Текст книги "Стеклянная любовь. Книга 1"

Глава 8

Валя наполнил рюмки до краев золотистой сорокаградусной влагой, распространившей в воздухе тонкий аромат, характерный лишь для настоящих выдержанных французских коньяков. Хозяин дома, в свою очередь, до краев наполнил бокалы из фарфорового кувшина холодным яблочным соком.

Коньяк оказался великолепным напитком, всего за несколько секунд растопившим весь лед, наросший за четыре года разлуки в межличностных отношениях двух однокашников. Прежде всего, это выразилось в том, что Виктор нарезал колбасы и холодной буженины, не поленился и достал из погреба соленых груздей, оставшихся из прошлогодних запасов.

После второй стопки коньяка, Виктор скупо пьяно по-мужски прослезился и прочувствованно поведал Вале:

– Ты извини меня, Валька за мой вопрос насчет там убийства… Просто я на тебя обиделся тогда сильно – исчез, как сквозь землю провалился, а у меня столько, согласись, поднакопилось вопросов и проблем, требующих немедленного разрешения после всей той… чертовщины!.. Если честно сказать, то знаешь – почему я так сильно ждал твоего появления?

– Почему?! – спросил жадно и внимательно слушавший Виктора Валентин.

– Мне не хватало тебя по той причине, что мне никто не мог бы объяснить, что со мной происходит, и не только со мной, но и со всем нашим городом…

– А что происходит с городом? – заинтересованно спросил капитан Червленный, при словах Виктора вдруг вспомнив про мелодичное гусиное гоготание.

– Точно не знаю, но что-то не то! Понимаешь – появилось много каких-то странных ненормальных вещей – сплошь и рядом! Даже у нас в огороде…, – он умолк, видимо, стараясь подобрать наиболее точные характеристики происходившим, по его мнению, в городской жизни неадекватным процессам.

– А что у вас в огороде?

– А-а-а!… – неопределенно промычав и выразительно скривив полное небритое лицо, он безнадежно махнул рукой, не пожелав развивать начатую тему и ограничившись парой общих фраз: – Да такие, знаешь, овощи странные появились – необычной формы и вкус у них, черт знает что напоминает. Может быть, их занесло ветром в ту памятную ночь из Цыганской Слободы…

– Слушай, если не хочешь говорить про огород, то объясни – что у тебя случилось с гусями после того, как они вернулись из своего полета в «никуда»? – воспользовавшись возникшей паузой в начавшемся путаном монологе Виктора, быстро спросил Валя.

Витя заметно вздрогнул, услышав этот вопрос, и даже как будто съежился и беспокойно ерзнул на своем стуле, и в глазах друга Валя увидел жуткий суеверный страх:

– Они вернулись совсем-совсем другими, Валька! Я не знаю – в каких небесах летали мои птицы и какие ужасы видели, но после возвращения мои гуси молчали целых полгода! И цвет их оперения изменился, и постепенно стали меняться их вкусовые пристрастия, и я долго не мог взять в толк: что же они хотят и чем их, все-таки, надо кормить! Уже значительно позднее я понял, что мои милые добрые ингерманландские гуси превратились в настоящих хищников, как орлы или грифы. Только – мясо и рыба, и ничего больше! Представляешь?! Единственное, что, казалось бы, должно было меня радовать – их, сделавшиеся нежными и мелодичными, голоса! Но – нет! Это – голоса сирен, несущих гибель людям! У них изменились клювы, сделавшись длиннее и крепче, и они стали периодически куда-то улетать по ночам полнолуния! То есть я их вынужден был отпускать – иначе бы они разнесли бы к чертовой матери весь птичник!

– Куда улетать?! – спросил немного опьяневший Валя.

– Плесни-ка еще коньяка! – вместо ответа потребовал возбужденный и раскрасневшийся Витя и продолжил после очередной выпитой рюмки. – Они улетают на охоту, Валька – всей стаей! Возвращаются на рассвете, все до единого измазанные в чьей-то крови, и глазки их сверкают жестоким рубиновым блеском. Однажды я нашел во дворе полуразорванный трупик странного зверька – величиной он был с большую крысу, но шерстка его была совершенно синего цвета, а вдоль спины шел какой-то диковинный узор из черных точек, а в центре своем каждая точка отдавала как будто какой-то несвежей зеленью. И мне стало противно до тошноты не от вывалившихся внутренностей зверька, а от этого узора у него на спине! Это был не наш – не земной зверек!..

А с каждой такой ночью гусей становится все меньше и меньше, и мне их жалко, но, с другой стороны, я радуюсь, что их становится меньше. И я, и мама, как ни больно мне такое заявлять, были бы рады, если бы однажды в один из рассветов они не вернулись бы вовсе… И знаешь, что самое страшное в их таинственных ночных полетах?!

– Что, Витя?! – прошептал капитан Червленный, помертвевшим взглядом увидев зрелище, более страшное, чем ингерманландские гуси, превратившиеся в кровожадных птеродактилей.

– Они нашли лазейку туда, где были – в той, не к ночи будь помянутой, преисподней. Они там голодали и нашли какую-то специфическую легкодоступную добычу, без которой не могут больше жить!… – он резко замолчал и, перехватив его красноречивый взгляд, Валя налил ему еще коньяку. Он с жадностью выпил, закусил сочным куском буженины и сказал:

– Все – не могу больше о них ничего говорить!

– Слушай, Вить! – посмотрев на часы, сказал Червленный. – Давай, наверное, вечером договорим – часиков так в восемь. А сейчас мне нужно по делу съездить в город – я же в командировке, дело надо делать, а то меня сейчас на вторую бутылку потянет и тогда – все!

– А езжай – куда хочешь, Валька! – махнул на него рукой Виктор и уронил голову на стол.

Посидев с минуту и убедившись, что Виктор уснул, Червленный встал и осторожно вышел из летней кухни во двор. Подумал: не пойти ли поздороваться с мамой Виктора, но вспомнив, что она, вроде бы, тоже отдыхает, открыл ворота и, поплотнее задвинув за собой их тяжелые створки, быстро пошагал к трамвайной остановке. Несмотря на алкогольную эйфорию, впечатление, оставшееся у Вали от посещения Виктора, оказалось весьма тяжелым – как будто он побывал на похоронах или, по меньшей мере – на гражданской панихиде по невинно и массово убиенным. Крайне, крайне неприятный осадок на душе растворил в себе даже двести граммов «Эдуарда III-ого», эликсиром безмятежной радости непродолжительное время циркулировавшему по его артериям и венам.

В трамвае, пока ехал до университета, он мрачно и напряженно размышлял: нанести ему визит теще или не надо? Информация, которой Валентин располагал относительно «посмертного» существования Антонины Кирилловны не способствовала возникновению у Вали жгучего желания поскорее с нею встретиться. И когда пришло время выходить из трамвая, то благодаря своим душевным терзаниям, он достиг состояния почти полной моральной разбитости. Поэтому на коротком пути к университету в каком-то фирменном магазине он, на всякий случай, купил еще поллитровку «Эдуарда III».

Глава 9

У Саши Морозова, ожидавшего у себя на кафедре капитана ФСБ Червленного, душевное состояние было нисколько не лучше, чем у последнего, и бутылка французского коньяка оказалась, как нельзя более кстати.

Дело в том, что у Морозова три дня назад состоялась экстренная внеплановая встреча с Рагнером. Инициатива исходила от Рагнера, и Саша заранее, сразу же после получения кодированного сообщения с шифрованной пометкой «Сказочная Русь», стал с необычайной тщательностью настраиваться на предстоящий серьезный разговор. Встреча произошла по заранее указанному адресу – не в одной из недостроенных многоэтажек Лабиринта, а в частном доме пригородного района Рабаула, что сильно удивило и немного почему-то встревожило Александра Сергеевича. Он долго кружил по запутанным улицам вот уже четыре года практически незаселенного так называемого Цыганского Заповедника в поисках указанного адреса и уже в почти полной темноте нашел искомую избушку, притулившуюся возле кромки густого соснового леса.

Когда он нашел ее, из затянутого тучами непроницаемо черного неба начал накрапывать не особенно теплый дождик, а в окошках покосившейся бревенчатой избушки не горел свет, и Саша испытал определенный душевный дискомфорт при мысли, что адрес оказался неточным и в необитаемую, как и подавляющее большинство домов Цыганского Заповедника, давно брошенную избушку, его никто, естественно, не пустит, и ему придется изрядно вымокнуть под усиливавшимся дождем, прежде чем он доберется до своего собственного дома. Но небо озарилось голубым светом, высветившим неровные края громоздких туч и после этого, согласно законам физики, загрохотали тяжелые раскаты грома. Убогая дверь хижины немедленно раскрылась, и в проеме появился неясный силуэт старухи с тускло мерцающей керосиновой лампой в руке.

– Заходи, молодчик, быстрее! – грубым басом пригласила старуха, и у Саши мелькнула мысль, что приглашает его войти не кто-нибудь, а самая настоящая Баба-Яга, материализовавшаяся из «Сказочной Руси». Испытав некоторую жутковатую оторопь, Александр Сергеевич вошел внутрь, бочком протиснувшись мимо старухи, показавшейся ему в свете лампы невообразимо морщинистой и уродливой. Внутри его уже ждал Рагнер – страшно усталый и растрепанный.

Чувства Рагнера, во время последней встречи плотно упакованные, теперь, как показалось Саше, находились в последней стадии растрепанности. Возможно, такому негативному ощущению способствовало тусклое колеблющееся освещение, чьим источником служило огнедышащее жерло огромной русской печи, занимавшей две трети комнаты. Дрова в печи постоянно щелкали и как будто постанывали и покряхтывали и сами собой переворачивались, словно были живыми существами, испытывавшими все муки сжигаемых заживо. Сам Рагнер тяжело хрипло дышал, будто загнанный нелегкой жизнью профессионального лесного партизана в свой последний тупик, и с хорошо различимой тревогой в глазах вглядывался в жерло печи, где умирали, сгорая, с треском проклиная поджигателей, дрова, нарубленные из деревьев, растущих в очень страшных сказках.

– Мы разбиты, Саша! – без долгих прелюдий, забыв поздороваться, голосом слабым и дрожащим произнес Рагнер Снежный. – Ничто теперь не помешает Пайкидам прийти в ваш мир! Почти – ничто! Кроме тебя! Ты обещал…, – он мучительно закашлялся, сотрясаясь всем туловищем, и Саша испуганно смотрел на него, терпеливо ожидая, когда кончится приступ.

Слава Богу, приступ достаточно благополучно миновал, и Рагнер выговорился до конца:

– …Мы все надеемся, принцесса Каламбина надеется на то, что ты выполнишь обещание. Только живой человек может помочь ей спасти всех нас… Ты должен завтра в полночь катапультироваться в небесах Сказочной Руси в указанной точке координат. Тебя встретят…

…И в ожидании Червленного, Саша весь целиком находился в той избушке, сиротливо покосившейся под грозовым небом возле кромки соснового леса, а не у себя на кафедре, упорно не замечая настойчиво пялившуюся на него Анну Караваеву. Очнулся он лишь тогда, когда в кафедральную дверь вежливо постучал и затем вошел незнакомый молодой человек.

– Простите, я могу увидеть Александра Сергеевича Морозова? – негромко спросил молодой человек.

– Капитан Червленный? – вопросом на вопрос ответил поднявшийся на ноги Морозов.

– Совершенно верно! – улыбнулся Валя, и они обменялись крепким мужским рукопожатием. На правах хозяина Александр Сергеевич пригласил Валю проходить без стеснения и располагаться, как дома.

– Анна Сергеевна – вы свободны! – безапелляционно заявил он Анне и даже указал рукой на дверь для вящей убедительности.

– Бог вам судья, Александр Сергеевич! – обиженно сказала на прощанье Караваева и вылетела за дверь, как пробка.

– Не обращайте внимания, товарищ капитан! – кивнул на только что закрывшуюся дверь Морозов. – Это наша лаборантка – сектантка, замужем не была, вот и бесится баба. Жалко ее…

– Вы будете коньяк, Александр Сергеевич? – не спрашивая разрешения, Червленный вытащил из пакета бутылку Эдуарда III.

– С удовольствием, товарищ капитан, с огромным удовольствием! – оживленно потер ладонью о ладонь Саша. – Вы даже не представляете, как это вы здорово угадали с коньяком, да еще с таким отменным!

– Нам никто не помешает? – быстро спросил Валентин.

– Нет – все в отпуске! – весело ответил Морозов, – Анна одна только вот все ходит…

…Разговаривали они часа четыре – под коньяк беседа получилась откровенной и, следовательно, очень продуктивной с точки зрения Червленного, да и с точки зрения Морозова – тоже. Морозов, честно говоря, был страшно рад, что избавился от груза давно уже тяготившей его тайны, разделив его с таким заинтересованным, а главное – компетентным слушателем, каким оказался капитан Червленный.

После того, как официально представился Червленный, показав удостоверение и честно рассказав Морозову о цели своего посещения, Александр Сергеевич долго и вдохновенно рассказывал, не опуская ни малейшей подробности, историю своих взаимоотношений с жителями Замороженных Строек вплоть до последнего разговора с Рагнером. Внимательно прослушав рассказанные Сашей невероятнейшие вещи, Валентин долго потрясенно молчал и, не спуская ошарашенного взгляда с Морозова, проникновенно сказал:

– Как я Вам завидую, Александр Сергеевич! Как завидую – Боже мой!

– А я, в свою очередь, Валя рад, что хоть кому-то мог все это рассказать – такому человеку, который мог бы поверить мне. И теперь мне не так страшно одному отправляться в Страну Неизведанного!

– Вы теперь не один в мире окруживших Вас призраков, Александр Сергеевич – с вами отныне целая организация: сверхсекретное подразделение ФСБ «Стикс-2»!

– Вы так думаете?

– Да, Александр Сергеевич! – и капитан Червленный, в свою очередь, более или менее подробно поведал о таинственной организации «Стикс-2» и о роде ее деятельности. Ничего не утаил Червленный и из информации, полученной «Стиксом-2» от спецслужб Алялватаски, касающейся Кочевого Конгломерата Пайкидов.

– Это – Стройки! – воскликнул Александр Сергеевич. – Я не понял, что имели в виду Бабушка и Рагнер, когда говорили, будто благодаря моей миссионерской, так сказать, деятельности, некоторые из жителей Лабиринта нашли оттуда Выход в Земной Мир!..

И при его словах Валя вздрогнул и испытующе посмотрел в глаза профессору, но тот не обратил внимания на изменившееся выражение взгляда собеседника, увлеченный только что сделанным им открытием:

– Это может говорить только о том, что может вот-вот произойти или уже произошел глобальный сдвиг в глубинных пластах, казалось бы, незыблемо устоявшихся основных пространственно-временных характеристик нашей видимой и осязаемой вселенной! И, следовательно, предупреждения Рагнера Снежного имеют под собой вполне реальную почву, и сейчас какие-то, чуть ли не самые древние чудовища нашего общего мира, условно чьим-то языком без костей поименованные Пайкидами, осуществили захват небольшого светлого доброго, параллельного нашей Земной Ойкумене, мира «Сказочная Русь», успевшего осуществить подготовку к началу контактирования с нами посредством очистки кармических транспортных магистралей, проходящих через пустые глазницы окон Замороженных Строек! Черт возьми, Валентин!! Вы представляете, что может начать происходить?!

А заметно нахмурившийся Валя восторгов Морозова не разделял, он мрачнел с каждой секундой и о чем-то с лихорадочной скоростью размышлял.

– Что-то не так, товарищ капитан? – заметив неважное психологическое состояние офицера «Стикса», спросил Саша.

– Я должен сообщить все услышанное от вас, Александр Сергеевич, немедленно сообщить своему непосредственному начальнику, генерал-лейтенанту Панцыреву, – задумчиво проговорил Валя, глядя куда-то очень далеко, прямо сквозь немного растерявшегося Сашу Морозова, за последние пределы земного мира. – У меня возникло ощущение большой опасности. Я в городе нахожусь со вчерашнего дня и за такой небольшой промежуток времени успел заметить очень много неприятно странного и, будь я слабой женщиной, я бы уже несколько раз серьезно испугался. На город надвигается какая-то большая беда, и провоцируют ее источники необычайно мощной негативной инфернальной энергии, сосредоточенные на территории массива недостроенных зданий, получившие в городе название Лабиринт Замороженных Строек. Я хоть и коренной житель, но слишком мало слышал о них, что кажется мне несколько странным. Ну да ладно, суть моих, только что возникших опасений, состоит не в этом.

– А в чем?!

– У Вас не возникало никогда чувства, что эта Бетонная Бабушка, с самого начала была не совсем искренней с вами? Точно также, как и Рагнер Снежный, и другие, более случайные персонажи? Может быть это – ловушка и сегодня Вы прямиком отправляетесь не под лазурные небеса «Сказочной Руси», а – в один из многочисленных филиалов Ада?

– Может быть, – немного подумав, просто сказал Саша. – Но… я все равно отправляюсь – другого такого варианта у меня не будет!

– Скажу честно – на Вашем месте, Александр Сергеевич, я поступил бы точно также и не секунды бы не колебался! А знаете, почему мне нужно немедленно дозвониться до своего руководства в Москве?!

– Почему? – с любопытством спросил Саша.

– Потому что я хочу отправиться вместе с Вами!

Глава 10

Вечером того же дня генерал Панцырев по телетайпу получил все печатные милицейские протоколы, переданные мэром Рабаула Одинцовым капитану ФСБ Червленному, короткое сообщение-доклад Червленного о содержании беседы с Морозовым и выводы, сделанные капитаном из беседы с Морозовым. Генерала, правда, удивило, что Червленный сам ему до сих пор не позвонил. Но в Москве часы показывали пока еще половину восьмого вечера, когда Сергей Семенович сумел уединиться в своем рабочем кабинете и приступить к изучению материалов, присланных Валей Червленным.

Некоторые из материалов оказались с пометкой: «Срочно!!!» – всего их оказалось восемь, и, улыбнувшись, генерал наугад выбрал для чтения «Дело „Мокушихи“», представлявший собой протокол допроса пятидесятилетнего физического лица без определенного места жительства некоей Мокушовой Ираиды Павловны по кличке «Мокушиха», оказавшейся свидетельницей таинственного исчезновения-гибели семерых своих товарищей по несчастной неприкаянной жизни в ночь с тридцать первого декабря на первое января прошлого года. Через несколько минут после начала чтения, Панцырев неожиданно поймал себя на мысли, что по настоящему увлекся читаемым. Он откинулся на спинку удобного кресла, того самого кресла, на котором несколько лет до него сидел покойный Борис Федорович Шквотин, а до Бориса Федоровича – генерал Майер. Оба предшественника Панцырева погибли экзотической смертью, каждый – своей, и упорное нежелание менять кресло, проявляемое очередным новым начальником «Стикса», являлось своеобразной данью уважения памяти погибшим коллегам.

Итак, откинувшись на спинку кресла, Сергей Семенович прикрыл глаза и, никем и ничем не тревожимый в прохладном полумраке кабинета, попытался увидеть описываемое сухим протокольным языком «исчезновение-гибель» семи человек глазами гражданки Мокушовой, благодаря своей чисто женской предусмотрительности оставшейся в живых…

«…Мороз стоял собачий, как говорят в народе – „трескучий“, в животе подвело от голода, и внутри поэтому стоял такой же холод, как и на улице. И душа замерзала, постепенно превращаясь в кусок черного льда, не осталось в ней, выжженной во многих местах тройным одеколоном и не утихающей ненавистью почти ко всему окружающему миру, тайных, надежно спрятанных от всевидящего глаза Лукавого, закутков, где могли бы сохраниться теплота настоящих человеческих чувств.

– Ирка – не отставай! – оглянулся к ней Колька Гвоздь. – Недолго уже осталось! – в стылом воздухе неуютной Новогодней Ночи слова Кольки разбились о панцирь зачерствевшей души Ирки Мокушихи невзрачными ледяными сосульками и рассыпались без следа на покрытый тонкой коркой наста асфальт темного пустынного тротуара, по которому торопливо шагала группа классических бомжей, упорно цеплявшаяся за самую призрачную возможность достойно звания человека встретить Новый Год.

Мокушиха в такую возможность не верила, и поэтому слова Кольки Гвоздя, набивавшегося последние три недели к ней в мужья, лишь разозлили ее. И она не могла не ответить Кольке с правдивым убийственным сарказмом:

– До чего недолго осталось-то, Колька – до могилы что-ли? Зла на вас, на дураков не хватает! Кто нас может в этой гребаной общаге ждать?! Кто?!

Обычно грубый и легко раздражимый, как и все хронические алкоголики, Гвоздь остановился и с необычной терпеливостью и даже с некоторыми неуклюжими претензиями на галантность объяснил Ираиде:

– Нас на эту хату ведет Демис. Ты же знаешь – он никогда не врет! Сейчас вот завернем за этот дом, там пустырь и на пустыре сама сразу увидишь! Осталось минут семь – не больше! Не бойся, Ирка – не замерзнем! Где наша не пропадала!

– Н-н-д-д-а? – недоверчиво спросила она, и начинавшаяся было истерика прекратилась сама собой – что-то в голосе и интонациях Гвоздя заставило поверить ее в то, что их и вправду ждет теплая хата с богатой выпивкой и жратвой.

Они пробирались между огромными бетонными корпусами разоренного перестройкой самолетостроительного завода, за которым располагался гигантский пустырь, изрытый многочисленными котлованами, где по словам Демиса их ждали… Мокушиха нервно ударила ногой об асфальт – кто их мог ждать, черт возьми?! Жалкие отребья рода человеческого, когда-то в далеком детстве еще походившие на людей, сейчас, во всяком случае, в эту морозную последнюю ночь в году, они никому, никому не доставили бы хотя бы даже самого мимолетного сожаления по поводу своей внезапной гибели или исчезновения с лица Земли. Когда они обогнули, наконец, нескончаемый бетонный параллелепипед разворованного сборочного цеха и вышли на кромку искомого пустыря, Ираида вдруг вспомнила собственные слова из своих же недавних рассуждений: „…Кто нас может ждать, черт возьми!!..“ и сама себе ответила, криво усмехнувшись: „Только, пожалуй, именно черти и могут!!!“…

…Ей в глаза, как и остальным, сразу бросился яркий огонек среди снежной безжизненной равнины. И даже не огонек, а много разноцветных огоньков, сосредоточенных в одной небольшой плоскости. Но вот опять вместо множества разноцветных огоньков уютным золотистым светом вспыхнула как будто одна большая звезда. Бомжи остановились и замерли примерзшими к асфальту памятниками традиционной российской нищете и, приоткрыв от сильнейшего изумления рты, как зачарованные смотрели на обещанную патологически правдивым Демисом гостеприимную „хату“, до которой, по приблизительной глазомерной прикидке, оставалось пройти не более четырехсот метров.

– Ну, вот мы и пришли! – первым нарушил изумленное молчание Демис.

– А куда мы пришли, куда?! Что это?!?! – опять „сорвалась“ и перешла на истеричную скороговорку Ираида. – Не Христос ли Бог сам там спустился и поджидает нас с хлебом-солью?!

– Кто не хочет – может не ходить, силком никого не тащу! – резонно заметил Демис. – Тот может замерзать, как собака, на улице! – и пошагал вперед чуть ли не церемониальным маршем. Остальные, возбужденно и обрадованно галдя, последовали за ним. Пошла вслед за остальными, немного, правда, помедлив, и Мокушиха, но шла она молча, и в походке ее просматривалась определенная настороженность. И чем ближе подходила Ираида к источнику таинственного радостного света, тем подозрительнее казалось ей его происхождение, и все громче звучал голос проснувшегося инстинкта самосохранения, повторявший одну и ту же фразу: „Не ходи туда! Не ходи туда!“.

Но смутные опасения Ираиды разом улетучились, когда они подошли поближе к манившему их светящемуся объекту, и выяснилось, что это мигала в морозном мраке разноцветными праздничными огнями настоящая новогодняя елка – стройная, заиндевевшая и пушистая, увешанная лианами серпантин, сверкающими водопадами фольгового дождя и блестящими стеклянными игрушками. А затем, как-то разом, напоследок вспыхнув особенно заманчиво и ярко, разноцветные гирлянды огней на густых и пушистых еловых лапах, растворились в живом жидком золоте, различными оттенками переливавшегося внутри огромного прозрачного куба, за стенками которого и угадывался силуэт новогодней елки.

Вскоре бомжи вошли в полосу золотистого света, далеко и во все стороны отбрасываемого кубом на окружавшее снежное поле пустыря. И в Ираиде опять проснулась прежняя настороженность. Остальные, кажется, ничего не опасались – загадочный куб казался им чем-то наподобие недавно открытого ночного клуба-ночлежки для бедных. Подобной иллюзии способствовали слегка приоткрытые, типичные для городских дворцов культуры, стеклянные двустворчатые двери.

Из дверей веяло сухим теплом, свежим хвойным ароматом и аппетитными ароматами поджариваемого мяса и лука, от которого у голодных и насквозь промерзших, смертельно уставших людей, рты моментально наполнились слюной. Первым подошедший к приоткрытым дверям Демис, оглянулся, подмигнул товарищам и красноречиво приглашающе кивнул головой, дескать: „Заходите – бояться нечего!“.

Соблазн оказался слишком силен, чтобы против него кто-либо смог устоять. Кроме Ираиды. Хотя при запахе жареного мяса у нее, как и у остальных начались спазмы в желудке, и рот наполнился слюной. А двери „клуба“, между тем, открылись пошире, золотой свет внутри куба погас, и вместо него опять вспыхнула сотнями разноцветных огней красавица-елка, а из дверей вышла… настоящая Снегурочка. Во, всяком случае, высокая девка в дорогой шубе и не менее дорогой шапке появилась из-за дверей и, широко осклабившись ослепительно белыми зубами, на ломаном русском приветливо сказала:

– Заходийт, пожалюйст, т-товарищ! Ми дэвно уже ждейм вясь!

Мокушиха испугалась девки – у нее даже вся слюна во рту пересохла от страха. Хотела она Кольку предупредить, чтобы не ходил туда в „эту коробку“, но куда там!.. Мужики есть мужики – улыбнулась им эта зубастая и ледащая кобыла в парчовой шубе и все – руки вверх подняли и, как бараны, один за другим туда заперлись!

– А ви-ы чтожжэ не заходить к нам на егонек?! – ощерилась шире прежнего Снегурочка персонально Мокушихе, оставшейся стоять на снегу в одиночестве.

– Я-то?! – переспросила проницательная Мокушиха, проявившая настоящую мудрость, характерную для особо почитаемых хранительниц домашнего очага эпохи матриархата. – Мне жизнь, пусть даже такая, как у меня, дороже вашей крысоморки! Поняла ты меня, шлюха поганая?!

Лицо „Снегурочки“ исказилось в злобной гримасе, она звонко щелкнула зубами на Мокушиху: ни дать ни взять – голодный волк, и скрылась за дверями, которые плавно захлопнулись за нею. А на Мокушиху напал необъяснимый ужас, она развернулась и, собрав остатки растаявших в голодной морозной ночи сил, припустила бежать прочь от этого проклятого места…

Больше она никогда в жизни не видела ни Кольку Гвоздя, набивавшегося ей в мужья, ни Демиса, которого погубила любовь к правде, оказавшейся на поверку худшей разновидностью лжи!..».

Какое-то время Панцырев наблюдал за тем, как незаметно тускнеет свет поздних летних сумерек, серыми остроконечными лучиками проникавший сквозь щели между шторами, опущенными на раскрытые проемы окон. «Что-то уже есть!», – подумал он о прочитанном материале. – «Молодец Валька!»