Текст книги "Корона двух королей"

Глава 23
Чистое сердце, холодное сердце

В следующую пятницу после казни казначея Жемчужного банка в праздник Донэтан-Норинат король, как и предсказывал Сальдо Монтонари, объявил о помолвке своей дочери и наследника Кантамбрии.

Ясна восприняла эту новость почти равнодушно – Влахос теперь не скрывал своих отношений со служанкой, и у неё уже не было сил ни плакать, ни радоваться. «Ладно, пусть будет Лаэтан, – без какого-либо волнения подумала она. – Он благороден, неглуп и воспитан и никогда не поднимет на женщину руку».

По случаю помолвки и праздника Рождения мира была устроена пышная ярмарка. Было шумно и весело, всюду гремели радостные хлопушки, а в небо взмывали разноцветные ленты. Праздные горожане приветствовали друг друга словами «Доно-Норен», что значило «Разверзлась скала», и получали ответ «Интто Ревен» – «Жизнь дала». Это была отсылка к одной из песен «Новагерета», первой части книги «Вилевдатт», где говорилось о создании мира. Песнь повествовала о том, как существующий мир был сотворён из висящей в сумерках скалы Норинат, в которую однажды ударила молния.

– Скала раскололась на две половины, – рассказывала Ясна, подглядывая в книгу, когда они с юным женихом после прогулки по праздничному городу отдыхали в саду в тени раскидистого рыжего альмиона, – и из её крошечных песчинок появились духи, нуэны, которых позже люди назовут богами: Хакон, Беркана, Эгиль и Веньё. Из горячей пыли Норинат и глины Эгиль смастерил себе инструменты и вытесал из половины разверзнутой скалы всю землю, а из пара, исходящего от раскалённой крови Норинат, он сделал небо, и было оно столь прекрасно и безгранично, что уста Берканы тронула улыбка, и из улыбки той родились семена, что упали на землю и проросли травами, деревьями и цветами дивной красоты. Слёзы счастья наполнили ясные глаза Берканы и скатились на ожившую землю, наполняя собою реки и озёра, моря и океаны. Но то была солёная вода, и цветы на земле стали быстро вянуть. Не пришлось это по сердцу Веньё. Он спустился в реку, и стала она чернеть. Когда вся вода на земле стала чернее самой черной ночи, Веньё зачерпнул эту воду и испил её, и вода стала такой чистой и прозрачной, что были видны даже камешки на дне озёр, и всё вокруг начало оживать. Из второй половины нуэны решили сделать людей, что заселят всю землю. Эгиль взял свой молот Беттек и ударил по камню, и рассыпался он на миллионы мельчайших камней, из которых вышли первые люди, в которых Беркана вдыхала жизнь. Хакон давал им силу и отвагу, а Веньё одаривал знаниями, чтобы они могли выжить в новом мире…

– А откуда появились горы? – Лаэтан прервал невесту на середине рассказа.

– Эгиль ударил ладонью о земную твердь, – ответила принцесса, – и там, где ударила его рука, появились хребты.

– А звери и птицы?

– Звери появились из цветов, сорванных Берканой, а там, где она смеялась, начинали петь птицы.

– И ангенорских быков тоже создали боги?

– Конечно. – Ясна вдруг усомнилась в уме своего жениха. – Ты что же, не читал «Вилевдатт»?

– Читал. – Лаэтан сунул в рот травинку. – Тебя проверяю. Мне нравится, как ты рассказываешь, не подглядывая.

Ясне напустила на себя важный вид и захлопнула книгу.

– Ангенорские быки появились на свадьбе Берканы и Хакона. Эгиль подарил им две статуэтки из чёрного мрамора в виде шестирогих быков, и Беркана вдохнула в них жизнь. А когда они спокойно паслись на лугу, Хакон ради шутки влил им в рот раскалённую лаву, которая наполнила их сердце и жилы, и из обычных быков они превратились в тех, перед которыми теперь трясутся коленки у любого врага.

– Но, если Эгиль смастерил две фигуры быков, откуда же остальным было взяться? Они же оба были быками.

– Ты совсем глупый?

– У двух быков не может появиться потомства, – подмигнул Лаэтан, и его глаза озорно заулыбались. – Они же быки.

– Потому что они начали плодиться, когда на лугу у Многоликой горы им встретилась первая корова. Эгиль высек её из алмаза, а Беркана оживила. Разве непонятно? – оскорбленно заметила Ясна. – Потому и считается, что чистокровными ангенорскими быками бывают только чёрные и белые.

– Значит, Вечера оседлала чистокровного быка? Потомка быков из мрамора и алмаза?

– Да, Гнев – один из немногих чистокровок, оставшихся в Ангеноре. А ты разве не заметил?

Её нравоучительный тон не нравился южанину, но воспитание не позволяло ему ей об этом сказать. Лаэтан всегда думал, что ближе к двадцати женится на девушке, похожей на его сестру, такой же задорной егозе, шумной, смелой и забавной, но Ясна была совсем не такой. Скучная, надменная, за всё время он ни разу не видел на её симпатичном, хотя и простеньком лице даже тени улыбки, и как он ни старался, все его попытки её рассмешить Ясна клеймила как неуместные и глупые. Он был расстроен выбором отца, но старался внять его убедительным речам.

– Твоя мама не всегда была такой, какой ты её знаешь, Лаэтан, – говорил Эрнан сыну. – Когда её доставили в Альгарду, она была непроницаема и холодна, как камень, потому что ей с детства внушали мысль, что она – вещь и что её отдадут любому выгодному жениху, которого таковым сочтут её практичные родители. Она почти всегда молчала и предпочитала книги прогулкам по берегу, и только и знала, что во всём со мной соглашалась, потому что её так воспитали. А теперь? Твоя мама – самая красивая и пылкая женщина, которую я только знал. Она стала моим солнцем, которое согревает каждый день моей жизни. И такой её сделала любовь. Любая женщина отражает любовь своего мужчины, и тебе решать, каким будет это отражение.

Лаэтану было трудно следовать совету отца и стараться быть с Ясной приветливым, обходительным и внимательным. Теперь, когда они были помолвлены и проводили почти всё время вместе, присматриваясь друг к другу, он не верил, что ему будет под силу стать ей хотя бы другом.

Они часто сидели в беседке во внутреннем дворе Туренсворда, выезжали на прогулку в город, наблюдали невероятной красоты закаты с башни Юрто, но, независимо от того, где они проводили время, Ясна не изменяла своему отстранённо надменному поведению, за которым угадывалась её непонятная и чуждая ласковому улыбчивому Лаэтану злоба.

Юноша старался развеять её раздражение и всё время рассказывал об Альгарде. О породистых скакунах в конюшнях Виллы де Валента и о том, как они красиво несутся вперёд, разрезая воздух, будто не касаясь копытами земли. Рассказывал о цветущих садах юга, финиковых, апельсиновых и оливковых рощах, бурных водах пролива Каслин, на дне которого прячутся толстые жемчужницы, и о рифах, которые сгубили несколько десятков кораблей. Рассказывал о пиратских судах, что иногда проносятся по горизонту в стороне от Эвдона, о легендарной «Чёрной Капитолине» и о фейерверках в честь дня рождения мамы, которые отец устраивает каждый год. Он говорил и о празднике вина каждый последний день месяца, когда горожане выкатывают на улицы бочки своего лучшего вина и угощают прохожих.

Рассказывал Лаэтан и о Чумном граде – городе, о котором читала и его будущая жена. Он стоял севернее Альгарды и был покинут людьми два столетия назад, когда на него опустился Серый мрак. Те, кто успел, бежали в Альгарду и другие города Кантамбрии, а кто не смог, остался умирать, и теперь их истлевшими костями были устланы все улицы этого проклятого города. Говорят, спустя неделю после того, как город покинули люди, в дерево, что росло в центре городской площади, ударила молния, и пламя от него разнеслось ветром по крышам домов. Город выгорел полностью, а что не сгорело, разрушило время. И теперь Чумной град медленно превращается в руины, и никто не возвращается туда, чтобы его возродить, потому что земля его пропитана чумой и усыпана пеплом.

А ещё он рассказывал о Хоакине, танцоре, который никогда не выходил за пределы стен Альгарды. Люди верили, что, когда он родился, его за ножки подержала сама богиня танца Версавья. Все звали его просто «он», и этого было достаточно, чтобы понять, о ком галдит восторженная толпа. «Он снова там, он снова танцует!» – и люди бросались на улицу, чтобы увидеть Хоакина. Он выступал на городской площади раз в неделю и собирал толпы зевак. Хоакин исполнял огненный кантамбрийский танец Эль Соль, и булыжники под его ногами раскалялись, когда он бил по ним железными набойками под магические звуки лютен и гитар. Этот человек был настолько же одарён богами, насколько расточителен и упрям.

– Зеваки дают тебе не меньше трёх пригоршней серебра и золота каждый раз, когда ты танцуешь, – изображал Лаэтан возмущённого отца, когда тот ругался с танцором. – У тебя нет ни драгоценностей, ни коней, ни дома, ни семьи. Почему у тебя вечно пустые карманы?

– Но у меня есть женщины! – отвечал за Хоакина Лаэтан. – Они мои драгоценные камни, мои лошади, мой дом, моя семья. Они заслуживают того, чтобы я тратил на них все свои деньги!.. – Юноша вдруг замолчал. – Ясна, а почему ты плачешь?

Слушая речи Лаэтана о родных землях, Ясна всё отчётливее осознавала, почему кантамбрийцы никогда не поймут ангенорцев и никогда не будут участвовать в тавромахии. Зачем им посылать своих детей на смерть, когда самым сложным испытанием в их жизни будет сквозь нежную дремоту дотянуться до согретых на солнце оливок во время отдыха на овитой виноградной лозой веранде? А самым сложным выбором является выбор, какое платье надеть к обеду: шёлковое или бархатное?

И она ловила себя на мысли, что хочет туда, хочет в свободную Альгарду, хочет услышать чарующее пение её ласковых птиц, хочет вкусить сочных южных фруктов и увидеть настоящее бурное море, хлопать танцующему Хоакину, хочет убежать из дома. Подальше от кровавой арены, как можно дальше от безжалостной альмандиновой короны, дальше от благих намерений отца, из-за которых она задыхалась.

В тот же день они с Лаэтаном бросали камни в Змеиную яму, как когда-то принцесса делала это с братом и старшей сестрой, и вслушивались в странное шипение глубоко на дне. В тот день Лаэтан обещал, что в следующий раз, когда приедет с семьей в Паденброг, на свадьбу, он привезёт Ясне в подарок самый красивый кантамбрийский жадеит в обрамлении изумрудов, и там, на краю бездонной пропасти, наследник южных земель обещал быть ей заботливым мужем и другом.

В его клятве ещё не звучало любви, лишь преданность, продиктованная долгом и понятием чести, но его слова пронизывала искренность и решительность юного мужчины, готового на всё ради девушки, которую ему теперь вверено защищать.

Глава 24
Орда касарийского кадерхана

Наутро после праздника на подоконнике в комнате Данки зацвёл цветок, семена которого всего две недели назад ей дал дворцовый садовник, жалуясь, что ни один из высаженных им у внутренних ворот Туренсворда цветов до сих пор не дал ни единого всхода.

Влахос уже ушёл на утренний обход, но подушка всё ещё пахла его мылом. Данка улыбнулась. Она любила этот аромат каждой своей клеточкой. Солнце ещё не выглянуло из-за гор, но шаги за дверью служили сигналом, что уже пора вставать.

Она поднялась и как есть, нагая, подошла к цветку. Ещё несколько дней назад она бы и не подумала ходить по комнате обнажённой, но Влахос приучил её не стесняться своего тела. Её кожа всё ещё хранила тепло его объятий.

Расцветший ирис источал дивный тонкий аромат. Чудо. Данка сладко потянулась и проверила повязку на ноге. Неглубокая ранка уже почти затянулась. Она сменила повязку и натянула рабочее платье. Пора готовить кирасу принцессы к параду.

Данка быстро позавтракала и побежала наверх, едва не налетев на казначея, бесшумно вынырнувшего из-за угла Красной галереи.

– Осторожнее, – возмутился бестактно выкинутый из глубоких размышлений мужчина.

– Прошу прощения, Хранитель, – извинилась Данка и, опустив глаза, поспешила исчезнуть с пути этого нелюдимого человека, как вдруг…

– Не так быстро, – остановил ее Монтонари.

– Да?

– Ты сделала то, что я просил?

– Разумеется.

– Тебя кто-нибудь видел?

– Я так не думаю.

– Уверена?

– Уверена, – девушка бойко осадила подозрения казначея. – Их не найдут. А если найдут, то не заметят. Кузнецы неразборчивы и подмахивают в огонь всё, что лежит в том сундуке. Не беспокойтесь о них, лучше беспокойтесь о себе.

Аккуратные брови казначея сомкнулись на переносице.

– Не понял.

– Ещё одна подобная просьба, и я решу, что у вас действительно есть сердце.

С этими словами она быстро поднялась на носочки и чмокнула казначея в подбородок. Сальдо отпрянул от смеющейся нахалки, будто его ударили шпорой.

– Да какое право ты имеешь?.. – Но Данка уже юркнула за поворот.

Когда она вошла в покои Вечеры, принцесса уже не спала. Она сидела у зеркала и заплетала волосы в косу. Кушетка у стены, на которой спал Альвгред, была забросана покрывалом.

Для самой служанки оставалось загадкой, чем она заслужила расположение этой недоверчивой особы с именем звезды, если та доверяет ей секреты, о которых Данка предпочла бы не знать.

Вечера готовилась к церемонии кирасирской клятвы и не могла скрыть волнения, на которое у неё было две причины.

Первая заключалась в том, что Гнев оказался более несносным животным, чем она ожидала. Он был совершенно необуздан и лишь иногда проявлял задатки боевого быка. Триумф на тавромахии оказался миражем, не имеющим ничего общего с дейтвительностью. За тот месяц, что прошёл с момента обряда, на Гнева уже несколько раз находило безумие, и он превращался в неуправляемый вихрь, который в слепой своей ярости нёсся, не разбирая пути. Раньше всё обходилось лишь его рьяными попытками выкинуть принцессу из специального кирасирского седла, чего Вечере удавалось избегать только благодаря сноровке и цепкой хватке. Теперь же с каждым днём его поведение становилось всё более непредсказуемым. Накануне бык дважды напал на Инто и даже выломал двери своего загона, будто ему шлея под хвост попала, а когда его удалось успокоить и вывести на плац, Гнев вырвался из рук Вечеры и протаранил выстроившихся на площадке кантамбрийцев. Никто чудом не погиб, но бык сильно ранил двоих, подцепив их на рога. Его удалось усмирить, лишь снова нацепив ему на глаза повязку.

– И что мне теперь прикажете с ним делать? – взорвалась гневом Вечера. – Гнев может вести себя, как боевой бык, только когда на его глазах тряпка! Что ему надо? Быть слепым? Как я поведу войско на битву на слепом быке?

Инто и Марций тщетно пытались её успокоить – Вечера их не слышала и разносила в щепки всё, что попадалось ей под руку.

Каждый раз, взбираясь Гневу на спину, она молила богов о благосклонности и просила их усмирить бурю в душе этого животного. Иногда это помогало, иногда нет.

Второй причиной для волнения служил недавний разговор, к которому всё шло ещё со дня свадьбы.

Самрат сразу понял, для чего король учтиво пригласил его на аудиенцию в Комнату советов и для чего туда пришли Вечера и Согейр.

Он смерил их хитрым взглядом и прошёл к столу с фруктами, чтобы взять и разломить голыми руками сочное яблоко. Он ел его, пока Осе говорил о касарийском оружии, которое было найдено в утонувшем в крови Негерде, и сок тёк по его рукам. Бурая шкура медведя на его плечах пахла пыльным мехом и вином, а стеклянные глаза побеждённого хищника смотрели на короля. Всем присутствующим было не по себе при виде этого животного, накинутого на плечи другого животного.

Осе окольными путями и как можно тактичнее намекнул владыке Касарии на то, что, возможно, в доспехах армии Теабрана и оружии, которое было найдено в Негерде, угадывается колчедан, и аккуратно поинтересовался, бывали ли в Касарии случаи грабежей оружейных, которые, как известно, расположены близ Пепельного перевала, служившего дорогой через Частокол.

Никто из присутствующих не испытывал гордости за добровольное унижение короля перед северным самодуром, и даже Согейра тошнило от самодовольной щетинистой рожи своего дяди. Тонгейр волком глядел на Осе, и рот его кривился в ухмылке.

– Иными словами, – прервала короля Вечера, – король высказывает мнение, что наши подданные были убиты вашим оружием, а часть нашей армии столкнулась с армией, одетой в доспехи из касарийского колчедана.

– Покажите, – произнёс Тонгейр, и слуга положил перед ним свёрток. Самрат развернул ткань и обнажил сверкающий жёлтый клинок.

– Хм, – хмыкнул он и взял золотой меч. – Такие ковались в моих кузницах около трёх лет назад. Теперь мои люди такие не делают. Они слишком лёгкие – рука теряет управление во время быстрого маха. Нет противовеса. Значит, его нашли в Негерде?

– Да, у сожжённых монастырских ворот, – подтвердил Влахос.

– Уж не хотите ли вы сказать, что я снабжаю армию Теабрана оружием?

– Мы говорим, что ваши подданные, возможно, верны не тому правителю, – замялся Осе. – А это, в свою очередь, значит нарушение установленного мира и фактическое объявление войны. Едва ли этот клинок был единственным в руках Теабрана. Но нельзя снабдить целую армию оружием незаметно – арсеналы пришлось бы грабить слишком часто. Но банальная продажа, легальная или нет, значительно упрощает задачу. Вполне возможно, что вашим людям есть смысл проверить Частокол на наличие тайных торговых троп.

– Да, – снова перебила короля Вечера, – мы считаем, что Касария снабжает армию Ложного короля мечами и доспехами, что весьма сложно сделать у вас за спиной.

– Хоть кто-то здесь говорит, как мужик. – Тонгейр впился зубами в яблоко. – Значит, ты, – он ткнул мизинцем в принцессу, – и вы оба, – та же участь постигла Согейра и короля, – считаете, что я продаю оружие Теабрану, перед армией которого у вас всех трясутся поджилки, как у овец, которых ведут на заклание?

– Мы можем только предполагать, – проглотил оскорбление король. – Но из слов Иларха следует именно такой вывод. Ни одна другая сталь не похожа на касарийский колчедан, а доспехи армии у Аранских холмов не мог пробить ни один клинок.

– Вы обвиняете моих подданных или меня?

– Мы не хотим никого обвинять, – ответил Согейр, – но вывод напрашивается сам собой.

– У вас есть личная причина мстить Ангенору, – твёрдо заявила Вечера. – Ангенорец стал причиной самоубийства вашей сестры.

– Пожалуй, я буду вести переговоры с ней. – Тонгейр показал подбородком на кронпринцессу. – Хочешь правду, красавица? Год назад Теабран предлагал мне весьма выгодные условия торговли. Даже давал авансом сундук золота, так у него руки чесались прикарманить мои клинки, но я отказался от сделки.

– Неужели?

– Мне не понравилась рожа человека, которому ваш Ложный король заглядывает в рот. Настоящий король никогда не стал бы вилять хвостом перед чужаком, тем более с такой сомнительной биографией. – Он перевёл взгляд на Осе.

– Вы знаете Кукольника?

– У вас его тоже так кличут?

– Нам известны только слухи.

– Мы не утверждаем, что оружие Теабрану продаёте именно вы, – снова подал голос король в очередной попытке обойти острый угол. – Но факт остаётся фактом – касарийские клинки находятся у вражеской армии. Если это не ваших рук дело, помогите нам разобраться. Вполне может статься, что вы, как и мы, стали жертвой нападений Волков ночей.

– Касария находится далековато от Вильхейма, – заметил Тонгейр.

– Но Частокол и север Приграничья никто не патрулирует с тех пор, как Корбелы перешли на сторону Ложного короля. А баладжеры не мыслят так же, как мы с вами. У них свои законы и понятия о том, кто друг, а кто враг. Они воруют нашу соль ради наживы, почему бы им не ограбить и вас ради оружия, чтобы продать его Ложному королю?! – Осе не ожидал, что осмелится крикнуть на сына трона Касарии.

– Допустим, мои люди проверят Частокол, – спокойно ответил Тонгейр. – Что дальше?

– Найдите тайную тропу – поймайте торговцев, выдайте их нам, и корона не останется в долгу.

– Хотите меня купить?

– Отблагодарить.

С минуту никто не говорил ни слова – все следили за Тонгейром. Самрат не спешил нарушать молчание, но в лице его будто что-то изменилось. Глубокая морщина разрезала его лоб между бровями.

Тонгейр протянул руку за вторым яблоком.

– Ладно, сознаюсь, – наконец, обронил он и сломал яблоко пополам, не приложив к этому особенных усилий. – Был один случай некоторое время назад. Никому об этом знать, разумеется, было незачем. Однажды ночью кто-то напал на одну из моих оружейных у Гаты и вынес всё, что там было. – Самрат сжал кулак и раздавил половинку яблока, будто это была голова одного из воров. Зубы его оскалились, как у зверя, а лицо исказила злоба. – Двести клинков, около сотни мечей, полторы сотни полных комплектов обмундирования – всё, что мои кузнецы сносили туда несколько месяцев. Всё было украдено! – И он размозжил о столешницу вторую половину фрукта. – Мои люди тогда прочесали всю округу – заглянули под каждый куст, под каждый камень залезли, будто искали Серебристый ручей, но не нашли ни единого следа моего оружия – оно будто в воздухе растворилось. Тогда я решил, что Волки ночей добрались и до моих границ и увезли награбленное в Дикие горы, но, по всей видимости, путь их оказался более близким.

Осе воспрял духом:

– Почему вы не сообщили об этом мне? Я бы мог распорядиться и созвать отряд, который напал бы на их гнездо и вернул оружие…

– Да неужели?! – бесцеремонно оборвал его взбесившийся самрат. – Тогда почему ты раньше этого не сделал?! – выкрикнул Тонгейр. – Баладжеры нападают на Соляную башню каждый месяц, и никто из вас не спешит созывать отряд головорезов, чтобы выследить это проклятое ворьё! Хотите ко мне в доверие втереться? По всей видимости, вам очень нужна моя армия, если у вас хватает наивности полагать, что такими подачками вам удастся подкупить меня!

– Этот союз был бы взаимовыгоден, – попытался умерить его пыл Согейр.

– Чем? – Косматое лицо Тонгейра в ту же секунду оказалось в сантиметре от его лица, но легат совладал с отвращением.

– Тем, что соседним государствам во все времена было лучше дружить. К чему вам быть с нами в ссоре, если мы можем стать друзьями? А что до нападок на Вильхейм, то до тех пор, пока Теабран жив, в Паденброге каждый солдат на счету. Помогите разобраться с ним – мы разберёмся с баладжерами. Ни мы, ни ангенорские воины вам не враги.

– Враги? – изумился Тонгейр. – Да ваши кирасиры и пальца на ноге моих воинов не стоят. А знаешь почему, племянничек? Потому что ваши воины изнежены бабами.

– Ангенорские воины должны быть женатыми, – подтвердила традицию Ангенора Вечера, обратив на себя перекошенное гневом лицо самрата, – потому что в этом случае им будет что защищать помимо короля. Воин дерётся более яростно, когда война касается его лично, и…

– Кто тебе это сказал?

– Так говорил мой отец.

– Осе, отбери книги у этой дуры! Она слишком много читает про своего папашу и верит всему, что о нём пишут!

Вечера едва сдержалась, чтобы не кинуть Тонгейру в голову блюдо.

– Касарийские воины – кадерхан, – прорычал Тонгейр. – Знаете, что значит это слово? Оно значит – «обречённые». В мою армию могут вступить только те, кто обрёк себя на жизнь без души. Воры, убийцы, насильники – на руках моих людей больше крови женщин, стариков и детей, чем вашим пастухам может присниться. В их сердцах нет места такой ерунде, как любовь и сострадание, – для них это всего лишь пустые слова, существующие в лексиконе слабаков, как вы. Сила, кровь, убийство – вот, что такое кадерхан. Рядом с моими людьми вся ваша армия – сборище безруких детей! Им не страшно умирать. У них ничего нет. Им нечего терять. И потому они сильнее.

– П-потому мы и просим о помощи, – заикаясь ответил Осе. – Тем более что мы теперь родственники.

– Она – баба, с которой спит внук женщины, которая когда-то была мне сестрой! – самрат ткнул пальцем в Вечеру, затем его колючий взгляд устремился с неё на легата. – Но Идалира перестала ею быть в тот момент, когда покончила с собой из-за тебя! Мне симпатична твоя Има, Согейр. Она похожа на касарийку даже больше, чем ты, но этого мало, чтобы я отправил своих людей умирать ради королевства того, кто когда-то отобрал у меня сестру!

– Тогда получается, что затея со свадьбой Вечеры и Альвгреда была лишней? – Лицо Осе побагровело.

Тонгейр пожал плечами:

– Могу поблагодарить за вкусного молочного поросёнка, король. Хотя бы ваша стряпня стоила того, чтобы тащиться в Туренсворд по вашим поганым дорогам.

– Так, значит, ты, – встал с места Согейр, – с самого начала не собирался нам помогать? Почему сразу не сказал?

– Чтобы упустить возможность посмотреть, как сам король Ангенора будет ползать у меня в ногах, умоляя о военной поддержке? Я бы заплатил за то, чтобы увидеть это снова.

– Паршивый ублюдок! – вскочила с места Вечера.

– Вечера! – воскликнул Осе.

– Прочь из Туренсворда!

– Вечера, замолчи! – Согейр всей душой жалел, что не успел вставить кляп в рот принцессы, хотя ему самому не терпелось дождаться, когда же самрат, наконец, уберётся из замка.

– Не замолчу! – ответила она. – Мой отец бы никогда не замолчал! В этом замке последнее слово всегда остаётся за королями! – Она перевела гневный взгляд на Тонгейра. – Вы здесь всего лишь гость, самрат, и вы осмелились плюнуть нам в лицо! Два часа! Даю вам два часа, чтобы собрать свои вещи и убраться из Паденброга!

Комната советов погрузилась в тишину – было слышно, как за окном завывает ветер, а потом Тонгейр засмеялся, и от его плотоядного смеха у растерянного короля похолодела кровь. И он смеялся так долго и громко, что казалось, стены залы покроются трещинами.

Наконец, он замолчал и вытер пальцами накатившие слёзы.

– Нет, это просто поразительно, что из всех присутствующих здесь мужчин только у ангенорской бабы оказалась пара яиц.

Вечера стиснула зубы.

– Ты не сдаёшься. Хотя что я говорю девице, которая смогла оседлать бешеного быка? Слабые мужики, которым ты должна бы подчиняться, хотят моих людей? Так тому и быть, Алмазный Эдельвейс, – сказал Тонгейр и ударил себя по коленкам, – я оставлю вам своих людей. В конце концов, должен же хоть кто-то в Паденброге драться как мужик. Не одной же тебе за всех отдуваться?

– Оставите? – пролепетал король, и лицо его просияло. – Оставите нам людей?

Тонгейр играючи подбросил в воздухе персик.

– Я оставлю вам орду. Орда касарийцев, говорят, тысяч кирасиров стоит. Чего стоят те семеро, что сторожат ваши Столпы, а? – Тонгейр ободряюще похлопал Осе по плечу. – Мимо них, говорят, и вошь не проскочит, а? Надеюсь, этим я заслужил благодарность его величества?

У Согейра даже сил не хватило растянуть губы в лживой улыбке.

– Конечно, – ответил Осе. – Ангенор в лице короля благодарит самрата за щедрость.

– Щедрость, – прохрипел самрат сквозь смех. – Щедрость! – И с этими словами он ушёл, хлопнув дверью.

Осе шумно выдохнул и снял тяжёлую корону.

– Орда касарийцев тысячи кирасиров стоит? Разве так говорят? – спросил он, повернувшись к Согейру.

– Нет, – ответил Согейр, – не говорят.

– Но касарийцы хорошие воины?

– Да.

– Тогда хотя бы орда, – пожал плечами король. – Конечно, я рассчитывал на большее количество людей…

И тут первый раз в жизни Согейр осмелился перебить короля.

– Тонгейр только что плюнул вам в лицо, мой король, – сказал он, – обычная касарийская орда состоит из пяти человек.