Текст книги "Корона двух королей"

Глава 10
Коридоры замка Туренсворд

В замке Туренсворд все коридоры вели к Хранителю ключей, так же, как все дороги в Паденброге вели к замку Туренсворд, из чего почти каждый житель города рано или поздно приходил к выводу, что все дороги ведут к Хранителю ключей. Придворные звали его по должности, слуги именовали его «сэр», единственный сын называл его отцом, но имя его было Корвен, и он служил королевским камергером, как все члены его династии. Был он немолод, но поджар и полон энергии. Возможно, когда-то в молодости, он был недурен собой, но возраст со временем взял своё. За его высоким лбом, казавшимся ещё выше из-за больших залысин, прятался редкий интеллект, которым его хозяин предпочитал не блистать в присутствии тех, кого раздражало, когда в одной комнате с ними находился кто-то умнее, и делал лишь редкие исключения. Худое лицо его всегда было спокойным и сосредоточенным, а глаза – внимательными и блестящими, как в молодости. Он гордо носил чёрный сюртук хранителя с белыми поперечными полосами на груди и никогда не позволял себе сутулиться – ни когда был молод и свеж, ни сейчас.

Корвен любил всё контролировать, и даже вошь не могла поселиться на дворцовых собаках без его на то согласия. Он знал всех придворных и слуг по именам и знал имена их родственников. Помнил, когда у каждого из них день рождения и что каждый ел на обед в прошлый вторник или в позапрошлую пятницу. Кто исповедует новую религию, кто изменяет жене, кто патологический врун и кто может щедро наградить за оказанную услугу. У него были ключи от всех замков в Туренсворде и замки ко всем дверям. Порой люди, окружающие его, сомневались в том, что он вообще человек, порой он их пугал, а порой восхищал своим умением оказываться в нужном месте в нужное время с решением их наболевших проблем. Корвен же относился к окружающим снисходительно и позволял им считать себя воплощением чего-то иррационального и недоступного.

Каждое утро он натирал до блеска тяжёлый ключ с бриллиантами и альмандинами, который достался ему от отца, и бережно вставлял в петлицу. Корвен бережно хранил эту реликвию. Была это занятная вещица, изготовленная из чистого золота королем Эссегридом Растратчиком в подарок его камергеру за долгую верную службу. Особенность этого ключа была в том, что он ничего не открывал, но символизировал ключ от самого Туренсворда. Это украшение приравнивалось к титулу, который заставлял придворных почтительно склонять головы перед человеком, его носящим.

Придворные любили Корвена за то, что он в любое время мог достать то, что было необходимо, и ненавидели за его излишнюю осведомлённость об их личных делах. Они уважали его за то, что он молчал о своём знании, и, хотя между собой обсуждали свои опасения на этот счёт, но через некоторое время снова обращались к нему с просьбами, часто фривольного содержания. По этой причине в Миртовом доме Верхнего города лицо Хранителя ключей стало весьма узнаваемым, но забывалось в ту же секунду, когда в красных руках сводника оказывался мешочек со звонкой монетой.

Но в обязанности камергера входила не только своевременная доставка девиц из публичного дома придворным господам, в первую очередь он заведовал всем хозяйством замка, а именно следил за приготовлением завтраков, обедов и ужинов, пиров и церемоний, будь то наречение именем, свадьбы, жертвоприношения или похороны. Следил он и за своевременной уборкой опочивален, чистотой в Ласской башне и порядком в королевских загонах и на плацу. Со всеми проблемами и конфликтами он всегда разбирался лично и распоряжался наказаниями, которые объявлял король. Он любил свою работу и не любил лентяев. Он считал Туренсворд своей вотчиной, и его вотчина никогда не спала. Слуги работали даже ночью, готовя замок к следующему дню: кто начищал каменные полы, кто оттирал копоть на свечных люстрах, кто не покладая рук трудился на кухне.

Сам Корвен просыпался ещё затемно и первым делом спускался на нижний ярус замка, где находилась кухня, чтобы посмотреть, как идёт работа. Когда-то в нём теплилась надежда, что его сын, Гарай, станет мужем какой-нибудь юной леди, это позволял ему титул отца. Но, вопреки ожиданиям и чаяниям, Гарай обручился с одной из служанок, простой, но милой девушкой, которая теперь была на сносях, а сам выучился на лекаря и служил в Туренсворде. Теперь, когда у Корвена больше не оставалось сыновей, кроме этого упрямца, он довольствовался своей властью над вверенными ему слугами. Ею он не злоупотреблял, но и не позволял садиться себе на шею. В последнее время его зоркий глаз был нацелен на конюшего – беспробудного пьяницу и отца конюха Инто. Лицо юноши всегда украшали синяки, оставленные отцовской рукой, что, само собой, не могло ускользнуть от внимания Хранителя ключей.

В это утро конюший уже сидел на кухне за столом, заставленным чанами с нарезанными овощами, и пил северное вино из припрятанной у стены фляжки. Пил и рассказывал кухарке сказки о своей молодости, когда он состоял солдатом при Озёрном замке, что было неправдой, потому как каждый раз замок, где он служил, он забывал и придумывал новый. Судя по его красноречивым рассказам, он успел послужить и в Столпах, и в Полулунной башне, видел, как разрушают Кровавый дом, нёс дозор на верхушке Вильхейма и даже в башне Лит, что притаилась в густом лесу Эя, и служил везде с тех пор, когда был ещё сопливым мальчишкой, и успел снискать уважение своих хозяев и личную благодарность за верную службу…

В этот раз конюх, распустив хвост, рассказывал, как однажды вместе с армией графа Корбела он отражал нападение на Грот. И это было вдвойне интересно, если учесть, что этот небольшой, выдолбленный внутри скалы, замок не имел никакого отношения к Приграничью, и о его местонахождении знали всего три человека, в число которых конюх, разумеется, не входил. И это ещё не считая того, что из-за своего тайного места расположения Грот никогда не подвергался нападению.

Камергер тихо зашёл в кухню и поздоровался со слугами. Кухарка, простая и доверчивая женщина с огромными пухлыми руками, и поварята слушали конюха с раскрытыми ртами, а увидев Хранителя ключей, спохватились и вернулись к работе.

– Вы, – обратился Корвен с нескрываемой брезгливостью к сидящему перед ним в небрежной позе мужчине в грязном поношенном вонючем сюртуке. Он был мерзок, как раздавленная улитка, и, судя по запаху пота, последний раз посещал ванную комнату не иначе, как прошлой зимой.

– Сэр? – откликнулся тот и, как ему казалось, незаметно затолкал фляжку за один из чанов.

– Вы рискуете, сидя рядом с печкой, – сказал камергер, морщась от жуткого запаха перегара и давно немытого тела, который источала каждая пора безобразного конюха. – Вылети из неё хотя бы одна искра в вашу сторону, Туренсворд взлетит на воздух.

– Что вы, сэр, я с прошлого понедельника капли в рот не брал. Честное слово. – По поводу выпивки конюх даже не старался врать хотя бы вполовину так же складно, как о своём удалом прошлом, полном подвигов, совершённых в честь короля.

– Почему вы не в конюшне?

– Так ведь рано ещё, – нашёл оправдание конюх, – принцессы ещё спят. Зачем им кони?

– А когда вернулась принцесса Вечера, полагаю, было уже слишком поздно, и кони были уже не нужны?

– Так она же ночью прибыла.

– И поэтому Велиборка до сих пор стоит вся в мыле?

– Так, а конюхи на что?

– И я задаюсь этим вопросом.

Корвен стоял перед ним осанистый, как граф, убрав руки в замок за спиной, презрительно глядя на грязного борова. Пожалуй, кроме него, в замке подобное раздражение в Хранителе ключей не вызывал больше никто.

– Думаю, вам всё же следует уделить немного времени своим прямым обязанностям, – посоветовал Корвен и быстро выхватил спрятанную флягу. – Что это?

Пьяница попытался предотвратить покушение на свою собственность и вскочил с места.

– Отдайте! – взревел он, как медведь. – Это моё!

– Не сомневаюсь.

Хранитель ключей, несмотря на возраст, был крепок. Он одной рукой удержал конюха за плечо, а другой откупорил затычку.

– О, северное вино. – Он почувствовал знакомый пряный аромат с ноткой гвоздики и мха. – Пять лет выдержки. Вы знаете толк в том, что воруете.

– Я его купил! – врал конюх, отчаянно воняя спиртным.

– Неужто? Жалование будет только завтра.

Он поднял флягу над головой, так, что руки потного мужика не могли до неё дотянуться.

– Или вы научились копить деньги?

– Научился.

– Кроме того, что вы вор, вы ещё и лжец. Интересно, что скажет король, когда узнает, что конюх ворует вино, оплаченное из его кошелька?

– Неужели вы скажете ему о какой-то кружке вина? У нас в подвале целые бочки стоят!

– Так, значит, вы всё же спускались в подвал?

– Так мне он принёс! – Он ткнул пальцем в сторону поварёнка.

– Что? – вспыхнул краской мальчишка. – Это неправда! Не давал я ему ничего. Сэр, он врёт!

– Спокойно, мальчик, – осадил его камергер.

– Да правду я говорю, – не унимался пьяница. – Он принёс! Он! Эти повара – воры! Они всегда тащат из подвалов всё, что не приколочено!

– С ними я разберусь позже. Сейчас я говорю с вами. Вы пьёте с утра до вечера. Полагали, я буду это терпеть? – Корвен силой усадил конюха на шаткий стул.

– Прогоните меня? Так у меня ж семья! Надо же их на что-то кормить? Ну хотите, я вам прямо сейчас отдам деньги за эту проклятую фляжку? – Его толстые руки с грязью под ногтями начали шарить по брюкам в поисках несуществующего кошелька.

– Десять ударов палкой за воровство будут куда ценнее грошей, которых уже давно нет.

– Не надо! – взмолился конюх с такой миной, что окружающим стало тошно. Однако Корвен даже голоса не повысил:

– Если не хотите, чтобы я выволок вас за шиворот к палачу, быстро в конюшню исполнять свои прямые обязанности. И чтобы, когда я приду через полчаса, все кони были чистыми, а их кормушки – полными сеном и водой. Вы меня поняли?

– Да, сэр, да! – начал кланяться конюх.

– Я сказал что-то непонятное? Быстро в конюшню!

Он схватил его за шиворот и погнал перед собой, как барана, пока не вытолкал из кухни.

Мальчишка-поварёнок всё ещё глядел на Хранителя ключей в ожидании приговора.

– Я не вор, – тихо заскулил он, покрывшись пятнами от стыда.

Корвен знал, что он врёт, но пропажа вина вряд ли была делом его рук – мальчишка чаще воровал финики да апельсины для младшей сестры, и было это так, по мелочи, корона вполне могла снести эти потери, как, впрочем, и потерю фляжки вина.

Преданный замку слуга поправил сбившийся воротник и подмигнул раскрасневшемуся поварёнку.

– Налей мне своей похлёбки, Герта – время завтрака, – сказал он.

Повариха достала глубокую пиалу и щедрой рукой наполнила её свежей похлёбкой.

Пока Корвен завтракал, она сидела рядом и чистила овощи.

– Почему вы не уволите этого пьяницу? – спросила она. – Он же пьёт и врёт как дышит.

– Я был бы рад это сделать, но, боюсь, в этом случае мы лишимся нашего шестипалого конюха.

– Инто? Но мы же говорим про его отца.

– Ты наивная женщина, Герта, – парировал Хранитель ключей. – Инто и его папаша – сообщающиеся сосуды. Ты разве не видела его синяки?

– Видела. Так это ж его быки бьют. Он сам говорил.

– И отцовские кулаки. Будь моя воля, я бы уже давно выгнал эту бестолочь, но сделай я это, он тут же сорвёт свою злобу на жене и сыне. Он и так отбирает у них всё жалование и тратит на выпивку. Не хватало ещё, чтобы он поубивал их обоих…

– Уж мы-то знаем о вашей любви к Инто.

Корвен согласно кивнул. Он никогда не скрывал своей симпатии к мальчишке.

– Я люблю тех, кто к чему-то стремится, а этот мальчик, если будет так же упорно трудиться, далеко пойдёт. Если бы у меня был ещё один сын, я бы хотел, чтобы он был таким, как он…

Корвен осёкся – дверь в кухню открылась, и на пороге появился Инто. Он не так давно начал активно расти, и потому вызывал у поварих непреодолимое желание его накормить.

– А чего папаша такой злой? – Он взял со стола очищенную сырую картофелину и надкусил её, как яблоко.

– Будто вашему отцу нужна причина, – ответил камергер.

– Так, а ну положи на место! – возмутилась Герта и, шлёпнув Инто тряпкой, выхватила у него изо рта картошку. – Я тебе сейчас дам нормальной похлёбки. Будет он мне сырое жевать! – Её всегда обижала его подростковая всеядность, но нравилась бездонность желудка. Она подошла к печи и положила ему порцию горячего. По скорости, с которой подросток уплетал её стряпню, можно было предположить, что его не кормили пару дней. Инто был совсем невысоким, ниже даже Хранителя казны, а ел, как эвдонский лесоруб, и его аппетит был величайшей похвалой кухарке.

– Ешь-ешь, – довольно приговаривала она и накладывала ему ещё.

– Ночью Соломка родила бычка, – гордо сообщил мальчишка с набитым ртом. – Я сам роды принимал. А Гнев опять выбил копытом двери в загоне. Хорошо, что я вчера сменил цепь на его ошейнике, иначе он бы вырвался на улицу. Мог бы кого-нибудь затоптать.

– Слышал, в этом году его снова впишут в список быков для тавромахии, – сказал Хранитель ключей.

– Да, – ответил Инто. – Хорошо, что король не избавился от него. Гнев – чистокровный бык. Таких, как он, мало. Почти все быки в замке полукровки, а такие, как он, редкость. Те спокойнее, что ли. А этот… будто отродья Чарны его вожжами под хвост лупят.

– Вы так говорите, юноша, будто восхищаетесь им.

– Может быть.

– Это животное убило наследника.

– Как и ещё двоих до него. Как и половина быков другой масти. Во время тавромахии гибнет не меньше десятка парней. Но Гнев – бык особый. Он создан для арены. Другие вялые рядом с ним, а этот – вихрь. Носится по песку то в одну сторону, то в другую, только и видишь, как мечется его туша. Красота, – подытожил он с блаженной улыбкой.

– Вы бы так не думали, молодой человек, окажись на арене рядом с ним.

– Окажусь.

– О! – Седая бровь Хранителя ключей озадаченно поднялась. – Инто задумал пройти обряд?

– Да, в этом году.

– Тебе нет шестнадцати, – нахмурился камергер и откинулся на спинку стула.

– Будет в этом году.

– Ещё четыре месяца.

– Всего четыре месяца, – исправил камергера Инто. – Какая разница? В этом году мне шестнадцать.

– Большая разница, сынок. Вальдарих не допустит тебя к участию.

– Допустит. Я с быками вожусь с самого детства. Они слушают меня. Даже местные говорят, что я заклинатель. Если кто вдруг взбесится в загоне, меня сразу туда посылают – знают, что я успокою животное. Сколько раз такое бывало, помните?

– Помню, но тавромахия совсем другое дело. К тому же Вальдарих скорее запрёт тебя в Ласской башне, чем нарушит правило шестнадцатилетнего воина. И будет прав.

– Я выберу Гнева, – гнул своё Инто. – Помните, что Геза сказала? Что я стану воином, приручившим дикого зверя. А кто у нас самый дикий из быков, а? Это не может быть совпадением. Это судьба! К тому же кто угодно допустит меня до участия, лишь бы посмотреть, как я его приручу.

– Слова подростка.

– Слова того, кому осточертело каждый день видеть пьяную рожу отца.

Над столом повисло молчание.

– Я хочу стать Королевским кирасиром, – буркнул Инто. – Не хочу больше ждать.

– Похвально, но рискованно.

– Так же рискованно будет и через полгода. Так какая разница?

– Не боишься, что бык тебе не покорится? С арены у тебя будет только два выхода.

– И в обоих случаях я буду победителем.

– А твоя мать? Если ты погибнешь, она останется с твоим отцом совсем одна.

– Если я погибну, ей выплатят компенсацию. С деньгами, которые ей заплатят, она сможет уйти от этого придурка и жить, ни в чём не нуждаясь.

Корвен увидел в карих глазах подростка решительность, свойственную редкому человеку, даже взрослому.

– Так дело в деньгах?

– Дело всегда в деньгах.

– Ну, мало ли какими путями можно их получить? Например, не вполне законными.

– Я не вор, – возразил мальчик, оскорблённый в своих лучших чувствах. – К тому же, если меня поймают, то отрубят руку. А как я стану воином без руки?

– Ох, если бы каждому, кого уличали в воровстве, рубили руку, нашему казначею пришлось бы носить за поясом топор вместо пергамента с отчётами, и половина придворных в один день бы стала однорукой.

Сидящие за столом прыснули смехом. Каждому из них была известна давняя борьба камергера и Хранителя казны с казнокрадами. Корвен хватал за руку воров в замке, младший Монтонари – вне его стен. Но если Корвен делал это из чувства долга перед королем, то Сальдо Монтонари двигал исключительно меркантильный интерес, которого он не скрывал и не стеснялся.

Он любил деньги и не любил, когда их брали без его разрешения или, что ещё хуже, брали больше, чем он давал. Он буквально следил за каждой монетой, что шла в оборот в пределах королевства, и с завидной регулярностью устраивал проверки в разных частях Ангенора на предмет уплаты графами и лордами областей различных налогов. Внезапные визиты дотошного брата зятя королевы всегда оборачивались для них головной болью и величайшей радостью, когда он, наконец, вдоволь напившись их крови, уезжал. Сальдо было дело буквально до всего – в конце концов, его единственной любовью были деньги, а заласканными детьми – книги бухучёта. Корвен только диву давался, как этот молодой мужчина добровольно иссушил своё сердце до состояния заполненного сводными таблицами пергамента и посвящал всё своё время расчётам и отслеживанию денежных средств. Даже во время еды он умудрялся вглядываться в какие-то цифры и пресекал любую попытку отобрать у него бумаги. Обычно он, даже не отвлекаясь от отчётов, вкрадчиво предупреждал: «Не стоит этого делать», – и у желающего ему помочь это желание сразу исчезало.

Однако и ему были не чужды минуты покоя. Таковыми Хранитель казны называл то время, когда они с Корвеном устраивали шахматные турниры в дальней части библиотеки. Они играли и вели отвлечённые беседы, и тогда становилось очевидно, что мир младшего Монтонари состоит не только из цифр. Камергер находил в нём интересного собеседника, способного поддержать разговор практически на любую тему, начиная от литературы и заканчивая политикой. Впрочем, он никогда не отвечал на вопросы о личном. Пожалуй, Сальдо был в замке единственным человеком, о котором Корвен почти ничего не знал, и это ему не нравилось.

Когда они закончили завтрак, в кухне появилась Данка. Она сказала, что принцесса Вечера уже проснулась и просит принести ей завтрак. Кухарка забегала по кухне – она ожидала, что после дороги принцесса проспит минимум до полудня, а не встанет ни свет ни заря. Через пару минут поднос для принцессы был уже готов. Корвен не пренебрёг своей обязанностью и дал ложку с приготовленной кашей кухонной кошке.

– Это не значит, что я не доверяю своим работникам, – пояснил он Данке, – но это моя обязанность.

– Неужели вам не жаль животное?

– Жаль. Но мы не можем давать пробовать блюда людям. Хотя ради некоторых конюхов я бы, пожалуй, сделал исключение.

Кошка слизала кашу со смородиной и начала умываться.

– Думаю, поднос можно уносить, – сказал камергер.

Около полудня Хранителя ключей вызвала королева.

– Чем могу служить? – спросил он, учтиво поклонившись.

Суаве в добровольном затворничестве своих покоев сидела за письменным столом и читала «Четырёхлистник». Платье простого кроя, но из дорогой ткани, подчёркивало белизну её кожи, а вдовий пояс без вышивки перетягивал талию. Единственный рубиновый браслет, подарок короля Эдгара, поблёскивал на тонком запястье, обручальный же был спрятан под рукавом, а на груди, кроме золотой четырёхконечной звезды (или четырёхлистного чистотела, как её ещё называли), не было никаких украшений. Светлые волосы королевы были аккуратно прибраны под сетку и перевязаны лентами. Утреннее солнце сквозь тучи отбрасывало на её лицо рассеянный тёплый свет и подсвечивало пушок длинных светлых ресниц.

– Полагаю, вы уже знаете, что скоро моя дочь выходит замуж? – спросила она тем нежным голосом, который ласкал ухо любого мужчины.

– Разумеется, моя королева, – ответил камергер.

– Я хочу, чтобы вы всё организовали.

– Я слышал, король не хочет устраивать пышное торжество и уже составил смету с Монтонари.

– Не хочет, но сделает, – возразила королева с улыбкой. – Мы всё обговорили сегодня утром. К тому же нужно ещё позаботиться о церемонии отказа от старой веры для Вечеры и Альвгреда.

Хранитель ключей помедлил с ответом.

– Прошу прощения?

– Я была бы рада сказать, что моя дочь и Альвгред переходят в новую веру по своему желанию, но это нужно для благосклонности самрата Касарии.

– Моя королева, прошу меня простить, но вы уверены, что принцесса поступает правильно? Я имею в виду, что смена веры – очень ответственный шаг. Вы искренни в своей вере, но принцесса…

– Это её выбор.

– Но идёт ли он от её сердца?

По лицу королевы было видно, что ответ отрицательный.

– К тому же, – продолжил Корвен, – согласен ли Альвгред сделать это добровольно?

– Он уже согласился, – ответила королева. – Мы с дочерью говорили с ним только что. Мальчик сказал, что ему трудно поддаться уговорам невесты, но вы же знаете, что моя дочь умеет убеждать. И она права. Тонгейр никогда не примет Альвгреда, если их будет разделять религия, как не пойдёт на уступки невестке по той же причине. Моя дочь понимает всю ответственность. Я знаю, что она едва ли изменит что-то в своей душе, но она сделает то, что решила. И Альвгред её поддержал.

Корвену ничего не оставалось, кроме как принять указание.

– Хорошо, моя королева, я всё сделаю. Вы хотите, чтобы всё прошло, как и на вашей свадьбе? Пышно, чтобы горожане рассказывали о пиршестве своим детям и внукам?

– Лучше, – ответила королева. – Мне нужно, чтобы имя моей дочери звучало на каждом углу: от замка – до Ворот Мира, от площади Агерат – до Кроличьего тупика. Чтобы гости разнесли вести о свадьбе в родные края. Но я не говорю о растрате казны – едва ли в нынешнее время это добавит королю уважения.

– Вы хотите организовать торжество, не тратя денег?

– Так хочет Вечера. Если я хорошо знаю свою дочь, то она уже придумала, как это сделать. От нас же будет зависеть только комфорт высоких гостей. И если вкусы и предпочтения графов Ангенора нам известны, то, что считает комфортом касарийский самрат, для нас настоящая загадка. Какие они, эти касарийцы, Корвен? Я слышала, те семеро, что служат нам в Столпах, не забыли свои нравы и обычаи?

– Никак нет, моя королева. Они всё так же грубы и предпочитают спать на полу с сеном вместо подстилки и камнем вместо подушки. И, как все касарийцы, проводят в молитвах одну пятую своего дня. Едят руками мясо с кровью и запивают только северным вином. Брань – их родное наречие, а пташки из Миртовых домов – любимая забава.

– Значит, корона должна поставить Тонгейру миртовых девок, если так пожелает великий самрат? – Королеве не нравилась эта идея.

– Тонгейр – единственный из самратов, который женился по любви, но, насколько мне известно, верность Меганире не является его сильной стороной. Если вы распорядитесь, я доставлю ему миртовых красавиц тем способом, который не бросит тень на альмандиновую корону.

– И распорядитесь выделить для самрата лучшие покои.

– Распоряжусь приготовить покои в западном крыле. Из окон восточного видна площадь, а окна западного выходят на часовню.

– Думаю, так будет лучше. Несмотря на нравы касарийцев и характер самрата, его жене едва ли придутся по душе полуденные жертвоприношения.

– Вы как никогда правы, моя королева. Кто будет ещё из гостей?

– Родители, граф Алого утёса, граф южных земель, графы Ревущего холма, Полулунной башни, Старого двора.

– Я распоряжусь, чтобы вашу сестру и графа Монтонари разместили ближе к вашим покоям. А графиня Шеноя и постул Эвдона? Они уже дали ответ на приглашение?

– К сожалению, да, – тяжело вздохнула королева. – Виттория-Лара и Пелегр отказали. Наш король первым делом отправил им приглашения, но они сослались на благовидные причины: здоровье, дела – и отказали. Они этого не написали, но они нас осуждают. Забавно, верно? Особенно осуждение эвдонцев. Касарийцы же молчат.

– Но… – замялся камергер, – вы только что сказали, что они будут.

– Возможно. Для этого и нужно приготовить покои для них и их приближённых.

– То есть они могут не прибыть ко двору?

– Молю Бога, чтобы этого не произошло. Брак дочери устраивается именно для них, и, если самрат проигнорирует приглашение, это будет значить, что король не получит от него даже возможности попросить о помощи на северных границах.

– Полагаю, это не сулит нам ничего хорошего.

– Это будет катастрофа.

– Неужели на границе всё так плохо?

Королева молча кивнула.

– Жена Гарая уже родила? – неожиданно спросила она.

– Пока нет, но сын говорит, что Аннит разродится со дня на день.

– Если Теабран осадит город, Осе прикажет брать в армию всех без разбора. Даже если у мужчины только что родился ребёнок. Я скажу, когда им следует покинуть город.

Эти слова Суаве морозом скользнули по затылку камергера.

– Гарай не согласится. Он будет защищать город, как и остальные. Это его долг.

– Он не воин, а лекарь. Скажи ему – это приказ королевы.

Страшная картина возможного будущего представилась взору мужчины, и он мотнул головой, отгоняя её, как злую осу.

– Неужели у Теабрана всё-таки есть возможность дойти до Паденброга?

– Никто не предъявит свои права на престол, не имея за плечами воинов, чтобы в случае отказа добиваться власти с помощью клинков и стрел. Ангенор ждут тяжёлые времена, мой друг.

– Моя королева, – с отеческой интонацией в голосе откликнулся Корвен, – я уверен, всё обойдётся. В стенах Паденброга содержится сила, которая способна противостоять самозванцу.

– С каждым годом Королевских кирасиров становится всё меньше, – холодно отрезала королева, – регулярной армии почти нет. Если Шеной решит отделиться от Кантамбрии окончательно, Чернильная Рука будет вынужден перекинуть свои войска туда. А ты же знаешь – он портит всё, к чему прикасается. А эвдонцы, – она усмехнулась, – они хорошие охотники, но не воины. С кантамбрийцами и кирасирами им не тягаться. Остаются только орудия. Я боюсь, что перед Теабраном все наши старания окажутся тщетными.

– Но наша армия сильна, моя королева, – возразил Хранитель ключей. – Покойный король Эдгар с армией в два раза меньшей отбивал легионы противника…

– И умер от крошечной раны.

Корвену стало неудобно за свой пример воинской доблести и отваги.

– Всего одна рана отравленной стрелой, и погибла целая эпоха, – вздохнула Суаве. – Кантамбрия разваливается, Мраморная долина ведёт себя всё более обособленно, Север полностью потерян, граф Озерного замка поддерживает Теабрана – королевство умирает в руках Осе.

– Значит, вы всё же считаете, что город падёт?

– Если нам не помогут касарийцы. Иначе зачем это всё? Король сколько угодно может тешить себя мыслью, что у нас есть кирасиры с их легендарной военной подготовкой и отряды с юга, люди Влахоса, но всего этого мало. Касарийцы – наше спасение. Я молю Бога, чтобы я ошибалась.

Данка пришла в покои Суаве сразу, как только Корвен сказал, что её зовёт королева.

– Вы меня звали? – спросила она, скромно встав у двери.

– Да, проходи, – сказала Суаве и жестом пригласила девушку внутрь. Та медлила. – Ну же, не стесняйся.

Данка сделала робкий шаг вперёд.

– Простите.

– Не стоит. Присаживайся.

Данка побаивалась, что она не имеет права сидеть в присутствии королевы Ангенора, но в глазах женщины напротив не было желания унизить, только грусть и доброта. Данка прошла к резному письменному столу и села на краешек стула.

– Хочешь вина? – спросила Суаве.

– Нет, спасибо, – скромно отказалась девушка, но Суаве мягко настояла:

– Будет тебе, Данка, отведай вместе со мной всего один бокал. Я не люблю пить одна. Пусть от южного вина сложно опьянеть, но я чувствую себя от этого неуютно.

– Спасибо, – больше из вежливости согласилась девушка и уже встала, чтобы разлить вино по бокалам, как королева жестом указала ей сесть на место.

Суаве поднялась, взяла с подоконника графин и наполнила два бокала.

– Зачем? – растерялась Данка. – Вы совсем не должны. Вы же королева…

– Я знаю, откуда ты, Данка, поэтому это меньшее, что я могу для тебя сделать. Это вино нам привезли вчера из Альгарды – гостинец от моей сестры. Отец её мужа, старший граф Монтонари, храни Господь его душу, разбил свои плантации у Аквамариновой бухты, и Четта часто присылает нам бочки с вином.

– Четта? – переспросила Данка. – Но принцесса Вечера называла свою тётю Юрире.

– Так и есть, – кивнула королева. – Это обычай Кантамбрии. Если кантамбриец женится на девушке-чужестранке, она принимает другое имя. Теперь мою сестру зовут Четта. Это имя созвучно словам «искры счастья» на кантамбрийском. Но, говорят, у неё есть и другое имя, которым её зовёт только муж.

– Какое?

– Я не знаю. Сестра не говорит. Оно предназначено только ей.

Суаве протянула Данке бокал.

– Южное вино совсем не такое, как северное. Попробуй.

– Я всего лишь служанка, моя королева.

– Ты гостья, – возразила королева и села на пуфик. – И не позволяй придворным дамам и моей Ясне об этом забывать. Ты знаешь, что твой друг, Альфред, теперь с отцом Ноэ? Он взял его к себе в послушники.

– Да, он мне говорил. Ему здесь нравится.

– А тебе? – Королева пригубила вина, и девушка последовала её примеру.

Вино обладало удивительным букетом и оставляло приятное цветочное послевкусие.

– Здесь хорошо, – ответила Данка. – Очень вкусное вино.

Суаве улыбнулась.

– Мы используем его для причастия.

– Я слышала, что вы тоже верите в нового Бога.

– Только он говорит, что у моего сына сейчас всё хорошо.

– Примите мои соболезнования.

Королева кивнула.

– Надеюсь, моя дочь не пугает тебя? – спросила она. – Прислуживать Вечере всегда было трудным делом. В позапрошлом году от неё сбежали три служанки.

– Нет, вовсе нет, – поспешила возразить Данка, хотя всё ещё не простила принцессе незаслуженные пощёчины.

– У моей дочери характер непростой. Будто сам Хакон в неё вселился, когда она покинула моё лоно. Она бывает груба и вспыльчива, но на самом деле она хорошая девушка. К ней нужен подход. Постарайся на неё не обижаться.

– Кто я такая, чтобы обижаться на будущую королеву?

– Послушай. – Суаве поставила бокал. – Я хотела бы обратиться к тебе с просьбой, но ты не обязана её выполнять.

– Я – служанка.

– Ты – гостья.

Данка внимательно посмотрела в бледное грустное лицо. Если бы не платье из самой дорогой ткани, которую Данка видела в своей жизни, и Туренсворд, Суаве бы не отличалась от простой женщины, лишённой лоска и присущего богатым людям высокомерия.

– Что-то случилось?

– Нет, – улыбнулась Суаве. – Ты была в городе?

– Да, утром мы с Альфредом принесли овощи с рынка.

– Рядом с мостом королевы Сегюр есть ювелирная лавка, в ней работает мой друг. Он занимается обработкой драгоценных камней. Я хочу, чтобы ты отнесла ему кое-что.