Текст книги "Страх – это ключ"

– А я не откровенен? – я не был раздражен, просто почувствовал смертельную усталость.

– Только в том, чего ты не сказал. Ты хочешь, чтобы я присматривал за генеральской дочкой. Судя по тому, за чем ты охотишься, Толбот, безопасность Мери тебе до лампочки. Если бы тебя это заботило, ты бы спрятал ее, когда она позавчера была в твоих руках. Но ты этого не сделал – привез ее обратно. Говоришь, что ей грозит большая опасность, но именно ты, Толбот, привез ее туда, где она этой опасности подвергается. Ладно, ты хочешь, чтобы я присматривал за ней, но тебе еще что-то от меня надо.

Я кивнул:

– Да. Я лезу в эту кашу со связанными руками. Не преувеличиваю: лезу в эту кашу, как пленник. Мне нужен человек, которому я могу доверять. Тебе я доверяю.

– Ты можешь доверять Яблонски, – тихо произнес он.

– Яблонски мертв. Он молча уставился на меня, затем потянулся за бутылкой и плеснул нам обоим виски. Его губы превратились в тонкую белую полоску на смугловатом лице.

– Видишь это? – показал я на свои промокшие и грязные ботинки. – Это земля с могилы Яблонски. Я закопал его перед тем, как прийти сюда, не более пятнадцати минут назад. Они прострелили ему голову из малокалиберного автоматического пистолета. Прямо в переносицу. Он улыбался, Кеннеди. Человек не улыбается, видя", как к нему приближается смерть. Он не видел ее приближения. Они убили его во сне.

Я кратко рассказал ему о том, что произошло после моего ухода, начиная с моей поездки на Х-13 и кончая моим возвращением сюда.

– Ройал? – спросил он, когда я замолчал.

– Ройал.

– Ты никогда не сможешь доказать этого.

– А мне и не придется, – ответил я почти автоматически. – Ройал не предстанет перед судом, Яблонски был моим другом.

Он понял меня:

– Я бы охотно согласился, чтобы тебе не пришлось рассчитываться за меня, Толбот.

Я выпил. Теперь виски на меня не действовало. Я чувствовал себя усталым, опустошенным и чуть живым стариком.

– Что ты собираешься делать теперь? – поинтересовался Кеннеди.

– Что? Собираюсь попросить у тебя на время сухие ботинки, носки и нижнее белье. Затем вернусь в дом, проберусь в свою комнату, просушу одежду, прикую себя наручниками к кровати и выброшу ключи. Утром они придут за мной.

– Ты с ума сошел, – прошептал Кеннеди. – Почему они убили Яблонски?

– Не знаю, – устало ответил я.

– Ты должен знать, – настойчиво сказал Кеннеди. – С чего бы им убивать Яблонски, если они не знали, кто он на самом деле и чем занимается? Они убили его потому, что почувствовали обман. А если они узнали, что он их обманывает, то они могли узнать это и про тебя. Они будут ждать тебя в твоей комнате, Толбот. Они уверены, что ты вернешься, потому что им неизвестно, что ты нашел тело Яблонски. Ты подучишь пулю в голову, как только переступишь порог. Ты что, не понимаешь этого? Да пойми же ты это, ради бога, наконец!

– Я понял это очень давно. Может быть, они знают обо мне все, а может, – не все. Я сам многого не знаю, Кеннеди. Но, возможно, они не убьют меня, по крайней мере сейчас. – Я поднялся. – Я возвращаюсь.

На мгновение мне показалось, что он попытается силой остановить меня, но, видимо, на моем лице было написано нечто такое, что заставило его изменить решение.

Он взял меня за руку:

– Сколько тебе за это платят. Толбот?

– Гроши.

– Награда?

– Никакой.

– Так что же может заставить человека пойти на такое безумие? – его приятное лицо исказили тревога и недоумение – он не мог понять меня.

Я и сам не мог понять себя:

– Не знаю… Нет, знаю. И скажу тебе в один прекрасный день.

– Ты не доживешь до этого дня, – мрачно произнес он.

Я взял сухие ботинки и одежду, пожелал ему спокойной ночи и ушел.

Глава 7

Я открыл дверь из коридора дубликатом ключа, который дал мне Яблонски, бесшумно вошел в комнату. Никто не размазал мои мозги по стене.

В комнате никого не было.

Тяжелые шторы были задернуты, но я не стал включать свет. А вдруг они не знают, что я покидал комнату этой ночью? Но если кто-нибудь заметит, что в комнате прикованного к кровати человека зажегся свет, то сразу явятся с проверкой. Только Яблонски мог бы зажечь свет, а он – мертв.

Я осмотрел каждый квадратный фут пола и стен, подсвечивая себе фонариком. Ничего не пропало, ничего не изменилось. Если кто-то и побывал в комнате, то не оставил никаких следов. Но, с другой стороны, я и не ожидал, что они, побывав в комнате, оставят следы.

В стену, рядом с дверью в комнату Яблонски, был встроен большой электрический камин. Я включил его на полную мощность, разделся, вытерся насухо и повесил брюки и пальто на спинку стула сушиться. Натянул на себя белье и носки, которые позаимствовал у Кеннеди, засунул свои промокшие носки и белье в промокшие ботинки и, открыв окно, забросил их подальше в кусты – туда же, куда, воспользовавшись пожарной лестницей, уже запрятал раньше штормовку и дождевик. Прислушался, но не услышал звука падения ботинок и был уверен, что никто ничего не услышал бы – вой ветра и шум ливня заглушали любой звук.

Я достал из кармана уже парившего пиджака ключи и подошел к двери в комнату Яблонски. Может быть, они ждали меня там, но меня это не очень волновало.

Комната оказалась пуста. Я подошел к двери в коридор и потрогал дверную ручку. Заперто.

Было очевидно, что на кровати, как я и ожидал, спали: простыни и одеяло свисали на пол. Следов борьбы не было. Не было заметно даже следов насилия. Я нашел их, только перевернув подушку.

Подушка была испачкана в крови, но не так, как бывает, если смерть не мгновенная. Пуля, должно быть, прошла сквозь череп навылет, чего нельзя ожидать от пистолета 22-го калибра, но, с другой стороны, Ройал использовал не простые патроны. Я нашел пулю внутри подушки.

Медно-никелевая. Какая неосторожность. Непохоже на Ройала. Я буду лелеять этот кусочек металла, хранить и беречь его, как алмаз «Куллинан». Я нашел в ящике кусочек липкой ленты, снял носок и прилепил пулю под вторым и третьим пальцами – там она не будет мешать при ходьбе. Там она – в надежном месте. Там ее не найдут даже при самом тщательном обыске.

Встав на четвереньки, я осветил ковер и увидел две параллельные полоски, оставленные ногами Яблонски, когда его волокли. Затем еще раз осмотрел кровать, взял подушечку, лежавшую на кресле, и осмотрел ее. Я ничего не увидел, но когда понюхал ее, то все понял – едкий запах сгоревшего пороха надолго впитывается в ткань.

Подойдя к маленькому столику в углу, я налил в стакан виски на три пальца и сел, чтобы обдумать ситуацию.

Я все еще не видел во всем этом смысла. Ничего не стыковалось.

Во-первых, как могли Ройал и тот, кто был с ним, – никто в одиночку не смог бы вытащить тело Яблонски из комнаты, – попасть внутрь? Яблонски чувствовал себя в этом доме в такой же безопасности, как заблудившаяся овечка в стае оголодавших волков, и я знал, что он запер бы дверь.

Конечно, мог быть еще один ключ, но все дело в том, что Яблонски всегда оставлял ключ в замке, причем так, чтобы его нельзя было вытолкнуть из замочной скважины или повернуть снаружи, не наделав столько шума, чтобы раз десять не разбудить Яблонски.

Яблонски застрелили во сне. Он, я знал, спал в пижаме, но когда я нашел его в огороде, он был полностью одет. Зачем было одевать его? Я не видел в этом никакого смысла, особенно если речь идет о том, чтобы одеть мертвого человека весом в 240 фунтов. И почему не воспользовались глушителем? А это было очевидно: глушитель поглощает часть энергии, и даже такие специальные пули не пройдут сквозь череп навылет, да еще к тому же убийца использовал подушечку, чтобы приглушить звук выстрела. Это как раз понятно: комнаты расположены в удаленном крыле дома, и при реве надвигающегося шторма можно с помощью подушечки сделать так, что выстрел никто не услышит. Но я-то в соседней комнате должен был бы услышать выстрел, если не оглох или не помер, а Ройал знал – по крайней мере так я считал, – что я сплю в соседней комнате. Или Ройал знал, что меня там нет?

Может, он пришел проверить, увидел, что меня нет, и, зная, что отпустить меня мог только Яблонски, тут же убил его? Я сопоставил факты, но они не вязались с улыбкой на лице мертвого Яблонски.

Я сходил в свою комнату, перевесил одежду на спинке стула у камина и вернулся в комнату Яблонски. Снова взяв свой стакан, посмотрел на бутылку – виски в ней было на две трети. Отпитая треть совершенно не подействовала бы на настороженного Яблонски. Однажды я видел, как он за вечер выпил целую бутылку рома – виски он не любил – и только чаще, чем обычно, улыбался.

Но больше Яблонски никогда не улыбнется.

Сидя почти в полной темноте, я поднял стакан в прощальном тосте.

Набрал виски в рот и задержал его, чтобы насладиться букетом отличного старого скотча, и тут же вскочил, быстро пересек комнату, выплюнул виски в раковину и очень тщательно прополоскал рот.

Вот оно. Виски дал Вайленд. После того, как Яблонски сводил меня к генералу прошлым вечером, Вайленд дал Яблонски запечатанную бутылку и стаканы. Когда мы вернулись в наши комнаты, Яблонски налил пару стаканчиков, и я уже хотел было выпить свой, да подумал, что пить перед работой в кислородном аппарате на большой глубине не стоит. Яблонски тогда выпил оба стаканчика, а может, и еще парочку после моего ухода.

У Ройала и его друзей не было необходимости взламывать дверь в комнату Яблонски, поскольку у них был ключ, но даже если бы им пришлось взламывать дверь, Яблонски все равно ничего не услышал бы. Наркотика в бутылке хватило бы, чтобы свалить слона. У Яблонски, должно быть, еще хватило сил добраться до кровати. Я знал, что это глупо, но все же горько казнил себя за то, что не попробовал виски. Хотя это была смесь двух сортов – «Микки Финна» и скотча, я бы сразу почувствовал добавку. Но Яблонски почти не пил виски и, наверное, посчитал, что скотч таким и должен быть.

Ройал, конечно, нашел два стакана с остатками виски и решил, что я тоже лежу без сознания, но в их планы не входило убивать меня.

Теперь я нашел ответы на все вопросы, кроме одного, самого важного почему они убили Яблонски? У меня не было на этот счет никаких соображений. И Потом, не заглянули ли они в мою комнату? Я считал, что не заглянули, но не поставил бы на это и пары старых шнурков.

Не было никакого толка сидеть и размышлять об этом, но я просидел еще пару часов. К тому времени одежда моя почти высохла. Брюки измялись так, что были похожи на кожу ног слона, но нельзя ожидать безукоризненной одежды от человека, приговоренного спать в костюме. Я оделся, открыл окно и уже собрался забросить подальше дубликаты ключей от комнат и ключи от наручников, когда услыхал легкий стук в дверь комнаты Яблонски.

Вздрогнув от неожиданности, я замер. Полагаю, я должен был лихорадочно просчитывать в уме варианты действий, но после всего, что произошло этой ночью, и после двухчасовых бесплодных размышлений мой мозг был вообще не в состоянии работать. Я просто застыл. Застыл неподвижнее жены Лота. За эти долгие десять секунд мне в голову не пришло ни одной умной мысли, кроме стремления бежать. Но бежать было некуда.

Это был Ройал, тихий хладнокровный убийца с маленьким пистолетом. Он ждал за дверью с пистолетом наготове. Он знал, что я выходил. Он это проверил. Он знал, что я вернусь, потому что я в сговоре с Яблонски. И он знал, что я пошел на все это не ради того, чтобы, попав в этот дом, смыться при первом удобном случае. И он догадывался, что я уже вернулся. А может быть, видел, как я вернулся, но тогда почему он так долго выжидал?

Впрочем, мне было ясно – почему. Вернувшись, я должен был найти Яблонски в комнате и, не застав его, – посчитать, что тот отправился по своему делу. А поскольку я запер дверь и оставил ключ в замке, Яблонски не сможет воспользоваться своим ключом и поэтому постучит. Прождав партнера несколько часов, я буду настолько встревожен его отсутствием, что при стуке брошусь открывать дверь, и тут Ройал всадит мне медно-никелевую пулю между глаз. Ведь если они точно знали, что мы с Яблонски работаем на пару, то они также должны были знать, что я никогда не сделаю того, чего они от меня хотят, поэтому я им больше не нужен, а отсюда и пуля между глаз, как Яблонски.

И тут я вспомнил о Яблонски. Вспомнил, как он лежит, втиснутый в ящик, – и страх мой улетучился. Я видел, что у меня мало шансов, но больше не боялся. Я прокрался в комнату Яблонски, взял бутылку за горлышко, тихо вернулся в свою комнату и вставил ключ в замок двери в коридор. Замок открылся бесшумно, и тут в дверь постучали посильнее и подольше. Под этот звук я приоткрыл свою дверь, поднял бутылку и осторожно выглянул в коридор.

Коридор освещался лишь тусклым ночничком в дальнем конце, но этого оказалось достаточно, чтобы увидеть: в руке человека в коридоре нет пистолета и это не Ройал, а Мери Рутвен. Я опустил бутылку и тихо отступил в свою комнату.

Через пять секунд я уже стоял перед дверью в комнате Яблонски.

Имитируя глубокий и хриплый голос Яблонски, я спросил:

– Кто там?

– Мери Рутвен. Впустите меня. Быстро. Пожалуйста. Я впустил ее быстро – тоже не хотел, чтобы ее увидели в коридоре. Спрятался за дверью, а затем быстро закрыл ее, пока она не узнала меня в тусклом свете, падавшем из коридора.

– Мистер Яблонски, – она говорила быстрым, задыхающимся и испуганным шепотом. – Я пришла поговорить с вами. Мне это просто необходимо. Я думала, что не смогу выбраться, но Гантер уснул, однако он может в любой момент проснуться и обнаружить, что я…

– Спокойнее, – тоже шепотом произнес я, поскольку так было легче имитировать голос Яблонски, но мне все равно это плохо удавалось. – Почему вы хотите поговорить со мной?

– Мне не к кому больше обратиться. Вы не убийца, не проходимец, что бы они там ни говорили о вас, вы – хороший человек. – Она была сообразительной девушкой, женская интуиция позволила ей увидеть больше Вайленда и генерала.

– Вы должны помочь мне… нам… вы просто обязаны. Мы попали в большую неприятность.

– Мы?

– Мы с папой. Правда, про отца я не знаю. Может, у него и нет неприятностей. Может, он работает с этими… этими плохими людьми потому, что хочет этого. Но это так на него непохоже. Может, он вынужден работать с ними, не знаю, я ничего не знаю. Возможно, у них есть власть над ним, чем-то они его держат, возможно… Он всегда был таким хорошим, честным, прямым, но сейчас…

– Спокойнее, – снова прервал ее я. Я уже не имитировал голос Яблонски, и, не будь она столь встревоженной и испуганной, она сразу все поняла бы. – Факты, мисс, пожалуйста.

В моей комнате был включен электрический камин, дверь в комнату была открыта, и я был уверен: скоро она разглядит меня и поймет, что перед ней не Яблонски – копна рыжих волос выдавала меня. Я повернулся к камину спиной.

– С чего бы мне начать? Похоже, мы потеряли свободу или, скорее, папа потерял. Не свободу передвижений, нет, он не пленник, но мы не можем самостоятельно принимать решения: папа принимает решения за меня, а свои решения, мне кажется, тоже принимает не он. Нам не разрешают разлучаться.

Папа запретил мне отсылать письма, пока не ознакомится с ними. Мне нельзя звонить по телефону или уходить куда-нибудь без этого ужасного Гантера.

Даже когда я еду к друзьям, например, к судье Моллисону, это животное сопровождает меня. Папа говорит, что недавно угрожали меня похитить. Не верю этому, но даже если бы это было правдой, то Саймон Кеннеди, шофер, лучше Гантера. Я никогда не остаюсь одна. Когда нахожусь на Х-13, я не пленница – просто не могу уехать. Но здесь окна моей комнаты забиты, а Гантер проводит ночь в передней, следя…

Последние три слова замерли в наступившей тишине. В своем возбуждении, в своем желании поделиться с кем-нибудь тем, что тревожило ее несколько недель, она вплотную подошла ко мне. Ее глаза уже привыкли к темноте. Она вся задрожала, ее правая рука начала медленно подниматься ко рту, глаза широко раскрылись, она судорожно вздохнула – это была прелюдия к крику.

Но прелюдией все и закончилось. В нашем деле не приходится медлить: я закрыл ей рог ладонью, а другой рукой обхватил ее до того, как она собралась закричать. Несколько секунд она с удивительной силой яростно боролась со мной, затем обмякла в моих руках, как подстреленный кролик.

Это застало меня врасплох – я думал, что времена, когда молодые леди падали в обморок в стрессовой ситуации, давно прошли. Но, возможно, я недооценил ужасную репутацию, которую создал себе, недооценил тот шок, который она испытала после долгой нервной ночи, когда решила прибегнуть к последнему, оказавшемуся напрасным, шагу после недель бесконечного напряжения. Что бы там ни было, она не прикидывалась – это действительно был обморок. Я положил ее на кровать, но потом перенес в свою комнату мне не хотелось, чтобы она лежала на кровати, на которой не так давно убили Яблонски.

Я обладал большим опытом оказания первой помощи, но не знал, как выводить из обморока молодых леди. У меня было смутное подозрение, что любые мои действия могут оказаться опасными, и подозрение это очень гармонировало с моим невежеством в данном вопросе, поэтому я пришел к выводу, что лучше всего – дать ей возможность очнуться самой. Я не хотел, чтобы она очнулась в мое отсутствие и подняла на ноги весь дом, поэтому присел на краешек кровати и стал освещать фонариком ее лицо ниже глаз, чтобы не ослепить ее.

На ней поверх голубой шелковой пижамы был надет голубой стеганый шелковый халат. Туфли на высоких каблуках тоже были голубыми, даже ленточка в волосах была того же цвета. Ее лицо было сейчас бледным, как старая слоновая кость. Ничто не могло сделать ее лицо прекрасным, но мое сердце впервые за последние долгие три с половиной года одиночества внезапно бешено забилось. Нас разделяли лишь 285 миллионов долларов и тот факт, что я был единственным мужчиной в мире, один взгляд на которого заставлял ее от страха терять сознание.

Она пошевелилась и открыла глаза. Я почувствовал, что трюк с Кеннеди – пистолет за фонариком – будет в данном случае иметь негативные последствия, так что просто взял ее за руку, наклонился к ней и сказал мягко с укоризной:

– Молоденькая глупенькая дурочка, зачем ты пришла и выкинула такую плохую шутку?

Удача или инстинкт подсказали мне правильный ход. К страху, который еще метался в ее широко раскрытых глазах, добавилось замешательство.

Убийцы определенного сорта не берут вас за руку и не говорят с вами успокаивающе. Отравители, убийцы ножом в спину, возможно, делают так, но убийцы с моей репутацией – убийцы из любви к насилию – так не поступают.

– Вы не собираетесь больше кричать? – осведомился я.

– Нет, – хрипло ответила она. – Извините, это так глупо.

– Все в порядке, – с воодушевлением произнес я. – Если вы чувствуете себя хорошо, давайте поговорим. Нам надо поговорить, и у нас мало времени.

– Не могли бы вы зажечь свет? – попросила она.

– Никакого света. Просвечивает сквозь шторы. Сейчас нам не нужны посетители…

– Там есть ставни, – перебила она. – Деревянные ставни. На каждом окне в доме.

Толбот – «Соколиный Глаз». Я весь день смотрел в окно, а ставней не заметил. Я встал, закрыл ставни и дверь в комнату Яблонски и зажег свет.

Она сидела на краю кровати, спрятав руки под мышки, будто замерзла.

– Я обижен, – заявил я. – Вы только взглянули на Яблонски и сразу поняли, что он – не проходимец. Но чем больше вы смотрите на меня, тем больше у вас уверенности, что я – убийца. – Она хотела сказать что-то, но я жестом руки остановил ее. – Конечно, у вас есть на это причины. Веские причины. Но они обманывают вас. – Я задрал штанину и показал ей ногу в элегантном темно-бордовом носке и черном ботинке. – Видели их раньше?

– Это Саймона, – прошептала она.

– Вашего шофера. Он дал их мне пару часов назад. Естественно, по собственной воле. Мне потребовалось пять минут, чтобы убедить его, что я не убийца и далеко не тот, за кого меня принимают. Вы дадите мне столько же времени?

Она медленно молча кивнула.

Мне потребовалось даже меньше трех минут, но я опустил эпизод с обнаружением тела Яблонски – она пока не была готова к таким ударам.

Когда я закончил свой рассказ, она недоверчиво спросила:

– Так вы все это время знали о нас? О папе, обо мне и о наших неприятностях и…

– Мы узнали о вас несколько месяцев назад. Не конкретно о ваших неприятностях, какими бы они ни были, нет, мы узнали лишь, что генерал Блэр Рутвен впутался во что-то, во что не имел права впутываться. И не спрашивайте меня, кто это «мы» или кто я такой, потому что я не люблю отказываться отвечать на вопросы, да и для вас так будет лучше. Чего боится ваш отец. Мери?

– Я не знаю. Знаю, что он боится Ройала, но…

– Он боится Ройала. Я боюсь Ройала. Мы все боимся Ройала. Держу пари, что Вайленд рассказывает генералу массу историй про Ройала, чтобы генерал был паинькой и боялся. Но не в этом дело. Не столько в этом. Он боится за вас, но мне кажется, что его страхи только выросли, когда он понял, с какой компанией связался. То есть когда он понял, что они из себя представляют на самом деле. Думаю, он влез во все это с открытыми глазами, преследуя свои собственные цели, даже если он и не знал, во что ввязался.

Как долго Вайленд и ваш отец являются, скажем так, компаньонами?

Подумав немного, она ответила:

– Могу сказать вам точно. Все началось, когда мы отдыхали на нашей яхте «Темптрисс» у Вест-Индских островов в конце апреля прошлого года. Мы стояли в Кингстоне, на Ямайке, когда мамины адвокаты сообщили папе, что она хочет официального развода.

Вы, должно быть, слышали об этом, – продолжила она печально. – Похоже, все газеты Северной Америки писали об этом, а некоторые дали просто отвратительные статьи.

– Вы имеете в виду, что генерала слишком долгое время выдавали за образцового гражданина этой страны, а его брак с вашей матерью – за идеальный?

– Да, вроде того. Они сделались излюбленной мишенью «желтой» прессы, – горько произнесла она. – Я не знаю, что нашло на маму – нам всем было так хорошо друг с другом, – но это лишь говорит о том, что дети никогда точно не знают, что происходит между родителями.

– Дети?

– Я образно говорю. – В ее голосе слышались усталость и подавленность, она и выглядела усталой и разбитой да и была такой, иначе никогда не стала бы рассказывать об этом постороннему человеку. – Дело в том, что у меня есть сестра, Джин, которая на десять лет младше. Папа женился поздно. Джин живет с мамой. Похоже, она и останется с мамой.

Адвокаты все еще улаживают дела. Развода не будет, конечно. Вы не знаете Рутвенов из Новой Англии, мистер Толбот, но если бы вы знали их, то знали бы и то, что некоторые слова отсутствуют в их языке. «Развод» – одно из этих слов.

– А ваш отец не делал попыток примириться?

– Он дважды ездил к ней, но без толку. Она даже не хочет повидать меня: уехала куда-то, и никто, кроме отца, точно не знает, куда. Когда есть деньги, это нетрудно организовать. – Упоминание о деньгах, наверное, направило ее мысли в новое русло, ибо в ее голосе снова зазвучали эти 285 миллионов долларов. – Но я не совсем понимаю, какое отношение к нашему частному семейному делу имеете вы, мистер Толбот.

– Я тоже не понимаю, – согласился я, чуть ли не извиняясь. – Может, я тоже читал «желтую» прессу. Меня в этом деле интересует только связь с Вайлендом. Именно тогда он и появился на сцене?

– Примерно тогда. Неделю или две спустя. Папа был в то время в очень подавленном состоянии и, полагаю, готов был выслушать любое предложение, которое отвлекло бы его от проблем, и…

– И его рассудительность бизнесмена, конечно, подводила его в то время. Хотя дружище Вайленд кого угодно проведет. От усов до носового платка в кармане пиджака Вайленд выглядит как промышленник высокого полета. Он прочитал все книги об Уолл-стрите, за долгие годы ни разу не пропустил субботнего выхода в кино, у него все отточено до мастерства.

Полагаю, Ройал появился позднее.

Мери молча кивнула – казалось, она вот-вот расплачется. Слезы действуют на меня, но не тогда, когда у меня времени в обрез. А сейчас мне страшно не хватало времени. Потушив свет, я подошел к окну, открыл одну ставню и посмотрел в темноту. Ветер еще больше усилился, дождь бил в окно и ручьями стекал по стеклу. Но важнее всего было то, что небо на востоке посерело – приближался рассвет. Я закрыл ставню, зажег свет и посмотрел на уставшую девушку:

– Как вы считаете, смогут ли они сегодня полететь на Х-13?

– "Вертушки" могут летать практически в любую погоду. – Внезапно она встрепенулась:

– А кто сказал, что сегодня кто-то собирается лететь?

– Я говорю, – развивать свою мысль дальше я не стал. – Ну, а сейчас вы, может, скажете правду, почему вы пришли поговорить с Яблонски?

– "Скажете правду"?…

– Вы сказали, что у него доброе лицо. Может, и так, но это – чушь, а не причина.

– Понимаю. Я ничего не скрываю, правда. Это потому, что я очень тревожусь. Я слышала о нем кое-что, что позволило мне считать…

– Переходите к делу, – грубо перебил ее я.

– Вы знаете, что в библиотеке установлены подслушивающие устройства в…

– Я знаю о них, – терпеливо произнес я. – Схема установки мне не нужна.

На ее бледных щеках появился румянец:

– Извините. Я находилась в соседней комнате, где есть наушники, и, не знаю почему, надела их.

Я ухмыльнулся: попался, который кусался.

– В библиотеке Вайленд и Ройал говорили о Яблонски. Мне стало не до ухмылок.

– Они следили за ним в то утро, когда он поехал в Марбл-Спрингз.

Похоже, он пошел в магазин скобяных изделий, но они не знают – зачем.

Я мог бы рассказать – зачем: ему надо было купить веревку, изготовить дубликаты ключей и позвонить по телефону, но промолчал.

– Кажется, он провел в магазине полчаса, и тогда «хвост» пошел в магазин. Яблонски вышел, а «хвост» – нет. Он исчез. – Она слабо улыбнулась. – Похоже, Яблонски обслужил его.

Не улыбнувшись, я тихо спросил:

– Откуда они знают об этом? «Хвост» же не объявился?

– За ним послали три «хвоста». Двоих он не заметил.

Я устало кивнул:

– И что дальше?

– Яблонски пошел на почту. Я сама видела, как он входил туда. Мы в это время ехали с папой в полицию рассказать историю, на которой он настаивал: вы выбросили меня из машины, и я на попутных добралась до дома.

Кажется, он взял книжку бланков телеграмм, зашел в будку, а потом отправил телеграмму. Один из людей Вайленда дождался его ухода, взял книжку, оторвал верхний бланк и доставил его Вайленду. Насколько я поняла, Вайленд работал с ним каким-то порошком и лампами.

Даже Яблонски поскользнулся. Но будь я на его месте, я бы тоже поскользнулся – тоже подумал бы, что от «хвоста» избавился. Вайленд умный человек, может быть, даже слишком умный для меня.

– Еще что-нибудь слышали?

– Очень мало. Насколько я поняла, они проявили большую часть текста, но не поняли его. Думаю, он был зашифрован, – она замолчала и, облизнув губы, продолжила:

– Но адрес был написан нормальным языком, конечно.

– Конечно, – я подошел к ней поближе и посмотрел на нее. Я знал ответ на свой следующий вопрос, но должен был задать его:

– И какой адрес?

– Некоему мистеру Дж. К. Кертину, Федеральное бюро расследований. Вот почему я пришла. Я должна была предупредить мистера Яблонски. Больше я ничего не слышала – кто-то шел по коридору, и я выскользнула через боковую дверь, но мне кажется, что мистер Яблонски в опасности. В большой опасности, мистер Толбот.

– Вы опоздали, – сказал я хрипло и холодно, хотя не хотел этого. Яблонски мертв. Убит.

Они пришли за мной в восемь утра. Ройал и Валентино.

На мне было надето все, кроме пальто, и я был прикован к спинке кровати наручниками – ключи от них я выбросил вместе с тремя дубликатами Яблонски, когда запер все двери.

Они не имели оснований обыскивать меня, и я очень надеялся, что они не станут делать этого. После того как Мери ушла – вся в слезах, несчастная, с неохотой пообещавшая не говорить ни слова о том, что произошло, никому, даже своему отцу, я сел на кровать и стал думать. Мои мысли шли по кругу, но когда и они иссякли, мрак внезапно прорезала первая за все время пребывания в этом доме вспышка – ослепительная вспышка интуиции или здравого смысла. Я поразмышлял еще с полчаса, затем взял лист тонкой бумаги, написал длинное послание, сложил листок так, что он стал не более двух дюймов в ширину, заклеил его и написал сверху домашний адрес судьи Моллисона. Затем сложил его вдвое в длину и засунул между воротничком рубашки и галстуком.

Когда они пришли за мной, я провел в постели не более часа и совсем не поспал. Но прикинулся спящим без задних ног. Кто-то грубо потряс меня за плечо. Я не «проснулся». Он снова потряс меня. Я пошевелился. Он счел предыдущие свои действия бесполезными и довольно сильно ударил меня по лицу тыльной стороной ладони. Вот сейчас точно настала пора «просыпаться».

Я заворчал, поморгал и приподнялся, потирая рукой лоб.

– Давай, поживее вставай, Толбот. – Если не считать левой стороны его лица, напоминавшей своим цветом закат в миниатюре, то Ройал выглядел, как всегда, спокойным, приятным и отлично выспавшимся – еще один убитый человек на его совести не очень-то помешал ему спать. Я рад был увидеть, что рука Валентино все еще болтается на перевязи – это облегчало мою задачу превратить его в бывшего телохранителя.

– Поживее вставай, – повторил Ройал. – А почему только одни наручники?

– А? – я поводил головой по сторонам, вовсю делая вид, что еще не совсем пришел в себя. – Черт возьми, что я съел вчера на ужин?

– Ужин? – Ройал слабо улыбнулся. – Ты и твой тюремщик разожрали бутылочку, вот и весь твой ужин.

Я медленно кивнул. Он будет говорить уверенно до тех пор, пока уверен, что если я принял наркотик, то у меня будут лишь весьма смутные воспоминания о том, что происходило до того, как я отключился. Я мрачно посмотрел на него и кивнул на наручники:

– Сними эту хреновину, а?

– Почему только одни наручники? – спокойно повторил Ройал.

– Какая разница – одни наручники или двадцать? – раздраженно ответил я. – Не помню. Кажется, Яблонски засунул меня сюда в большой спешке и нашел только одни. Думаю, ему тоже было нехорошо. – Я сильно потер ладонями лицо, словно пытаясь привести себя в чувство, и сквозь пальцы увидел, как Ройал медленно понимающе кивнул. Я понял, что попал в точку: именно так и поступил бы Яблонски – он почувствовал, что с ним что-то не в порядке, и поспешил приковать меня, пока не отключился.

Проходя через комнату Яблонски, я, как бы между прочим, посмотрел на стол. Бутылка из-под виски все еще стояла на столе. Пустая. Ройал или Вайленд ничего не упускали.

Мы вышли в коридор. Первым шел Ройал, за ним – я, за мной Валентино. Внезапно я замедлил шаг, и Валентино ткнул мне пистолетом в поясницу. Валентино ничего не делал нежно, но сейчас он ткнул меня сравнительно легко, однако я заорал так, как будто он сделал это в десять раз сильнее. Я остановился, Валентино наткнулся на меня, а Ройал развернулся. Он повторил свой фокус – его маленькая игрушка уже уютно покоилась в руке.