Текст книги "Увидеть Нойшванштайн (сборник)"

Так я и стала жить с тех пор в добром соседстве с крокодильим семейством. Я с удовольствием наблюдала за их буднями, стирала пыль с крыши домика, снабжала комнаты все новыми и новыми мелочами и, перед тем, как самой сесть за стол, оставляла в кукольной кухне угощение – кусочки фруктов, шоколада или наперсток молока. После обеда съестное пропадало. Я решила, что им не помешает небольшое семейное торжество и устроила день рождения крокодильей дочки. Я украсила зал лентами, серпантином и цветами. Я испекла пирог и отрезала от него небольшой аккуратный кусочек для праздничного стола. А в качестве подарка для именинницы вылепила из соленого теста новые игрушки.

Тем временем в город вернулась весна. Снег давно растаял, а оставшаяся после него грязь подсохла в первых лучах солнца и была выметена с улиц, дорог и аллей. Я положила конец своему затворничеству и, не боясь, снова стала выходить из дому и даже сама ездила к врачу.

В один из таких дней я как раз собиралась заглянуть в поликлинику. Времени у меня было довольно, автобусная остановка находилась совсем недалеко от дома, но я хотела выйти пораньше, так как нужный мне маршрут ходил раз в двадцать минут. Я уже обулась и повернула ручку двери, как вдруг малыш начал сильно пихать меня в левый бок, будто пытался сказать: «Погляди туда, мама!» – слева от меня находилась открытая дверь в спальню.

Я обернулась в то самое мгновение, когда дом с крокодилами, наклонившись вперед, полетел с комода вниз. Раздался глухой стук. Я вскрикнула и, скинув обувь, прошла в спальню. Опустившись возле него на пол, я как можно осторожнее поставила его прямо. Почти вся мебель и утварь вывалились наружу. Многое рассыпалось, что-то сломалось, что-то покоробилось. Я стала судорожно искать крокодильчиков в этом развале – пострадали все: у кого отломился хвост, у кого – голова. Чуть не плача, я отложила в сторонку то, что можно было починить.

И тут я вспомнила о времени. Если потороплюсь, то еще успею на автобус. Ехать до поликлиники минут двадцать пять. Встреча уже через полчаса. Не выйду сейчас, сильно опоздаю, а я терпеть не могла опаздывать. Я оставила все как есть на полу, боясь, как бы домик снова не упал, и вышла за дверь. Пока шла к остановке все думала о том, почему он упал? Сквозняка не было, да и если даже он был, дом не так-то просто получилось бы сдуть – ведь он довольно тяжелый. Казалось, он просто взял да и сбросился на пол. Но почему? Неужели, я чем-то обидела его?

Мне оставалось пройти всего несколько метров, когда к остановке подъехал мой маршрут. Я машинально прибавила шаг и чуть ли не хотела побежать – хотя вряд ли бы смогла это сделать – когда малыш снова принялся яростно толкаться. И тогда я остановилась, спокойно глядя на то, как уходит практически перед моим носом автобус. «Правильно, мамина радость, – обратилась я к животу, – подумаешь! Ну и пусть уходит».

Дойдя до лавочки, я присела. Действительно, к чему вся эта спешка? Куда мы все время рвемся? Куда бежим? Зачем загоняем себя в эти временные капканы? Неужто, врач отругает меня как школьницу за опоздание, если я искренне извинюсь и объясню причину? Неужто, один человек не может проявить понимания к другому? Я думала об этом и глядела вслед уходящему маршруту, как вдруг меня оглушило свистом и грохотом.

Как откуда ни возьмись, в тот самый автобус со стороны задних колес со всего размаху въехал легковой автомобиль. Водитель, потеряв управление, налег на руль и развернул автобус так, что он, описав полукруг, врезался в столб. Послышались крики и звон – из окон автобуса посыпались все стекла. К месту происшествия побежали люди, кто-то звал скорую.

Я с величайшим трудом заставила себя встать и на ватных ногах пошла обратно домой. Я велела себе не оглядываться. Всей душой я желала, чтобы все уцелели, но я не могла и не хотела оставаться там – не столько ради себя, сколько ради ребенка. Вернувшись домой, я заперла дверь и опустилась на пуф в коридоре. Несколько минут я сидела так, прислонившись спиной к стене и глядя в потолок, затем перевела взгляд. Первое, что бросилось мне в глаза – был стоящий на полу спальни кукольный домик и жалкие обломки, оставшиеся от его содержимого. Если бы он не упал, я бы не задержалась дома и села бы в тот автобус! Я запретила себе думать о последствиях и только возблагодарила Бога за то, что он оградил нас с малышом от этой беды.

К врачу я в тот день так и не поехала. Вечером муж застал меня за починкой домика. Я рассказала ему обо всем, что случилось, и он долго молча сидел, прижавшись к моему животу щекой. Его била дрожь. Нам не нужно было слов, чтобы выразить свое состояние в тот момент.

* * *

В четыре руки мы быстро привели в порядок наш дом с крокодилами. А когда поставили его на прежнее место, малыш так обрадовался этому, что начал проситься наружу, чтобы уже, наконец, поглядеть на него воочию. Родилась у нас девочка. С первых дней жизни дом с крокодилами стал любимым ее развлечением. Позже мы перенесли его в детскую. И хотя я более не замечала, чтобы фигурки передвигались по нему самостоятельно, он все равно оставался чем-то живым для нас. Практически частью семьи.

А что до меня, я из этой невероятного приключения извлекла важный урок. Если, занимаясь делом, отдаешь ему бескорыстно силы и любовь, если вкладываешь в свой труд частичку собственной души, то плоды его оживают и начинают самостоятельный путь и даже совершают великие подвиги. Так, музыка, вытекающая из-под сильных пальцев пианиста, излечивает души страждущих, полотно, рожденное кистью художника, радует взор и вселяет светлые мысли, лавочка в сквере, сколоченная плотником, превращается в маленький островок уединения, на котором люди признаются друг другу в любви и решают пожениться, а кукольный домик спасает человеческие жизни. И это прекрасно.

Картинка на память

Войдя в квартиру, он усмехнулся – это было даже легче, чем казалось. Он затворил за собой дверь и включил свет в коридоре. Уже с порога было видно, в каком унылом и обветшалом состоянии находилась эта квартира. Он пренебрежительно фыркнул: так тебе и надо, гадюка! Змея, змея, змея! Каждый день ты приходишь сюда и варишься в этом жалком котле, пока не заснешь. Почему бы тебе не сидеть здесь до скончания дней, уткнувшись носом в свои треклятые книжки? Впрочем, скоро от них останутся только воспоминания. При мысли об этом злая усмешка искривила его губы.

Он давно вынашивал эту месть. И чем больше ему доставалось от нее, тем слаще становилось ожидание. Ему удалось пробраться в учительскую во время урока, когда там никого не оказалось, и вынуть ключи из ее сумки – он хорошо знал, что это была ее сумка: такой уродливой котомки больше никто не носил. Он так же сумел незамеченным выскользнуть из школы, и до того, как раздался звонок на перемену, успел сбегать в мастерскую, сделать копию, вернуться обратно и положить оригинал на место. Оставалось только терпеливо ждать. Он стискивал зубы, когда она снова и снова бранила его при всех, когда заводила свою излюбленную заезженную пластинку о том, что он плохо закончит, если не возьмется за ум, и ухмылялся про себя, ибо знал, какой удар нанесет ей при первой же возможности.

Она была старой девой, достигшей уже такого возраста, когда шансы встретить принца сводились к одному проценту из ста. У нее не было ровным счетом никого, даже кошки. Положение усугублял убогий вид ее жилья: зарплаты школьного педагога истории не хватало даже на самый простой ремонт. Она много времени проводила на работе, а сюда приходила только вечером. Необратимость положения сдавливала ей ребра, наваливалась на нее свинцовой гирей и пригибала к земле. От стен веяло одиночеством и холодом. Старая громоздкая мебель напоминала о том, что все ее мечты и стремления остались в прошлом, в том времени, когда вся эта рухлядь еще была в моде. В школе ходили слухи о том, что когда-то она собиралась замуж, но жених ее сбежал прямо перед алтарем. И она с тех пор тронулась рассудком и всю свою злость теперь вымещает на учениках, особенно на симпатичных мальчишках. Это было правдой лишь наполовину.

Жених действительно был, и подготовка к свадьбе шла полным ходом. Да вот только он не сбежал, а погиб. Эта трагедия свалила ее с ног на долгие годы. Они любили друг друга той редкой и опасной любовью, которая, если умирает один, губит другого. А когда она потихоньку оправилась, было уже поздно начинать все сначала. Так пришла в обветшание не только ее квартира, но и вся жизнь. И лишь книги поддерживали ее существование. Лишь они, безмолвные друзья на все времена, вырывали ее из болота увядших надежд и переносили в мир прекрасных фантазий, полных приключений и тайн, романтики, благородства и добра. Каждый вечер, приходя домой, она наскоро ужинала, с ногами забиралась в большое кресло и читала, читала уже по десятому кругу том за томом. Только в эти часы была она счастлива. Но когда книга заканчивалась, она оплакивала ее так горько, что от слез начинались головные боли.

Она постоянно твердила в классе, что нужно больше читать. Что книги воспитывают и дают пищу для разума. Что каждый уважающий себя человек, должен быть начитан. И хвалилась своей библиотекой. По ее словам, многие книги в ней были настоящими музейными экземплярами и обладали большой ценностью. Он был сыт по горло этими высокопарными речами и особенно фразой: «Все оттого, что вы мало читаете». Когда он замыслил проучить ее, то решил, что уничтожит эту библиотеку. Разорвет в клочья все, что увидит на полках. Растопчет. Заплюет. И вот час настал – она на неделю легла в больницу по настоянию врача. Он соврал матери, что переночует у товарища, а сам отправился к ней домой. Днем он не рискнул бы это сделать, опасаясь, как бы соседи не заметили.

В квартире было две комнаты и кухня. Огромный книжный шкаф стоял в гостиной. Туда проникал свет из коридора, и было видно, что махина заставлена доверху. Да уж, думал он, оглядывая уходящие под потолок полки, немалая предстоит работка, но ведь дело того стоит. Он убедился, что занавески задвинуты плотно, включил ночник и приблизился к шкафу. Он протянул руку, чтобы отодвинуть стеклянную дверцу и замер. Прямо на уровне его глаз оказался вставленный меж стеклами рисунок. Его будто утянуло в воронку времени и завертело в ней со страшной головокружительной скоростью. Пять лет назад эту картинку нарисовал он сам.

С пожелтевшего от времени альбомного листа смотрел мальчик с огромным букетом цветов. Фоном за его спиной уходило в бесконечность голубое небо, пролегали зеленые луга, и тянулась семицветная радуга. Мальчик держал под уздцы лошадь, больше похожую на собаку, которая несла в зубах корзинку яблок. Он вспомнил, как старался, когда рисовал: мальчика, радугу и эту нелепую собако-лошадь. Почему лошадь? Вспомнил, как прятал картинку за спиной и все не решался отдать ей. Как она ахала и охала, рассматривая ее, и как обещала поместить рисунок на самое видное место у себя дома. Он перевернул лист. «Моей любимой учительнице картинка на память!» – гласила подпись. Сейчас это казалось невероятным, но она действительно была его любимой учительницей. Тогда, в шестом классе. Она уже год преподавала у них историю. Он слушал ее, как завороженный: так интересно она рассказывала о великих правителях и полководцах, о войнах и нравах, о канувших в лету городах и империях. Ему хотелось подарить ей что-нибудь очень хорошее, и он нарисовал эту картинку. И поджидал ее после окончания урока в коридоре и немного стеснялся. Это было время, когда в ней еще теплилась надежда излечить раны прошлого. Время, когда он был ее любимым учеником. Когда она смотрела на него и представляла украдкой, что он ее сын. Она видела огромный потенциал в этом мальчике – сочетание интеллекта, усердия и доброты, по ее мнению, сулили ему светлое будущее. Ей искренне хотелось, чтобы оно у него было. И она старалась вложить в это и свою лепту, развивая и подгоняя его. И оттого она проявила к нему строгость, когда заметила, что он начал зазнаваться и лениться. Она испробовала разные пути к его сознанию: беседовала с ним наедине, надеясь по-дружески решить эту дилемму, стыдила при всех, пытаясь задеть его гордость и тем самым отрезвить, ставила ему особые условия, желая пробудить в нем азарт, чтобы он снова начал учиться, хотя бы ей назло. Ничто не помогло. Постепенно их отношения переросли в нескончаемую и изматывающую вражду, которая довела до того, что она свалилась в больничную койку, а он решился на преступление. Он украл ключи, проник в квартиру и теперь собирается уничтожить чужое имущество – настоящее преступление. А что будет потом? Разбой? Убийство? Вот и она говорила ему, что он плохо закончит, если не возьмется за ум.

Он стоял на коленях и глухо рыдал над смешной картинкой. В ней было столько нежности.

* * *

После обеда в палату зашла молоденькая медсестра. Она несла в руках цветы и небольшую плетеную корзинку яблок. Остановившись у постели учительницы, она торжественно объявила:

– Вам!

– Мне? – та приподнялась на локтях, рассматривая дары. – Но от кого?

– Таинственный молодой человек принес, – рассказывала девушка, ставя цветы в вазу, – ни в какую не захотел пройти в палату, хотя можно было. Он оставил записку.

Медсестра вынула сложенный вчетверо листок из корзинки и передала его больной.

«Моей любимой учительнице», – говорилось в нем. Она плакала тихо и долго. Она знала почерк каждого своего ученика.

* * *

Он боялся этой встречи. Он хорошо знал, что она догадается, и был благодарен ей за то, что она не подала виду. В день, когда она вернулась в школу, он сам вызвался отвечать, чем немало удивил своих одноклассников. Вопреки всеобщему ожиданию, она не придиралась к нему и не пыталась засыпать. Она задала несколько вполне обыкновенных вопросов на логику мышления, спросила кое-что из прошлых тем и поставила ему заслуженную четверку. В дальнейшем он сдавал историю только на отлично, так как ликвидировал пробелы. Успехи он делал не только по ее предмету, но и по всем остальным, которые запустил в последние три года. В учительской все только и говорили, что об этом и гадали, отчего вдруг парень в одночасье стал другим человеком. Она никому не рассказала о том, что случилось в больнице, и даже не попыталась поговорить с ним об этом. Общались они с ним исключительно во время урока, лишь по теме предмета, и вели свою молчаливую дружбу, не нуждаясь в дополнительных объяснениях. И даже в день выпускного он протянул ей букет цветов, и, как ни старался, не сумел вымолвить ни слова. Лишь руки его дрожали красноречиво. Она обняла его так крепко, как обняла бы сына. Но нет, она больше не тешила себя иллюзией того, что он ее сын. Он был ее самым любимым учеником.

* * *

Блестяще окончив школу, он без труда поступил на факультет археологии. Он метил высоко и решил, что первое свое большое открытие посвятит ей – любимой учительнице. А она прочтет об этом в газетах. Все это будет, но позже. А пока он писал ей раз в месяц. Рассказывал о том, как идет учеба, радовал своими успехами, спрашивал совета, когда нуждался в нем. Она аккуратно складывала эти письма в отдельную коробку и посылала ему подробные ответы. Вся эта история надломила скорлупу ее обреченности и дала понять, что надежда есть всегда, даже когда ты ее уже похоронил и оплакал.

* * *

Отставной майор был несказанно рад новой партнерше. Она записалась в танцевальный клуб совсем недавно, но училась быстро. И с ней так приятно было побеседовать после занятий. Чтение оказалось их общей страстью.

Вне программы

У Солнышка никогда в жизни не было никаких проблем. Ее родители были богаты. Их семейные дела шли хорошо. Она не знала лишений, не знала голода и болезней, не знала разочарований и потерь. Она не была капризной или взбалмошной, но жила, не пытаясь вырваться за пределы той ограды, которую заботливо возвели вокруг нее, отделив от мира. Но однажды в ограде этой появилась брешь, сквозь которую она все же взглянула на него.

Шел последний год ее обучения в колледже. На зимние каникулы родители взяли ее с собой в круиз по Средиземному морю. Они назвали это «подарком за прекрасную учебу», хотя им вовсе не нужен был повод, чтобы устроить для дочери нечто подобное. Казалось, для нее уже давно все было решено: она продолжит образование в любом достойном заведении, которое сама выберет, а после составит блестящую партию с каким-нибудь молодым человеком из приличной и, разумеется, состоятельной семьи, может быть, даже и аристократом. Солнышко была мила, но не считалась красавицей, однако природная доброта, мягкость, безупречные манеры и уровень ее интеллекта высоко ценили в кругах, где вращались ее родители. Потому они за нее не беспокоились. Слава Богу, говорили они, что нынче молодые люди из семей их уровня взяли за правило обращать внимание не только на внешность, но и на содержимое невест. Солнышко и не думала возражать против всех этих планов. Она наслаждалась путешествием и готовилась объявить родителям о выборе профессии и университета. Этот выбор они с подругами по колледжу сделали вместе, чтобы не расставаться.

Вечером того же дня, во время ужина, пассажиров как всегда развлекал оркестр, но на этот раз в программе ожидалось разнообразие – выступление танцевальной пары. Они присоединились к экипажу утром во время остановки и должны были покинуть лайнер на следующий день. Администрация знала их не первый год и с удовольствием приглашала на борт принять участие в вечернем шоу, если тем было по пути. Они были мужем и женой, высококлассными профессионалами, любимцами публики. Когда Солнышко увидела их, кружащих в тягучей румбе, она замерла, не донеся вилку до рта. Конечно же, ей прежде доводилось видеть исполнение бальных танцев, но никогда еще они не производили на нее столь сильного впечатления. Такими красивыми и страстными были эти двое, такими яркими, такими импульсивными! Их сильные загорелые тела двигались так естественно и непринужденно, будто танец был их единственной сущностью. Они не играли, они жили. В свете прожекторов блестели их волосы, сияли белоснежные улыбки. Солнышко пропиталась ощущением их счастья. Она была уверена, что эти двое – одно целое, что они любят друг друга и никогда не размыкают объятий. Вот она – жизнь, подумала Солнышко в тот момент, настоящая, насыщенная, прекрасная жизнь! Любить друг друга так сильно, что всем это сразу становиться понятно. Разъезжать по всему континенту, никогда не засиживаясь на месте. И танцевать! Наряжаться в мерцающие невесомые костюмы, слышать восторженные вздохи зрителей и их аплодисменты. И что уготовано ей, Солнышку? Университет, который она выбрала ради подруг? Брак по расчету? Будни светской дамы, полные ханжества и улыбок, положенных по этикету. Впервые она испытала чувство внутреннего протеста. Танцоры сменили румбу на ча-ча-ча. Она более не могла сосредоточиться на них, сбитая с ног своими же мыслями. Что ей теперь делать со всем этим? Рассказать родителям? Они и слушать не станут. Сбежать из дома? Неразумно, опасно. Быть может, ей удастся посещать школу танцев после занятий? Тогда, окончив университет, она сможет поступить так, как ей того захочется, и родители уже не сумеют противиться. Она будет взрослой, уверенной в себе. Одновременно с тем, как созрел этот план у нее в голове, танцоры откланялись и ушли отдохнуть и переодеться. Она сказала родителям, что выйдет ненадолго и выскользнула из зала вдогонку за артистами. Ей хотелось поговорить с ним! Выразить свое восхищение. Поделиться своими мыслями. Спросить совета.

Она видела, как они дошли до конца коридора и вошли в каюту, в которой была устроена гримерная. Она решила немного подождать снаружи, пока не пройдет достаточно времени для того, чтобы они смогли перевести дух. Она стояла, переминаясь с ноги на ногу, и с трудом сдерживала свое волнение. Ей казалось, что за этой дверью ее ждет чудесное спасение. Но ее ждало нечто иное. А именно, первый из уроков, которые она получила в тот вечер: вещи не всегда такие, какими кажутся.

До ее слуха донеслись голоса танцоров. Они… ссорились?

– О, конечно! – говорила женщина. – Тебе легко говорить. Не тебе же его вынашивать!

– Я в этом не виноват! – отвечал он резко.

– Ты виноват в том, что мы оказались в такой ситуации! Нам уже не по двадцать лет, чтобы дрыгать ногами перед всеми этими господами, которые даже от тарелки не оторвутся, чтобы взглянуть на нас. Нам уже давно пора было зацепиться за что-то, где-то осесть, а не кочевать, как цыганам!

– Слушай, я же не против всего этого! Нам просто нужно чуть больше времени, чуть больше денег. Танцевальная школа – это отличный план, но в него нужно вложиться, ты же знаешь!

– А у нас нет больше времени! – кричала она. – Нет его – этого времени! А скоро не будет и денег! Ты подумал о том, что уже через месяц я не смогу танцевать? Как ты будешь зарабатывать без партнерши? Ты уже пять лет кормишь меня сказками об этой твоей танцевальной школе! А что толку? Мы ни на шаг не продвинулись к твоим чертовым мечтам!

– Не будь такой!

– А какой мне быть? – плакала она. – Мне что радоваться? Хотя да, женщины радуются, когда узнают о том, что беременны, а я – плачу! Я не знаю, где я буду рожать его, на что растить, я даже не знаю, смогу ли я выносить его с такими нервами.

У Солнышка бешено колотилось сердце в груди. Она услышала в коридоре шаги и метнулась в сторону, как вспугнутая лань. Она рванула на себя ручку первой попавшейся двери – та оказалась незапертой – и скрылась за нею. Она оказалась в подсобном помещении. Отсюда было слышно, как постучался в гримерную человек, что шел по коридору, как он спросил у танцоров, готовы ли они идти к публике.

Солнышко думала, что они отменят выступление. Но они вышли из комнаты. Она выждала немного, а затем выскользнула из своего укрытия и поспешила им вслед. Музыка уже играла, когда она вбежала в зал. Она думала, что они станцуют плохо, и будут едва касаться друг друга. Но они исполнили такую зажигательную и жизнерадостную самбу, что их ссора пятиминутной давности казалась невозможным событием. Они улыбались и подмигивали друг другу. Глаза их горели. Это был второй урок, посланный Солнышку – иногда приходится утирать слезы и делать то, что должен, даже если не хочешь или не можешь. Оставь проблемы за кулисами. Публике нет дела до твоих бед. Она жаждет шоу, а не мученических гримас. Так пусть она поверит в то, что велит тебе изображать музыка – будь то любовь, ненависть, счастье или горе.

У Солнышка задрожали губы. Но ведь это обман! Как они могут так притворяться? Как могут быть такими куклами? И чем тогда эта жизнь отлична от той, которую приготовили для нее родители?

Танцоры выступали на бис. Не желая смотреть на это, она покинула зал. Она долго бродила по коридорам, как сомнамбула, не думая о времени и о том, что ее, должно быть, ищут. Чудесный мир, что она возвела из блеска мишуры и ритмов румбы и успела полюбить, рухнул, подняв стену пыли. И от этой пыли было трудно дышать. Она оседала у нее в легких и в желудке, вызывая приступы тошноты. Она вышла на палубу за глотком воздуха. В средиземноморской прохладе зимней ночи она увидела их. Они танцевали. Вне программы, ни по чьему-то заказу. Они танцевали для себя. Уставшие, взмокшие, заплаканные, они раскачивались из стороны в сторону, крепко обняв друг друга. Солнышко спряталась за спинками шезлонгов, продолжая наблюдать за ними. Они что-то шептали друг другу и кивали. Ей не было слышно ни слова, но она итак все понимала.

Солнышко подавила всхлип. Она сидела, обхватив руками колени, и улыбалась. Удивительный выдался у нее вечер. Она увидела, как сложна и неоднозначна может быть жизнь, какие испытания в ней встречаются, какие трудности и то, как настоящая любовь способна победить все беды. И это был самый важный из трех уроков, усвоенных ею в тот памятный день.

Она не станет танцовщицей – это желание было мимолетным. Она будет изучать историю искусств, забыв об уговоре с подругами. Она поселится в общежитии, найдет себе подработку и попросит родителей не помогать ей деньгами. Она никогда не выйдет замуж по расчету. Она встретит свою любовь. Жизнь ее будет похожей на румбу.