Текст книги "Рецензистика. Том 1"

27. В плаще, со шпагой
Забабашкин В. Л. Изюм. Избранные стихи/ Владимир: Транзит-ИКС, 2009. – 280 с.

По-прежнему затрудняюсь судить вполне утвердительно, хотя это уже четвертый сборник его стихотворений, который я прочел. Когда я узнал, что по образованию В. Забабашкин технарь (инженер) и работал конструктором на заводе, отточенность его стихов, математический расчет и некий изначальный конструктивизм, точно он обращается с логарифмической линейкой, лекалом и дифференциальными уравнениями, а не со словом, – все эти его особенности получили дополнительное объяснение. Но задача не стала проще. Потому что, – и это совсем странно для поэта, – он еще и скрытен (или, скажем, сохраняет тайны и сдержан в выражении чувств). И вот, при таких особенностях его стиля, поди разберись, что в его поэзии главное.

Почему-то при чтении всплывали стихи совсем другого автора. В таких случаях следует доверять подсказкам. Стихи такие:

 
Я не знаю мудрости, годной для других.
Только мимолетности я влагаю в стих.
В каждой мимолетности вижу я миры,
Полные изменчивой, радужной игры.
 

Возможно, что мудрость поэта В. Забабашкина мне просто не подходит как слишком дробная, частная. Но его юмор, изящный, галантный и горький, заставляет читателя непроизвольно прыскать со смеху, а его парадоксы, как и в прежних книгах, – неотразимы:

 
Я вздохну и засну, и приснится,
что бегу я по лугу вприпрыжку
и сжимаю в ладони синицу,
и журавль курлычет под мышкой.
 

Или:

 
Назови мне такую обитель.
а не хочется – не называй…
Я живу как простой умозритель,
заглянувший случайно за край.
 

«Умозритель» – очень точный неологизм и, быть может, отражает суть творческого метода: взгляд со стороны, остраненный, оценочный, позиция невмешательства и самодостаточности. Потому что изоляция в башне из слоновой кости, самодовлеющее воспевание красоты автору тоже не нравится: это уже было. При этом надо указать все-таки, что, представленный во времени, со стихами с начала 70-х годов, автор обнаруживает крепкую смысловую и эстетическую связь с такими поэтами, как Ю. Кузнецов и О. Чухонцев, В. Коркия и И. Иртеньев: я говорю о перекличке, которая возможна только в результате сходного мировосприятия. Что автор и сам странен и многое воспринимает «остраненно» (термин литературоведческий), ясно хотя бы из таких строк:

 
День и ночь за окном непрестанно
бьют дожди в барабаны тщеты.
Если руки засунуть в карманы,
то не будут карманы пусты.
 

Но я бы все-таки не налегал на это качество его стихов – странность, абсурдность и все такое прочее из арсенала экзистенциализма. Потому что на деле-то, по некоторым чертам характера и стиля, В. Л. Забабашкин, услужливый, галантный, чистый Кот-в-сапогах, каким он предстает в иллюстрациях к сказке Шарля Перро, – в шляпе с пером, в плаще, в ботфортах и со шпагой. И это его расшаркивание и галантность, осторожность и взвешенность, независимость и скепсис (скепсис у него самый «легкий», легче даже, чем у В. Вишневского), – эти качества, должно быть, и характеризуют хоть отчасти его Музу.

В сборнике семь разделов: стихи 70-х годов, 80-х, 90-х, «новые», а также венок сонетов, маленькая поэма и «краткостихи», – избранное. Вероятно, в этом его наряде самое главное – шпага: выпады, фехтовальные уколы В. Забабашкина всегда очень точны и достигают цели. А ряд стихов 1993 года, когда, вероятно, поэту жилось особенно трудно, – просто шедевры, из цикла, который в этом сборнике называется «К дому подходит пророк». Вот и еще одна особенность его лирики: она очень «домашняя» или, скажем, семейно обусловленная. Другой бы написал прямо: мещанская, но я все-таки предпочитаю извинить эти домашние, сибаритские мотивы; их и так-то, по сравнению с гедонизмом Дельвига и Языкова, даже Н. Гумилева – совсем мало. Так и кажется, что каждый выход из дома в большой мир с его каверзами сопровождается страхом и тотальной тревогой (стихотворение «Аутотренинг»). Можете, конечно, подверстать эти стихи к общему направлению иронистов и маньеристов, которые защищаются от разрушительного воздействия среды сокрушительным сарказмом и отрицанием, но, мне кажется, случай с В. Забабашкиным все-таки другой:

 
Вверх взлететь, спуститься вниз ли
или упереться в бруствер?..
Я ловлю себя на мысли,
я ловлю себя на чувстве,
я ловлю себя на кресле,
на диване и в кровати…
Я себя поймаю, если
у меня упорства хватит.
 

Все-таки самодисциплина у него железная, и распоясываться он не любит. Элемент игры, актуальные там и сям детали, вроде колорадских жуков, напущенных врагами (стих. «Не идет на поле брани…»), некая общая злободневность («Случай с полковником», «Воспоминания о советском гербе», «Вы и семеро мужей») – все это заземляет стихи, а хороший вкус – эстетизирует их. А к голой публицистике, к евтушенковщине сам автор испытывает стойкое недоверие: у него другие ценности.

Хотелось бы отметить еще одну черту – для меня странную, а для кого-то, может, вполне привычную и милую: почти нет стихотворений, в которых бы не эксплуатировалась какая-нибудь «звериная» особенность. Прямо зоопарк, а не собрание стихотворений. Обезьяны, собаки, петухи и всякие птицы, быки, тигры, змеи, пауки, слоны – сплошной зверинец. Назидательности в стихах почти совсем нет, но, раз герои – животные, это приближает стихи к детскому восприятию (и лишает серьезности). Басенное начало и «демьянность» не выражены так навязчиво, как у баснописцев, но все-таки вносят какую-то прикладную специализацию: совсем уж излишний практицизм (цикл «Притчи Леонардо да Винчи»). Поэтому часть стихотворений просто воспринимаются как рассчитанные на детскую аудиторию, даже без отсылок на взрослый опыт.

В стихах после 2003 года В. Забабашкин достигает пушкинской простоты и склоняется к религиозности:

 
Господи, я сир и наг,
И в душе моей недуг —
Не лиши небесных благ,
Огради от вечных мук.
 

Или:

 
Мы думали: звучит гобой
как вдохновенья сладкий зов,
а это был протяжный вой
и лязг зубов.
Нет, все-таки немного жаль,
что голос музыки умолк.
Мы думали: в кустах рояль,
а это – волк.
 

Название сборника излишне ассоциируется с шутками В. Шендеровича («Изюм из булки»), а некоторые пристрастия (к Саше Черному, например, поэту очень плохому) кажутся вовсе не понятными. Но это ведь только мой взгляд. Само же оформление книги, строгое и изящное, в бордовом цвете, состав (за бортом остались многие очень хорошие вещи из прежних сборников) и, конечно, содержание – все это заслуживает высокой оценки. Не будем печалиться по поводу недостатка взаимопонимания: он неизбежен. Интеллектуальная составляющая уже сама по себе предполагает обособление. Пока мы дети, ошибаемся и много чувствуем, мы еще не очень нуждаемся в самосознании, мы с народом, а с годами приходится включать мозг. Но В. Забабашкин наговаривает на себя, изображая себя этаким сморщенным кишмишем, этаким старцем, умудренным опытом. На самом деле он еще ничего себе, молод душой и способен выдать перлы (он, правда, считает их бисером). Дистишия и поэмы с его личностью как-то не очень вяжутся, а 12 или 16 обычных строк с остроумными находками, парадоксами и непередаваемым юмором – очень: это его форма. Дополнительные смыслы, как всегда, много значат в его поэзии, так что, скорее всего, мы имеем «из ум», а вовсе не изюм. И вот теперь можно ждать нашествия любителей его выковыривать, этот изюм.

Алексей ИВИН

(рецензия подготовлена для «Литературной газеты», не опубликована; опубликована на [битая ссылка] www.proza.ru)

28. Даг Сулстад
Даг Сулстад, Попытка разобраться в непостижимом Роман. В сб. «Скандинавия. Литературная панорама. Т.1», М.: ИХЛ, 1989

Господам либералам не понравится сей текст.

Хорошо: вот вы говорите, государство должно заботиться о человеке, соблюдать его права? И приводите в пример США или Норвегию, где высокий уровень жизни, прекрасные квартиры и достойные зарплаты. А я вот тут недавно прочел роман Дага Сулстада (Dag Solstad, «Forsøk på å beskrive det ugjennomtrengelige») и отчасти понял, откуда берутся Андресы Брейвики. А вот откуда: когда людей в одном месте собрано чрезмерно много, они социализированы и вынуждены ладить, то убивать их – одно из стремлений перенапряженной психики горожанина. Мы не птицы и не рыбы – не принято у млекопитающих в таком количестве собираться вместе. А ведь именно о том, чтобы человек был учтен, замечен, вовлечен в полезную деятельность, поддержан, возвеличен, – об этом пекутся либералы. А по мне, так кочевая жизнь в оленеводческой бригаде на Ямале здравомысленней и, уж во всяком случае, здоровей и чувствами богаче. Ведь вот тот же прозаик Сулстад в великолепной вашей Норвегии до чего дошел – пересказывает видеоролики! Всякие марки, фирмы и бренды так и пестрят в его романе, а с художественностью небогато. Я считал, только русские и немцы не в ладах с сюжетностью, но норвежец Сулстад тоже только к 60-ой странице завязку романа наметил. Сюжет там такой: 40-летний разведенный высокопоставленный чиновник подружился с молодой семейной парой и этот союз разбил, потому что 24-летняя Ильве, опупевшая от благ цивилизации, телевизоров, «саабов» и прочего такого, возьми да и влюбись в этого разведенного 40-летнего охламона. Стандартизация, быт, хотя бы и на сотнях квадратных метров в экологическом окружении ельников и фьордов, оказывается, господа либералы, делает человека дураком, быдлом, зомби, автоматом, преступником, Брейвиком (именно убийством и завершается роман, опубликованный в 1984 году). Оказывается, свобода (в смысле «пространство») не меньшее благо, чем социальная детерминированность личности, о которой вы заботитесь, обещая всех пронумеровать, учесть, подвести под юрисдикцию. Что-то не сходится. Из Норвегии, 1-е место в мире по гражданским и политическим свободам и уровню жизни, Даг Сулстад вам весть подает, что им хочется друг друга перестрелять, что они устали от одиночества, проблем и высокой культуры общения, а литература у них сбивается на пересказ лыжных соревнований и нахваливание автомобильных стереосистем. Вот ведь какая петрушка, господа! Если же над вашим ухом олень жвачит, это совсем неплохая музыка. Не хуже аудиосистем в «саабе». Как шутил Крокодил Данди, «10 миллионов человек захотели жить вместе? Какой дружелюбный город Москва!»

Алексей ИВИН

(рецензия опубликована на [битая ссылка] www.facebook.com)

29. Кружевоплетение по-латиноамерикански
Игнасио Падилья, Тень без имени: Роман / Пер. с исп. Л. И. Коган. – М: Мир книги, 2008 г.

О романе одобрительно отозвались «Нью-Йорк таймс», «Вашингтон пост» и «Сан-Франциско кроникл»: сочинителя именуют гением. Естественно, его тут же перевели у нас, в России. Это «Амфитрион» («Тень без имени») Игнасио Падильи.

Извините, уважаемые американские газеты, но это несусветная чепуха. Автор считает, что если всё со всем связать, это будет роман. Это будет неходелое тесто, без дрожжей. Роман – это по-прежнему событийный интерес. Даже Марсель Пруст движется за счет нюансировки чувств, даже Маркес занимателен не только стилистикой, но и сюжетным движением, взаимосвязью персонажей. Не «сложный и многогранный роман-наркотик», г-да журналисты из «Сан-Франциско кроникл», а отовсюду обо всем, с бору по сосенке, эффект заезженной пластинки, голая праздная фантазия (как признается сам автор): всё высосано из пальца, а дело ни с места. Не надо становиться доктором философии, чтобы наговорить кучу бессмысленных слов.

Нет, они точно, нынешние писатели, всё чаще и чаще считают, что роман – это связная (или даже бессвязная) болтовня. Они заполняют интер-болтовней тысячи страниц, а там, в тексте, даже информации нет. Виртуозы пустословия! Циркачи амбивалентности! Милан Кундера, Хулио Кортасар. Василий Аксенов, М. Павич, Кобо Абэ с Виктором Ерофеевым. Они все почему-то решили, что писательский каприз, произвол, накручивание словес и манерничанье – это и есть интеллектуальная проза. А интеллектуальная проза – это факты; не выдрючивание вокруг высоколобой пустоты, а опыт и фактография души.

Нету там ничего, в романе И. Падильи, «образованщина» одна. Там даже фамилия героя – Голядкин, сами знаете откуда. Вот Ю. А. Кувалдин считает, что слово – это Бог. Ну, может, и не Бог, но и явно не интер-девочка, как у поименованных писателей. Странно, неужели похвалы газетных литобозревателей способны так прославить автора и так растиражировать книгу? Это ведь чистое самообольщение, разве сами авторы этого не понимают? Вон, «НГ-exlibris» расхваливает сотни книг в год. Простите, похваленные «НГ-exlibris`«ом авторы, если обидел, но гениальных или хотя бы интересных книг среди них нет. Понимаете: это работа, это их служба – печь похвальные рецензии; и газета исполняет ее как умеет.

Издательство «Мир книги», Игнасио Падилья, тираж 10 тыс. экз., самая свежая выпечка, черствеет моментально, потому что не содержит фактуры.

Странные они все-таки, наши издатели: ну, на любую чепуху с Запада клюют, на любые брюггские кружева, не подходящие к русскому климату, а свои авторы – в вечном пренебрежении. А если издают, то такое сукно…

Алексей ИВИН

(рецензия опубликована на [битая ссылка] www.LiveLib.ru и на [битая ссылка] www.facebook.com)

30. Рецензия на «Деревенские дневники» В. А. Пьецуха

В этом эссе, как и в других своих произведения, В. Пьецух держится на одной стилистике. Выходит у него что-то вроде «Жизнь Званская» Гавриила Державина: очень самодовольное и очень смачное описание повседневных деревенских удовольствий, их реестр. Но он тем и замечателен, В. Пьецух, – доверительной интонацией и юмористическим рассуждательством по разным поводам. Пишет, конечно, барин и москвич, который в упор не знает деревьев и цветов по именам, но пожить в свое удовольствие и добрососедствовать любит. В одном месте (в сцене, где автор растапливает печь) мне понравилось ненарочитое сползание в допименовский деревенский быт, но это у любителя цивилизованных удовольствий скоро кончилось: не был достигнут даже уровень Дмитрия Григоровича, и художественная демонстративность быстро сменилась привычным ерничанием. А уж с Генри Торо и сравнивать нечего: далеко не родня серьезный Торо и любитель спаржи, пофигист Пьецух. Ну, что ж делать!

Алексей ИВИН

([битая ссылка] www.facebook.com)

31. Симпатичные бесы
Марчин Вольский, Агент Низа/ Пер. с польск. Е. П. Вайсброта. – Обнинск: Титул, 1991. – 288 с.

Вот есть у послевоенных поляков склонность к популяризации знаний. Анджей Кусьневич популяризатор? Без проблем. Ян Парандовский популяризатор? То же. Любимый российскими школьниками А. Шклярский популяризатор географических знаний? Без всякого сомнения. Я не говорю, что после Сенкевича и Ивашкевича польская художественная литература девальвировала (такая-то девальвация и в русской литературе наличествует – возьмите хоть Василия Аксенова после Петра Боборыкина: из Боборыкина извлекаешь множество знаний, а из Аксенова одни благоглупости порхающего путешественника). Я говорю, что у польского национального характера, обозначенного в системе национальных особенностей широкими благородными жестами и авантажностью, очень получается исследовать что-нибудь этакое авантюрно-приключенческое и не слишком серьезное. (Кстати уж и без обид: во французской литературе есть такой же беспардонный враль Луи Буссенар и авантажный характер – Тартарен из Тарраскона).

Если сопоставлять черты и качества национального характера и как они отражаются в художественной литературе того или иного народа, я боюсь, что наговорю много лишнего и не оберусь обид. Но согласитесь, что одни нации не трудно отличить от других – по поведению, по-бихевиористски. В книге Марчина Вольского много смешной бравады, глубоких мистических знаний, восхитительно свободное изложение сопряжено с детективным интересом. А какой язык! Поначалу этот язык и этот стиль нервируют, отдавая даже некой заносчивостью, потом понимаешь, а почему бы, собственно, виртуозу не показать всё свое мастерство? Чего стесняться?

Роман посвящен дьяволу, светопреставлению, как оно предполагалось в былые годы и как состоится в действительности, и насыщен соответствующими сакральными и инфернальными знаниями. Почему-то во всё время чтения на периферии сознания маячит фигура нашего отечественного мистического писателя Михаила Афанасьевича Булгакова и его роман «Мастер и Маргарита». Но «Мастер и Маргарита» прихотливее и лиричнее, чем фантастико-мистический роман Мирчина Вольского (обозначен как повесть). У Булгакова силы зла собрались в Москве, чудесят и забавляются с полуголодными и озабоченными москвичами, у Вольского, воплотившись в нескольких ипостасях (Франкенштейна, Дракулы, Русалки и др.), рассредоточены по всему свету и, руководимые Сатаной, готовят Апокалипсис.

О, Апокалипсис! Любимая тема! Сколько уже наговорено! Сколько еще можно наговорить! (Я тоже приложил руку и дал психиатрический вариант этого долгожданного мирового события). И, разумеется, тут полная свобода – смеяться и балагурить, как Мирчин Вольский, или вещать напыщенно и всерьез, как Иоанн, или черпать из арсенала каббалы и прочих иудаистских хитростей, как Дэвид Зельцер в романе «Омен».

Письменно руководимый покойным дядей, тоже чертом, Мэфф Фаусон (Мефистофель Фаустович) доводит дело до полного завершения, отряжая своих агентов на разные континенты, но исполнители слегка халтурят, двоятся и совершают сделки со светлыми силами, так что недостаточная старательность и расторопность сил Ада и помешала им воцариться.

От такой порхающей и комментирующей художественной литературы зачастую испытываешь смутное неудовольствие, но М. Вольского целиком оправдываешь, потому что он явил сокрушительную эрудицию в вопросах мистики и чертовщины, логично и уверенно выстроил сюжет, попутно спародировав детективные шаблоны и фигуры, вроде агента 007, изящно завершил повествование хеппи-эндом да еще подпустил раблезианскую струю везде, где эротические сцены. Но все же факт, что книга издана в наукограде, в Обнинске, – это тоже юмор: серьезные научные проблемы телепортации, гипнотизма, воздействий на расстоянии, генных мутаций и химических соединений поданы и решены гротескно, пародийно. Нет, можно, конечно, вообразить, что Мирчин Вольский серьезен и пишет как настоящий ученый, но этот фаустианский тон никого не обманет.

Книга сочинена за несколько месяцев в 1983 году, и в первых главах еще чувствуется тяжелая атмосфера польского политического кризиса той поры. Но мало-помалу автор расхулиганился в глобальном масштабе и написал замечательно смешную, остроумную, полезную (в смысле знаний) и выдающуюся польскую книгу ХХ1 века.

Алексей ИВИН

(рецензия опубликована в Журнале литературной критики и словесности)

32. Луи Арагон
Луи Арагон, Огонь Прометея: Воспоминания/ Пер. с франц. – М.: Прогресс, 1987

«Сам такой!» – скажете, дочитав эту запись. Да, такой. Помню, между 20 и 35 годами с какой тщательностью избегал любой коммунистической литературы. Только из-под палки или ради экзамена можно было заставить меня читать Ромена Роллана, Анри Барбюса, Луи Арагона, Поля Элюара и других французских коммунистов. Не способен коммунист написать хорошо – вот что я твердо знал; поэтому на столике возле подушки у меня всегда лежали книги Марселя Пруста, Альбера Камю (тоже, впрочем, вроде бы коммуниста), томики Рембо или Бодлера, списки или редкие публикации Лотреамона или Жерара де Нерваля. «Вот это настоящая литература!» – думал я; даже не доходило тогда, что эти скептики, нытики, циники, агностики, запутавшиеся даже в собственном внутреннем мире, просто-напросто меня, читателя, разлагают; ни во что не верят, во всех человеческих ценностях сомневаются, каркают, как вороны. Но они не были коммунистами, сурово осуждались нашим казенным литературоведением, и этого было достаточно, чтобы стать привлекательными.

И только теперь, прочитав замечательную публицистику Луи Арагона, перечитав с любовью стихи Элюара и военную прозу Барбюса, я понял, какого дурака свалял, игнорируя этих энтузиастов. Если у тебя есть вера, убежденность, ясная голова, твердые принципы, честь и есть что сказать, то какая разница, каковы твои политические убеждения. В начале ХХ века и в годы войны коммунизм не был еще гнилым, хотя в России уже становился преступным, подавляя инакомыслие. Дадаизм и сюрреализм придали своеобразия и новаторства прозе Арагона и поэзии Элюара, но ведь реагируешь на слова, на обозначения, а я, помню, как видел в библиотеке толстый том под названием «Коммунисты», так прямо шарахался в сторону. Нет, чтобы раскрыть и напитаться мощной энергетикой, убежденностью, ясностью или хоть чувством товарищества, – куда там: снимал с полки какую-нибудь квелую «Немного солнца в холодной воде» или «Золотые плоды» и тащил к библиотекарше записывать их на дом. Ясно, что эти стенанья по неудавшейся личной жизни таких вот дамочек меня только дезориентировали, только голову задуряли.

А каков молодец коммунист Арагон, ребята! А александрийский стих Элюара! Да он просто гений в интерпретации переводчика Никиты Разговорова. Вот почему энтузиаст и трибун Владимир Маяковский дружил с энтузиастом и трибуном Луи Арагоном. («Через любовниц!» – возразят читатели, воспитанные на клубничке. «А вот и нет, по духу» – отвечу я).

И вот теперь вы ведь тоже на том же ошибаетесь, любезные друзья, уткнувшись своим близоруким носом в Кастанеду, в Толкиена, в Пелевина или – черт его дери! – в Умберто Эко! Это та же невнятица, чушь, растление, цинизм, безверие, декаданс и гниение, так же воздействует, как прежде экзистенциализм. Что вы, как прожорливые утки, уткнувшись клювом, как газонокосилкой, стрижете протухлую ряску на пелевинском бессточном пруду: там же нечем духовно насытиться, одни микроорганизмы, московский снобизм, велеречивость и высасывание эссенций из пальца. Что вы в нем нашли, в Пелевине? Его элементарно раздувает московская элита, из тех, которые считают, что культура – это воспитанность плюс чтоб папа с мамой белы ручки имели. Еще начните толковать об аристократизме на том только основании, что вы интеллигент уже во втором колене. Вы мне лучше вот что предъявите: где у писателя Пелевина в его романах вода, воздух, огонь или земля, лес, горизонт, море или человек не совсем спятивший на созерцании собственного пупка? Ребята! Писателю, окруженному суетой, людьми, машинами, стенами, не создать ничего замечательного, кроме интеллектуальных извращений. Что мы и имеем в случае Пелевина – замечательного в первых романах и никакого в последних. А Толкиен ваш бесценный? Хорошо путешествовать, сидя за печатной машинкой, – надо только иметь усидчивую бюрократическую задницу, твердую, как умывальник, – и путешествие готово: хоть в Средиземье, хоть за святым Граалем, хоть в Хоббитландию, хоть со школьником-колдуном. Ребята, от 20 лет до 50-ти, – оглянитесь кругом! Они же вас дурят, эти Кастанеды с Толкиенами, они же вас обездоливают и водят по кругу, как и следует бесам, а здравый-то смысл вами утрачен. Они вам предлагают эскапизм, бегство от действительности, а разве мало чепухи по телевизору и в искусстве, чтобы еще на этих обманщиков время тратить?

Я, правда, не знаю, что вам предложить взамен, но знаю: этих факиров, колдунов, очкастых школьников и заунывных шарманщиков с двумя нотами вместо музыки – не читайте. «Ложь это всё, и на Лжи одеянье моё!» – как пела Правда у одного хорошего советского поэта. Честное слово: совестно читать эти бесконечные подражания Толкиену, эти вечные и бесконечные путешествия никуда в журналах и на литературных сайтах. Вот что писал Луи Арагон в 1953 году, тот самый Арагон, который с автоматизма начинал и тем самым графоманию оправдывал: «… в поэзии нет ничего необъяснимого, все написанное пером писателя имеет смысл. Причина же непонятности может быть двоякой: или читатель не умеет читать, или писатель не умеет выразить себя. А иной раз сочетаются обе причины». Ребята! А у нас все Союзы писателей, сколько их есть в стране, не умеют выразить себя, все 20 тысяч писателей или сколько их там… Но ведь это не значит, что надо пастись на затхлом зацветшем бессточном гнилом и тухлом пруду Виктора Пелевина, наедать себе туку на его ряске бесстержневой.

Не все же городские утки под охранной грамотой неприкасаемости, некоторые птицы любят перелетать, а другие, напротив, зимуют дома. Не отравляйтесь плохой литературой, производной от скученности, – вот вам мой совет.

Алексей ИВИН

(рецензия опубликована в Журнале литературной критики и словесности)