Текст книги "Увидеть Нойшванштайн (сборник)"

Увидеть Нойшванштайн

Муравей был дворником. Муравьем его называли за усердие, с которым он выполнял свою работу, метя и прибирая двор с утра до вечера. Он также красил облупившиеся стены и белил стволы деревьев, не прося за это дополнительной платы. Каждое утро он тщательно обследовал детскую площадку, проверяя, нет ли в песочнице битых стекол, и не скрипят ли качели. Он поливал газон и ухаживал за клумбами. От его внимания не ускользал ни один сухой лист, слетевший на землю, ни один окурок или фантик, брошенный мимо урны. Он никогда никого не бранил и не поучал, лишь молча подбирал мусор за другими. Заметив это, жители двора стали сами следить за порядком и отучили невеж сорить, а детям своим с малолетства взялись прививать любовь к чистоте и уважение к чужому труду. Все были довольны Муравьем. Он не только в прекрасном состоянии содержал двор, но и будто делал всех лучше. Жил он тут же, в тесной, но опрятной сторожке.

Соседи часто отдавали ему старую одежду, но всегда чисто выстиранную, выглаженную и починенную. Они складывали у его дверей, в специальную коробку объедки и сухой хлеб: хлебом он кормил уток и птиц в ближайшем к дому парке, объедки распределял меж дворовых кошек, а из того, что кошки не ели, готовил компост. И никто не знал его настоящего имени. Некоторые говорили, что бедняга умственно отсталый и что, кроме как мести двор, ничего не умеет. Другие утверждали, что как раз напротив, дворник их – настоящий гений. И в свое время даже отказался от Нобелевской премии. А из науки он ушел, потому как сделал все возможные открытия и разочаровался в своем призвании. Были и те, кто считал, что старик на самом деле миллионер, а в дворники пошел, потому как пресытился деньгами и роскошью. А совсем немногие придерживались той версии, что Муравей никакой не старик, а совсем молодой парень, пораженный редким заболеванием, при котором двадцатилетний юноша выглядит столетним дедом. Конечно же, никто из них не оказался прав.

Муравей действительно был стариком, без малого семидесяти лет. Не был он ни миллионером, ни гением, но и умственно отсталым тоже не являлся. А просто был малообразованным. Отца он не знал. Рос под гнетом матери, которая скупилась на любовь и всю свою боль и горечь разбитой жизни вымещала на сыне. От такого воспитания мальчик был пуглив, рассеян и учился плохо. Наказывая его за плохие отметки, мать то и дело приговаривала: «Вот быть тебе дворником! Быть тебе дворником!» В конце концов, Муравей сбежал из дома, не окончив школу. Врожденная духовная чистота не позволила ему встать на путь разбоя. Но внушаемая годами неуверенность и завладевшие им комплексы также не позволили ему изменить свою судьбу. Он действительно стал дворником и попытался забыться в работе, полностью погрузившись в нее. Он перевидал много кварталов, улиц и дорог, пока не оказался здесь, в этом дворе. Теперь, спустя столько лет, горести детства были почти забыты, а привычка без устали трудиться осталась. Казалось, Муравей обрел покой в этом маленьком мире чистоты, порядка, пестрых кошек и добрых соседей. Но его не покидало впитанное с молоком сознание того, что нет в мире радости и что счастье – тайна ему не доступная. И он жил, как в тумане, просыпаясь и засыпая, принимая пищу в отведенные для этого часы, прибирая двор и не видя никакого смысла в том, что он делает. Но и в семьдесят лет человеку дано раскрыть глаза и посмотреть на мир иначе и обрести тот самый смысл и изведать счастье. И вот как все случилось.

Однажды вечером, когда он сметал сухие листья в кучу, под метлой что-то заскрипело. Он нагнулся и поднял открытку. На ней был изображен замок в облаках. Дыхание Муравья участилось: никогда прежде не видел он такой недосягаемой красоты, такого торжества, такого праздника воображения. Казалось, замок этот был выточен из слоновой кости. Острые серо-голубые крыши его башенок утыкались в самое небо. С одной стороны его окружали горы, с другой – лес. Все остальное пространство было окутано густой утренней дымкой, так что замок словно парил над землей. На несколько мгновений открытка вырвала Муравья из серости его будней и перенесла в мир, где господствуют поэзия и мечта. Да как только рука поднялась выкинуть такое! Он не мог понять, был ли это снимок или рисунок. На обратной стороне не обнаружилось никаких надписей. Остаток вечера он провел над открыткой, боясь дышать на нее. И даже, когда лег спать, все не выпускал ее из рук.

Всю следующую неделю он проходил с открыткой во внутреннем кармане ветровки. И при любой возможности вынимал ее оттуда и разглядывал. Мысль о том, что такое чудо может существовать на свете, не давала ему покоя. И однажды он решился выяснить это. Муравей хорошо помнил, что любые знания можно получить из книг. И на выходных он пошел в ближайшую библиотеку.

Он долго стоял в просторном светлом фойе, не зная, как ему найти нужную книгу, пока на него не обратили внимание библиотекари, и не спросили, чем ему помочь. Он показал им открытку и сказал, что хочет выяснить, есть ли такой замок на самом деле и, если есть, в какой книге можно прочесть о нем. Они долго глядели на карточку, пока одна из сотрудниц не воскликнула: «Господь Бог! Да это же Нойшванштайн! Это в Баварии». По телу Муравья пробежала дрожь: он не сказочный. Он существует взаправду. Его пригласили в читальный зал и попросили подождать. Вскоре один из библиотекарей принес ему красивую книгу, больше напоминающую альбом с фотографиями. Муравей не сразу решился открыть ее. Прежде всего, он несколько раз прочел название по слогам и постарался запомнить его: Нойш-ван-штайн. Из этой книги он узнал о том, что в переводе «Нойшванштайн» означает «Новый лебединый утёс», что замок этот принадлежал баварскому королю Людвигу II. Он читал об истории его строительства, о том, как подрывали скалы, о том, откуда везли стройматериалы, и о том, что работа заняла больше 14 лет. Он читал о внутреннем убранстве замка и бесконечно долго разглядывал снимки. Но больше всего поразило Муравья то, что ныне замок служит музеем, и в него может попасть любой желающий, оплатив билет. Сердце Муравья отчаянно забилось. Впервые оно пожелало чего-то, впервые заныло от этого желания – а именно, увидеть Нойшванштайн.

Интересно, сколько стоит этот билет? У Муравья было немного свободных денег. Может, их хватит? Затем он вспомнил, что нужно еще доехать до Баварии. И, наверняка, появятся еще какие-то расходы. Он и понятия не имел, что бывает нужно людям для путешествий, но решил, что с нынешнего дня начнет откладывать деньги, пока не скопит достаточно. А тем временем разузнает, что и как ему нужно будет сделать, чтобы добраться до замка и станет приходить в библиотеку и читать о нем.

И он ходил. Каждые выходные. Сначала он перечитывал снова и снова ту самую книгу про Нойшванштайн, чтобы получше запомнить все. Вскоре он попросил у библиотекарей такую книгу, в которой бы можно было найти значение всех непонятных ему слов. Ему дали словарь. Когда Муравей усвоил все новые слова, рассмотрел детально каждую картинку в книге и практически наизусть выучил ее, он принялся изучать все, что было так или иначе связано с замком. Он читал о романтизме и неоготике, о Людвиге II и династии Виттельсбахов, о Баварии и самой Германии, об Альпийских горах, о придворном архитекторе Эдуарде Риделе, который руководил строительством, о Чайковском, который именно здесь замыслил свое «Лебединое озеро» и еще много, много о чем и о ком. Он купил тетрадку и вел записи, не забывая проверять в словаре каждое новое для него слово. И всегда носил при себе открытку, которую клал на стол рядом с книгами.

Библиотекари восхищались тягой к знаниям, которую проявлял этот странный старик и старались помогать ему во всем. Со временем он рассказал им, что хочет посмотреть замок воочию и копит деньги.

И неизвестно, сколько бы Муравью еще так пришлось копить, если бы случайно о его мечте не узнали соседи. Однажды девушка, что жила в одном из домов двора пришла в ту самую библиотеку готовиться к экзаменам и услышала разговор Муравья с библиотекарями, которые всегда расспрашивали его о подготовке к поездке. Она рассказала об этом родителям, а те – остальным жильцам. Очень осторожно, через библиотекарей, они выведали подробности затеи Муравья, узнали, сколько он скопил денег и подсчитали, сколько ему еще понадобится. Всем двором они собрали недостающие ему средства. Нашли для него в справочнике приличный недорогой отель и позвонили туда, чтобы забронировать номер. Подготовили для него подходящую одежду и необходимые для путешествия вещи. Составили ему подробную инструкцию того, как и что он должен делать, чтобы добраться от вокзала до отеля и от отеля до замка и обратно и даже записали, как по-немецки сказать: «Один билет, пожалуйста». Когда они пришли с этим всем к его сторожке, он даже не мог вымолвить и слова в знак благодарности. Он подал руку каждому и все время кивал и поджимал губы. Еще никогда не дарили Муравью подарков – ему часто отдавали старые ненужные вещи, но это было другое – подарков, а тем более таких, он еще ни разу не получал. Ни разу.

На вокзал его отвезли в автомобиле. И он даже обнял своих провожатых перед тем, как сесть в поезд. А они не уходили до самого отъезда и немного пробежали вслед по перрону. И все, кто видел их компанию, подумал, что это дети и внуки провожают любимого деда.

Всю дорогу Муравей неотрывно глядел в окно. Он даже забыл о бутербродах, которые дали ему с собой соседи. Впервые он осознал, что мир это не только детские страхи и неметеные улицы. Впервые ему открылся мир – путь, мир – приключение со скорыми поездами и пейзажами за окном, от которых захватывает дух.

Все было продумано. Муравью предстояло провести в Баварии три дня: в первый он отдохнет с дороги, на второй – посетит замок, а на третий – отправится обратно. Сначала ему нужно было доехать до Мюнхена, а там пересесть в поезд до Фюссена. Он волновался и все переживал, что сделает что-нибудь неправильно: пропустит нужную остановку, не сумеет пересесть, не найдет отеля, проспит экскурсию. Он на каждом шагу сверялся с записями в блокноте, которые составили для него соседи и, добравшись, наконец, до отеля, был измучен и бледен. Его сразу напоили чаем, затем проводили в номер, и какой-то человек понес его чемоданчик. Непривыкший к заботе Муравей совершенно не знал, как себя вести. Отчего-то он сразу полюбился всему персоналу. Его смущенный вид и неловкие движения вовсе не вызывали чьего-то презрения, а лишь умиляли. Он никогда не видел гостиничных номеров и долго исследовал свою комнатку и особенно ванную с множеством маленьких пузырьков и такими мягкими и душистыми полотенцами. Он не был уверен в том, что может использовать здесь что-либо или чего-то попросить. За ужином он ел мало. А когда лег спать, только и думал, что о завтрашнем дне. Его охватила такая тревога, что у него даже поднялась температура, и он бредил до утра. Однако после завтрака ему сделалось лучше, и он стал собираться на экскурсию.

– И куда это вы такой нарядный идете? – поинтересовалась консьержка, когда увидела его.

Он, и правда, был нарядным. Соседи постарались одеть его как следует. На нем был настоящий костюм-тройка тонкой шерсти светло-коричневого цвета, почти новый – прежде его надевали только два раза, – белоснежная сорочка – тоже практически не ношенная, – голубой галстук и голубой платочек в нагрудном кармане – совсем новые! – вычищенные до зеркального блеска ботинки и светлая фетровая шляпа.

– Я иду поглядеть на Нойшванштайн! – торжественно ответил старик.

– О! – высоко вздернула брови консьержка. – Для такого серьезного свидания не хватает лишь последнего штриха.

Она вынула из вазы маленькую кремовую садовую розочку, ловко обломала ей стебелек и вставила цветок в петлицу пиджака Муравья.

– Вот теперь, – сказала она, – ступайте смело!

И Муравей, повинуясь ее наказу, действительно смело зашагал навстречу своей мечте, уже не боясь того, что не сможет найти замок или сядет не в тот автобус.

* * *

Сюз Бушен вела свой автомобиль по привычному маршруту. То, ради чего люди ехали в Баварию, ради чего ждали отпуска и копили деньги, было ее работой. Проведя последние пять лет жизни в Нойшванштайне гидом, она немного охладела к нему. Некогда это была и ее мечта, и она шла к ней против всех ветров, что дули в лицо, исполненная романтических иллюзий. Но рутина, связанная с любой работой, даже самой интересной и желанной, безразличие некоторых посетителей и причуды администрации сделали свое дело. Замок из сказочного королевства превратился в обычное пространство. И вот она ехала туда, чтобы подготовиться к экскурсии, которая должна была начаться через три часа. Она остановилась у касс, чтобы поздороваться с контролерами и увидела его – растерянного старика. Казалось, он вот-вот расплачется. Ему объясняли, что он должен записаться в группу, чтобы посетить замок и что на сегодня мест уже нет, а есть только на завтра. А он все стоял и твердил, как попугай: «Ein ticket, bitte – один билет, пожалуйста», – и, видно, больше ни слова не знал по-немецки. Она вышла из машины, приблизилась к кассам и обратилась к нему на языке, который он понимал.

– Вы не можете просто так купить билет, – объяснила она. – Нужно записаться в группу. Но на сегодня мест уже нет. Можете записаться на завтра.

– Но завтра я поеду обратно, – отвечал он.

– Так задержитесь, – пожала она плечами, – ведь это того стоит.

Она уже шла обратно к автомобилю, как вдруг услышала вслед:

– В книгах не написали про группы.

Старик сказал это не столько ей, сколько себе. Сюз Бушен остановилась. В книгах. Она часто видела тех, кто не был знаком с правилами посещения замка и устраивал скандалы у касс. Этот же старик проявил просто гигантскую стойкость духа, несмотря на то, что был явно потрясен новостями. Было видно, что для него действительно важно попасть в замок. Сюз Бушен никогда, никогда не нарушала музейных правил. Никогда и ни для кого. Она с полминуты смотрела на старика, а затем махнула рукой: «А, черт бы с правилами».

– Садитесь, – крикнула она ему, – устроим вам персональную экскурсию. У меня есть немного свободного времени.

Старик послушно засеменил к автомобилю и как-то испуганно заглянул ей в глаза.

– А сколько это будет стоить? – спросил он.

– Господи, дедушка, о чем вы говорите? – поспешила она успокоить его. – Это будет за так. Все равно, что подарок.

Пока ехали к замку, старик смотрел в окно как завороженный. Будто ребенок на рождественских каникулах. За все время, что провели они в замке, он не проронил ни слова. Но его глаза! Глаза кричали!

* * *

Муравей мог и сам провести эту экскурсию, так много всего было прочитано, так тщательно изучено. Но он не смел раскрыть рта, считая, что не имеет права говорить об этом великолепии. Он узнавал каждое полотно, каждый экспонат. Будто книги вдруг ожили. Будто он прошел сквозь страницы. Будто поздоровался со знаменитостью. С ним происходили чудные вещи: сначала ему казалось, что он вдыхает замок, и ему захотелось впитать его в себя полностью, жадными большими порциями, без разбора. Но тот оказался слишком велик и, переполнив Муравья, полился обратно сквозь него. Тогда он ощутил, как все это сдавливает его и вот-вот расплющит. Задыхаясь, он ослабил галстук. Он поднял глаза к потолку. Будто альпинист, покоривший самую желанную и неприступную высоту, он вдруг почувствовал себя глубоко несчастным. Дело сделано. Вот он здесь, и что? В чем разница с чтением книг? Вот он здесь. Он не увидел и не услышал ничего нового для себя ни снаружи, ни внутри. Он здесь. И тогда со всем отчаянием, которое у него осталось, он ухватился за эту фразу. «Вот я здесь», – говорил он себе, повторяя снова и снова, пока не постиг ее смысла. Вот в чем была разница! В том, что он мог почувствовать энергию этого места, приобщиться к ней, проникнуться ею. И странная лихорадка отступила. Удушье прекратилось. Замок принял его. И прогулка, наконец, обернулась наслаждением.

Он следовал за своей провожатой, внимательно слушал ее и честно смотрел туда, куда она указывала. В груди у него все перевернулось, когда она объявила о том, что в замке постоянно живет сторож. Господи, как бы хотел он быть на месте этого сторожа! Днем он бы мел двор и ухаживал за клумбами, а вечером, после закрытия, прогуливался бы по залам, стирая пыль со старинной мебели. Но он не решился спросить Сюз Бушен о том, как поступить на службу в Нойшванштайн. Он даже дышать старался через раз, чтобы не спугнуть момент, который ему удалось поймать. А она шла и шла впереди него своей летящей походкой и так необычно разговаривала. А он вдруг подумал: «Как жаль, что мама этого не видела». Ему вдруг нестерпимо захотелось снова стать мальчиком, и чтобы мама вела его за руку по всем этим ослепительным залам и была доброй и рассказывала, рассказывала, рассказывала… И чтобы так продолжалось бесконечно.

Когда они снова оказались в машине и неторопливо покатили обратно к кассам, он не знал, как отблагодарить ее. Если бы он мог подарить ей что-нибудь. Муравей похлопал себя по карманам и что-то извлек на свет. Когда они остановились, он протянут ей открытку с видом Нойшванштайна – самое ценное, что было у него.

– Пожалуйста, – проговорил он, робея, – это вам.

– Ох, ну что же вы, право! – она была тронута. – У меня их целая коллекция.

– Пожалуйста, – все твердил Муравей, не умея выразиться по-другому, – вам.

Она приняла открытку. У нее действительно было их бессчетное количество, но эта казалась совершенно особенной.

– Ну вот, – улыбнулась она, – а у меня ничего нет, как назло. Никакого сувенира под рукой.

– Мне больше не нужны сувениры, – отвечал Муравей. – Теперь он останется со мной.

Она долго смотрела ему вслед. Чудной старик. Самый лучший, самый внимательный и благодарный слушатель на ее практике. Она чувствовала, что сделала нечто очень важное для него, но даже не могла и представить, насколько важное. А главное, она снова была влюблена в Нойшванштайн. И на всю жизнь сохранила она подаренную ей в тот день открытку.

* * *

Добравшись до отеля, Муравей поднялся в свой номер и сел на краешек кровати. Он сидел так до самого ужина и, казалось, боялся пошевелиться – ему чудилось, сделай он это, все тот час рассеется, как сон. Поев, он снова поднялся к себе и, переодевшись, сразу лег в постель.

Он лежал, сложив руки на груди, и глядел в потолок, снова и снова прокручивая в памяти этот неправдоподобный день – самый лучший на его веку. Теперь он знал – жизнь не беспробудна: в ней есть сказочные замки и экскурсии, есть путешествия и маленькие отели, где тебя принимают, как любимого гостя. Теперь он знал, что люди – добрые. А архитектура – самая замечательная вещь, которую они придумали. Теперь он знал, что жил не зря.

* * *

Утром следующего дня горничная, не достучавшись, отперла дверь номера, который занимал пожилой господин, своим ключом. Она обнаружила его спящим и попыталась разбудить, чтобы он успел позавтракать перед отъездом. Он не проснулся от ее голоса, а когда она решилась потрепать его по плечу, вскрикнув, отдернула руку. Старик был мертв.

Приглашенный врач констатировал естественную смерть.

* * *

Муравей умер быстро и спокойно, будто погрузился в сон после долгого, насыщенного дня. В этот момент он был абсолютно счастлив. В полном смысле этого слова. Впервые.

* * *

Когда в сторожку Муравья прислали его скромные пожитки с вестью о скоропостижной смерти, его оплакивали, как любимого родственника. К сторожке несли цветы, зажженные свечи и открытки с видами Нойшванштайна. Душа Муравья не видела всего этого. Она бродила по замку, сдувая пыль со старинной мебели.

Дом с крокодилами

Когда стало известно, что я беременна, муж предложил мне оставить работу и наслаждаться ожиданием. Раньше я бы и подумать о таком не могла, но теперь вдруг согласилась без раздумий – уют домашних стен и хлопоты по хозяйству стали мне милей карьерной лестницы. Кроме того, на дворе был уже сентябрь, и получалось, что большая часть моего срока приходилась на зиму – а зимой куда приятнее проводить утро в спокойствии, попивая горячий чай и глядя в окно на заснеженный сад, нежели мчаться куда-то за тридевять земель, да еще и с животом. Итак, я стала счастливой и деятельной домохозяйкой. Я готовила вкусные и разнообразные завтраки, провожала мужа на работу, выполняла особую гимнастику, занималась домашними делами, много времени посвящала кулинарии, штудируя поваренную книгу страница за страницей, читала о материнстве и воспитании детей, слушала хорошую музыку и обязательно ходила подышать свежим воздухом. Но, когда в январе начался гололед, я стала панически бояться улицы. Лишь от мысли, что я могу упасть, мне становилось жутко. И посему самостоятельные прогулки я заменила посиделками на балконе, а из дому выбиралась только на выходных с мужем.

Мое добровольное затворничество не было мне в тягость, но однажды я почувствовала, что просто нуждаюсь в каком-нибудь особенном занятии, которое бы полностью поглотило меня и пошло бы на пользу. И я решила построить кукольный домик! Когда эта идея пришла мне в голову, внутри меня впервые зашевелился ребенок, будто одобряя новую затею. Прежде я ничем подобным не занималась, но была уверена, что справлюсь. Начала я с того, что провела ревизию в кладовке – она оказалась просто забита полезными предметами. В ход пошли картонные коробки, обрезки старых обоев, проволока, остатки фанерных листов, засохший клей, возвращенный мною к жизни, пенопласт и еще много разных мелочей, которые впоследствии удалось пустить на отделку.

Ровно месяц колдовала я над своим домиком, возводя его этаж за этажом, формируя комната за комнатой, обклеивала и красила стены, мастерила мебель и утварь. Когда все было готово, я взялась лепить посуду для кухни из соленого теста. Мне нравился этот простой в изготовлении материал – чашки, блюдца и кастрюли выходили хоть и смешными, но очаровательными. Я раскрашивала их в разные цвета и разрисовывала горошинами.

Я решила, что и обитателей домика тоже буду лепить из соленого теста, и, пока занималась посудой, все думала, кого же мне там поселить. Почему-то в голову приходили только зайцы. Однако, когда я приступила к их изготовлению, комочки соленого теста упорно не хотели становиться зайцами. Изведя на них полчашки, я махнула рукой – кто получится, тот получится, подумала я, хоть крокодилы. И в тот же момент из-под моих пальцев действительно выглянул крокодил, да такой славный, что сразу понравился мне. Я вылепила для него жену и троих детишек. Когда тесто засохло, крокодилье семейство было выкрашено и уже к вечеру заселено в дом.

Чу́дным получился этот дом! Невероятно неуклюжим, кособоким, неумелым, но все-таки чу́дным. В нем было три этажа, пять комнат, две ванные, две проходные, кухня и прихожая, через которую и можно было попасть внутрь. Здесь стояла кадка с пальмой и вешалка для одежды и шляп. Отсюда вела винтовая лестница наверх и две двери: через левую можно было пройти в зал, через правую – в кухню-столовую.

Стены зала были оклеены алыми обоями и украшены картинами, с потолка свисала люстра из бисера, здесь был устроен камин, у которого полукругом стояли диваны и кресла с крошечными подушками и пледами, а еще в зале имелись комод, уставленный вазочками и коробочками и пианино. В этой комнате крокодилье семейство собиралось, чтобы попить чай у горящего камина, послушать музыку, которую виртуозно исполняла на пианино мама-крокодил, или сказки, которые папа-крокодил читал вслух.

Кухня же была достаточно просторной, чтобы служить и рабочим пространством, и столовой. Здесь помещались и плита, и мойка, и большой шкаф, на полках которого стояли банки с вареньем и посуда, ну и, разумеется, обеденный стол с пятью стульями вокруг него. Из проходной второго этажа так же вели две двери, а лестница уходила выше.

Родительская спальня располагалась слева. Она была обклеена светлыми обоями с оранжевыми цветами, здесь стояли большая кровать с пушистыми ковриками по обеим сторонам, платяной шкаф и трюмо мамы-крокодила с множеством скляночек. Отсюда же шла дверь в ванную, которую я постаралась снабдить всеми необходимыми мелочами: мочалками, пузырьками, мылом, полотенцами, халатами и даже банными тапочками. Само собой, были здесь и ванна, и умывальник, и ватерклозет.

Напротив спальни находился рабочий кабинет папы-крокодила с двумя книжными шкафами, письменным столом и креслом. В шкафах хранились книги, которые можно было вынуть с полок и раскрыть – я сшивала их из бумажных обрезков, – на столе стояли свечи, письменный прибор, стопкой лежали блокноты и бумаги. Стены здесь были темно-зелеными, увешанными картами и портретами предков в круглых рамах.

Третий этаж занимали ребятишки. Из проходной можно было попасть в одну из двух спален и вторую ванную. Детскую слева занимали близнецы братья, ту, что справа – их сестричка. В комнате у мальчишек все было пропитано духом морских приключений: синие стены разрисованы белыми волнами, чайками и рыбами, к двухэтажной кровати приделана мачта с пиратским флагом, на дверцах шкафа висят два маленьких штурвала, на ковре разбросаны игрушки – две сабли, кораблик, подзорная труба, сундучок с сокровищами, кубики, мяч, воздушный змей. Спальня же их сестренки была настоящей опочивальней принцессы: стены выкрашены в цвет нежной мяты и обклеены бабочками, над кроватью подвешен белый полог, крошечный круглый столик накрыт для чаепития понарошку – за ним сидели куклы и плюшевый медвежонок, вылепленные из того же соленого теста, – на прикроватной тумбочке лежали блестящая корона и зеркальце на ручке, на полу – альбом для рисования и цветные мелки. Для детской ванной, помимо тех же мелочей, что можно было найти в родительской, я слепила резиновых уточек, без которых не представляла крокодильих купаний.

Муж провел у домика добрых полчаса, разглядывая каждую комнатку, осторожно притрагиваясь к хрупким вещицам.

– Знаешь, – сказал он мне, – а ведь ты всю себя вложила в это. Оттого он так радует, оттого так греет. Только это не кукольный домик, раз живут в нем крокодилы. Это дом с крокодилами.

И стали мы называть его домом с крокодилами. Я поставила его на комод рядом со светильником в нашу спальню и поначалу я все никак не могла наиграться с ним – передвигала предметы в комнатах, усаживала крокодилью семью завтракать, обедать и ужинать перед тем, как сама отправлялась за стол. Укладывала их спать ночью, а утром поднимала с кроватей. Собирала их в зале у камина и устраивала им банные дни. Так продолжалось еще месяц, а затем я стала все реже с ним возиться.

Как-то раз я вынимала из комода свежее белье и мельком взглянула на домик. Крокодилье семейство в полном составе попивало чай в зале, на диване рядом с папой-крокодилом лежала раскрытая книга – он читал домочадцам вслух. Я улыбнулась и пошла застилать кровать.

Ночью я встала попить. Я зажгла светильник на комоде, чтобы не споткнуться впотьмах – свет мужа никогда не будил – и отправилась на кухню. Вернувшись, я хотела погасить лампу и краем глаза посмотрела на дом с крокодилами. Я так и застыла с протянутой к выключателю рукой. В зале жильцов не было – все они лежали по своим кроватям. С чайного столика также исчезли все чашки, блюдца, сахарница и вазочка с конфетами – их я нашла на кухне в шкафу. Что за дела? Неужели я настолько стала рассеянной, что переставила фигурки и забыла об этом? Что ж, в моем положении это простительно. Я выключила свет и легла в постель. Проснувшись еще часа через два, я встала, чтобы съесть яблоко. Вернувшись в спальню, я, как и в предыдущий раз, подошла к комоду, чтобы потушить светильник и снова посмотрела на домик.

– О, Боже! – прошептала я и прикрыла ладонями губы.

Мама-крокодил находилась в детской близнецов. Будто услышала ночью шум из их комнаты и пошла проведать детей. Вот тут-то я уже точно знала, что это было не моих рук дело. Я не прикасалась к фигуркам! Да и в голову мне бы такое не пришло – вынуть кого-то из них ночью из постели. Мне стало не по себе. Даже немного страшно. Так и не погасив свет, я нырнула к мужу под одеяло.

– Милый, – позвала я его.

– А? – вздрогнул он. – Пора?!

Он ужасно переживал за то, что у меня могут случиться преждевременные роды, хотя причин на то не было. Уже на шестом месяце, стоило мне только громко вздохнуть, он подпрыгивал на месте. Ну а теперь, когда до срока оставалось около десяти недель, так и вовсе паниковал по каждому поводу.

– Никуда нам не пора, – торопливо объяснила я. – Это все крокодильчики! Они живые!

– Что? Какие крокодильчики? – сонно проворчал он. – Спи!

– Крокодильчики из крокодильего дома! – шипела я. – Они двигаются сами по себе!

– Угу, – отвечал муж.

Было бесполезно что-либо доказывать ему – если никто не рожает, так его и не разбудить. Я ушла под одеяло с головой и постаралась не думать о крокодильчиках.

Проснулась я поздно. Муж уже ушел на работу. В последнее время со мной такое бывало. Он никогда не будил меня. Тихонько собирался и уходил. Я пожалела о том, что проспала – очень уж хотелось рассказать ему о случившемся. Подумав о доме с крокодилами, я встала с кровати и сразу же направилась к нему. При дневном свете было не так страшно, но все же у меня дрожали руки. Эта дрожь передалась по всему телу, когда я увидела своих питомцев, сидящими за накрытым кухонным столом. Я думала, что вот-вот закричу, но в этот момент толкнулся малыш, и я вдруг почувствовала необычайное спокойствие. И действительно, чего мне бояться? Ведь они ничего дурного не делают, эти крокодилы, просто живут.

– Правильно, мамина радость, ничего плохого в этом нет, – сказала я животу. – Пусть себе занимаются своими делами.

И мы отправились завтракать. Весь день провела я в наблюдениях за домиком. Всякий раз, когда я подходила к комоду, поглядеть на него, я находила крокодильчиков на новых местах: они работали, играли, обедали и отдыхали. Но мне ни разу не удалось застать их в процессе передвижения. Вечером, когда пришел муж, я с порога кинулась рассказывать ему об этом. Когда я немного успокоилась, муж сказал мне:

– Что ж, похоже, ты столько энергии вложила в создание этого домишки, что она пропитала его насквозь и даже передвигает предметы внутри него. Такое случается, хоть и очень редко.

Он толковал об этом без тени сарказма, абсолютно серьезно и ни на миг не усомнившись в том, что я говорила правду. Так уж было заведено между нами – мы верили друг другу безоговорочно, даже, если дело доходило до безумства.