Текст книги "Деревянные лошадки Апокалипсиса (сборник)"

Я был вынужден притвориться удивлённым и выказать известное недоверие. Надо думать, мне удалось верно рассчитать дозировку того и другого: Лазарь печально закивал, но рот я ему не заткнул.

«Вижу, вы мне не верите,– сказал он с привычной горечью.– Иного я и не ждал. Тем не менее ваше неверие не властно над моим опытом. Пусть меня шельмуют – мне до этого больше нет никакого дела. Потому что всё, что со мной случилось, возродило к жизни самое светлое, самое – не побоюсь сказать – благородное и высокое, что скрывалось во мне и пропадало без пользы. Ну хорошо, я все– таки расскажу дальше. Итак, одновременно с дикой болью я почувствовал удушье. И совершенно растерялся – что сделать в первую очередь? распахнуть окно? покопаться в аптечке? позвонить, опять же? все перемешалось, а время шло, и его оставалось совсем немного. Я выбрал аптечку, сделал два шага, и мои ноги подкосились. Я опустился на колени, потом завалился на бок. Тут всё перед глазами начало мутнеть и отдаляться, пришлось их закрыть, и сразу стало чуть-чуть легче, а после глаза открылись снова, сами собой. Удушье отступило, боль исчезла, и я возликовал – на сей раз выпутался! Теперь скорее в поликлинику, пусть выпишут всё, что полагается, даже самое дорогое – куплю без раздумий и буду исправно – не так, как прежде,– принимать. Буду носить пузырёк с таблетками в кармане пальто, по часам глотать горошины, изводить врачей бесконечными визитами, требовать новых анализов… Я превращусь в зануду, в урода, в одного из тех, кому на карточке пишут крупными буквами: «ЧДБ» – «Часто, длительно болеющий». Пишут, чтобы предупредить коллег – дескать, знайте, с кем имеете дело, не связывайтесь – не отделаться потом. Ни хрена у него нет, пришел больничный клянчить, или просто крыша едет, спихните его к психиатрам, пусть напишут что угодно, лишь бы написали – на них и повесим, когда станет невмоготу. Врачи ошибочно считают, будто мы не понимаем, не знаем, что там за буковки написаны на карточке. В общем, я заранее соглашался на всё. Амбулаторное будущее нарисовалось в моём сознании за долю секунды, и я неожиданно открыл, что порядок со мной не окончательный – что-то со зрением. Я как-то не так им управляю, не вполне ему хозяин, будто не зрение для меня, а я для него – что ему вздумается, то мне и покажет. В частности – меня самого, лежащего на голом полу с коленями, подтянутыми к подбородку.

Тут я обнаружил, что меня покинули не только боль и удушье. Если хотите, меня покинуло решительно всё – все пять чувств, а зрение, по здравому размышлению, зрением уже не являлось. Это была какая-то новая разновидность созерцания. Впрочем, я неточен: кое-что сохранилось – например, способность ужасаться. Это умение оказалось нераздельно слитым с обновлённым зрением; я с удовольствием закрыл бы глаза опять, но сделать это мне больше не удавалось.

Наверно, в первые минуты загробного существования опыт у всех один и тот же. Не думая о самой возможности своих действий, я в первую очередь попытался хоть сколько-то воздействовать на недоступную отныне материю. Мое обнажённое, бездомное сознание со скоростью света металось из угла в угол, и я не могу утверждать, будто пролетал сквозь твердые предметы – нечему было пролетать, я сделался совершенно бесплотным вопреки домыслам разных мистиков и так называемых контактёров. Много развелось шарлатанов, которые важно и назидательно доказывают, что на первых порах человек, попавший в мир иной, выглядит в точности так же, как в момент своей гибели. Спешу уверить вас, что это не так. Я размахивал руками и ногами, уверенный, что они у меня по-прежнему есть, но тщетно – никаких подтверждений их сохранности я не получил… вот, в общем-то, и всё.

Лазарь, подперев подбородок рукой, уставился в окно. Рот его слегка приоткрылся; я вообразил, будто он обдумывает дальнейшие слова, но нет – мой сосед, похоже, не собирался оправдывать ожидания. Можно было подумать, что он действительно всё рассказал.

«Вам, наверно, тяжело об этом вспоминать?» – я попробовал помочь ему и напустил на себя озабоченный, участливый вид.

Я думал, что от моих слов он вздрогнет, словно его разбудили, и попросит повторить вопрос. Но Лазарь ответил сразу, как ни в чём не бывало:

«Да уж, спору нет! Тяжело – не то слово!»

И опять погрузился в бессмысленное рассматривание утомительных дорожных пейзажей. Не выдержав, я поинтересовался, намерен ли он продолжить свою историю. Лазарь недобро хмыкнул и сказал с излишней, на мой взгляд, резкостью:

«Продолжить! Еще чего!»

Я, переварив ответ, потребовал объяснений – очень осторожно, так как никакой уверенности в душевном здоровье Лазаря у меня не было. Он же повторно отказался наотрез и, сколько я не бился, желая выведать, что же, черт побери, он увидел там, за гранью – оставался непоколебим.

«Это недостойно!– возмутился я наконец. – Сказали „а“ – говорите уж и „б“! Я вас за язык не тянул!»

Лазарь посмотрел на меня с ледяной улыбкой.

«Кое-что я вам скажу, – он уступил, но тон его ничего доброго не сулил.– Вспомните историю библейского Лазаря. Он четыре дня пролежал во гробе, после чего его, к вящей славе Божьей, вернули в царство живых. И не однажды отмечалось, что нигде, ни единым словечком воскресший не обмолвился о своих впечатлениях – я говорю о канонических текстах. В конце концов, был ли он рад такому повороту дел? благодарил ли? – ни звука, ни намёка. Сильно ли ему понравилось то, что он наблюдал четыре дня кряду? Неизвестно. Мы знаем лишь, что впоследствии он вроде бы сделался епископом города Китиона на острове Крит и тридцать лет прожил в чрезвычайном благочестии. Как вы считаете – почему он молчал?»

Я сознался, что не имею понятия.

«Возможно, он увидел что-то такое, о чем не хочется вспоминать, – высказал я предположение. – Или о чём заведомо бесполезно рассказывать, поскольку никто не поймет».

«В целом верно, – похвалил меня Лазарь. – Только не что-то одно из вами сказанного, а то и другое вместе».

«И всё же? – Терять надежду я не хотел, да вдобавок чувствовал себя бессовестно обманутым. – Не будьте так самоуверенны – возможно, я пойму хотя бы часть. И понятое рано или поздно сослужит мне хорошую службу».

Лазарь мрачно рассмеялся.

«Хорошую службу, говорите? Впрочем, к чему я смеюсь? – он моментально принял серьёзный вид.– Мне же сослужило. Но на самом деле, – тут он понизил голос до шепота, – я ничего не могу вам сообщить, честное слово. Не от недостатка уважения к вам, нет. Это не от меня зависит. Разве только… – он напрягся, на лбу сразу выступил пот.– Вот что. Я побывал в компании покойников. Они все ждут. Во всём этом виноват дьявол».

Тут он разом умолк, строго взглянул на меня, придвинул к себе молитвенник и погрузился в чтение. «Что за жалкий бред!– подумал я с досадой и злостью.– За кого он меня принимает? Хотелось бы знать, скольких еще доверчивых кретинов он потчевал своим рассказом? Видно, он получает от фрустрации слушателей какое-то извращённое удовольствие».

«Да, – заметил я язвительно, не стерпев насмешки. – Вот уж действительно – гора родила мышь. А сколько было ожиданий! Неудивительно, что вас не воспринимают всерьёз. Если на то пошло – где же то „светлое“, „благородное“, которое в вас пробудили и которым вы похвалялись? Если это,– я указал на молитвенник, – то не стоило и огород городить, достаточно зайти в любую церковь и любоваться, сколько влезет».

Лазарь поднял голову. На лице его появилось растерянное, недоуменное выражение. Постепенно, по мере уразумения моих слов, он просветлел.

«Ах, вот вы о чём! – протянул он. Я смотрел удивлённо, не усматривая повода к неземному восторгу, который мало-помалу расцветал в глазах соседа.– Но здесь-то секретов нет! Я целиком к вашим услугам. Что вам хотелось бы услышать?»

Я слегка опешил.

«Вроде бы мы с этого начинали, – сказал я осторожно. – Если вы, конечно, не забыли столь давние события. Вы изволили отплясывать джигу в лужице спиртного…»

«Это лишь малая часть, – отозвался Лазарь с нескрываемым удовольствием. – Вы правы – с моей стороны совершенно непорядочно скрывать что-либо, имеющее отношение к положительным последствиям моего… м-м… чудесного возвращения. Это может пойти вам на пользу. Ведь вы ещё совсем молодой человек, не так ли? Сколько вам лет, позвольте спросить?»

«В декабре будет тридцать»,– настороженно ответил я.

«Ну так какие ваши годы! Конечно, вам нужно знать… Возвращаясь к уже сказанному, повторю – во всём виновен дьявол. Я это хорошо понял. Я запомнил это на всю жизнь, что мне осталась. Или – жизни. Итак, я воскрес, – Лазарь сказал это буднично, как бы и не потрясённый совсем таким необычным событием.– Я пролежал мёртвый на полу четыре дня, от звоночка до звоночка, будто ничего и не было. Как я только ухитрился не отлежать себе руку? Естественно, всё изрядно затекло, во рту пересохло, есть хотелось так, что уже и не хотелось… И очень сильно болели глаза – наверно, пока я валялся, они оставались открытыми и немножко подсохли. Еще удивительно то, что я не обмочился и не… ну, вы понимаете. Вокруг тоже ничего не изменилось, только часы не тикали. Свет горел, в приоткрытую форточку влетали привычные уличные звуки. Как вы думаете – что я сделал первым делом? Я не пошёл ни в туалет, ни в ванную, ни к холодильнику, ни к телефону. Я очень осторожно сел и начал думать о зле. О том, какая это мерзкая, чудовищная вещь. О том, что оно просто-напросто не имеет права существовать. Да, по части зла я сделался большим экспертом.»

«Стало быть, вы побывали в аду?» – уточнил я.

Лазарь повелительным жестом велел мне молчать.

«Я уже дал вам понять, что не стану говорить, где я был, – сказал он каменным голосом. – Это никого не касается. Но слушайте дальше: я остановился на зле. Моё решение было логически безупречно – всё свое время я отныне считал необходимым посвятить сражению с дьяволом и его отвратительным окружением. Это из-за них мы изначально ведем борьбу не на равных. Нам предлагается выбор между жизнью и смертью, но смерть постоянно ходит рядом, до неё рукой подать – рельсы, подоконник, оконная рама, феназепам… А попробуйте с жизнью – намучаетесь! Где же тут свобода? Всё они, поганые твари. Теперь я доподлинно знаю, что целая бесовская компания живёт-поживает во мне в своё удовольствие и даже не задумывается о первоначальном назначении своего жилища. Им нет никакого дела до стен, дверей и потолков; они пьют, гадят, собирают разнузданные оргии и не желают знать, что их окружают стенки желудка, легочные альвеолы, черепная коробка живого человека. Стены и есть стены, и черт с ними, будем гулять и веселиться! Чирикать на обоях, блевать на половицы, стрелять в потолок, оправляться в раковину! Ну, подождите – так сказал я им, хотя они моих угроз не слышали и не догадывались, что в скором времени их лафе наступит конец. Сидя на полу, я вспоминал во всех подробностях прожитую жизнь и ужасался собственной слепоте – как много, оказывается, действий – даже совершенно безобидных на первый взгляд, бытовых,– осуществлялось не мной, но вопреки моей воле, с целью доставить удовольствие своре рогатых подонков! Отлично, решил тогда я, дрожа от возбуждения, – я соберу на ваши головы горящие уголья. Что может быть приятнее для Создателя! Чем-то иным, большим – послужу ли ему? И я начал действовать. Не подумайте, будто я занялся чем-то вроде самобичеваний и умерщвления плоти – я хорошо помнил, что я за сосуд и что любой вред, нанесённый самому себе, оскорбит гончара, вылепившего меня со старанием, для высокого употребления. Первым делом я нашёл лист бумаги и письменно перечислил вещи, приятные или могущие быть приятными бесам. Список вышел длинный, он включал в себя и алкогольные, разумеется, напитки, и табак, и другие наркотики… в общем, набор вам знаком – прелюбодейства, гнев на ближнего… с этими общими местами я разделался быстро и записал только затем, чтоб не лезли в голову, не отвлекали. Дальше было чуть-чуть сложнее. Мне пришлось припомнить многие так называемые автоматизмы – действия, которые мы совершаем по привычке, не задумываясь. А между тем почти все они находятся под контролем чуждых, недружественных сил. Например, я поймал себя на стародавней навязчивости: уходя из дома, я по несколько раз проверял, погашен ли свет, выключены ли газ и утюг, и так далее. Бессмысленность подобной суеты выдавала вражеское влияние. Ещё пример – привычка то и дело почесывать левое ухо. Казалось бы, вполне безобидно – но чёрта с два! А чего стоят все эти не значащие ничего ритуалы – лицемерные приветствия разных тупиц, плевки через плечо, стремление не наступать на трещины в тротуаре! Сверх того – такая малость, как, скажем, привычка спать на левом боку – ведь ничто, ничто абсолютно не заставляло меня засыпать именно в этой и ни в какой другой позе! Засни я на спине – ровным счетом ничего не изменилось бы, я не стал бы чувствовать себя хуже, мне не приснились бы кошмары… однако вечер за вечером, словно заколдованный, я выбираю одно и то же положение тела. У кого останутся сомнения, что я живу по указке? Трудно, конечно, объяснить, зачем это могло понадобиться бесам. Может быть, им нравится, как пульсируют под ногами желудочки и предсердия? Не знаю. Так что голову я поломал, доверяя бумаге привычки и стереотипы. Зато в сравнении с душевными порывами написанное выглядело просто смешно. Да, мне пришлось покопаться в себе самом! Время от времени я приходил в отчаяние и смеялся дурацким смехом : что толку повторяться, твердя о приевшихся зависти, стяжательстве, лжи, когда буквально в каждом, даже внешне невинном, желании я обнаруживал задний план. И там, на заднем плане, кривлялись, корчили рожи отъявленные уроды, наслаждавшиеся полной безнаказанностью.

Однако они жестоко заблуждались. Они еще не знали, с кем имеют дело.

Вы наверняка думаете, что я, составив мой список, тут же взялся искоренять в себе нежелательные моменты. Отнюдь нет! Это было бы слишком милосердно по отношению к врагу. Я поступал иначе: раздувал до абсурда каждую страсть, не упуская самой мелкой. Как только очередное желание полностью, казалось, овладевало моим естеством, я отказывался от его осуществления. Собираясь выйти на улицу, я выходил на лестничную клетку, запирал дверь, делал шаг вперед и – застывал с занесенной ногой. Медленно, медленно я разворачивался, разыгрывая ужас: неужели забыл завернуть кран? неужели осталась кипеть на плите вонючая свекла? Я лез в карман за ключом, подносил его к замочной скважине, вставлял… невидимый дьявол куражился, довольный своим амплуа бездарного кукловода, и вдруг – о блаженный миг! ключ, вопреки ожиданиям, падает обратно в карман, а домохозяин как ни в чем не бывало спускается по ступенькам и выходит во двор. Бесовское раздражение было столь велико, что я чувствовал его желудком. Вдвойне огорчительней становилась для них моя безумная радость, неприятель отступал, огорошенный, я же мысленно ставил галочку.

Особенно эффектно выходит с курением. Я ведь курил не то что как паровоз – как целое депо паровозов! Сигареты я продолжаю покупать, выбираю теперь самые дорогие и крепкие, приобрел роскошную зажигалку – кури – не хочу! Бесовская братия в томлении замирает, когда я приближаюсь к табачному киоску. Дешевле было бы взять сразу целый блок, но я не хочу отказывать себе в удовольствии вновь и вновь тешить их несбыточными надеждами. И вот сигарета в зубах, огонь высечен, он подплывает всё ближе и ближе… тлеет аккуратный кончик, наполняется дымом рот… свиные рыла чертяк непроизвольно вытягиваются, горящие глаза нетерпеливо всматриваются в темные туннели бронхов… напрасно, напрасно! Уже догорает и фильтр, но долгожданной змейки седого дыма как не было, так и нет.

Нечто подобное я проделывал с водкой и коньяком – вы сами тому оказались свидетелем. Уверяю вас, я имею все основания рассчитывать, что мучения моих квартирантов нестерпимы.

А журнальчики «для мужчин»! Пачками, нераскрытые, летят в огонь! Чтение детективных и авантюрных романов я обрываю страниц за десять до конца, на самом интересном месте. Не забыл и про еду – никаких, конечно, постов в обычном понимании. Пищевой режим у меня следующий: трижды в день – утром, днем и перед сном ем что-нибудь простенькое и сытное. Часа через три в желудке уже ничего не остается. И я, если финансы позволяют, обязательно набиваю живот разными разностями. Чтоб не прельщаться вкусом, обрабатываю анестетиком полость рта… потом, когда брюхо набито – по старинке, два пальца в горло, и – до чистой воды.

А что до души – при первом удобном случае творю доброе. Старушку, скажем, через улицу, слепому подать, место уступить – да мало ли представляется случаев! И всякий раз, сделав что-то в этом роде, рисую себе картины бесовских мук – искренне надеюсь, что для чертей мое добросердечие страшнее напалма.

По ходу дела становится видно, что мало-помалу бесовские чертоги пустеют. Незваные гости один за другим покидают враждебные стены, думая, наверно, что тем всё и кончится, что без особенных усилий они подыщут себе новое жильё. Только того не ведают, что их главное свидание со мною ещё впереди. Хотите верьте, хотите -нет, но у меня есть основания рассчитывать на тесное общение с бесами по завершении земного пути. Я честно признаюсь: жду не дождусь этого часа. Желаете знать, что я сделаю с их компанией? О, это долгий разговор. Мечты о том, что будет после смерти, – самое, пожалуй, сладостное, что нахожу я в жизни сегодня. Я настолько рьяно прошу даровать мне силу казнить и миловать бесов, что эта просьба вряд ли останется без внимания. Итак: сначала я всех построю по росту. Их будет много, целые семьи чертей – мамы, папы, детки разного возраста. Все они, конечно, перемешаются в этой шеренге, маленьких я разлучу со взрослыми, поднимутся плач, вой… я же буду прохаживаться вдоль строя туда-обратно, убеждать их потерпеть, успокаивать самых несмышлёных, исподтишка подмигивать зрелым бесам мужеского пола – якобы я на их стороне и пленники очень скоро обретут свободу. Вдруг, из-за какого-нибудь пустяка, я выдерну из шеренги чертёнка. Допустим, он по незнанию или в силу своей неистребимой, ещё младенческой, но уже пакостной сущности покажет мне нос, или плюнет вслед… не прекращая успокаивающих речей, я как бы мимоходом, не придавая сделанному никакого значения, сверну ему грязную шею и трупик отшвырну в кювет. И двинусь дальше, заливаясь соловьём… Последует ропот, возгласы страха и негодования, я остановлюсь, удивлённо прислушаюсь. Ни слова не говоря, состроив строгую мину, схвачу нового, перекину через колено и сломаю сухоточный хребет. Когда его мамаша засучит в истерике копытцами, перемазанными навозом, я упру руки в боки, запрокину голову и тихо рассмеюсь – смех мой покажется им ужаснее так называемого демонического хохота. Потом, отсмеявшись, по-детски подразню их языком и погрожу пальцем. Выведу за руку первого попавшегося дьявола и заставлю проглотить кусочек свиного сала, привязанный к длинной прочной леске. Слышали когда-нибудь о подобной практике в Золотой Орде? Заставлю ждать – пройдет немало времени, прежде чем леска покажется с противоположного конца. Пока они будут томиться, я возобновлю своё хождение, то и дело буду останавливаться, чтобы пристально, оценивающе взглянуть кому-то в глаза или потрепать покрытые коростой детские щёчки. Зная уже, чего от меня можно дождаться, они застучат своими гнилыми клыками, прикусывая длинные смрадные языки. Нескольких, взятых наугад, я отведу в сторонку – пусть гадают, для чего. Но вот и кончик лески; я щелкаю пальцами, и парочка предателей угодливо заглядывает мне в очи снизу вверх, лёжа на брюхе и преданно поигрывая хвостами. По моей команде отщепенцы возьмут по кончику лески каждый и плавно, не спеша, перепилят осуждённого изнутри. Я думаю, лучше пилить по направлению к животу, там много болевых центров. Кзади, правда, дольше, поскольку мешает позвоночник. Вокруг к тому моменту будет стоять сплошной стон. Дальше – больше. Выберу нескольких брюхатых самок, вспорю животы… залью горючей смесью шевелящиеся плоды, поднесу спичку… Затем возьмусь за годовалых чертенят из тех, что ещё не определились с профилем будущей сатанинской деятельности. Половине на глазах у мамаш залью квакающие пасти концентрированным раствором едкого натра, другой половине с помощью шприца вколю в животы сточную воду. Повырываю ногти, настругаю мелкой стружкой молодые рога с не отмершими пока что кровеносными сосудами… запущу уховёрток в уши, просверлю зубы, десны и челюсти… Их отцам запущу в мясорубки гениталии, дядькам и тетькам выломаю пальцы из суставов, понастрою бутербродов из их же отрезанных свинячьих пятачков. Выем глаза, разворочу кишечник кольями, зажму черепа в тиски…

…Лазарь запнулся. На губах у него выступила пена, он смотрел на меня в упор и в упор ничего не видел. Я не решался шевельнуть рукой. Постепенно Лазарь пришел в себя, непонимающе поморгал.

«О чём… о чём я говорил?»

«О светлом и благородном, – напомнил я не без опаски. – Всё жду, когда же вы перейдете к делу».

«К делу? Но… разве я не…»

Поезд приближался к узловой станции. В коридоре застучали каблуки, народ потянулся к выходу. Я сказал, что хочу купить бутылку-другую минеральной воды, и вышел из купе.

© сентябрь-октябрь 1998