре. Там – солнечная Калифорния, там – рай для нас двоих, – сказала Иванова, а у Метелина захолодело в груди от одной только мысли, что ему надо будет оторваться от этого прочного края и сигануть в тартарары неизвестности.

– Делай, как я, и не отставай! – воскликнула Иванова и, взмахнув руками, птицей взмыла над стеной обрыва.

Метелин попытался повторить, но ноги словно приросли к земле. Дикий ужас сковал его. Невероятно страшно было решиться на такой прыжок.

– Ну, давай же, решайся, у тебя получится! Надо только преодолеть себя! – кружа над ним, подбадривала, умоляла, требовала Иванова-птица, но страх был сильнее Метелина.

Иванова-птица сделала над ним последний круг и устремилась к пылающему горизонту.

Метелин понял, что она улетает навсегда, и ужас падения смешался в нем со страхом безвозвратной потери самого сегодня дорогого в его жизни.

– Таня, – закричал он, пытаясь догнать ее голосом своим, – Таня!..

И проснулся от собственного крика.

Проснулась и Валентина.

– Ты чего? – удивленно спросила она.

– Да так, приснилось…

– Интересно, что за Таня тебе приснилась? – спросила жена с ревнивой интонацией.

– Да не Таня. Тебе послышалось. Тома.

– Тома?

– Ну да, Тома. Дочка наша.

Дочь Метелиных действительно звали Томой.

– И чего это ты ее стал вдруг по ночам звать? – недоверчиво усмехнулась жена.

Недели через три после ее отъезда Метелину пришло от Ивановой письмо с приглашением в Соединенные Штаты Америки. Послано оно было, как они заранее и договаривались для конспирации, на главпочтамт «до востребования». Здесь же, в конверте, лежал исписанный изящным, легким и летящим Таниным почерком листок бумаги, где она деловито и коротко инструктировала его о дальнейших действиях. Но заканчивалось письмо совсем в другом стиле и тональности. «Ты мне снишься ночами, не отпускаешь меня ни на шаг. И я с каждым мгновением люблю тебя все больше…» – читал Метелин, и у него заходилось сердце от ответной любви и нежности.

А потом начались хлопоты о визе. Надо было выправить загранпаспорт, собрать кучу разных бумажек – от анкет до сведений о близких родственниках. А после переправить все это через курьерскую службу в Москву, в посольство США. Там же, в курьерской службе, при подаче заявления с необходимыми документами Метелину назначили и дату собеседования в консульской службе посольства. На собеседовании предстояло присутствовать лично, поэтому надо было ехать в Москву.

И тут Метелину неожиданно подфартило. В проектной документации к одному из договоров, который готовила сейчас их фирма к подписанию, потребовалось согласовать некоторые пункты в столичных инстанциях. «Ты по этой теме – главный разработчик, тебе – и карты в руки!» – сказал шеф, отправляя Метелина в командировку. И это было так кстати! Отпадала необходимость самому искать повод для столичного вояжа.

В Москву Метелин прибыл за пару дней до собеседования. Этого времени ему хватило, чтобы утрясти свои служебные дела. Оставалось то, ради чего он, собственно, сюда и приехал. Утром Метелин отправился по нужному адресу в уверенности, что ждет его полный провал.

Метелину было назначено к половине одиннадцатого. Он пришел к посольству к десяти. На улице обнаружил человек пятьдесят-шестьдесят, приглашенных на то же время. Встал в конец очереди. Простоял около часа, пока милиционер, проверив документы, не пустил в другую очередь – на вход в пристройку к зданию посольства. В самом помещении еще несколько очередей: чтобы сдать в гардероб имеющуюся электронику (мобильники и прочее), потом – металлические предметы вплоть до брючного ремня с пряжкой (совсем как контроль безопасности в аэропортах), чтобы сделать отпечатки пальцев… Наконец, последняя очередь – непосредственно на собеседование к одному из окошечек, за которыми находились консулы.

Шел уже третий час посольского «марафона очередей». Ноги у Метелина гудели. От голода и жажды сосало под ложечкой. Но пришлось еще как минимум на полчаса запастись терпением. Правда, перед консульскими окошками оказался небольшой зал ожидания с рядом стульев, и можно было посидеть, передохнуть.

Метелин облегченно опустился на один из стульев. И неожиданно пришло в голову, что за всю жизнь ему ни разу не пришлось выезжать за пределы своей страны. Бывшие советские республики, ставшие в одночасье Ближним Зарубежьем – не в счет. По служебным делам как-то не было за бугор пути, а на туристические поездки – денег. Их едва хватало на хлеб насущный. А тут предстояло сразу с родиной распрощаться – раз и навсегда!

Нет, о визе-то он хлопотал, конечно, гостевой, и надо было еще убедить американских чиновников, что у него и в мыслях нет оставаться в США. Иванова на сей счет его инструктировала и в письме, и в телефонных разговорах четко: «Поживешь сначала как турист, позже поменяем твой неиммиграционный статус на иммиграционный. Дальше о виде на жительство станем думать, а там – и об американском гражданстве».

Метелин и в самом деле никогда раньше не думал о том, чтобы покинуть страну и кардинально поменять среду обитания. Даже в лихие девяностые, когда толпы его соотечественников наперегонки бросились кто на «историческую родину», кто туда, где, по слухам, глубже, лучше и слаще. Метелин относился к тем, кто изначально был убежден: где родился, там и пригодился. Большой сибирский город в центре России, где он когда-то увидел свет и прожил большую часть жизни, был «исторической» и всякой другой его родиной и «землей обетованной», вне которой он себя просто не мыслил. До сих пор. А теперь вот получается… Да ничего пока не получается – сам себя осадил Метелин – сейчас дадут ему от ворот поворот, и все вернется на круги своя…

Додумать свою мысль Метелин не успел – подошла его очередь исповедоваться у консульского окошечка. Со стороны это и вправду немного напоминало исповедальную беседу в католическом соборе. Только в глубине окошечка находился не пастор, отпускающий грехи, а чиновник, дающий или не дающий «добро» на получение вожделенной визы.

Чиновник оказался сравнительно молодым дружелюбным человеком лет тридцати пяти. Метелин подал ему документы. Консул бегло просмотрел их, поднял глаза на Метелина, стал задавать на английском вопросы. С трудом подбирая слова (не часто приходилось ему пользоваться этим языком), Метелин отвечал. Вопросы были в основном профессионального характера: где, кем и давно ли работает, чем занимается компания. И вдруг Метелин услышал:

– Не имеете ли вы намерения остаться в Соединенных Штатах?

– Как остаться? – не понял Метелин.

Ему почему-то показалось, что это консул предлагает ему остаться в Америке.

– Насовсем. Эмигрировать.

До Метелина дошел, наконец, истинный смысл вопроса. И снова подумалось ему, что в гробу бы он их Америку видел, если б не Иванова. Да и неизвестно еще, приживется ли он там вообще…

– А зачем? – вопросом на вопрос ответил Метелин.

– Америка – лучшая в мире страна, в которую все стремятся! – с пафосом сказал консул.

– Так уж и все? – усомнился Метелин. – Я вот не стремлюсь. Мне чужая земля не нужна. Моя – здесь, в России. Из любопытства взглянуть на вашу хваленую Америку – другое дело.

– Хорошо, хорошо, – заулыбался консул и застучал по клавиатуре компьютера.

Пауза затянулась на несколько минут. Метелин томился, не зная, что ему ждать дальше, к чему готовиться, в нужном русле прошла беседа или нет…

Наконец чиновник оторвался от компьютера и, послав Метелину еще одну лучезарную улыбку, сообщил:

– Ваша виза одобрена.

Метелин пробормотал слова благодарности и пошел на выход. Ни радости, ни удовлетворения он не испытывал. Зато Иванова, когда он сообщил ей по телефону о результатах своего похода в посольство, выплеснула в трубку протуберанец эмоций. А через несколько дней, уже вернувшись домой, в той же курьерской службе, через которую посылал документы в посольство, Метелин получил свой загранпаспорт с готовой визой. Путь в Америку был открыт.

Метелин подал заявление на отпуск. Как раз с середины сентября он ему по графику был положен. Заказал на это время билет в Нью-Йорк. Там в аэропорту Кеннеди его собиралась встречать Иванова, чтобы отправиться с ним дальше, на другой конец Америки, в Лос-Анджелес, в окрестностях которого ждал их «рай для двоих». Она и о деньгах на проезд для него позаботилась.

До вылета из Москвы оставалось еще почти три недели. Надо было их как-то пережить.

В офисе это удавалось легче. Приводя перед отпуском дела и бумаги в порядок, Метелин на время отвлекался от посторонних мыслей. Но иногда, словно чем-то неожиданно пораженный, вдруг застывал над ворохом документов. Один простой вопрос, на который, однако, у него не находилось ответа, вводил Метелина в ступор – неужели он больше никогда не вернется к этим привычным делам и людям, с которыми проработал много лет и многое смог пережить? Скоро, совсем скоро он исчезнет отсюда навсегда. Украдкой, тайно, обманом, убегом. Метелин представил, как вытянутся лица у коллег, привыкших видеть в нем не только хорошего специалиста, но и достаточно надежного и предсказуемого человека, когда они узнают вдруг о его бегстве. За кого они его примут? За оборотня? Нельзя разве как-то иначе?

Метелин об этом и Иванову в очередном телефонном разговоре спросил.

– А то ведь какое-то паническое бегство получается.

– Иначе будут сложности с твоей иммиграцией и перспективами на американское гражданство, – пояснила Таня и добавила с укоризной: – Ты и сам это должен уже понимать. Знаешь… – сделала она секундную паузу, будто что-то вспоминая. – Я в свое время от Славки тоже просто взяла и сбежала…

«Ну, да, сравнила… Там совсем другой случай, – молча возразил ей Метелин. – Хотя…»

– Ладно, Сереженька, не вибрируй и не расслабляйся. Резкие решения бывают иной раз и единственно верными. Потом из Штатов позвонишь или напишешь и всем все объяснишь. И сослуживцам бывшим, и родственникам. А сейчас лучше тихо, без шума исчезнуть.

«Ну, ладно, с фирмой тихо, „по-английски“ расстаться можно, – размышлял Метелин. – А с родными?»

Родственный круг Метелина постоянно редел. Давно уже ушли в мир иной отец с матерью, родители жены, три года назад погиб в автокатастрофе его старший брат. Не было рядом детей и внуков. Сын с дочерью жили отдельно своими семьями, но постоянно звонили и время от времени наезжали в гости. И когда собирались все вместе, получались настоящие праздники. Теперь вот предстояло обрубить и этот последний, семейный, корень, связывающий его с родной землей…

Метелин решил сходить напоследок на кладбище. На родительский день, в мае, они были там с Валентиной, поправляли, убирали могилки, но тогда было совсем другое дело. Сейчас Метелин пришел один, попрощаться.

Родители и брат были похоронены в одной оградке. Их каменные надгробия выстроились короткой шеренгой – на правом фланге отец, на левом брат, в середине связующим звеном мать. Метелин сел на лавочку за деревянный столик, которые были вкопаны здесь же, в оградке, достал из пакета плоскую стеклянную фляжечку с водкой, пластмассовый стаканчик. Налил его до половины. Повертел в пальцах. Самые родные ему люди строго и серьезно смотрели на него с надгробных фотографий.

– Вот как бывает, – виновато вздохнул Метелин, обращаясь к ним. – Папа, мама, Дима, вы уж простите меня…

Он выпил, следом после короткой паузы еще. Водка, обжигая горло, прокатывалась в пищевод и разливалась по телу теплом воспоминаний о тех далеких днях, когда все еще были живы и вместе, одной семьей.

Вспомнилась их небольшая, но стараниями мамы всегда уютная квартира, где хоть и тесно, но места хватает всем. Вкусно пахнет борщом, котлетами, пирогами, на которые мама была горазда. Валентина у нее потом училась. И не только кулинарному делу, подозревал Метелин, но и искусству семейной жизни. Мама умела уравновешивать человеческие отношения. И дома, и на работе. И делала это с естественной легкостью и непринужденностью. Любые конфликты затухали при ней как бы сами собой. Каждому мама находила необходимые слова, а то, бывало, успокаивала и вовсе без слов – ей иной раз достаточно было просто обнять или погладить по голове, чтобы освободить от гнева или обиды. Отец полушутя называл мать миротворицей и говорил, что она придает их семейному кораблю прекрасную остойчивость.

Впрочем, и без него самого этот корабль себе трудно было представить. Внешне мрачноватый, немногословный, отец на самом деле был человеком отзывчивым и добрым. Он всю жизнь проработал на реке практически в одной должности, не помышляя ни о какой карьере, хотя возможности продвижения ему предоставлялись, а подрастающие сыновья требовали все больших затрат. Но отец был при своем деле, и это для него оставалось главным. Нехватку же денег в семейном бюджете он во многом компенсировал своими умелыми руками, следы которых в их семейном хозяйстве можно было найти где угодно. К тому же – «мужик в доме должен уметь делать своими руками все или почти все», – любил повторять – и сыновей учил. От отца они с братом и кроме этого многое переняли: его сдержанность, взвешенность, последовательность, ну, и, наверное, его преданность, верность. Как много в жизни он для него значил, Метелин особенно остро почувствовал после его смерти, когда и сам давно уже был отцом.

Снова вспомнился Метелину тот первый в его жизни рейс в низовья Большой реки, к Ледовитому океану. Они с отцом у борта теплохода с грузом для северян любуются пожаром таежного заката. Ноют с непривычки после вахты плечи, спина. «Ничего, терпи, – ласково треплет его по загривку отец. – Глядишь, настоящим речником станешь».

Речником не стал, но с реками дальнейшая судьба Сергея Васильевича связала прочно. А ведь тогда все и началось.

Правда, и без влияния старшего брата, которому Метелин в юности вольно или невольно подражал и за которым тянулся как нитка за иголкой, тоже не обошлось. Во всяком случае, вслед за ним, только из-за разницы в возрасте позже (к тому моменту Дима уже успел получить диплом), Сережа и в институт тот же пошел. Да и вообще, брат был для него в их юные годы авторитетом и покровителем. А в навигацию, когда отец месяцами не бывал дома, Дима автоматически становился его полномочным представителем. И Сережа воспринимал это как должное. Тем более что взятой на себя отцовой властью старший брат не злоупотреблял, дедовщину по отношению к младшему не устраивал, хотя и распускаться тоже не давал.

Нет теперь родителей. Отец едва до пенсионного возраста дотянул – рак съел. А лет через пять не стало и матери. Накануне кончины, словно предчувствуя свой скорый уход, она напутствовала сыновей: «Чтобы ни происходило вокруг, не бросайте друг друга, ребята, держитесь вместе. Тогда все переможете». В стране уже начинался развал и раздрай, и слова матери звучали пророчески. Да они, по сути, таковыми и были.

Но нет уже и брата. Не за кого держаться. Выходит, подумал Метелин, он теперь как бы свободен от материнского завета. Именно «как бы»… Да, они покоятся под могильными плитами, но он-то живой, и в живом подлунном мире остается их полномочным представителем.

«Хорош полпред, если готов бросить и предать!» – невесело усмехнулся Метелин и налил в стаканчик еще.

Новая порция водки живительного тепла не добавила, окропив вместо этого нёбо осиновой горечью. Метелин пытался перебить ее, закусив яблоком, но горечь не проходила. Метелин запрокинул голову. Шумели над могилками высокие березы, стряхивая вниз золотистую осеннюю листву. Метелину подумалось, что и таких берез он там, за океаном, не увидит.