Текст книги "Вера в верования и наоборот"

***

Стало не о чем говорить. Но процесс диалога закончился еще раньше. Я просто не понимал это. Мы ежедневно натыкались оба на то, что нет продолжения общим мыслям. Ходили в кино, смотрели видео, гуляли с собаками. Нас все это радовало, особенно собаки. Доберманы были большие, классные, их было трое: Фома, Фрося и Офис. Фома и Офис были боевые, много умели. Офис был повернут на кошках, его реакция была быстрей кошачьей, и бесконечные скандалы с дворником о котах с перекушенными позвонками стали легендой в нашем районе. Фома был самый старший и самый сильный. Не жрал кошек. Не бросался без толку на кого попало. Но в нужный момент, лишь однажды, ловко бросился на трех отморозков с ножами, которые что-то хотели от нас с Машкой, и выгрыз всем троим мышцы на руках и ногах. Была серьезная история, но Фома был в чести в собачьем мире, его знали далеко за пределами Москвы и России. Да и отморозки после полугода лежания в больницах восстановились без особых проблем. У одного была боевая овчарка Герцог. И он единственный хотел отомстить. Не Герцог нам, а отморозок нашему Фоме. И один раз, на прогулке, предложил бой. Я отказался, но у отморозка был ствол. А у меня только нож, который мне в мои 15 лет подарил один зек, сказав, что это талисман. Я стал носить нож с собой, и через неделю после подарка на меня в моем подъезде пытались напасть двое взрослых мужиков. Секунд, в общей сложности, за 7—8, я достал подаренную выкидуху и проткнул сходу обоим ляжки. Они так забавно кричали. Такие большие дядьки. Трезвые. И 15-летний мальчик с ножом. Я часто рычал от боли, когда она была, а они повизгивали. Было потешно. Я метнулся на свой третий этаж и больше их никогда не видел…

…Словом, нож я достать не успевал, оба пса были в «строгачах» и на поводках. Можно было отработанным приемом за пару секунд выпустить Фому из сбруи, но, скорее всего, отморозок успел бы выстрелить. И я согласился. Все закончилось, не особо начавшись. Фома перекусил Герцогу артерию молниеносно, как только они соприкоснулись. Отморозок отвлекся и получил от меня сломанную челюсть и невесть сколько мата. Герцог умирал, Фома кружил рядом, я забрал ствол и очень веселился, когда понял, что это пневматика. Этот дебил потерял любимую собаку, покалечился и еще почти год бегал за нами, на наших прогулках с собаками, с настоящим обрезом. Он прятался по кустам, потому что отчетливо понимал, что Фома его очень хорошо знает. И если он выстрелит и промахнется – до перезарядки дело не дойдет. У Фомы уже было пулевое ранение, два ножевых и несметное количество боев, как с собаками, так и с людьми…

…Все это давало движение. Воздух. Жизнь, которой многие бояться жить, потому что вообще бояться жить и не живут, в принципе, до старости своей… А мы именно жили. Ярко и очень азартно. Но почти не говорили. А Фома умер. Проглотил на прогулке острую щепку от палки для «апорта» и проткнул себе прямую кишку. Усыпить мы были не в силах и шесть дней квартира красилась Фомкиной кровью, которая все время текла из его прекрасной попы. Он кричал, выл, на шестой день днем посмотрел прямо в мою душу и навсегда закрыл свои прекрасные глаза…

Я уезжал в монастырь – в Оптину Пустынь и завис там на полгода. Там был ясновидящий Старец, я виделся с ним всего один раз, как и с Патриархом Алексием, который давал мне Благословение. Святой Старец болел и вскоре почил, но оставил после себя ученика – монаха, который в свои 23 года выглядел на 50. Он тоже обладал ясновидением. В его детстве, а он вырос прямо в монастыре, куда его подкинули родители, монахи от зависти к его способностям и таланту, закопали Антония в навозе с песком. Он бы там так и задохнулся, но его отрыла монастырская собака. А потом забрал к себе Старец. С монахом было хорошо и спокойно. Я бы и остался, наверное. Но он посоветовал мне вернуться в мир. А мир уже был для меня другим. И каждый раз, год за годом, возвращаясь из очередного монастыря и уже плотно занимаясь целительством, я находил наш мир все менее и менее привлекательным. Необходимо было сделать какое-то сильное движение, ПРЫГНУТЬ, как выпрыгнуть из себя, но для того, чтобы стать собой НАСТОЯЩИМ.

6

Прыжок на Ту Сторону ни на что не похож. Только Охотник может сделать его. Только Вождь умеет развести дождевую дымку, сделав разрез, в который войдет Охотник. «Бинам со удин тавах». Нет плавных Переходов. Есть стремительная молния…

«Я Пик Всего. Я веду Диалог со всем и со всеми. От меня, через меня, на всех и на все исходит и проходит Жар. Жар есть высшая стадия тепла. Диалог есть высшая стадия общения. Пик есть высшая стадия подъема. Жажда есть высшая стадия желания. Я жажду с Жаром через Диалог быть Пиком всего.

Мое состояние проходит по ступеням мраморной белой лестницы. Я иду по ней среди Вечнозеленых деревьев и высоких трав под голубым небом и греющим их и меня Солнцем.

Вечером дневное тепло сохраняется во мне, и чтобы поддержать его, под многозвездным небом я развожу костер.

Я засыпаю в преддверии утреннего Солнца, Которому передается тепло Моего ночного костра.

Рассвет жаждет моего сердцебиения.

Кровь, остается теплой постоянно и с Рассветом ускоряет свой бег в моих жилах.

Я поднимаюсь по белой мраморной лестнице все выше с каждой минутой.

Я веду Диалог с Деревьями, Травами, Рассветом, Людьми и Лестницей. Костер ожидает меня.

Я Пик Всего.

Я отражаюсь во всех людях, которых встречаю на своем пути. Они отражаются во мне. Я Жажду донести до них свои ощущения. Моего ночного костра. Многие понимают меня. Не которые ощущают. Большей части людей нужна моя Помощь и Поддержка, так же, как мне нужна их Поддержка, потому что мы – отражение друг друга.

Не имеет значения, кто из нас продвинулся дальше другого в своем Развитии. Мы постоянно нуждаемся друг в друге. Мы Жаждем нашего Общения. Мы хотим быть всегда вместе и вместе ощущать, что мы – Пик Всего…

…У Ивы есть все, что ей нужно. У меня есть Ива. Она растет во мне, как растет она перед моим взором. В разных местах я вижу Иву. И мы восхищаемся, наслаждаемся и любим друг друга. Дерево шепчет мне, и я Ощущаю, что знаю, что шепчет мне Ива. Я знаю язык Деревьев. Я доверяю им, а Они мне…

…Мой дом всегда открыт для любого. Каждый, кто входит ко мне, чувствует, что что-то изменяется в нем к лучшему. Он хранит это Чувство и наслаждается им, продвигаясь по Мраморной Лестнице среди Деревьев и высоких трав»…

***

Ту, которая меня спасла, звали Тамара. Она была настоящей, с родовой кровью и великим и большим даром в бессчетном поколении. Она гадала, предвидела, находила людей и вещи, животных. И исцеляла. Молитвами, заговорами, руками. Она редко появлялась на людях, выезжала только в церковь, на природу и в магазин, в котором щупала продукты руками, даже через упаковки, выбирая то, что нужно. Я не сомневался уже тогда, что она наверняка работает не только на простых клиентов. Но, собственно, какая разница? Мало того, что она помогала всем, – она спасла мне жизнь. Когда пришло время расставаться с ней, мне было то ли грустно, то ли весело. С одной стороны, я был рад, что общение и работа с ней закончились. С другой… Мне какое-то время казалось, что я не смогу без ее помощи. Но в монастыре, в который я уехал в очередной раз, все чувства и мысли закончились. И мне стало абсолютно ясно, что нет ничего и никого сильнее Бога. Непознанного, но виденного мной однажды в покаянии. Во что веришь – то и будет. Кто-то доказал, что можно верить в собственную зажигалку. Что она волшебная и творит чудеса. А мне всегда нужен был глобализм. Во всем. И от этого мой Бог во мне всегда был глобальным. И я глобально держал посты, глобально посещал службы и всенощные, глобально отдалялся от социума. И все время возвращался в него.

***

Она была красива невероятной красотой. Я хотел ее съесть. Вместе с её прекрасным именем Инна. Такую живую и прекрасную, с рыжими волосами и единственным в мире моим любимым взглядом. Когда она входила, я набрасывался на нее и уже не отпускал. Я мог пролежать с ней рядом неделю. Или две. Может, больше. Но надо было вставать, куда-то идти, что-то делать. Я не мог без нее вообще. Могла ли она без меня? Я думал, что нет. Это была любовь? Да. Страсть? Тоже. Ревность? К любому фонарному столбу, мимо которого она проходила. Я любил ее бесконечно. Я любил все, что в ней, на ней, под ней, ее дом, ее ребенка не от меня и ее мир. Он был невероятной загадкой, самой загадочной и красивейшей во всей вселенной. Я знал, что это может закончиться? Нет. У меня не было таких мыслей…

…Я увидел ее, еще не уехав из Москвы. В газете, на фото. В газете была статья и фото, на котором девушка рассказывала про свое творчество и жизнь. Во мне так что-то дернулось внутри… Не екнуло, а именно дернулось. Я уже тогда знал, что буду с ней. А когда увидел ее перед собой, сразу сошел с ума… И она сошла с ума, и весь мир сошел с ума и воцарилась гармония. Потому что мы все были сумасшедшими. Я всех видел именно такими. Мы были приятными сумасшедшими с одной планеты, тоже очень приятной. На ней падали самолеты, иногда космические корабли, тонули океанские лайнеры, но все это было неважно, потому что я перестал бояться умереть. Однажды она заболела – сильно-пресильно – и сказала мне в больнице: «Умереть не страшно и не больно. Страшно только тем, кто это видит». Мне было и страшно, и больно, видя ее больную. Она, конечно, не умерла. Но она убила меня. И я умер. Я лежал мертвый несколько лет. И все равно с ней встречался. Она уже вышла замуж, уже жила в другой стране. А я целых 3 года просыпался с ощущением, что она рядом. Но я был один. Я спал со светом, пугаясь темноты, спал со всеми проститутками, которые мне попадались, спал с другими женщинами и пил, пил… Оттого, что не понимал ничего. Я столько раз задавал себе вопрос: как можно так любить и одновременно ненавидеть одного и того же человека?! И не находил ответа. И Бог его не давал. Я узнал, что она спит с другими совершенно случайно. Я полагал, что ошибся, что это не так. А все и было «не так». Она хотела меня и денег. Одно у меня было, а второго не было. В достаточной степени. И она спала с богатыми дядьками…

Я не опускался в это время, я поднимался. Еще не по мраморной лестнице, среди вечно цветущих зеленых деревьев и трав, но я уже шел к этой лестнице наверх. Я бегал по узким закоулкам своего мозга, бегал от страшных монстров и сухости во рту. Я загонял себя водкой так, чтобы не помнить ничего. Театр спасал меня, но я уже пару лет не понимал, зачем я в нем нахожусь. Дар, который пришел ко мне от второй клинической смерти, лежал на полке. И я только изредка пользовался им, помогая кому-то. Когда жуткие 3 года истекли, я воскрес. Все стало новым и радужным. А прошлое – ироничным. Я знал, конечно, что полученная от нее рана будет во мне всегда, но сама она перестала меня волновать. И если еще недавно я чувствовал, что Инна приехала в Ригу, что можно даже не звонить, а прямиком ехать к ней, то теперь…

…Я ехал к ней и просто проехал ее дом. Кто-то внутри меня сказал «конец». Она позвонила тут же, потому что смотрела в окно, когда я проезжал. Она ведь тоже чувствовала. А я перестал и увел ее в игнор. Ни ненависти, ни ревности, ни страсти, ничего… Я купил по дороге простую газету «Реклама», но вместо проституток, как обычно, стал искать массажистку в возрасте. Я почему-то был уверен, что найду какую-то супер-массажистку. Которая не просто делает массаж. Которая знает много. И умеет много… Мне так этого хотелось… Массажистка была самой первой, среди всех остальных барышень, занимающихся «массажем» и явно делала нормальный и хороший массаж. В газете стоял возраст «62» и я, спокойно набрав номер, сказал: «Здравствуйте». Это все, что я сказал, потому что очень необычный и теплый женский голос на том конце провода спросил: «Ты Алексей?». «Да». «Приезжай, я давно тебя жду».

7

Когда собирается пыль на морском дне, открывается старая Книга. Настолько старая, что рассыпающиеся страницы ее в твоих пальцах похожи на золу костра Вождя….

…Он молча курил длинную трубку. Перо пело в такт ветру. «Унса»… «Шередон стом карим ус алем». Длинный Путь. Длиннее и шире межгалактической пыли, собирающейся сейчас на дне впадины у острова Тура. «Шин дар зем»… «Ут сток гатар им фан»… Пламя плавно отогревало заклинания…

…Глаза Охотника пронзили тьму и остановились на Вожде… Перо чуть передвинулось влево, дым от трубки пошел кольцами в небеса. Справа упала и погасла звезда. Выдох… Перебег… Еще выдох… Прыжок… Охотник не видел движения руки. Лишь неземная сила вжала его огромное тело в землю, крепко сжимая пальцы между шейными позвонками. Вождь пустил в Звезды новое кольцо дыма.

– Поднимись… Присядь…

Охотник сделал попытку вырваться.

– «Санай».

Вождь слегка отпустил руку и провел от загривка до хвоста. Плавно и твердо.

– Плен хуже смерти… Но свобода выбора выше смерти. Присядь…

Волк выдохнул и повиновался Вождю. Рука продолжала гладить его Могучее тело твердыми и волевыми движениями.

– Нет смысла любить, когда ты голоден… Я всегда сыт, потому что пища Богов не минует меня ни на рассвете, ни днем, ни в закатном луче. Я не голоден и люблю. Тебе надо поесть…

Не вынимая трубку изо рта, Вождь левой рукой перекинул на сторону Охотника большой мешок. Запах свежести ударил в ноздри. Волк полуприкрыл глаза и слеза благодарности, никогда не стекавшая прежде по усам хищника, упала на траву. Перо Вождя легло горизонтально в направлении Юго-Восточного ветра.

– Лань…

Вождь развернул мешок.

– Она сломала ноги, неудачно прыгнув со скалы. Кровь еще теплая. Ешь…

Охотник остолбенел. Жажда, азарт, погоня, добыча, пища… Все всегда было так просто… Ум застилали черные пятна. Волк вдыхал запах свежей дичи, не зная, как поступить.

– Это твоя добыча, Охотник. Прими ее в Знак дружбы со мной. Соплеменники поддержали бы тебя, не будь ты одиночкой. У нас много дел впереди. Ешь и спи. А я расскажу тебе прекрасную историю. Ешь, Охотник… «Шевен о пра малим»… Волк разжал челюсти и наслаждение свежей кровью полилось в его вены…

***

Ее звали Зинаида. На вид ей было лет 50, но оказалось, что 78. Она была одной из прямых учениц известного Учителя и вплотную занималась эзотерикой и целительством. На тот момент мне казалось, что она может все. «Всё начинается задолго до твоего рождения. Эта цепь выкована Великим Кузнецом давным – давно». Зина часто повторяла эту фразу в разных вариантах. Но мне было важно, когда это началось со мной в реальности. Моей реальности, которой я жил сейчас, в этой жизни. Жил, ощущал, чувствовал, любил, страдал, мог… «Началось, когда ты умер первый раз». Я искренне смеялся.

– Зин, мне тогда было 6 лет. Я еле помню вообще, что было.

– Ты имеешь в виду свою память?

– Ну, конечно, память, что же еще?

– Мы помним не только простой памятью.

– Я понимаю. Но ведь тогда ничего не произошло. Я не стал видеть человеческие голограммы, немного предугадывал.

– Твои родители упустили этот момент.

– Какой момент?

– Первой твоей связи с многогранностью.

– Зина, я путаюсь.

– Садись. Вспоминай.

Из ее окна была очень большая перспектива. Была весна и взгляд терялся далеко-далеко. Я смотрел, смотрел…

***

Вода, как будто сейчас меня зальет. Вот эта волна точно. Я дышу? Нет. Скорее да, чем нет. Я же вижу волну. Почему я лежу на боку? Так странно пахнет Черное море… Наше Балтийское почти не пахнет. Или пахнет. Сирена удаляется… «Алешенька, Алешенька»… Мама плакала и прижимала меня к своему теплому телу. «Мама, что это»? «Алешенька, Господи…»

– Я видел много дверей.

– Пока спал?

– Наверное.

– Алешенька… Сынуля… Алешенька…

– Столько коридоров и столько дверей, мамочка…

Сирены «Скорой», пробивающейся по битком забитому пляжу Евпатории, затихли совсем. «Алеша, повернись ко мне». Я повернулся. Фельдшер была в белом халате, с фонендоскопом на шее. Долго смотрела мне в глаза. «Хорошо, Алеша. Спать хочется»? «Нет». Фельдшер посмотрела на мою маму.

– Мила, Вы видите вон тот пригорок?

– Да.

– За ним стоит дом. Там живет бабушка. Вам надо туда.

Фельдшер поднялась и в свои неполных шесть лет я вдруг увидел настоящие женские красивые ноги. И белые трусики под халатом. И вообще, было хорошо от укола.

…Помню открывшуюся дверь, очень высокую бабусю. И еще она говорила еле слышно. «Мамочка, Вы посидите здесь, а его я забираю в комнату».

В комнате ничего не было, кроме стола, множества икон и горящих свечей. Еще были стулья. И запах. Он был такой приятный. Это был мой запах. Не знаю, что еще так любимо пахло. В шестилетнем возрасте много чего вкусно пахнет, но ладан и воск пахли вкуснее всего.

Когда она стала читать молитвы, у меня приятно закружилась голова. Потом я стал дико кашлять. Потом опять задыхаться от астмы, с которой родился. Мама попыталась зайти в комнату, но бабуся ее выдворила обратно. Потом я потерял сознание, но мне не было страшно. Я и на пляже не успел испугаться, когда попал в кому. А бригада «скорой» просто купалась рядом. И машина их стояла прямо на пляже. И все медикаменты у них были с собой. У них просто был обед…

Я открыл глаза. «Ключ, замок, язык. Аминь». Это единственное, что я слышал от этой высокой бабуси. Астма закончилась навсегда. Иногда я начинал задыхаться и мне казалось, что все вернулось. Если бы кто-то тогда мне рассказал про фантомные страхи, я бы вообще ничего в жизни не боялся. Или боялся бы самую малость. Когда страшно совсем чуть-чуть. Но тогда можно заставить себя заснуть, закатив глаза под закрытые верхние веки. И ровно дышать. Снизу, от ног… К голове.… Потом к диафрагме. Потом к груди и к животу… К кадыку и к низу живота.. Ко лбу и к члену.… И к макушке…

8

…Три кольца сошлись в одно, когда одна тысяча сто одиннадцать свечей положили рисунок «пирамиды» на стену подземелья. Она подняла со стола меч с золотой рукоятью и причудливой эмблемой в перекрестье гарды. Голос сливался с шумом далекого прибоя у вечного Норвежского фьорда. Отблеск… Луч в пирамиде… Три кольца в одном… Шестой Оракул шевельнулся, чуть приоткрыв глаза. Меч дал новый луч, образуя в пирамиде на стене незаконченный треугольник. Пение усилилось. Свечи, все, как одна, выровняли свое пламя, которое застыло в ожидании… Тени… Отблески… Открывающиеся медленно глаза… Оракулы сходились вокруг стола. Чандра неспешно взошла на стол. Оракулы в медленном перешаге усиливали ритм в такт ее пению. Меч в руках занял позицию горизонтального замаха, причудливая эмблема на рукояти сверкнула на потолке, и меч, не спеша, пошел по кругу против часовой стрелки… Оракулы зашептали одновременно с ритмом, отбиваемым ногами и пением Чандры. Из кувшина в заднем левом углу подземелья показался капюшон кобры. Меч наращивал скорость. Прибой с бешеной силой бился о древнюю Норвежскую скалу. Мгла накрывала все побережье. Ветер свистел голосами сирен и их звуки стали проникать в подземелье. Кобра в полугоризонтальном положении медленно двигалась к столу. Танец оракулов становился неистовым. Чандра, двигаясь в противоположном направлении от меча. Блики… Пирамида засветилась яркими лучами, закончив в рисунке треугольник. Три кольца в одном в виде нимба над головой Чандры осветили все подземелье. Кобра плавно вползла на стол и затанцевала в боевой стойке между ног Чандры. Меч описывал бешеные круги с неистовой силой. Могучая волна одновременно с молнией и раскатом грома ударила в древний Норвежский фьорд, расколов многовековую скалу на три равные части. Чандра молниеносно оказалась на коленях, меч застыл, и эмблема с отрезанной головой Иоанна Крестителя на блюде на долю секунды отпечаталась на потолке подземелья. Резким движением с разворота Чандра снесла голову кобре точно над капюшоном. Не дав змее упасть, она схватила ее правой рукой, пережав артерии.

– Быстрее!

Оракулы ускорили танец. Пран оказался у стола незаметно, возникнув из ниоткуда, словно призрак. Сверток в руках, скрещенных на его груди, раскрылся сам собой, и голова младенца оказалась точно под рукой Чандры с коброй. Пран разжал младенцу рот, параллельно его движению Чандра разжала пальцы, сжимавшие артерии кобры. Кровь брызнула в рот младенцу. Пран, помогая ребенку сглотнуть, усадил его на своих руках. Младенец зажмурился.

– «Охм-м-м!»… Чандра победно вскинула меч в «салют»

– «Охм-м-м!»… Пран и оракулы трижды повторили ее звук громким эхом… Скала старого фьорда, раскроенная натрое, блеснула в луче последней штормовой молнии, ярко осветив стоящего на средней части скалы Вождя с волком у его ног.

– «Аммэнн»!

Вождь лишь одними губами шепнул и повторил еще дважды:

– «Аммэнн!»…

Две части раскроенной скалы осыпались в буруны волн. Небо облило остров Тура красным заревом, рисуя точно такую же пирамиду с треугольником из трех лучей, в центре которого мелькнула отрезанная голова Иоанна Крестителя…

9

– Есть лишь одна мысль: в этом Мире все правильно. Эта мысль является Целью, Задачей, Совершенством… «Правильно» нельзя сделать хуже или лучше. Тысячи Мудрецов разбиваются в лепешку над стремлением усовершенствовать Мир к лучшему или наоборот – снизить его Совершенство. Но в этом Мире все правильно. И правы Мудрецы, стремящиеся к Совершенству этого Мира в ту или иную сторону. И правы те, кто лишь созерцает этот Мир. Истина в том, что Мудрецы стремятся к Постижению Совершенства. Истина также в том, что созерцающие сливаются с Совершенством, и Истина в том, что все это Правильно. Мир создает Подмир, Подмир – синтезирует оба Творения, с помощью Проявления и Мысли…

– Летя из Светоносного Эфира в Эфир Мира, Великая Мысль претерпевает несколько изменений в 3-х энергетических эфирных кольцах. Достигнув 1-го Кольца, летящая свыше Мысль становится Энергией Высшего Разума, но с поправкой на то, что Хранители 1-го Кольца берут за прохождение Великой Мысли часть ее. Мысль не теряет Совершенства, лишь уменьшается в размерах. Хранители 2-го Кольца имеют право на постижение Великой Мысли, потому что не связаны Временем. Отсутствует Время и в 1-м Кольце, но его Хранители просто отличаются от Хранителей 2-го кольца тем, что им не нужно Постижение Мысли – она уже постигнута ими, но им нужна Энергия бесконечно летящей Великой Мысли для поддержания Энергии в 1-м Кольце. И Хранители 2-го Эфирного Кольца, постигая Великую Мысль – так же, как и в первом случае – не искажают, не трансформируют и не забирают Совершенство Мысли. Они просто Постигают ее…

– При проходе 3-го Эфирного Кольца Совершенство Великой Мысли по-прежнему идеально. Лишь Энергетическая мощь Ее сравнима точно так же, как сравнимы Океан и Ручей: Мысль уменьшена в миллиарды раз. Ведь Хранители 3-го Эфирного кольца не только постигают Великую Мысль – Они совершают Обряд Подзаряда Мысли, чтобы вернуть ей Энергию, затраченную на Прохождение предыдущих Колец. Но это лишь «Подзаряд», цель которого – сохранить Совершенство Великой Мысли. Энергетически – это Обряд сохранения заданного Совершенства и «вливание топлива» для вхождения Мысли во Внутренний Эфир.

– Принимающий Демон – 1й из 9-ти Демонов – Властелинов Мира, в границах 3-го Кольца, лишь следит за прохождением Великой Мысли в Мир. Никто не исказил Ее, ничто не растратило Ее Совершенства, нигде не утратила Мысль ничего, кроме Энергии. Все так, как и должно быть: все Правильно. И сойдясь воедино 9 Великих Демонов дают «добро» на вхождение Мысли во Временное Пространство. Во Внутренний Эфир. В этот Мир, а точнее – в Подмир. Все Правильно: Мир – Мысль – Подмир – Синтез. Синтез Великого Светоносного Мира с Великой Мыслью, создающей Подмир. То есть Мир, которого нет. Ибо Он есть Синтез Великого Светоносного Мира и Великой Мысли, направленной Абсолютом в Бесконечное Пространство.

– Что же тогда есть?

Пилоту казалось, что его вертолет летит сам, без помощи его управления. Крыши Багдада складывались в причудливую мозаику.

– Только Светоносный Эфир? 3 Кольца? Хранители и Демоны? И Мысль? Но ведь мы тоже мыслим. Ты хочешь сказать, что нас нет? Что все мы – порождение той – какой-то большой и никому неведомой Мысли? А наши мысли обо всем этом? Как же они? О Боге, Космосе, да вообще – обо всем?!

Пилот говорил и твердо осознавал, что находится не здесь. Не в вертолете.

– Мысль материальна, сагиб.

Аламат достал необычного вида сигару и зажег спичку.

– Мы есть. Потому что мысль – любая, сагиб, мысль – материальна. Наша мысль материализует Бога, а Его Мысль – нас.

– Тогда…

Пилот перебирал в голове буквы алфавита.

– Тогда… Какой он?

– Кто?

Аламат раскурил сигару, когда спичка, казалось, сжигает ему пальцы.

– Бог? Какой он на самом деле?

Пилот выдохнул одновременно с тем, как Аламат наполнил кабину вертолета запахом цветущей яблони и чего-то еще.

– Тебя занесло, сагиб…

– А по-моему, это тебя занесло, турист.

– Ты не понял, сагиб.

Аламат указал сигарой в иллюминатор.

– Вертолет твой занесло.

Пилот только сейчас опомнился. Лопасти вертолета почти коснулись двух параллельно стоящих минаретов, но летающая машина каким-то чудом оказалась между ними, не зацепив ничего. Пилот поднял Вертолет повыше и завис на месте.

– Послушай, странник…

Мысли пилота вдруг приобрели стройные очертания. Голова стала ясной и чистой, как в детстве, когда он смотрел на ручей и прозрачность бегущей воды шептала ему о бесконечной Радости Жизни.

– Я никогда не слышал о такой теории. То, что ты сейчас рассказал… Я не нахожу нужные слова… Это как-то правильно, что ли…

Пилот смолк мгновенно. Его мысль слилась, как вода с песком со словами Аламата о том, что в этом Мире все правильно.

– Это и есть то самое Правильно. Это Истина, сагиб.

Странно выглядел вертолет посреди Багдада, висящий на месте между двух минаретов.

– Чистая, незамутненная Суть.

Аламат смотрел на тлеющую сигару, слегка раздувая огонек.

– У тебя необычный медальон, странник… И ты говоришь необычные слова. Но они действительно… Какие-то правильные… Это ведь Иоанн-Креститель, да?

– Нет, сагиб, это его голова. Великая Голова, наполненная Великими Мыслями. На блюде. Символ для дураков.

– Господи…

Пилот побледнел.

– Мысли на блюде.

Пилот отчетливым эхом слышал свои слова.

– Великие мысли на блюде, сагиб.

– Господи…

…Медальон сливался с солнцем, которое теплым утренним светом заливало Багдад…

– То есть, вот так просто???!!! Мысли на блюде?! Ему что, для этого отрезали голову? Чтобы все понимали, что мысли – вот они – на блюде, перед нами?!

– Ты умный человек, сагиб.

– Он ведь крестил Иисуса Христа. Он ведь… У него еще второе имя было…

– Предтеча.

– Да-да! Иоанн Предтеча. То есть он все подготовил, предрек и сам его крестил. А почему же не он сам Бог?

– Потому что он его Ключ.

Аламат глубоко затянулся «яблоней» и надолго задержал дым в легких.

…В глазах девушки, которая стояла на краю рыночной площади, два параллельно стоящих минарета сверкали отблесками солнечных лучей. Чандра пристально смотрела на вертолет, и паранджа на уровне губ еле заметно колыхалась, давая понять, что Чандра что-то шепчет. «Шевен о пра малим».

– Шевен о пра малим, сагиб. Приземляйся, мы прилетели.

10

– «Шевен о пра малим» – самое первое из первых пяти древних заклинаний.

Гул приземляющегося Боинга-749 плавно пел вместе со словами Сани.

– Самое первое в мире заклинание?

– Типа того.

– Круто.

Корень смотрел в иллюминатор и не мог понять – мерещится ему или нет вертолет между двух минаретов.

– Это точно, вертолет, Корень.

Корень аж вздрогнул от неожиданности.

– Ну и Бог с ним.

– На мираж похоже.

Саня всматривался все пристальнее.

– Точно, как живая картинка, но несуществующая.

– Развлекаются шейхи…

– Здесь Эмиры.

– А шейхов нет, что ли?

– В Багдаде нет.

– Странно.

– Просто они сюда не ездят.

– А чего? Эмиры ездят, а шейхи нет?

– Ну да. Им не нравятся вертолеты, зависающие между минаретами. Это неугодно Аллаху.

Корень начал ржать так, что весь «бизнес-класс» отвлекся от волнительного момента посадки. Шасси ровно и четко зашли на полосу и самолет начал торможение. Аплодисменты слились с хохотом Корня. Он утирал слезы смеха.

– Плачь-плачь, неверный, Аллах велик.

Саня мягко улыбался.

– Приехали, вроде.

– Трудно поспорить.

– Как, еще раз… «Шевен о…»

– «Шевен о пра малим»

– Это на каком языке-то, Сань?

– Это парадокс, Корень. Все пять заклинаний существуют на языке, которого нет.

– Но ведь… Но ведь их знает и произносит явно не один человек. Из чего-то же их составляли?

– Здесь Мудрость, как говорится. И тайна, конечно. Неразгаданная.

– А для чего оно?

В «бизнес-классе» остались только Саня с Корнем.

– Чтоб я знал…

– Да ладно!

Корень подмигнул.

– Ты, да и не знаешь…

– У меня есть мысль…

– Это уже хорошо.

– У меня есть мысль, что никто из пользующихся Пятью Заклинаниями не знает, зачем они конкретно нужны.

– А чего ж тогда они их говорят?

– Чтобы сработало то, что задумано.

– Волшебные слова?

– Думаю, да.

Корень откинулся в кресле.

– Просто волшебные слова…

– Правильные Волшебные слова.

– Ну да.

– Ну да.

– Господа, Багдад.

Стюардесса улыбалась.

«Сдались авиакомпаниям эти фотомодели… Провоцируют мужиков, чтоб летали… И чтоб все их хотели…»

– Может мы поэтому летаем, а, Корень?

Саня кивнул на стюардессу.

– Я – так точно поэтому.

Корень полез за сумкой.

– Вы бы отошли, Леди…

Саня протискивался между стюардессой и креслами.

– Да… А то мы дальше полетим.

Корень повторил маневр друга.

– Обратно?

Стюардесса тупенько махала длинными ресницами, не переставая улыбаться.

– Им надо всем словари с нужными словами давать. Как отсебятина начинается – у меня потенция падает.

Саня уже говорил по-русски тоже улыбаясь.

– И у меня. Давай издадим такой словарь: «В помощь Женщинам на благо Мужчин», а, Сань? Пусть говорят по заученному.

– А они по-другому говорят тоже?

Смех обоих наполнил закрытый трап и затем потонул в гуле Багдадского аэропорта.

– У нас там «Тойота» в паркинге должна стоять.

Корень говорил в полный голос.

– Джип, надеюсь?

– Нет, Сань, спортивка. Чтоб ты ноги через лобовое стекло высунул. Ну, конечно! «Круизер».

– Молодцы партнеры.

– Это я молодец. Партнеры – арабы. Они мне «Мерс» втюхивали.

– Тоже джип?

– Я им, когда про джип сказал, они спросили: что мы сразу на сафари поедем?

– Я надеюсь, ты вежливо подтвердил.

– Само собой, Сань. Что я псих, с арабами ссориться. Уже было…

…Пролившаяся капля воды, смешанная с кровью, шипя, укатилась по разогретому камню… Пустыня безжизненно обнимала безжизненное тело Корня, которое Саня упорно разминал «тибетской дрожью». Жарко. Жарко и красно…

– Да, это уже было…