Текст книги "Корона двух королей"

Королева потянулась к шкатулке из красного дерева с золотой отделкой, что стояла на туалетном столике. Она открыла крышку и достала оттуда удивительной красоты тяжёлое бриллиантовое ожерелье. Сотни крошечных камешков вспыхнули в лучах восходящего солнца слепящими радугами.

– Попроси его сделать из него нити для венка невесты. А в оплату отдай ему перстень.

Она вынула из шкатулки кольцо с рубином и подала Данке.

– Какое красивое. – Та смотрела на переливающиеся камни как заворожённая. – Но почему вы не попросите это сделать Хранителя ключей?

– Корвен вынужден во всём отчитываться перед королем. А это мой личный подарок для дочери.

– Это ожерелье вам подарил король Осе, – догадалась Данка.

– Поэтому не нужно, чтобы он знал.

Девушка сняла с головы платок и закутала в него ожерелье с перстнем.

– Но как я найду нужный дом?

– Влахос знает, где его искать. Я попрошу, чтобы он сопроводил тебя.

– Я сегодня же его отнесу, – пообещала Данка.

– Спасибо. Только никому ни о чём не говори.

Данка поклялась.

Все утро Вечера только и делала, что избегала встреч с придворными. Слухи о предстоящей церемонии быстро разлетелись по коридорам и уже к полудню были на устах у всех, кто любил обсуждать и осуждать. Меньше всего ей было нужно ловить на себе изучающие взгляды, этого ей хватило в Эквинском замке. С первого же дня, как нога Вечеры ступила на белоснежный гранит Богрова, её не отпускало ощущение, что её преследует чей-то шёпот.

Ферро приняли её как гостью, но смотрели на неё, как на позорное пятно на чести их семьи. За весь год они заговаривали с ней всего три раза. Мама говорила, что им с сестрой когда-то доставалось их внимания ещё меньше. Общение с торговцами, долгие прогулки на мраморные рудники они предпочитали обществу дочерей и внучки. Но у Суаве была Юрире, а у Юрире – Суаве, а Вечера оказалась в Мраморной долине совсем одна, и только сплетни за спиной, которые мгновенно замолкали, стоило ей обернуться, были её единственными спутниками. Дни, когда в Богров приезжали кирасиры, чтобы привезти соль для торговли или золото в банк графа, для Вечеры были сродни празднику, но и тогда она могла их видеть только с высоты своего балкона, потому что, по приказу короля, не могла покидать стены замка.

Сейчас её пристанищем стала библиотека. Она нашла «Четырёхлистник», который королю когда-то подарил торговец книгами, и углубилась в чтение, и душа её отвечала зудом на каждую догму веры, которую принцесса обязалась принять.

Святая Благодать, Четырёхконечная звезда, Четырёхлистный цветок Чистотела: Смирение, Послушание, Воздержание, Служение – четыре лепестка северной веры. Основа основ. «Четырёхлистник» убеждал, что Бог один, и лик его горит в небе пламенем, на которое люди не достойны смотреть, а осмелившийся сделать это – ослепнет. Этот свет даёт жизнь всему живому, а всё остальное – лишь тень, отброшенная светом его величия и славы. Книга призывала людей смириться с тем, что они всего лишь тени, неслышные тени, которым будет дарована душа, если они будут смиренными, послушными, сдержанными слугами. И только так они заслужат после смерти всё, от чего отказывались при жизни, а иначе для них наступала Вечная ночь – самое страшное наказание.

Всё её нутро противилось крамоле этих книг с такой силой, что Вечера начала сомневаться в принятом решении. Ведь даже ночь для ангенорцев была символом преданной любви Ильдерада, который закрывает щитом солнце, чтобы увидеть во тьме любимую Одени – здесь же герой «Вилевдатта» представал как главный враг Бога, потому что лишал людей его света.

Её отвлекло движение у лестницы. Это была Ясна. Она притаилась за перилами и наблюдала из укрытия за сестрой.

– Я тебя вижу. – Вечера подняла глаза от страницы и вернулась к чтению.

– Можно войти? – спросила Ясна.

– Ты уже здесь. Что ты хотела?

– Хотела повидать тебя.

Вечера медленно перевернула страницу пыльного фолианта и пригладила пальцем корешок:

– Ты не очень-то торопилась.

Ясна медленно прошла в комнату и, немного пораздумав, села за стол к сестре.

– Я хотела, чтобы ты отдохнула. Твой путь был долгим.

– Скорее ты боялась встречи.

С минуту они сидели в тишине. Ясна прятала глаза от сестры, та упорно делала вид, что увлечена книгой.

За витражным окном счастливо щебетал жемчужный скворец, чья радость казалась в данный момент неуместной.

– Тебе нужно что-то ещё? – первой нарушила молчание Вечера.

– Хотела узнать, как ты?

– Как я после чего? После дороги? Или после того, как ты обвинила меня в смерти брата?

Ясна пожалела, что пришла.

– Я тебя не обвиняла, – поспешила оправдаться она.

– Да ну?

– Я просто позвала на помощь.

– А вот я тот день помню иначе.

Говорить спустя год сёстрам было непросто, как непросто обеим осознать, что ровно год назад между ними разверзлась бездонная пропасть.

– Зачем ты это сделала? – спросила Вечера. Её лицо казалось невозмутимым, но это впечатление было обманчивым. И Ясна хорошо знала это мнимое сестринское спокойствие.

– Отец меня спросил, а я просто сказала, что видела.

– Ты стояла в стороне и мечтала о своём Влахосе. Ты не видела ничего, но говорила так, будто видела. Ты соврала.

– Я не врала. Ты его ранила! Из-за тебя он погиб на арене!

– Он погиб, потому что был слаб! – Принцесса резко встала из-за стола. – Мой отец в битве при Кровавом доме несколько часов дрался с обломком копья в ноге и выжил! А Киран просто сдался.

– Не обвиняй нашего брата в трусости, он этого не заслужил!

– Я тоже! Ты всегда была любимицей Осе, из нас двоих он всегда слушал только тебя. Почему ты сказала ему, что я ранила Кирана? Ты же не видела ничего! Киран тебя просил сказать, что это вышло случайно, но ты утверждала, что это я вызвала его на бой. В отличие от тебя брат понимал, чем мне это грозит.

– Откуда мне было знать?

– Ты бы сказала то же самое, если бы меня поволокли на плаху?

– Но отец тебя помиловал.

– Твоя ли в этом заслуга? Ты отгоняла от меня Осе, когда он таскал меня за волосы? Ты остановила его руку, когда он меня бил? Ты, как всегда, сбежала и спряталась – всё сделала мама!

Вечера нависла над Ясной, как коршун над мышкой.

– Ты ни разу ко мне не пришла, когда Осе запер меня в комнате и приставил охрану. Ты не пришла к Кирану, когда он был ранен!

– Я была на похоронах. Я оставила в его склепе свою ленту.

– Ох, она оставила в склепе свою ленту! – передразнила её Вечера. – Я тоже брата любила, если хочешь знать, мне не дали даже с ним попрощаться! А всё потому, что ты не умеешь говорить то, о чём тебя просят.

– Отец сказал мне не врать.

– Видеть тебя не хочу, – ответила Вечера, бледная, как лист бумаги. Ясна сидела не шелохнувшись.

– Пошла вон, – сказала Вечера, – или я выволоку тебя отсюда за волосы.

Ясна послушалась и ушла.

Глава 11
Три воина

Когда Согейр вышел из Ласской башни, его внимание привлёк шум, доносящийся со стороны площадки для силовых тренировок. Он пошёл на звук и очень скоро обнаружил толпу кирасиров, обступивших кого-то или что-то. Возбуждённые возгласы их были направлены внутрь круга.

«Да-вай! Да-вай!» – подбадривали они некое действие, не видное взору снаружи, но, по всей видимости, стоящее внимания. Рядом стояли дворцовые служанки и о чём-то шептались, стреляя глазками в сторону солдат.

– Что происходит? – спросил у них Согейр.

– Марций и Войкан, – ответила одна, и легату не требовалось больше объяснений.

Он перевёл дыхание, тихо выругался и поспешил разобраться.

Внутри живого круга, все в поту, одни из лучших ангенорских воинов – Марций, сын Иларха, и Войкан, лучник из отряда Гаала, – под одобрительные возгласы наблюдателей заканчивали отжимать от земли первую сотню с каменными плитами на спинах. Воодушевлённый азартом вот-вот выиграть пари Альвгред как раз досчитывал:

– Девяносто семь! Девяносто восемь! Девяносто девять!.. И, ну же, друзья, давайте! Сто! Да, вы сделали это!!

Толпа разочарованно возопила – большинство сделали ставки на то, что никто из этих воинов не справится. Закричали и сами воины, но едва ли от радости из-за выигранных денег, скорее от жгучей боли. Подоспела пара солдат и освободила их от каменной ноши. Совершенно лишённые сил, Марций и Войкан упали лицами в траву.

Перевернувшись на спину и открыв залитые потом веки, они увидели рассерженное лицо легата. Согейр смотрел на них сверху вниз, скрестив руки на груди, что, как известно, было скверной приметой.

Глаза воинов изумлённо распахнулись от испуга перед неизбежной расплатой.

– Я всё могу объяснить, – попытался оправдаться Альвгред, но слова присохли к его языку под испепеляющим взглядом отца.

– В башню. Все трое. Быстро.

В общей комнате Ласской башни было полно людей. Воняло потом, какими-то тряпками и вином. Кто-то чистил свои доспехи, кто-то подшивал сбрую, кто-то играл в карты, но кто бы ни находился в тот момент в помещении, все эти люди исчезли за его пределы, стоило только Согейру ступить на порог. Никто не хотел злить легата ненужными приказами, значение которых было понятно без слов.

Трое виновников, потупившись, стояли перед Согейром, как провинившиеся подростки.

Войкан, наполовину кантамбриец, наполовину эдвонец, был на голову выше любого лучника не только в своём отряде, но и в армии. Изящный, под стать своему альмионовому луку, он был нетороплив и задумчив, отчего создавалось впечатление, что Войкан постоянно витает в облаках. Но, тем не менее, когда дело доходило до драки, его меланхоличность растворялась в воздухе и лучник отправлял врагов к богам с такой невообразимой скоростью, что никто не замечал, когда он выхватывал стрелы из колчана.

Марций Рейес был совсем другим. Он полыхал, как факел. Да, легат снял с него деревянные бусы и обрядил в кирасу, но даже так кирасир выглядел как дитя огненного вихря. Высокий, сильный, огненно-рыжий, он гонял молодняк по плацу, как тигр гоняет антилопу, а потом, даже не устав, мчался в Миртовый дом или таверну, чтобы и там никому не давать покоя.

Марций был первым, кто поддержал друга после децимации. Войкан, который ничего не знал о заговоре против короля, был уверен, что непременно вытащит из мешка чёрный камень, но ему повезло. А когда тот, от кого отвернулась удача, был поставлен перед строем для казни, Войкан оказался единственным, чья стрела осталась на тетиве. Чернильная Рука, узнав об этом, сказал, что в лучнике заговорила мятежная эвдонская кровь, и распорядился нанести бунтарю тридцать ударов плетью.

– Не знал, что в армию берут малых детей, – злился Согейр.

– Ничего страшного не произошло, отец, – в попытке образумить его выступил вперёд Альвгред, но осёкся и отступил.

– Ничего? – передразнил его Согейр. – Не тебя три недели назад выхаживала Геза, выцарапывая твою душу с того света! И ладно, Марций, – он ткнул пальцем в сторону эвдонца, – он всё время хочет кому-то что-то доказать, но ТЫ?! Ты-то как на это согласился?!

Воины пристыженно молчали. Для Марция и его командира всё ещё были свежи воспоминания о недавнем бое с баладжерами, когда эвдонец едва не погиб. Кирасиры готовились сопровождать очередной обоз с солью в Паденброг, и среди ночи на них напали те, кого они ожидали увидеть.

Перепалка с Волками ночей вышла быстрая и жаркая. Марций до сих пор с содроганием вспоминал этих зверей размером с лошадь, с зубами размером с кинжал.

В ту ночь Рейес дрался, как истинный эвдонец, как лев, загнанный в угол, но одному из нападавших, тому, что дрался двумя топорами, удалось скинуть его с быка. Марций чудом спасся – Согейр вовремя дал отпор его противнику в неравном бою, но надежды на то, что эвдонец выживет после полученных ран, не было никакой.

Однако этот рыжий воин был известен своей эвдонской живучестью и умением цепляться за жизнь так, будто на этом свете его ждало ещё что-то, кроме солдатской жизни сына беглого даарима. Он всегда был упрямым, и в этом качестве с ним мог посоперничать разве что его бык. Марций выжил и, судя по сотне отжиманий с каменной плитой, водружённой на спину, был полностью здоров и уже спешил продемонстрировать свою готовность снова оказаться в строю. Иначе зачем ему было устраивать этот спектакль? Только ради того, чтобы увидел легат. Согейр ни секунды не сомневался, что эта затея пришла в голову именно Марцию, а остальные его дружно поддержали, выбрав ему соперника обычной жеребьёвкой.

– Или ты уже забыл, как твой друг умирал всего несколько недель назад? – сокрушался легат.

– Я здоров, – уверенно ответил за Альвгреда молодой эвдонец.

– У нас война на носу, а вы, все вы, тратите свои силы на бестолковые выходки. Хотите посоревноваться? Милости прошу на плац, тренировочные мечи в руки и вперёд! Хотите показать свою выносливость – я не отменял марш-броски.

– Мы тоже устроили неплохую тренировку, – размеренным тоном и будто немного скучая ответил Войкан. – Разве не ради этого мы вообще собираемся на плацу? Ведь, если подумать, … – начал рассуждать он.

– А с тобой разберётся Гаал, – Согейр пресёк его попытку поспорить и испепелил того взглядом, преисполненным праведного гнева.

Согейр снова повернулся к Марцию.

– О боги, я дал тебе увольнительную, потому что ты мне нужен не калекой, и вот так ты растрачиваешь данное тебе время?

– Мне же нужно его как-то коротать, пока поправляется мой бык? Дым до сих пор хромает. Какой из меня кирасир без быка? А парням, как и мне, было нелишним поразмять кости. – Марций развёл руками. – Честное слово, Согейр, я не понимаю, что произошло такого ужасного?

– Я лично несу ответственность за каждого кирасира и из кожи вон лезу, чтобы в мирное время вы не калечили друг друга, и у меня же под носом вы вытворяете подобные вещи. Хочешь себя покалечить – сделай это в бою! – Легат тяжело выдохнул. – Боги, когда вы уже все женитесь? – Он вытер вспотевший лоб ладонью. – Может быть, это научит вас хотя бы какой-то ответственности перед другими людьми?

Альвгред широко улыбнулся.

– Боюсь, что тебя даже это ничему не научит, – огрызнулся Согейр. И улыбка исчезла с лица сына.

– А наши сердца принадлежат армии, – как ни в чём не бывало ответил за себя и Марция Войкан.

Эвдонец согласно кивнул.

– Можно подумать, – скептически сощурился легат. – Будь это так, вы бы оба не обжимались с миртовыми девками и служанками по кладовкам. – И вспыхнул: – Неужели так трудно закрывать плотнее двери? Боги, дайте мне сил, у меня такое ощущение, что я говорю с детьми! По башне ходят Има и Флавия, а у вас двери нараспашку, а оттуда женский смех. Едва ли вы оба этим девицам читаете книги. Что вы хотите, чтобы девочки случайно увидели?

– Когда-то им самим это предстоит, – нашёлся, что ответить, Марций.

– Вот своей будущей дочери это и расскажешь. А моей нечего там видеть в её возрасте. Может быть, у вас на Эвдоне и выдают девочек замуж с двенадцати лет, а в Ангеноре – нет.

Марций и Войкан переглянулись. Женщины испытывали непреодолимое влечение к ним обоим, сколько Согейр их знал, и легат бы под пытками никогда не признался, что завидует им, хотя для удовлетворения своих нужд ему хватало одной Нилы. Марцию же и Войкану не хватило бы и всех девиц из Миртового дома, чтобы удовлетворить все свои желания. Иногда Согейру казалось, что они уже знали всех девушек по именам. Они никогда никого ни к чему не принуждали, но с удовольствием отвечали действиями на согласие, как ответили бы любые здоровые одинокие молодые мужчины, слишком хорошо осведомлённые о своей привлекательности. Миртовый же дом был их любимым пристанищем после таверн, где они часто коротали время. Иногда их распутство становилось Согейру настолько поперёк горла, что он всё чаще думал урезать жалование всем солдатам, чтобы им не хватало денег на оплату услуг этих девок, но как воин он понимал, что для кирасира, вернувшегося из Вильхейма живым, не найдётся награды слаще, чем хорошая выпивка и ласковые женские руки.

– Моё решение. – Легат хлопнул ладонью по колену. – Если вам троим так не терпится занять себя в перерывах между тренировками, следующие две недели вы будете помогать Инто в конюшнях и загонах для быков. Будете чистить их, кормить животных, поить, отмывать стойла, менять сено – всё, что делает Инто. Там от вас, по крайней мере, будет польза.

– Но отец!.. – возразил Альвгред, всем своим видом давая понять, что он как-никак будущий король Ангенора.

– У тебя ко мне вопрос?

– Нет.

– И правильно, потому что ты пока ещё простой кирасир. А вы двое – увижу, что не выполняете мой приказ, оба отдадите свои месячные жалования архонту на благовонные масла для свечей.

– Вот у него радости-то будет, – пробубнил себе под нос Марций.

С тем легат их и отпустил.

Выходя, Рейес вдруг остановился и, попросив друзей не ждать его, вернулся к Согейру.

– У тебя остались вопросы? – поднял тот на солдата удивлённые глаза.

– Хотел попросить прощения за то, что мы устроили там на плацу. Ты прав, это было глупо с моей стороны. И я признаю, это была полностью моя идея.

– Не сомневаюсь. Альвгреду бы и в голову не пришло состязаться с раненым.

– Я уже поправился, – возразил Марций.

– Прошло слишком мало времени, открытые раны так быстро не затягиваются. – Согейр взглядом указал на забинтованный живот эвдонца. – Даже если Геза и Гарай приложат все усилия. Если бы твоя рана разошлась, как бы я смотрел в глаза твоей матери?

– Я эвдонец. Такие, как я, помирают, только если искромсать нас на ремни. Ладно, я ещё раз признаю, что это было глупо, но мне кажется, или тебя разозлило что-то посущественнее этой ерунды?

– Это не важно, – отмахнулся легат.

– Брось, Согейр, ты всегда делишься со мной своими проблемами. Что случилось на этот раз? Дело в свадьбе Альвгреда?

Согейр набрал воздуха в грудь.

– Я никогда не хотел, чтобы он женился на Вечере, и тебе это известно, но теперь об этом попросил сам король. Я был вынужден согласиться.

Марций сел на соседнюю скамью.

– По-моему, она лучший вариант для Альвгреда, – ответил он, поднял с пола тряпку и вытер потную голову. Его густые тёмно-рыжие, намного темнее, чем у всех его братьев и родителей, волосы взлохматились, и едва ли в Ангеноре нашлась хотя бы пара девушек, которые не пожелали бы их пригладить.

– Считаешь? – усмехнулся Согейр. – Давно ли ты её знаешь?

– Я учил её драться на мечах. С ней твоему сыну будет не до скуки.

– Этого-то я и боюсь. А если честно, я не хочу, чтобы сын стал мишенью Теабрана.

– Альвгреду не привыкать, что кто-то хочет его смерти. Помнишь, два месяца назад, в Вильхейме? Если бы не твой сын, баладжеры бы устроили пожар. Он справился с ними почти в одиночку, справится и с девчонкой, он и сам парень не робкий.

– Не скажи, тебе от неё тоже когда-то здорово досталось.

– Я поддавался.

– Нет.

– Я поддавался, – настоял Марций.

– Хорошо, поддавался.

– Меня никогда не победит женщина, если я сам этого не захочу.

– О, миртовые девицы об этом наверняка наслышаны.

– Им я сдаюсь и без боя. Ты знал, что одна из них использует шёлковую ленту, чтобы привязывать руки к изголовью кровати?

– Знать об этом не хочу.

Марций задумчиво потёр щетинистый подбородок:

– Надо бы рассказать об этом Ниле.

– Убери лапы от моей жены. – Согейр швырнул в Марция тряпку. Эвдонец засмеялся.

– А если серьёзно, чем принцесса плохая жена?

– Тебе рассказать подробно или просто перечислить?

Марций поджал губы.

– А мне она нравится. Что тебя удивляет? Да.

– Она взбалмошная девица, которая встречает в штыки любое мнение, если оно противоречит её собственному. Непослушная, своенравная гордячка.

– Вылитый король Эдгар. Будь Вечера мужчиной, ты бы гордился службой ей.

– Но она не мужчина. А удел женщины – быть хорошей женой и матерью и слушать мужа. А эта, – Согейр кивнул в сторону двери, – через пару лет и Альвгреда скрутит в бараний рог. Кому она такая нужна?

– Ингрейн, прозванная Эвдонской мегерой, когда-то возглавляла род Даимахов, и перед её портретом до сих пор преклоняют колено. Перед Витторией-Ларой поджилки трясутся у всех графов, от Серого камня до Монте де Бароз. А великая династия Дочерей трона Касарии? Чем не удачные примеры женщин на троне?

– Шенойская Паучиха расколола Кантамбрию, Дочерей трона больше нет, а об Ингрейн я вообще говорить не хочу. Чем же удачны эти примеры? И вообще откуда у тебя такой к ней интерес?

– А может быть, я просто завидую Альвгреду? – невозмутимо ответил Марций. – Нет, ты только скажи, я сам женюсь на Вечере и спасу твоего сына от ужасной участи.

Согейр рассмеялся и по-дружески хлопнул эвдонца по плечу.

Вдруг входная дверь распахнулась, и в комнату, откуда ни возьмись, влетели Стрекозы. Покрасневшие от быстрого бега, они верещали, как только могут верещать счастливые дети, и ринулись в сторону Марция, облепив ему обе ноги. Солдат подхватил сестру и Иму и усадил себе на руки.

– Покатай нас! Покатай! – клянчили они. Девчонки любили, когда он крутил их, взяв за обе руки.

– Покатать? – Марций с удовольствием подыграл им, сделав смешное озадаченное лицо. – Я не могу.

– Почему? Почему?

– Я не могу, пока вы не поцелуете меня.

В ту же секунду обе девчонки прилипли губами к щекам мужчины, оставляя на них звонкие поцелуи.

– Вот теперь гораздо лучше.

– Покатай, покатай нас! – продолжали упрашивать они, ёрзая на его локтях в ожидании. – Покатай!

– Хорошо, – заулыбался солдат.

Каким бы Марций ни был уставшим, он всегда находил минуту поиграть с детворой.

– Пора тебе уже своих заводить, – не без намёка заметил Согейр, глядя на то, с каким воодушевлением его друг играет с малышнёй.

– Войкан уже ответил, – сказал он, улыбаясь, – моё сердце принадлежит армии. Как и душа.

Это был тот редкий случай, когда Согейр не понял, что Марций соврал.

А вот Золтан слышал ложь всегда и везде. Собственно, слово «лжёшь» было единственным, что дед слышал от своего внука с тех пор, как тот вообще начал говорить. По этой причине Золтана с малолетства нигде не любили – никому не нравилось быть уличённым во лжи, а врали люди много. В деревне у истока Задиры, где жила их семья, Золтана часто били, бывало, избивали до полусмерти. Один раз даже окунули его руки в кипящую воду и заставили вдоволь наесться земли и травы, а он упорно стоял на своём и шипел обидчику, отплёвываясь от грязи и крови: «Ты лжёшь». В деревне его считали дурачком, но дурачком этот угрюмый мальчик не был. Его обманчиво простое лицо с веснушками и широкий рот вкупе с узкими плечами и длинными худыми руками внушали людям мысль о его безобидности, но и это не было правдой.

Золтана нашёл в лесу один из лесников, который позже назвал себя его отцом. Деревня готовилась к заморозкам, и он с несколькими другими мужчинами делал запасы древесины для растопки. Они рассказывали, что услышали жалобный писк, доносящийся из чащи, и решили, что это птица. Но писк всё не прекращался, один из работяг решил проверить, откуда доносится звук, и скоро вынес из глубины леса небольшой свёрток из старой грязной ткани, в котором кричал ребёнок, на вид пару недель от роду. Так найдёныш и обрёл семью. Беркана всё не давала его родителям дитя, и этот кроха, худой и белый-белый, как снег, стал для них крошечным сокровищем, которое они назвали Золтаном, что значит «золотая монетка». Малыш рос крепким и живучим, как сорняк. Когда ему был один месяц от роду, его укусила в шею какая-то мошка, и место укуса начало нарывать и гноиться. Его мать все глаза выплакала да молилась Веньё днем и ночью, но болезнь становилась всё сильнее и душила ребенка. А потом она вдруг прошла. Буквально в один день прошёл и нарыв, и воспаление, а кожа мальчика стала, как прежде, белой. И больше Золтан никогда не болел и не плакал, ни от боли, ни от голода, ни от холода – вообще никогда. Только смотрел из люльки дикими, как у волчонка, глазами.

Отец Золтана умер через год – кобыла лягнула его и разбила ему грудь, мать протянула чуть дольше – не перенесла суровой зимы и умерла, когда мальчику исполнилось пять. Золтан просидел у её кровати весь день, пока не пришли забрать её тело, чтобы заложить камнями на окраине деревни. Золтан тогда впервые на памяти деда раскричался, развопился, как зверёныш, и, укусив одного из могильщиков, убежал. Через день рана у того человека воспалилась, и он умер от заражения. В тот день на деда и внука несчастья и проклятья посыпались как из рога изобилия. Деревенские вмиг припомнили Золтану и его молчаливость, и странности, и им с дедом пришлось уйти из деревни, покинуть родные места. Так они и кочевали, переходя с места на место, потому что везде история повторялась, рано или поздно. Сейчас Золтану было тринадцать, и он не изменился – всё так же молчал, хмуро смотрел исподлобья и уличал людей во лжи.

Когда они вошли в город, то сразу взялись за поиски дома, о котором им рассказал встреченный у озера кирасир. Золтана пьянил воздух большого города, состоящий из ароматов выпечки, рыбных потрохов, конского пота и дорожной пыли. И ещё гор. Золтан всю свою жизнь жил далеко от гор, но та морозная свежесть, которую ветер нёс с востока, он был уверен, могла принадлежать только огромному, нагретому на солнце, каменному массиву Многоликой горы, что нависала над Паденброгом перламутровой волной. Паренек молчал и угрюмо взирал на горожан, которые в ответ глядели на него, как на диковинного уродца, а дед расспрашивал о доме с синими ставнями. Довольно скоро они его нашли в самом конце Кроличьего тупика. Это оказался аккуратный двухэтажный домик у прачечной, из которой пахло горячим паром и цветочной мыльной пеной. Ставни его действительно были выкрашены в ярко-голубой цвет, а вывеска над дверью гласила, что здесь любой сможет найти себе приют.

У порога на скрипучей табуретке сидел парень и с помощью стекляшки жёг на солнце муравьев. Лицо его было глупым и сосредоточенным на этом странном деле. Путники отвлекли его, и он недовольно оглядел их с головы до ног.

– Мест нет, – буркнул он, вытирая пот с грязной шеи, и вернулся к своему увлекательному занятию.

– Лжёшь, – огрызнулся Золтан.

Реакция вруна была мгновенной. Парень вскочил и схватил Золтана за ухо. Тот завопил. На крики откликнулись проходящие мимо люди, знакомые с нравом соседа. Послышались призывы отпустить мальчишку. Дверь дома с голубыми ставнями отворились, и на пороге появилась огромная пухлая женщина в фартуке. Ей хватило пары секунд, чтобы привычным жестом отогнать сына от мальчика. Подзатыльник оказался глухим, как удар мешка с мукой о каменные ступеньки, и нападавший шлёпнулся на задницу.

– Он сказал, что я лгу! – заревел он ослом.

– А то ж я не слышала, болван! – было ему ответом. – А ну, кыш отсюда!

И парень едва успел унести ноги от очередного материнского подзатыльника.

– А вы проходите, – с добродушной улыбкой сказала она, обращаясь к растерянным путникам. – И на бестолочь мою не обращайте внимания. Входите.

Внутри оказалось очень уютно и вкусно пахло обедом – у путников сразу заныли желудки.

– Нам бы комнату снять, дочка, – сказал дед, вглядываясь подслеповатыми глазами в окружающее пространство.

– У меня есть одна – вчера освободилась, – ответила женщина, – возьму недорого.

Золтан выложил на ладонь одну монету. Хозяйка взяла её толстыми тёплыми пальцами.

– О-о! За это я могу даже накормить вас обоих от пуза. Вы голодны?

– Да, дочка, – ответил дед.

– А этот что? – Она кивнула в сторону его внука. – Не говорит?

– Слово одно знает, да и всё.

– Он проклят? – насторожилась женщина, остановившись на полпути в кухню.

– Нет, родился такой.

– И язык у него есть?

– Конечно, есть.

– А если он начнёт изрыгать лягушек? Или его кожа покроется зелёной слизью?

– Никогда такого не было, – честно ответил дед. – Но то, что враньё чует за версту, этого у внучка не отнять. Чуть соврёшь, он молчать не станет. Как есть скажет.

– И не ошибается?

– Ни единого раза не ошибся.

– А он точно человек?

– Человек. Таким его сделали боги.

– Но это ненормально.

Напуганная суевериями женщина недоверчиво глядела на мальчишку, силясь понять, что же ей делать. Ей становилось не по себе от холодного водянистого взгляда странного постояльца. Может быть, вытолкать их обоих взашей? Но прошлый жилец задолжал ей три серебряные монеты за еду и ночлег, а у этого старика лицо было честное, да и монета водилась – он не походил на того, кто будет обманом жить под её крышей, есть из её котла и не платить. К тому же хозяйка отчаянно нуждалась в деньгах. Муж после смерти ничего ей не оставил, кроме этого дома и туповатого сына, и их обоих надо было на что-то содержать. Но от этого мальчишки у женщины кровь стыла в жилах. В конце концов она сказала:

– Ещё одна монета, и можете пожить здесь до завтрашнего вечера. Еда – как попросите.

Путникам не с руки было торговаться, и они согласились.

Хотя гостеприимство хозяйки моментально куда-то улетучилось, всё же её дом Золтану понравился. По крайней мере, он был куда чище той их халупы с обвалившейся крышей и земляным полом, которая до того промерзала зимой, что покрывалась коркой льда. Их комната находилась на втором этаже и выходила окнами в сторону Туренсворда. После обеда Золтан долго сидел у окна и разглядывал замок издалека, впиваясь глазами в каждый кирпичик каждой башни этой махины. Он просидел бы у окна ещё дольше, если бы не полетевший ему в лицо гнилой апельсин. Это был сын хозяйки. Мальчишка отёр место удара и поднял с пола разбившийся фрукт.

– В следующий раз это будет камень, – понеслась в его сторону угроза, но Золтан в ответ только подбросил апельсин в руке и молча растянул рот в улыбке. Ему был знаком этот взгляд, будто он насекомое, которое необходимо уничтожить, он знал, что апельсин – это только начало. И Золтан был готов.

Вечером во время ужина сын хозяйки сидел с ним за одним столом и всё время пихал Золтана ногой. Хозяйка его не останавливала, хотя видела, что творит её глупый ребёнок, да только поучала его, помешивая жаркое из репы, чтобы тот не забыл заделать дыру в крыше от черепицы, которую накануне сорвал ветер. А ещё она напомнила ему натаскать воды из канала в бочки. Золтан сидел тихо и изучал колечки лука в своей тарелке, стойко терпя удары по ноге. Его спокойствие бесило хозяйкиного сына, и он не унимался.

После ужина Золтан куда-то ушёл и появился только под ночь, принеся с собой корзинку сочных красных яблок.

– Ты это украл? – Хозяйка не спешила принимать подарок. Мальчишка повертел головой и снова протянул корзину.

– Тогда откуда? Не скажешь, что вы с дедом богачи.

Но Золтан молчал и упрямо тянул женщине корзину. Фрукты в её доме были редкостью и так и манили своей блестящей, будто натёртой воском, ароматной кожицей.

– Ладно, можешь отнести на кухню, – уступила женщина. – Завтра сделаю яблочный пирог.