Текст книги "Корона двух королей"

– Так когда состоится церемония? – спросила она.

– В следующем месяце.

– Так скоро?

– Большого праздника не жди. Ваш брак с Альвгредом лишь формальность.

– Ты женишь не конюха и служанку. Он сын трона Касарии, а я буду кронпринцессой. Король должен соблюдать протокол, хочет он этого или нет.

– Церемония будет скромной. Вы просто подпишете необходимые бумаги и обменяетесь браслетами. Я так решил.

– И что на это сказала мама?

Осе медлил с ответом.

– Она не знает, – догадалась Вечера. – Ты ей не сказал.

– Сказал.

– И что она?

– Это тебя не касается!

– Ещё как касается! Это моя свадьба. Без соблюдения церемониала этот брак не признает ни один граф и не присягнёт наследнику. Кроме того, короля обвинят в фикции и неуважении к традициям, которые и без того трещат по швам стараниями последователей Святой благодати! Или тебе мало, что из-за новообращённых на тавромахию идёт всё меньше и меньше людей, а Королевские кирасиры вымирают день ото дня?

– Замолчи!

– И что это изменит?

– Прекрати сейчас же!

– Не прекращу! Как ты не понимаешь, что королевский брак не игрушка, а такая же политика, как и ведение войны!

– Поэтому я и выдаю тебя замуж за касарийского наследника.

– Раз так, то ты, наверное, принял во внимание тот факт, что касарийцы – приверженцы Святой благодати?

– Разумеется, принял.

– Тогда ты понимаешь, что Тонгейр не признает ни Альвгреда как сына трона, ни меня как его жену, пока мы оба поклоняемся пяти богам?

Осе уже хотел ответить ей чем-то таким же хлёстким, но осёкся.

– Что? – Брови короля сползли к переносице.

– Сидел бы ты лучше в башне Ардо со своим телескопом. О какой благосклонности самрата может идти речь, когда и я, и Альвгред не верим в Единого Бога, как северяне по ту сторону Частокола?

Осе был вынужден признаться, но только про себя, что он об этом не подумал.

– И что ты предлагаешь?

– Мы с Альвгредом примем новую веру и поженимся по новому обычаю.

– Что?! – возмутился король. – О чём ты говоришь? Никто из династии Роксбургов не поклонялся чужим богам! Даже твоя мать ещё не перешла в новую веру, но она хотя бы искренне верит в Единого Бога, а ты говоришь о религии, будто это товар.

– Для тех, кто носит корону, так оно и есть.

Король пребывал в растерянности.

– Подумать только! Ангенор поклоняется пяти богам. И всегда будет.

– И касарийцы веками резали за это ангенорцев, – заметила Вечера. – Тебе следует хотя бы иногда смотреть за пределы тронного зала, дядя. Тебя обвиняют в разжигании религиозной войны, а моя свадьба – идеальный повод показать всему королевству, что это игра, затеянная Теабраном, и ты к ней не причастен. Наши шансы получить расположение Тонгейра с помощью Альвгреда и новой веры будут куда выше, чем без неё.

– А ты узнала мнение самого Альвгреда на этот счёт? – негодовал король. – Или ты решила за него, менять ли ему веру?

– Он всё поймёт. К тому же он любит меня и послушает.

– И что ты предлагаешь сделать? Венчать вас в кирхе, как северян? В недостроенной кирхе?

– На площади, чтобы видели все.

– И верующие в пятерых богов?

– Тебе важна армия Тонгейра под нашими знамёнами? Ты прекрасно знаешь, половина Паденброга за мостом ходит в кирху, как касарийцы, и ты обязан с этим считаться. Пятеро богов – пережиток прошлого.

– Не смей так говорить!

– Можешь хоть кляпом мне рот заткнуть, но нас с Альвгредом обвенчает Ноэ. Хватит держать его в подвале замка – этот человек несколько дней назад перестал быть просто проповедником, который пришёл из Пустодола. Он духовник королевы Ангенора. Вот пусть люди и увидят, что эта религия тебе не чужда и ты её уважаешь.

– Но это потребует дополнительных затрат.

– Каких? – засмеялась Вечера. – Сам священник едва ли что-то возьмёт за церемонию, но ты будешь обязан дать ему деньги и еду, чтобы уже на следующий день он раздал их своим прихожанам. Свадьба должна быть такой, чтобы люди стали говорить о ней, а не о бойне в Негерде. Если ты покупаешь с моей помощью расположение Касарии, то постарайся хотя бы выслушать меня и не наделать ошибок, – закончила Вечера.

– Неужели ты думаешь, что рассказы о свадьбе перебьют сплетни о Негерде?

– Конечно, нет. Но мы пустим свой слух, который распространится по королевству так же быстро. Мы обязаны воспользоваться этим шансом, если не хотим дать Теабрану все карты в руки.

– Мы? Король Ангенора пока ещё я, – напомнил Осе снова. – И с помощью богов буду оставаться им ещё долго. Или ты думала, что я допущу тебя до престола?

Немой вопрос отразился на изумлённом лице Вечеры.

– Я загнан в угол, но я не кретин! – воскликнул Осе. – Корону ты не получишь, даже не мечтай. Ты от неё отречёшься в пользу сестры сразу после свадьбы. Тайно, но при свидетелях, и закрепишь отречение на бумаге. А когда моя Ясна выйдет замуж за наследника Алого утёса, я обнародую твоё отречение.

Замешательство, что он увидел на лице племянницы, ненадолго притупило его скорбь по сыну.

Вечера хватала ртом воздух, не способная пережить своё унижение.

Осе уставился себе под ноги, царапая ногтями подлокотник трона, и молчал. Будто железный ошейник стиснул ему шею, а виски, казалось, вот-вот закровоточат, так тёрли ему тонкую кожу острые края альмандиновой короны.

– А если я рожу? – упало из обескровленных уст Вечеры. – Брак должен быть консумирован. Что, если я понесу от Альвгреда ребёнка?

– На этот случай очень к месту, что Геза знает рецепты многих настоев. Уверен, в одной из её склянок есть особенное снадобье, которое лишит тебя плода, – сухо заявил король.

– А Альвгред знает, что ты намерен убивать его детей, лишь бы корона в конечном итоге досталась Ясне?

– Конечно же, нет. Это было бы нечестно по отношению к нему и его жертве.

– А по отношению ко мне это, стало быть, честно? Да, кто ты такой, чтобы решать, жить моим детям или умирать?

– Но ты же решила, жить или умереть моему сыну.

Осе замолчал, съёжившись на троне, как побитый, с выражением, полным желчи и горечи, а потом произнёс:

– К тому же для тебя будет честью, если он вообще прикоснётся к тебе дважды. Так и быть, я выполню твои требования по поводу свадьбы, в конце концов, ты не станешь королевой, поэтому можешь верить хоть в святые подсвечники. Через два года ты, как бездетная кронпринцесса, отречёшься от престола в пользу Ясны и вернёшься в Эквинский замок или уедешь в Альгарду к Монтонари, мне всё равно, и впредь твоя нога не ступит на землю Паденброга. Когда ты умрёшь, твой портрет вынесут из галереи, а имя заклеймят в летописи как убийцу кронпринца. Альвгред никогда не узнает о твоих возможных выкидышах. А если ты ему что-то скажешь, я скажу, что знал о твоём нежелании рожать ему детей, потому что ты его никогда не любила и тебя выдали за него замуж насильно. Скажу, что отговаривал тебя, но ты всегда каким-то чудом получала необходимый настой и избавлялась от плода. – Осе с трудом сдержался, чтобы не стукнуть кулаком о подлокотник. – По какому-то недоразумению этот мальчик полюбил тебя, но в моих силах это исправить. И если ты не оставишь мне выбора, я это сделаю.

В это время Данка стояла за дверью и старалась не слушать. За весь день она почти не присела, и теперь её глаза слипались от усталости. Её дом был уничтожен несколько дней назад, она помнила каждую минуту, что он горел, и это пламя ей даже снилось. Поэтому она хваталась за любую работу, лишь бы приходилось как можно меньше спать.

Хранитель ключей, следящий за хозяйством замка, сперва не хотел её брать, – что скажет король, когда узнает, что гостья замка моет посуду на королевской кухне? Но отец Ноэ, этот человек с добрыми глазами, попросил его найти девушке работу.

Покои принцессы Вечеры пустовали целый год, и потому работы там был непочатый край. Всё вымыть, вычистить – ковры, балдахины, подушки, покрывала – навести порядок в гардеробной комнате… Вещи принцессы собирали в спешке, и там повсюду царил настоящий хаос. Как только Хранитель ключей отворил перед ней запертые двери в покои новой хозяйки, Данка только и делала, что приводила в порядок всё, что было внутри, отмывая пыль и перекладывая вещи. И хотя сидеть сложа руки ей не приходилось, она не жаловалась на усталость.

До этого Данка успела потрудиться на кухне и в своей крошечной комнатёнке – одна придворная дама, не делающая различий между слугами и этой девушкой, попросила перешить платье ей и двум её дочерям, что заняло у неё всю прошлую ночь, но Данка была счастлива – лишь бы приходилось меньше спать. Но теперь усталость брала своё – девушка устало облокотилась о стену и тихонько дремала.

– Данка? – Чьи-то пальцы нежно скользнули по белокурым волосам и заправили за ухо выбившуюся прядку.

Девушка распахнула глаза.

– Капитан. – Она улыбнулась своему спасителю. – То есть лорд, сэр… то есть…

– Можешь звать меня Влахос, – сказал предводитель Ловчих. В это время суток он обычно обходил замок. – Что ты здесь делаешь? – Он убрал руку от её лица. – Насколько мне известно, ты не входишь в число ночных слуг.

– Я жду принцессу.

– Непростой разговор с королём? Когда-то он должен был состояться. – Он пожал плечами. – Но пока я не слышу криков и того, чтобы кто-то молил о пощаде, значит, всё будет хорошо.

– Почему принцесса должна молить о пощаде?

– Не уверен, что молила бы она.

Данка устыдилась своего смеха. Влахос же был собой доволен и не сводил глаз с её простенького лица.

– Почему король не любит принцессу? – спросила Данка.

– Ты не знаешь? – удивился глава Ловчих. – Думал, слуги тебе уже всё рассказали во всех подробностях.

– Нет. Да я и не спрашивала.

– Он винит её в смерти своего сына, Кирана Роксбурга.

– Неужели?

– Она вызвала брата на дуэль на боевых мечах всего за неделю до тавромахии. – Бродяга ухмыльнулся. – Пока Ясна изучала премудрости вышивания золотыми нитями, пела, танцевала и играла на арфе, Вечера практиковала бой на мечах, можешь себе представить? Они с принцем Кираном постоянно соревновались друг с другом.

– Что же случилось?

– Ты вообще знаешь, что такое тавромахия?

– Я слышала о ней. Это обряд.

– О, это больше, чем обряд, Данка. Это душа Ангенора. Все молодые люди, желающие вступить в отряд Королевских кирасиров, должны пройти сложнейшее испытание – приручение ангенорского быка. Это древнейшая из традиций, и даже король не имеет права её упразднить. В ней сама суть государства: быть сильным и выстоять перед лицом неминуемой гибели. Да, обряд никогда не был обязательным, но каждый год со всех краёв королевства в Паденброг съезжаются десятки достигших шестнадцатилетнего возраста юношей, готовых показать всем свою силу, смелость и бесстрашие, ну и получить кирасирское клеймо на затылке, которое стирает классовые различия между всеми сословиями и делает самым главным только качества настоящего мужчины. Кто-то из юношей обязательно погибает – иногда это единицы, иногда десятки, – но все понимают и принимают этот риск. Дав согласие, участники обряда сжигают за собой все мосты, оставляя для себя только два пути с арены: или верхом на быке, или в чёрном саване. Того, кто, проиграв, останется жив, ждёт вечный позор, потому что в Ангеноре с молоком матерей все до единого юноши впитывают одну простую истину – лучше умереть как мужчина, чем проявить малодушие и спастись.

– А как же Киран?

– Добровольным участие в тавромахии было даже для королевских сыновей, – улыбнулся Влахос, – хотя за всю историю существования династии Роксбургов ни один наследник трона не отказался от риска. Но их тавромахия имеет несколько иное значение. Альмандиновая корона – корона военного государства, и носить её сможет только тот, кто сумеет побороть свой страх. По мнению Осе, сыну не терпелось доказать, что он достоин её носить.

– А это было не так?

– Киран был славным, но, как наследник престола, он всегда стремился быть примером для окружающих. Я слышал, к шестнадцати годам он уже знал несколько языков, а таким навыком мог похвастаться только покойный король Эдгар, умел красиво говорить, великолепно сидел в седле и управлялся с любым холодным оружием. Как и его старшая сестра. Придворные сплетничали: если бы не её внезапно проснувшийся интерес к холодной стали, ничего бы не произошло. Где в тот день была охрана и няньки, не знал даже я. Вечера и Киран наперебой объясняли, что они просто отрабатывали удары и не собирались друг друга убивать. Принц настаивал, что виноват именно он, потому что сделал переход, который ни разу не отрабатывал, и толкнул Вечеру, поэтому она неправильно повернула руку и полоснула его лезвием по ноге.

Данка испуганно закусила губу.

– Осе разразился невероятным для него гневом, когда ему сообщили, что его сын ранен, и едва не ударил Суаве, которая бросилась защищать свою дочь. Он не мог понять, как вообще в руки детей попало настоящее оружие. Из-за этого едва не был казнён королевский камергер, который хранил ключи от всех дверей в замке, в том числе и от арсенала. Короля чудом убедили в том, что принц и принцесса, известные при дворе своими проказами, выкрали оружие из кузницы и обманом избавились от охранников, чтобы начать бой. Король, да и все остальные знали давнюю тягу Кирана поскорее попробовать себя в настоящем бою, но он отказывался верить, что это была инициатива его здравомыслящего сына. Но Киран был всего лишь мальчишкой, и ему хотелось быть похожим на короля Эдгара, который в этом возрасте уже, между прочим, разгромил армию баладжеров в Диких горах, тогда как сам Киран всё ещё учился драться на деревянных палках.

Рана оказалась глубокой, и Киран стонал от боли на кровати, пока местная ведьма Геза обрабатывала его рану мазями из подорожных трав и волчьих бутонов. Мои люди Вечеру к брату не пускали. Так приказал король, но на второй день Суаве всё же удалось убедить его открыть для неё двери. Слуги говорили, что Вечера до ночи просидела у кровати брата и читала ему книги. Они говорили, что принцесса выглядела подавленной, но король не мог думать ни о чём другом, кроме того, что теперь только чудо поможет его сыну уйти с арены победителем. На следующий день он принёс в жертву Хакону пятьдесят коней. Надеяться на высшие силы – это было единственное, что он мог сделать.

Благодаря травам рана на ноге Кирана затягивалась, но недостаточно быстро, чтобы он был полностью готов к тавромахии. Думаю, в голову Осе уже тогда начали закрадываться мысли об отмене участия его сына в этом кошмаре, но в борьбе с предрассудками он проиграл. Когда настал день обряда, принц был удручён и бледен, но божился перед лекарем и отцом, что его нога уже не болит и он сможет выстоять перед быком, ведь он сильный, смелый, бесстрашный, что он будущий король. Все знали, что это бравада, но гордость и страх Осе перед традициями не дали ему сделать шаг назад. Служанки говорили, что за час до битвы к Кирану в шатёр пришла Вечера, и они долго стояли, обнявшись, в дальнем углу.

К тому моменту, когда принц вышел на арену, весь Паденброг уже знал, что случилось, и знал, что у него не будет шанса уйти с арены победителем. Когда на арену, выломав открывающиеся ворота, выбежал чёрный бык, принц и сам понял исход этой битвы. Гнев – бешеная чистокровка с тремя парами рогов. Он бросился на жертву, едва та попала в поле его зрения. Это самый дурной из всех быков, когда-либо рождённых в королевстве. Его даже не кормили перцем перед обрядом, чтобы расшевелить. Чтобы разозлить Гнева, нужно было просто появиться на его территории, а таковой он считал всё, что он топтал своими копытами.

Киран не хотел выбирать этого быка, но в том году все остальные быки были слишком спокойными и вялыми для королевского отпрыска, и не было в королевстве человека, который не ожидал бы от принца, что он выберет именно эту красноглазую тварь.

Бой длился чуть больше трёх минут. Осе сидел в королевской ложе ни живой ни мёртвый и наблюдал за происходящим. Знаешь, Киран доблестно вёл бой, но по большей части защищался. Верёвка, которую выдавали каждому турдебальду, оказалась бесполезна, потому что Гнев и не думал подпускать его к себе. Он иногда лишь отходил к барьеру, капая слюной на песок. Только один раз Киран почувствовал преимущество, когда ему удалось забросить верёвку на бычьи рога, но в этом и была его ошибка. Наверное, он решил, что с перекошенной шеей животное ему покорится, но это лишь привело зверя в ярость. Гнев дёрнул за верёвку, принц споткнулся, и тут дала о себе знать его рана. Киран упал прямо под копыта животного. Быку не понадобилось много времени, чтобы ударить принца и сломать ему рёбра – я до сих пор помню этот вой. Люди ахнули и вскочили со своих мест. Я видел, как белая, как полотно, Вечера вжалась в своё кресло, королева схватилась за голову и закричала. Осе молча наблюдал за тем, как бык втаптывает в песок его единственного сына. Подоспели погонщики. Втроём они силой оттащили от тела обезумевшее животное, а толпа всё гудела, пока быка не увели за изгородь. Но наследник трона был уже мёртв.

– Это ужасно!

– Да, в тот день тьма опустилась на Паденброг саваном скорби. Всем было нелегко в это время. Осе приказал привести Вечеру и затем, выкрутив ей руки, заставил смотреть на то, что осталось от её брата. Тело принца, укрытое чёрным бархатным саваном, лежало в его опочивальне и представляло собой страшное зрелище. Вечера кричала от боли, но Осе это не остановило. Он долго давал ей пощёчины, а она и слезинки не проронила. Я даже испугался, что король схватит медный подсвечник или меч и убьёт племянницу. Я бросился за королевой. Когда мы с Суаве оказались на пороге, Вечера сидела, забившись в угол, закрывая голову руками, а Осе всё бушевал. Он угрожал, что казнит её за измену, за убийство, и Суаве бросилась дочери на помощь. В конце концов Осе выбился из сил. Уставший и заплаканный, он оставил нас в комнате наедине с телом и ушёл. Говорят, они проговорили с Суаве всю ночь. Королева с трудом уговорила Осе успокоиться. Я даже не представляю, чего ей это стоило. Вечера всё это время провела в своей спальне в ожидании приговора. Она не сомневалась, что теперь из замка у неё была только одна дорога – на плаху. Но утром король объявил, что отправляет её в Эквинский замок к родителям королевы. Единственное, о чём Суаве просила дочь, было просто ждать.

– Так вот почему королева начала читать «Четырёхлистник», – догадалась Данка. – Она хочет верить, что её сын стал мучеником.

– Да, но у Осе такой роскоши нет. Ему, как и всем его предкам, претит мысль о том, что его сын когда-нибудь вернётся. А потому его Киран умер и исчез в каменной могиле в Долине королей, окружённый лишь тьмой, где, как и все его предки, он спит среди вечной тишины, и лишь одинокий огонёк его души отныне и на веки веков бродит в каменных лабиринтах в вечных поисках города богов.

Личико Данки стало бледным, как у призрака.

– Какая грустная история. Теперь я понимаю, почему они все так выглядят. Это скорбь. Она исказила их лица. Их души всё ещё плачут.

– Но я не должен был тебе этого рассказывать.

– Я никому не скажу, что узнала от тебя.

– И ни о чём не спрашивай принцессу. Она немного…

– Какая?

Влахос задумался.

– Думаю, она единственный человек в Ангеноре, кто смог бы завязать рога Гнева узлом.

Данка снова засмеялась и прикрыла рот ладошкой.

– Тогда ей придётся сперва посоперничать с Инто, он всем говорит, что выступит в этом году на тавромахии и выберет Гнева, – ответила она.

Повисло молчание. За тяжёлыми дверями в тронный зал не слышалось ни звука.

– Мне она нравится, – сказала Данка, легонько кивнув в сторону тронного зала.

– Правда? Почему?

– Она показала мне портрет своего отца в Красной галерее. Она по нему скучает. Я не думаю, что то, что о ней говорят, – правда.

– Думаешь?

– Люди смотрят на других, но всегда видят только себя.

– Кто тебе это сказал?

– Я читала в книге.

– Ты умеешь читать?

– Я не всегда жила в Негерде.

– Ты не выглядишь девушкой из глуши, – высказал Влахос своё мнение, к которому пришёл почти сразу, как только увидел Данку. – Расскажи о себе.

– Почему ты хочешь обо мне знать? – Данка, наконец, заметила, что молодой предводитель Ловчих стоял ближе к ней, чем позволяли правила приличия, и, если бы на его месте оказался кто-то другой, она тотчас бы отстранилась, но от Влахоса не исходило никакой угрозы. Он ей улыбнулся, что, как ей уже успели рассказать, было редкостью.

Глаза Данки слезились от усталости.

– Ты выглядишь уставшей, – подметил Влахос.

– Весь день готовила покои принцессы к её возвращению и…

– Я знаю, что ты сегодня делала, и вчера, и позавчера. Твою работу выполняют трое, а ты вообще не обязана работать.

– Не хочу отвлекаться на сон, – призналась Данка. – Глаза закрываю и вижу огонь. – Её личико серой тенью накрыла глубокая грусть.

– Но рано или поздно тебе придётся поспать.

– Вчера я помогала на кухне, и кто-то поставил на огонь кастрюлю с луком, а я чистила морковь рядом. Мне так хотелось спать, что я не выдержала и уснула. Сквозь сон мне в нос ударил запах гари. Я в испуге проснулась и перевернула на пол все почищенные овощи. Не хочу больше спать. – Девушка нахмурилась.

– Мне тоже иногда снится Ровенна, – признался Влахос. – Иногда снится, что на неё ещё не напали, и мне это кажется чем-то нереальным, как давно забытая детская фантазия. Поэтому чаще всего я вижу её уже объятую пламенем. Не знаю, что видеть больнее.

– Тебе страшно видеть свой дом таким?

– Раньше было страшно. Теперь всё в прошлом. Мой дом – Туренсворд, моя семья – король и королева, и я буду охранять их, чего бы мне это ни стоило. И я буду охранять и тебя.

Он легонько приподнял лицо Данки за подбородок.

– Ты красивая.

– Говорят, я похожа на принцессу Ясну.

– Они ей льстят.

– Почему ты так говоришь?

– У тебя лицо добрее. Хочу, чтобы ты знала – без моего ведома в замок мышь не проскочит, – сказал он. – Тебя здесь тоже никто не обидит.

Ответом ему стала искренняя девичья улыбка, полная доверия.

– Мне нужно продолжить обход, – сказал он. – А тебе нужно поспать. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, Влахос, – ответила Данка, хотя ей очень не хотелось, чтобы он уходил.

Спустя всего минуту двери тронного зала открылись, и на пороге появилась Вечера.

Позади неё, устало прикрыв лицо ладонью, сидел на троне король. Вечера же, однако, не выглядела победительницей. В её глазах стояли слёзы.

– Вы плачете? – поспешила к ней Данка, но Вечера молча прошла мимо и завернула за угол. Она молчала до самых покоев.

– Что-то случилось? – нерешительно спросила служанка, когда двери в спальню закрылись, и в комнате остались только они. Вечера села у туалетного столика и нервными движениями начала снимать непокорную серьгу.

Горькие слёзы обиды и гнева катились по её щекам, но она их быстро вытирала. Что-то подсказывало Данке, что она единственный человек в замке, кто видел принцессу в слезах.

– Разрешите, я вам помогу, – стремилась проявить участие Данка. Она протянула руку к рубиновой серьге.

– Он тебе рассказал? – спросила Вечера.

– Кто?

– Бродяга. Он всегда в это время ходит по замку.

– Влахос? Да, мы встретились, когда вы были с королём.

– Так он тебе сказал?

– О вашем брате? – Данка запнулась и положила на стол снятую серёжку. – Нет.

Тяжёлое молчание принцессы возымело своё действие, и девушка призналась:

– Да, рассказал. Но немного, вы не подумайте…

Едва её руки коснулись второй серьги, как Вечера дёрнулась в сторону, и застёжка оцарапала шею принцессы. Данка от неожиданности вскрикнула, глядя на окровавленную серьгу, оставшуюся у неё в руке. Но Вечера будто не заметила раны.

– Вы поранились!

– Царапина. – Принцесса вытерла каплю крови рукой. Она подошла к окну и сильным движением открыла передние ставни. В комнату ворвался порыв ночного ветра.

– Моя принцесса?..

– И что ты думаешь о моём брате? – не унималась Вечера.

– Это неважно, – испугалась служанка, не сводя глаз с глубокой царапины на её шее.

– А ты ответь, – упрямилась принцесса, глядя в ночную даль, где кое-где в окнах ещё горел свет.

– Моя принцесса, у вас кровь, – умоляла служанка. – Рану нужно обработать.

– Отвечай!

– Я считаю, это не ваша вина, – призналась Данка.

– С чего ты решила? Ты там была?! Видела сама?!

– Нет.

– Тогда почему?

– Я не знаю.

– А если ты не права? Если я сделала это нарочно? Ранила его, чтобы Киран не смог справиться с быком!

– А вы это сделали специально?

Слёзы Вечеры высохли на ветру.

– Не смей задавать мне этот вопрос.

– Но вы спрашиваете меня? К чему вам мнение какой-то служанки? Неужели просто ради интереса? Или вы хотите убедиться, что все в этом замке считают, будто вы настолько жестоки?

Данке от волнения стало трудно дышать.

– А по-твоему, я не способна?

– Я видела людей, способных причинить боль, – вы не такая.

– Не такая? – Вечера обернулась в сторону Данки, и та отступила на шаг. – Не такая? – И на служанку посыпались пощёчины. – Глупая ты девка! – кричала Вечера, нанося несчастной всё новые и новые оплеухи. – Глупая! Глупая!

Данка в отчаянии закрыла лицо руками, стараясь увернуться от очередного удара. Её кожа горела от оплеух, и девушка закричала, моля о пощаде. Вечера остановилась и отошла, Данка не сразу решилась убрать руки. Она испуганно смотрела на принцессу сквозь щель между пальцами и тихо всхлипывала, забившись в угол.

– Убирайся, – тихо приказала Вечера. – Чтобы я тебя не видела.

Данка вытерла слёзы и положила злосчастную серёжку на стол. Когда она уже собиралась прошмыгнуть к двери, принцесса остановила её.

– Услышу в замке хотя бы шёпот об этом разговоре или о том, что ты могла слышать в тронном зале…

– Я не…

– Хотя бы шёпот…

И Данка убежала.

Вечера осталась одна, наедине с собой и своими демонами. Она зажгла все свечи, что смогла найти в сундуке, и расставила у кровати – она никогда не спала в темноте.

Вечера сама расплела волосы, переоделась и легла. Она лежала и спокойно смотрела в потолок балдахина, расшитый золотыми нитями. Огненный опал, её «Валамар», с которым Вечера не расставалась даже ночью, сегодня давил ей на грудь, как гранитная плита, которую хотелось швырнуть в голову Осе. Настойчивый свет свечей резал глаза и напоминал о свечах в тронном зале. Вечера сначала не решалась задуть даже одну из них, но спустя полчаса задула две, потом ещё одну, однако оставила пару самых высоких, что могли гореть до первых солнечных лучей.

Сон её был зыбок, как болото, и переливался сотней неясных образов, среди которых угадывалось лицо Осе, перетекающее в лицо Кирана. На смену ему приходили погонщики быков, и Согейр, и Марций, и тучи, тучи. Беспокойство давило голову, как если бы на неё надели альмандиновую корону, и снилась сама корона, ярко-алая, как бычья кровь, сияющая в лучах тысячи свечей, слепящая глаза. И вдруг наступил мрак, ледяной и глубокий, тянущий на самое дно. Вечеру прошиб липкий пот, и её будто выкинуло из сна. Ветер из приоткрытого окна задул обе свечки. Кромешная тьма и холод окутали покои. Вечера натянула одеяло под самый подбородок. Единственным, чего она боялась в своей жизни, была темнота.

Когда-то в детстве, когда Кирану было девять, Вечере десять, а Ясне восемь, они играли неподалёку от города у тракта, ведущего к Редколесью. С ними было несколько кирасиров во главе с Согейром, которым поручили следить за королевскими детьми. Но в тот день им удалось уговорить своих охранников пройти чуть вглубь Редколесья, чтобы пробраться туда, куда мать строго-настрого запрещала им даже приближаться.

В народе это место называли Змеиной ямой. Она притаилась в северной части Редколесья, отгороженная от всего белого света густой стеной из сосен и дубов, что цеплялись за её края узловатыми корнями, и зияла чернотой, отпугивая любого тихим, едва различимым от шелеста листвы шипением, доносящимся из глубины, как если бы там, внизу, шевелились тысячи связанных в узел змей.

Это была огромная дыра шириной в несколько метров. Такая глубокая, что даже солнечные лучи не могли достать до её дна. Никто не рисковал спуститься вниз, наоборот, это место обходили стороной. Но чем больше яма обрастала запретами, тем больше Вечере хотелось увидеть её. Пока кирасиры устраивали привал неподалёку, они с братом начали кидать вниз камни и прислушиваться, какой из них ударится о дно, но не слышали ничего, кроме шипения. Тогда Вечера решила взять камень покрупнее, но не рассчитала силы. Земля просела под её ногой, и принцесса упала в яму.

Она пролетела вниз несколько метров, прежде чем её рука вцепилась в крошечный корешок, торчащий из землистой стены. Она схватилась за него со всей силой, что была в её детских пальцах, не привыкших держать ничего тяжелее подола шёлкового платья, и закричала. Тьма Змеиной ямы казалась осязаемой и лизала холодом кожу. Сверху, где рваный круг дыры казался крошечной точкой, где-то там, далеко, кричала испуганная Ясна, Киран звал сестру, а потом они оба исчезли, и Вечера осталась одна в пронизывающем холоде и мраке, с тысячью змей, уже разинувших пасти у неё под ногами, чтобы вцепиться в её плоть, когда руки её ослабеют и она упадёт. И руки неумолимо слабели, корень царапал нежную кожу, врезаясь волокнами до самого мяса. Но Вечера не сдавалась. Она плакала, но держалась.

Её вытащил Согейр. В ход пошло всё, что нашлось под рукой: плащи, уздечки, стремена. Кирасиры связали всё, что было, в подобие верёвки, обвязали руку легата и спустили его вниз у того места, где упала Вечера. Он вытащил её всю грязную, с расцарапанным лицом и руками, а она всю дорогу до Туренсворда не разжимала рук, сомкнутых вокруг его шеи.

С тех пор страх перед тьмой преследовал её, возвращаясь каждую ночь. Но самое ужасное было даже не то, что Вечера боялась быть поглощённой этой тьмой, а то, что она знала – в этой тьме ей было самое место.

В темноте морозной свежей ночи ей всё так же мерещился окровавленный лик Кирана, озарённый молочным лунным светом. Этот призрак преследовал её уже год и исчезал лишь с приходом рассвета. Вечера закрыла глаза, повернулась на бок и трижды повторила про себя придуманную ей же год назад молитву, которую она повторяла всегда, когда ей становилось страшно, потому что в ней одной видела защиту и оправдание: «Я наследница Паденброга и всего Ангенора от Касарии до Кантамбрии, от Диких гор до Пустодола, во мне течёт кровь королей. Силой Хакона, магией Чарны, я получу корону любой ценой».