Текст книги "Десять тысяч дверей"

– Возвращайся к себе, девочка. Я с тобой позже разберусь. И вообще, ты наказана и будешь сидеть в своей комнате, пока я не сочту…

– Где Джейн?

Хавермайер, наблюдая за мной, протянул:

– Утешительно знать, что вы грубите не только спьяну, мисс Сколлер.

Локк не обратил на него внимания.

– Январри. Иди наверх. Живо. – Его голос стал тихим и настойчивым. Я не стала смотреть ему в лицо, но все равно почувствовала его взгляд, который вцепился в меня, словно подталкивая обратно. – Возвращайся к себе в комнату…

Но я устала слушать мистера Локка, устала от тяжести его воли, которая давила на меня снова и снова, устала помнить свое место.

– Нет, – произнесла я дрожащим шепотом. Я сглотнула, касаясь шерсти Бада, его бронзового тепла. – Нет. Я ухожу.

Я чуть наклонила голову, расправив плечи, будто сопротивляясь сильному ветру, и поволокла свою тяжелую сумку вниз по лестнице и через фойе. Я держала спину совершенно прямо.

Мы почти прошли мимо них. Латунная ручка двери была уже совсем близко, когда Хавермайер вдруг рассмеялся. Омерзительный высокий звук, похожий на шипение. Я ладонью почувствовала, как шерсть на загривке у Бада встает дыбом, и сжала его ошейник.

– И куда же собралось это чудо? – спросил Хавермайер. Он поднял трость и насмешливо ткнул ею в мою холщовую сумку.

– Я поеду искать отца. – Врать я тоже устала.

Улыбка Хавермайера стала приторной. Что-то неподобающее – предвкушение? восторг? – загорелось в его глазах, когда он наклонился ко мне и поддел пальцем в перчатке мой подбородок, заставляя меня приподнять голову.

– Вы хотели сказать, покойного отца.

Лучше бы я сразу отпустила Бада, чтобы он превратил Хавермайера в кровавую бахрому. Или дала мерзавцу пощечину, или промолчала, или кинулась к двери.

Что угодно, только не то, что я сделала.

– Может, так и есть. Или нет. Может, он просто заблудился и до сих пор бродит где-то там. Или он нашел Дверь, провалился в нее и попал в другой мир, в лучший мир, где нет таких, как вы. – Ответ получился жалким, если не сказать бредовым. Я уже ждала, что мистер Локк вздохнет, а Хавермайер снова издаст шипение, которым он обозначал смех.

Однако вместо этого они оба застыли на месте. Это была такая неподвижность, от которой волоски на коже встают дыбом, а в голову лезут мысли о волках и змеях в высокой траве. Такая неподвижность сразу дает тебе понять, что ты совершил какую-то ужасную ошибку, хоть и не понимаешь пока, какую именно.

Мистер Хавермайер выпрямился, отпустив мой подбородок и разминая руки в перчатках, как будто его пальцы устали от бездействия.

– Корнелиус. Мне казалось, мы условились, что некоторые сведения не следует раскрывать лицам, не входящим в Общество. Должен признаться, я считал данное правило краеугольным для нашей организации, поскольку оно установлено самим Основателем.

Уже во второй раз за это утро мне показалось, что разговор ведется на незнакомом мне языке.

– Я ей ни черта не говорил. – Голос Локка прозвучал резко, но в нем послышались необычные полузадушенные нотки, которые я бы назвала страхом, если бы хоть раз в жизни видела его напуганным.

У Хавермайера начали раздуваться ноздри.

– Да неужели, – выдохнул он. – Люк! Эванс!

В ответ на его крик по лестнице спустились двое мускулистых мужчин, которые несли в руках наскоро упакованный багаж.

– Мистер Хавермайер, сэр, – отозвались они, тяжело дыша.

– Сопроводите девчонку в ее комнату и заприте, ясно вам? И поосторожнее с псиной.

Я всегда ненавидела эти моменты в книгах, когда герой застывает от страха. «Очнись! – хочется закричать мне. – Сделай же что-нибудь!» Когда я вспоминаю, как стояла у двери с этой дурацкой сумкой на плече, все еще касаясь ошейника Бада ослабевшими пальцами, мне хочется закричать самой себе: «Сделай же что-нибудь!»

Но я была хорошей девочкой и ничего не сделала. Я не сказала ни слова, когда Хавермайер постучал тростью по полу, поторапливая своих слуг, когда Локк начал возмущаться, когда крепкие пальцы сжали мои руки повыше локтей.

Когда Бад взвился, бесстрашный и рычащий, и один из слуг набросил тяжелый плащ на голову псу и придавил его к полу.

Меня наполовину провели, наполовину протащили вверх по лестнице и затолкали в комнату. В замке что-то перекатилось и щелкнуло, как смазанный курок револьвера мистера Локка.

Я хранила абсолютное молчание, пока не услышала яростный лай, ругань, потом звук ударов ботинка о тело, а потом жуткую тишину. И все. Было уже поздно.

Пусть это послужит читателю уроком: если слишком долго ведешь себя хорошо и не смеешь возразить, за это придется расплачиваться. Рано или поздно придется.

«Бад… Бад… Бад-Бад-Бад…» Я начала скрестись в дверь, выкручивая ручку, пока не захрустели пальцы. Голоса мужчин поднимались по лестничным пролетам и проникали под дверь, но я толком ничего не слышала – мне мешали гремящие дверные петли и кошмарные стоны, доносившиеся непонятно откуда. Только услышав раздраженный голос Хавермайера на лестничной площадке – «Да заткните же ее кто-нибудь!» – я поняла, что сама издаю этот звук.

Я умолкла. Хавермайер крикнул куда-то вниз:

– Унеси это отсюда и приберись, Эванс!

После этого я не слышала уже ничего, кроме шума собственной крови в ушах и тихих звуков своей нарастающей истерики.

Мне снова было семь, и Вильда только что повернула ключ в чугунном замке, оставив меня одну в заточении. Я вспомнила, как стены сжимали меня между собой, словно засушенное растение в гербарии, вспомнила тошнотворно сладкий привкус сиропа в серебряной ложечке, запах моего собственного страха. Я думала, что забыла, но воспоминания оказались отчетливыми, как фотографии. Может, равнодушно предположила я, они всегда были со мной, прятались где-то за пределами поля зрения и нашептывали мне свои страхи. Может, каждую хорошую девочку однажды хорошо припугнули.

Возня, ругань в одной из гостиных первого этажа. Бад.

У меня подкосились ноги, и я сползла по двери с мыслью: «Так вот каково это – остаться одной». Раньше я думала, что знакома с одиночеством, но теперь у меня отняли и Джейн, и Бада, и мне грозило обратиться в пыль и ветошь в этой убогой серой комнатке – никто в целом свете даже не вспомнит обо мне.

Черное Нечто вновь опустилось мне на плечи и обняло меня черными, как угольный дым, крылами. Ни матери, ни отца… Ни единого друга.

Я была виновата сама. Зря я думала, что могу просто сбежать, набравшись храбрости и шагнув в бескрайнюю неизвестность, словно герой, который отправляется совершать подвиги. Зря я думала, что могу изменить правила – хотя бы чуть-чуть – и вписать себя в более красивую и великую историю.

Но правила придумывали Локки и Хавермайеры – обеспеченные люди, которые устраивали тайные собрания в курильных комнатах и подтягивали к себе все богатства этого мира, словно пауки, сидящие в дорогих костюмах в центре золотой паутины. Влиятельные люди, о которых нельзя забыть, заперев их в крошечной комнатке. Я же в лучшем случае могла надеяться на скромную жизнь в их великодушной тени. Пограничное явление, которое не любят и не ненавидят, позволяя суетиться где-то в стороне, если только оно не начинает мешаться под ногами.

Я закрыла глаза руками, надавив на веки. Мне хотелось произнести заклинание, которое распустило бы пряжу последних трех дней, и вернуться к тому моменту, когда я, невинная и озадаченная, стояла в Зале фараонов и протягивала руку к синему сундучку. Мне хотелось снова провалиться в «Десять тысяч дверей», окунуться в невероятные приключения Ади. Но книгу забрала Джейн и сама исчезла.

Мне хотелось найти Дверь и написать себе побег через нее.

Но это было невозможно.

Хотя… Ведь была же эта книга, которая казалась эхом моих собственных воспоминаний. Книга, в которую Джейн впилась потемневшим взглядом, торопливо перелистывая страницы. И Локк с Хавермайером, которые застыли от малейшего упоминания о Дверях. Что, если…

Я остановилась на краю незримого обрыва, с трудом удерживая себя от падения в бурлящий, бушующий океан. Я встала и медленно подошла к комоду. Моя шкатулка представляла собой коробку для шитья, которую я поставила на торец и набивала всякими сокровищами, накопленными мною за семнадцать лет жизни: перьями и камушками, безделушками из Зала фараонов, отцовскими письмами – их я разворачивала и сворачивала столько раз, что на сгибах бумага стала полупрозрачной. Я провела пальцем по обивке и нащупала прохладный краешек монеты.

Серебряная королева улыбнулась мне своей нездешней улыбкой, точно так же, как когда мне было семь. Я взвесила монету на ладони: тяжелая, настоящая. Меня охватило резкое головокружительное чувство, как будто огромная морская птица пролетела прямо сквозь меня, распространяя вокруг аромат соли и кедровой сосны и свет такого знакомого, но в то же время незнакомого солнца другого мира.

Я сделала вдох. Потом второй. Безумие. Но мой отец был мертв, я сама – заперта в комнате, а Баду нужна была моя помощь, и не оставалось никакого выхода, кроме самого безумного.

Я спрыгнула с незримого обрыва и упала в темные воды, где неправда становилась правдой, где невозможное проплывало мимо меня, сверкая плавниками; где я могла поверить во что угодно.

А вслед за верой пришло внезапное спокойствие. Я спрятала монетку в юбку и подошла к письменному столу у окна. Я нашла обрывок не до конца исписанной бумаги и положила перед собой. Помедлив, собрав по крупицам всю свою пьянящую уверенность, я взяла перо и написала:

Дверь открывается.

Все случилось так же, как в тот раз, когда я была семилетним ребенком, верившим в волшебство. Кончик пера вывел точку, и окружавшая меня Вселенная выдохнула, расправляя плечи. Свет, проникавший в окно, слегка померк, приглушенный послеполуденными облаками, и как будто вдруг стал более золотистым.

У меня за спиной скрипнула, открываясь, дверь комнаты.

Будоражащее, радостное чувство безумия едва не поглотило меня, а вслед за ним пришла болезненная усталость, липкая, головокружительная темнота на дне глазниц. Но у меня не было времени. «Бад».

Я побежала на дрожащих ногах, проскочила мимо нескольких перепуганных гостей, пролетела вдоль витрин с латунными табличками и помчалась вниз по лестнице.

В фойе разворачивалась уже другая сцена: Хавермайер ушел, оставив парадную дверь открытой, а один из его здоровенных слуг стоял перед мистером Локком, который что-то говорил ему негромко и отрывисто. Тот кивал, вытирая руки белым полотенцем и оставляя на ткани следы цвета ржавчины. Кровь.

– Бад! – Я хотела прокричать это слово, но у меня в груди все сжалось, и в легких не осталось воздуха.

Оба резко повернулись ко мне.

– Что вы с ним сделали? – Теперь мой голос понизился почти до шепота.

Мне не ответили. Слуга Хавермайера встревоженно уставился на меня, часто моргая, как человек, который не верит собственным глазам.

– Я запер ее, сэр, клянусь, как и велел мистер Хавермайер… Как же она…

– Помолчи, – зашипел Локк, и слуга тут же закрыл рот. – Вон отсюда, живо.

Тот выскочил за дверь и поспешил к своему хозяину, испуганно оглядываясь на меня.

Локк повернулся ко мне и вскинул руки – то ли раздраженно, то ли примирительно. Мне было все равно.

– Где Бад? – Мне все еще не хватало воздуха, как будто грудную клетку сдавил огромный кулак. – Что они с ним сделали? Как вы могли такое допустить?

– Сядь, дитя мое.

– Черта с два! – Я никогда в жизни никому так не грубила, но теперь у меня тряслись руки и ноги и внутри нарастало что-то жгучее. – Где он? И Джейн. Мне нужна Джейн… Отпустите меня…

Мистер Локк успел подойти к лестнице и теперь схватил меня за подбородок, сдавливая его пальцами. Он заставил меня запрокинуть лицо и посмотреть ему в глаза.

– Сядь. Живо.

Мои ноги дрогнули и подломились. Локк поймал меня за руку, затащил в ближайшую комнату – это был Зал сафари, увешанный чучелами антилопьих голов и масками из темного тропического дерева, – и толкнул в кресло. Я вцепилась в подлокотники; голова шла кругом, меня до сих пор не отпускала тошнотворная усталость.

Локк подтащил стул, сминая ковер его ножками, и сел прямо передо мной, так близко, что его колени упирались в мои. Он откинулся на спинку с притворным спокойствием.

– Я, знаешь ли, вложил в тебя много сил, – сказал Локк как бы между прочим. – Столько лет заботился о тебе, пылинки сдувал, защищал… Из всех экспонатов моей коллекции тобой я дорожил больше всего. – Он с досадой стиснул кулак. – Но ты все равно упрямо суешься туда, где опасно.

– Мистер Локк, прошу вас, Бад…

Он наклонился вперед и посмотрел на меня своими ледяными глазами, обхватив подлокотники моего кресла.

– Неужели так трудно помнить свое место? – На последних трех словах его голос зазвучал низко и гортанно, с каким-то незнакомым акцентом. Я вздрогнула. Локк отстранился и тяжело вздохнул.

– Скажи мне: как ты выбралась из комнаты? И как, во имя всех богов, ты узнала об отклонениях?

Он что, имеет в виду… Двери?

Впервые с того мгновения, когда я услышала эти ужасные звуки ударов ботинка о плоть, Бад совершенно вылетел у меня из головы. Но на его место почему-то ничего не приходило, кроме запоздалого осознания, что мистер Локк точно не дарил мне «Десять тысяч дверей».

– Не от отца – тут, я думаю, сомнений нет. На этих бестолковых открыточках едва хватало места для марок. – Локк фыркнул. – Эта чертова африканка тебе рассказала?

Я непонимающе заморгала.

– Джейн?

– Ага, значит, она имеет к этому какое-то отношение! Я так и подозревал. Чуть позже мы ее разыщем.

– Разыщете?.. Где она?

– Сегодня утром она была уволена. В ее услугах, в чем бы они ни заключались, больше нет необходимости.

– Вы не можете! Ее нанял мой отец. Вы не можете просто от нее избавиться. – Как будто это что-то меняло. Как будто я могла вернуть Джейн, выискав какую-то формальную лазейку.

– Боюсь, твой отец больше не может оставаться ее работодателем. Мертвецы обычно на это неспособны. Но главная проблема сейчас не в этом. – В какой-то момент этого разговора Локк успел растерять весь свой гнев и теперь говорил отрывисто, холодно и бесстрастно; таким тоном он мог бы вести заседание совета директоров или диктовать указания мистеру Стерлингу. – На самом деле, уже не имеет значения, каким образом ты получила эти сведения. Важно лишь то, что ты узнала слишком много и совершенно независимо от меня, да к тому же имела глупость продемонстрировать это знание одному из самых, м-м, неблагоразумных членов Общества. – Он вздохнул и пожал плечами – мол, тут уже ничего не поделаешь. – Теодор привык рубить с плеча, и, боюсь, твой фокус с запертой дверью заинтересует его еще больше. Что ж, он молод и неосмотрителен.

«Да он же старше вас», – подумала я. Наверное, так чувствовала себя Алиса, проваливаясь в кроличью нору.

– Следовательно, мне нужно найти способ спрятать и уберечь тебя. Я уже навел кое-какие справки.

Мне казалось, что я лечу куда-то вниз.

– Какие справки?

– Позвонил друзьям, клиентам, все в таком духе. – Локк повел своей квадратной рукой. – Я нашел для тебя место. Говорят, там все очень профессионально, современно и комфортно – совсем не так, как в этих викторианских подземельях, куда раньше запирали людей. У Брэттлборо прекрасная репутация. – Он кивнул мне так, будто я должна была обрадоваться.

– Брэттлборо? Погодите… – У меня в груди все сжалось. – Лечебница Брэттлборо? Психбольница? – Я слышала, как гости Локка шепотом произносили это название. Туда богатые люди отправляли свихнувшихся бездетных тетушек и неугодных дочерей. – Но я не сумасшедшая! Меня не возьмут!

На лице Локка отразилось что-то похожее на жалость.

– Дорогая моя, неужели ты до сих пор не усвоила, что деньги решают все? К тому же, насколько им известно, ты сирота-полукровка, которая узнала о смерти отца и начала нести бред о волшебных дверях. Должен признать, из-за цвета кожи они не хотели соглашаться, но я был убедителен, так что не беспокойся: тебя возьмут.

Эта сцена пронеслась у меня в голове, будто в кино. Фразы мистера Локка мелькали, словно карточки с титрами: «Твой отец мертв, Январри!» Потом дерганная видеозапись девочки, которая рыдает и бредит. «Она сошла с ума, бедняжка!» Затем черный трамвай проезжает под каменной аркой с надписью «ЛЕЧЕБНИЦА», на фоне сверкает молния, а в следующем кадре героиня лежит, пристегнутая к кровати ремнями, и смотрит в стену пустым взглядом. О нет.

Мистер Локк снова заговорил.

– Это всего на несколько месяцев, может, на год. Мне нужно время, чтобы провести беседу с Обществом, позволить разумным доводам возыметь действие. Убедить всех в твоей покорности. – Он улыбнулся, и даже сквозь пелену нарастающего ужаса я увидела в этой улыбке доброту, даже своего рода извинение. – Хотел бы я, чтобы все было иначе, но я не знаю другого способа защитить тебя.

Я тяжело дышала, дрожа всем телом.

– Вы не можете. Вы не станете.

– Неужели ты думала, что можно вечно плескаться где-то на краю? Слегка помочить ножки в этих водах? Это очень серьезные вещи, Январри, я пытался тебя предупредить. Мы восстанавливаем естественный миропорядок, вершим судьбы миров. Возможно, однажды ты еще сумеешь нам помочь. – Он снова протянул руку к моему лицу, и я отшатнулась. Он провел пальцем по моей щеке – так, словно с жадностью поглаживал хрупкий фарфор. – Звучит жестоко, я понимаю, но поверь, я не лгу, когда говорю, что делаю это ради твоего же блага.

Я встретилась с ним взглядом, и меня охватило странное детское желание довериться ему, спрятаться под свой панцирь, чтобы мир продолжил проноситься мимо, не касаясь меня, как раньше, но…

Бад.

Я пыталась сбежать. Правда. Но мои ноги слишком ослабли и не слушались, и Локк поймал меня за талию раньше, чем я успела выскочить из гостиной.

Я царапалась и брызгала слюной. Он дотащил меня до гардеробной и закинул внутрь, как повар, который бросает половинку говяжьей туши в ледник. Дверца захлопнулась, и я осталась в темноте наедине с затхлым, густым запахом давно не ношенных меховых пальто и звуком собственного дыхания.

– Мистер Локк? – Мой голос сделался совсем высоким и дрожал. – Мистер Локк, пожалуйста, простите… – Я лепетала что-то, потом умоляла, потом плакала. Дверь не открылась.

Хорошей героине положено молча сидеть в темнице, составляя дерзкий план побега, ненавидя своих врагов и пылая праведным гневом. Вместо этого я с заплаканными глазами и дрожащими руками молила о пощаде.

Легко ненавидеть кого-нибудь в книге. Я, будучи заядлым читателем, прекрасно знаю, как любой персонаж по мановению писательского пера может превратиться в Мерзавца (не зря острые углы заглавной «М» напоминают кинжалы или клыки). Но в жизни все не так. Мистер Локк по-прежнему оставался мистером Локком – человеком, который взял меня под крыло, когда моему родному отцу было не до меня. Я сама не хотела его ненавидеть; я просто мечтала отменить последние пару – тройку часов.

Не знаю, сколько я просидела в гардеробной. В такие моменты восприятие времени становится ненадежным и непостоянным.

Наконец раздался настойчивый стук в дверь, а затем голос мистера Локка:

– Проходите, проходите, господа. Слава богу, вы приехали. – Возня, шаги, скрип дверных петель. – Она сейчас немного агрессивна. Уверены, что справитесь с ней?

Другой голос ответил, что это не вызовет затруднений. Он и его персонал имеют большой опыт в таких вопросах. Возможно, мистер Локк пожелает выйти в другую комнату, чтобы избежать лишних потрясений?

– Нет, нет. Я хочу присутствовать.

Снова шаги обутых в ботинки ног. Шурх, щелк, дверца гардеробной открылась, и в проеме, обрамленные вечерним солнцем, возникли три мужских силуэта. Грубые руки в перчатках схватили меня за плечи и выволокли в коридор. Ноги меня совсем не слушались.

– Мистер Локк, прошу вас, я ничего не знаю, я не хотела, не отдавайте меня им…

Влажная тряпочка с медово-сладким запахом зажала мне нос и рот. Я закричала, но приторный запах продолжил расползаться, пока мои глаза и тело не погрузились в глухую сахарную темноту.

В последний момент я испытала смутное облегчение: по крайней мере, в темноте я уже не видела жалости в глазах мистера Локка.

Первое, что замечаешь в таком месте, – это запах. Ты еще не успел проснуться, а запах уже проникает в темноту под веками: крахмал, нашатырь, щелок и еще что-то, похожее на панику, которую десятилетиями перегоняли и настаивали в больничных стенах. И еще ты чувствуешь собственный запах, сальный и душный, как у мяса, которое на долгий срок забыли на столе.

Поэтому когда я открыла глаза – это было непросто, примерно как разделить две карамельки, слипшиеся в кармане, – то не удивилась, обнаружив себя в незнакомой комнате с серо-зелеными стенами. Все привычные атрибуты спальни отсутствовали: здесь были только гладкий, чисто вымытый пол и два узких окна, дававших мало света. Солнечные лучи, проникавшие сквозь них, казались приглушенными.

Ни одна мышца в моем теле не слушалась, как будто все они отделились от костей, а в голове стучало. Отчаянно хотелось пить. Но по-настоящему я испугалась лишь тогда, когда попыталась ощупать талию, чтобы проверить, на месте ли монетка, и не смогла: мои запястья удерживали мягкие шерстяные манжеты.

Страх, разумеется, ничем мне не помог, только заставил еще сильнее вспотеть.

Несколько часов я пролежала наедине с собственным страхом, пульсом, стучащим в голове, и пересохшим горлом, думая о судьбе Бада, Джейн и моего отца и о том, как сильно я скучаю по пыльному, выдержанному аромату особняка Локка. И как ужасно и неправильно все обернулось. К тому времени, когда медсестры наконец явились, ожидание меня измучило.

Медсестры были прямые, как жерди, с огрубевшими от щелока руками и ласковыми голосами.

– Ну-ка давай привстанем и покушаем. Будь хорошей девочкой, – велели они, и я послушалась. Съела какую-то безвкусную массу, которая, видимо, когда-то была овсянкой, выпила три стакана воды, по приказу медсестер помочилась в открытую металлическую емкость и даже не сопротивлялась, когда мне велели лечь обратно и застегнули манжеты на руках.

Единственная моя попытка сопротивления (такая маленькая и жалкая) заключалась в том, что я незаметно вытащила из-за пояса монетку, круглую и горячую, и спрятала в ладони. Мне удалось пережить ночь, сжимая ее и грезя о королеве с серебряным лицом, чей корабль рассекает волны далеких морей, не зная преград.

На следующее утро я ждала, что ко мне вот-вот явится легион мрачных докторов, которые будут делать мне уколы и бить, – о таком всегда рассказывали в сенсационных газетных статьях о заведениях для душевнобольных. Еще много часов я пролежала, разглядывая тусклые солнечные блики, перемещавшиеся по полу, прежде чем вспомнила урок, усвоенный еще в детстве: чтобы сломить человека, не нужно ни боли, ни страданий; достаточно времени.

Времени, которое сидит у тебя на груди, словно дракон, покрытый черной чешуей, пока минуты щелкают, как когти по полу, а часы пролетают мимо, взмахивая демоническими крылами.

Медсестры приходили еще дважды, чтобы повторить свои ритуалы. Я покорно выполняла все, поэтому они сюсюкали со мной. Когда я, заикаясь, попросила встречи с доктором, потому что произошла ужасная ошибка и я на самом деле никакая не сумасшедшая, одна из них даже захихикала.

– Он ужасно занят, милая. По расписанию тебя должны осмотреть завтра или, по крайней мере, на этой неделе. – Потом она погладила меня по голове – со взрослым человеком никто бы себе такого не позволил – и добавила: – Но ты очень хорошо себя вела, поэтому на ночь мы не будем пристегивать тебе руки.

От того, как она это сказала – словно я должна быть благодарна за то, что меня не связывают и я могу пользоваться простым человеческим правом шевелить руками и трогать ими что-то кроме накрахмаленных до хруста простыней, – у меня внутри начал разгораться уголек ярости. Я понимала: если дать ему волю, он превратится в пожар, бушующее пламя, которое заставит меня разорвать простыни и швырнуть овсянку в стену, сверкая побелевшими от гнева глазами. После этого никто не поверит, что я в своем уме. Поэтому я растоптала уголек.

Они ушли, а я стояла у окна, прижавшись лбом к нагретому летним солнцем стеклу, пока от усталости не заболели ноги. Тогда я снова легла.

Часы-драконы преследовали меня. Они становились все больше по мере того, как солнце заходило, а тени сгущались.

Боюсь, в эту вторую ночь я бы разлетелась на осколки и уже не смогла бы вновь обрести себя, если бы вдруг не услышала неровный, полузнакомый стук в окно. У меня перехватило дыхание.

Я выбралась из кровати и с трудом справилась с тугой защелкой, чувствуя, как по мышцам рук растекается слабость. Рама приоткрылась на жалкие пару дюймов, но этого хватило, чтобы в комнату проник сладкий аромат летней ночи. И чтобы я услышала знакомый голос, доносящийся снизу:

– Январри? Это ты?

Сэмюэль. На мгновение я почувствовала себя Рапунцель, наконец дождавшейся принца, который спасет ее из башни. Правда, я не смогла бы выбраться через такое узкое окно, даже если бы мои волосы были длинными и золотыми, а не вьющимися и спутанными. Но все же.

– Что ты здесь делаешь? – прошипела я ему. С расстояния в несколько этажей над землей я могла разглядеть лишь темную фигуру, держащую что-то в руках.

– Меня прислала Джейн, она просила передать, что пыталась увидеться с тобой, но не смогла…

– Но откуда ты узнал, какое окно мое?

Фигура внизу пожала одним плечом.

– Я ждал. Наблюдал. Пока не увидел тебя.

Я не ответила, представляя, как он прятался за живой изгородью, уставившись на мою тюрьму, и часами выжидал, пока не заметил мое лицо в окне. По груди пробежала странная дрожь. Как показывал мой опыт, люди, которых больше всего любишь, надолго не задерживаются. Они всегда отворачиваются, бросают тебя и не возвращаются за тобой. Но Сэмюэль дождался.

Он снова заговорил:

– Послушай, Джейн говорит, очень важно передать тебе…

Сэмюэль умолк. Мы оба увидели, как в окнах первого этажа замелькал желтый свет и раздались приглушенные шаги. Кто-то шел на шум.

– Лови!

Я поймала. Это был камешек с привязанной к нему бечевкой.

– Тяни! Скорее! – С этими словами он исчез, затерялся в окружающем ландшафте как раз в то мгновение, когда дверь лечебницы открылась. Я втянула веревку в палату паническими рывками и закрыла окно. Потом сползла по стене, тяжело дыша, как будто это мне, а не Сэмюэлю пришлось убегать от преследователей в ночную темноту.

К концу веревки было привязано что-то маленькое и прямоугольное: книга. Нет, не просто книга. Даже в темноте я отчетливо видела полустертые буквы, улыбающиеся мне, будто золотые зубы, мерцающие во мраке: «ДЕСЯТЬ ТЫ ВЕРЕЙ». Сколько лет прошло с тех пор, как Сэмюэль в последний раз тайком проносил для меня истории. Может, он опять загнул уголки любимых страниц. Голова шла кругом.

У меня было столько вопросов: почему эта книга знакома Джейн? Почему она захотела передать мне ее? И как долго Сэмюэль готов ждать меня, если я застряну здесь навечно? Но я не стала об этом задумываться. Книги – это Двери, а мне нужно было сбежать.

Я выползла на середину палаты, на желтый квадратик света, который проникал из коридора, и начала читать.