Текст книги "Корона двух королей"

С тем Осе распустил собрание.

Пленник заговорил сразу.

– Имена в обмен на свободу, – сказал он и повторял это каждый раз, когда к нему обращались.

– Не слишком ли много на себя берёт простой солдат? – Условия, выдвинутые наёмником, обескуражили короля. – Неужели ты думаешь, что сможешь заставить меня делать то, что хочешь?

– Имена в обмен на свободу, – настаивал пленный.

– Какая наглость!

Замученный человек, стоявший перед ним на коленях, вызывал у Осе чувство брезгливости.

– Между прочим, в городе уже знают, что ты у нас в руках, – сказал король, поправляя съехавщий воротник. – Почему бы мне просто не кинуть тебя на растерзание толпе? Это страшнее, чем кажется. Ты прокричишь нужные мне имена раньше, чем люди разорвут тебя на куски.

– Имена в обмен на свободу.

– Неужели ты серьёзно полагаешь, что можешь диктовать королю Ангенора, что ему делать? Ты – грязь под моими сапогами. И неужели ты думаешь, что я и мои люди не сможем узнать имена иным способом? Пытками, например?

Пленник сплюнул скопившуюся во рту кровь и провёл языком по разорванным губам.

– Скажите, король, вам самому не страшно спать по ночам, зная, что с каждым днём тот, другой, подкрадывается к вам всё ближе и он сильнее вас?

– Паденброг ограждают неприступные стены, в Туренсворд мышь не проскочит без моего ведома. Замок наводнён преданной мне охраной, и каждый из этих людей будет защищать королевскую семью до последнего вздоха. Нет, мне не страшно.

– Тогда у меня для вас плохие новости. Все до определённого момента думают, что они в безопасности, пока им не перерезают глотку.

– Как, видно, случилось и с твоими людьми.

– Как видно.

Король задумчиво потёр губы.

– Я всё равно не смогу тебя помиловать. Пренебречь правосудием было бы с моей стороны глупо. Я отказываю тебе в прощении.

– Тогда вы не узнаете имён.

– Узнаю, – уверенно заявил король, – завтра, послезавтра, через неделю – какая разница? Мы узнаем их иным способом и от другого человека, а ты будешь казнён, – король обратился к Влахосу. – Уведи его. Завтра его казнят.

Конечно, король не собирался казнить пленника. Послушав совета Эрнана Монтонари, он приказал соорудить под окнами тюрьмы эшафот с колесом, но в момент, когда пленника привязали бы к орудию смерти, Хранитель ключей спросил бы у собравшегося народа, что делать палачу, и огласил бы условия, выдвинутые короне. Конечно, люди бы захотели увидеть, как подонка колесуют, но король как человек великодушный и справедливый публично помиловал бы его, узнал имена и пустил его на все четыре стороны – а дальше будь что будет. Самосуд всегда правил этими улицами под покровом ночи. При таком раскладе существовала огромная доля вероятности, что бывший пленник вообще не доберётся до городских ворот живым. Осе возлагал большие надежды на такой исход.

Пленника бросили в темницу, и лишь к вечеру Корвен распорядился, чтобы Данка принесла ему немного еды.

Она его сразу узнала, как только увидела в коридоре, ведущем в тронный зал, и даже не сразу поняла, о чём её попросил Хранитель ключей.

– Можно, к нему пойдёт кто-нибудь другой? – Она впервые отказалась выполнять приказ Корвена. – Я не могу.

– Все заняты, – ответил тот, не замечая в своей занятости её испуга. – Иди.

Сейчас Данка сидела тише мыши и промывала на ноге пленника раны, оставленные лезвием эвдонской секиры, пока он жадно глотал зажаренное куриное крылышко. Девушка старалась казаться спокойной и прятала глаза.

– Я тебя знаю? – спросил пленник, выплёвывая кости.

– Нет, – ответила Данка. – Мы не знакомы.

– Знаешь, что меня казнят завтра утром?

– Я слышала.

– И как?

– Не знаю.

– А, по-моему, знаешь. – Пленник прислушался к далёким звукам, доносящимся в стороне. – Я слышу звуки молотка и пилы. Рядом что-то строят. – Он горько усмехнулся. – Виселица?

– Колесо. – Данка старалась сдержать свой гнев. Все её старые раны будто снова заныли.

Кусок хлеба застыл в руках пленника.

– Меня колесуют? – прохрипел он.

Данка продолжала аккуратно промывать его раны.

– Король хочет, чтобы город как можно дольше смотрел на смерть убийцы жителей Негерда.

– О боже! – задохнулся мужчина и, кинув еду на грязную солому, бросился к крошечному окну под потолком.

– Колесо! – выплёвывал он изо рта непрожёванный хлеб. – Колесо!

– Скажи им, что нужно, и король помилует тебя, – произнесла Данка, сжимая в руках кровавую тряпку.

– Помилует? Он уже сказал, что лучше казнит меня, чем узнает имена!

– Тогда очисть свою совесть.

– Ты совсем дура?

– Не хотите говорить имена королю, скажите священнику. Ноэ никому не отказывает. Пусть король и не помилует вас, но вы очистите свою совесть и свою душу.

– Вы поглядите, кто заговорил о душе? Шлюха из Негерда!

Данка прижалась к стене.

– Ты думаешь, я тебя не узнал? – Пленник бросился к ней и схватил за шею. – Ты та девка, которая встала на пути моего коня! Скажи спасибо, что я не зарубил тебя, как твою мамашу. Сладкая шлюшка!

С этими словами он прижал Данку к стене и сунул руку ей под юбку. Обкусанные ногти с зазубринами оцарапали ей бедро. Данка закричала, но нападавший подхватил её и стукнул затылком о стену, и крик девушки оборвался.

– Хочешь спасти мою душу?! Всё ещё хочешь!

И он повалил её на клочок соломы у себя под ногами. Оглушённая Данка выставила перед собой руки, но мужчина мгновенно отбился от её ударов и сжал обе её кисти у неё над головой, пока его вторая рука задирала и рвала на жертве юбку. Данка потерялась в полутьме, всё произошло так быстро, что она даже не поняла, как мужчина оказался у неё между ног, а снова закричала.

Дверь в камеру распахнулась – на девичьи вопли сбежалась охрана. Они оттащили пленника от служанки и швырнули его о стену.

– Грязная шлюха! – ругался он, и его бешеные глаза горели во мраке. – Хочешь спасти мою душу? – вопил он. – Хочешь? Так я скажу королю имена! Завтра утром! Скажу ему все имена!

Ослеплённая ужасом, Данка выбежала из камеры, подхватив разодранные юбки, и опрометью кинулась сквозь бесконечные повороты коридоров в свою крохотную комнатёнку. На повороте у лестницы, ведущей к ярусу с комнатами слуг, она налетела на кого-то из охраны. Мужчина подхватил её, как пушинку, и приподнял над полом.

Данка, не видя ничего пред собой, начала драться и брыкаться, но руки солдата оказались сильнее.

– Что случилось? Что произошло? – наконец услышала она сквозь пелену непонятного шума знакомый встревоженный голос.

Влахос тряхнул её и заставил посмотреть на себя.

В зелёных глазах Данки стояли слёзы.

– Что случилось? – повторил Влахос, взяв лицо девушки в свои руки, а она просто смотрела на него и ничего не могла сказать.

Влахос подозвал другого Ловчего и что-то тому приказал, а потом быстро отвёл Данку в свою комнату на втором этаже.

Комната Бродяги казалась чуть просторнее комнаты Данки, но была обставлена едва ли не так же скупо, как аскетичная монашеская келья. Сразу бросалось в глаза, что хозяин здесь почти не бывал. Сквозь одинокое узкое окно просачивался свет засыпающего солнца, который освещал единственный стул и грубо обтёсанный стол, на котором стояли глиняный кувшин, кубок и лежала страшная маска в виде змеиного черепа. В углу стояла узкая кровать, заправленная простым хлопковым бельём, а в её изголовье на стене поблёскивал крюк, на который, судя по всему, Влахос вешал свои доспехи на ночь. Это всё, что было внутри. Ни ковра, ни камина, только неуютные каменные стены.

Влахос усадил Данку на кровать и дал ей воды. Девушка смогла успокоиться только через несколько минут. Всё это время командир Ловчих сидел рядом с ней и обнимал, что-то шепча, но даже его объятия служили ей слабым утешением.

Вытирая слёзы, Данка, наконец, смогла рассказать Влахосу, что произошло в темнице и кем был человек, которого поймали эвдонцы.

– Он напал на тебя? – Влахос ласково гладил Данку по голове.

– Да. Но он ничего не успел. Я просто испугалась. Всё было как в прошлый раз.

– Он тебя больше не тронет. – Молодой мужчина прижимал к своей груди заплаканную девушку. – Я обещаю. Я попрошу Корвена, чтобы он посылал к нему других слуг, а ты больше в темницу ни ногой, поняла? Я скажу Хранителю ключей, чтобы он тебя не трогал, и предупрежу принцессу – у неё помимо тебя есть кому выносить ночную вазу. Сиди здесь и отдохни. Сегодня я дежурю ночью…

– Всю ночь?

– Я приду к тебе позже. Не плачь.

Впервые Данка действительно бросила все дела и исчезла. До самой поздней ночи она сидела в этом склепе с видом на дерево и горько плакала.

Влахос вернулся поздно – скользнул в комнату, подобно призраку, тихо разделся и лёг рядом с дремавшей Данкой.

– Я думала, ты придёшь утром, – прошептала она сквозь сон, прижимаясь к груди любимого.

– Я попросил Сеара выйти вместо меня.

– Что это? – Пальцы девушки нащупали на шее мужчины царапину, которой раньше не было.

– Застёжка на воротнике. Ерунда. Спи. – Он поцеловал Данку в висок и уткнулся в пахнущие мылом волосы.

А уже утром Туренсворд сотряс тревожный звук горниз. Когда один из стражников пришёл в камеру, чтобы забрать пленника на казнь, он обнаружил его остывшее тело. Ночью кто-то перерезал ему горло.

Осе был вне себя от бешенства и учинил допрос всем, кто был вхож в темницу: ключникам, камергеру и страже в попытках выяснить, кто убил этого человека. Сеар знал, кто это сделал, но хранил молчание и исправно выполнял приказ короля, допрашивая возможных свидетелей. Конечно, никто ничего не видел и не слышал. Иначе и быть не могло, если в деле был замешан Влахос. Сеар понял это, как только увидел след на шее покойника. Лишь ненамётанный глаз мог разглядеть в этой ране след от ножа, но Сеар знал, что подобные порезы оставляет тонкая нить стальной гарроты. Он спросил своего командира, не имеет ли он отношение к убийству, Влахос же лишь промолчал и продолжил скручивать вымытую и начищенную проволоку, вспомнившую вкус человеческой крови.

Когда предводителя Ловчих вызвали на допрос, Сеар хотел наврать, что всю ночь они с командиром провели на башне Ардо II, как вдруг его перебила Данка и сказала, что всю ночь Влахос провёл вместе с ней.

– Ты и Бродяга?! – изумлённо вытянулось худое лицо короля. – Подумать только. Все те годы, что Ловчие служат при моём дворе, он не был замечен в связи ни с одной девушкой. И вдруг ты? И ты уверена, что он никуда не отлучался, пока вы… ну… ты поняла.

– Я бы заметила, мой король. Влахос никуда не уходил до самого рассвета.

Ясне было больно, очень-очень больно слышать эти слова, но она не подавала виду, что желает Данке смерти. Богиня её не услышала, и Ясна прокляла свои наивные мечты.

Поскольку драгоценное время шло, а убийца пленного так и не был найден, король был вынужден пойти иным путём. Он приказал повесить тело покойника на площади под позорным свитком, в котором говорилось, что это один из убийц, напавших на беззащитный Негерд, и что он покончил с собой осколком стекла, когда испугался суда. И поскольку этот человек самоубийца, король разрешил жителям Паденброга делать с его телом всё, что они захотят.

Спустя всего несколько минут вокруг останков уже собралась толпа, которая самозабвенно кидала в тело камнями и молотила дубинками, потом сбила его на землю, привязала к лошади и пустила по улицам Верхнего города, пока обезображенный труп не превратился в ободранный кусок мяса в обёртке из лохмотьев. После останки разрубили топорами, свезли к мосту Ворожеи и сбросили в Руну.

Королю очень не нравилось, что он разбудил в своих подданных подобную кровожадность, но был вынужден довольствоваться и такой формой правосудия.

Как и предрекал Чернильная Рука, всего через пару дней в Паденброг поступили вести с Приграничья – в районе Адельхейда, близ Аранских холмов на войско Иларха напали. Гонец сообщил, что эти новости ему передал один из лазутчиков короля. Когда его спросили, почему он так решил, тот ответил, что у этого человека была нашивка на внутренней стороне рукава в виде бычьей головы, как у всех, кто служит Осе.

Король сидел на троне как на иголках. Что если его нашивку подделали? Смог же Теабран изготовить доспехи как у северян, что ему мешает сделать нашивки как у шпионов короля? А если же всё это неправда, то войско Иларха всё ещё где-то бродит по равнинам и холмам Ангенора в поисках Ложного короля… но если на них всё же напали, имеется ли хоть единственный шанс, что кто-то уцелел?

Чувство вины не давало ему покоя и особенно сильно цапало его своей когтистой лапой, когда он видел Марция и Калхаса.

– И что мы теперь будем делать? – спросила Вечера, когда снова был созван совет.

Все посмотрели на короля.

– Ничего, – ответил Осе. – И прежде, чем ты начнёшь громко высказываться по этому поводу, Вечера, я тебе скажу. Эти новости могут быть неправдой.

– Тебе нужно, чтобы гонец принёс голову Иларха, чтобы ты поверил?

– Нет, но и кидаться в драку не имеет никакого смысла. Если на них напали, то наверняка уже всех перебили.

– Но там могут оставаться выжившие!

– Да, их участь печальна.

– Скажи это Флавии. Девочка уже давно бегает по Ласской башне и спрашивает Марция, где их папа.

– Аматина… – попробовал урезонить принцессу Эрнан и положил руку ей на локоть.

– Что?! – Принцесса вскочила, будто её ударили плетью. – Вы хоть понимаете, о чём говорите? Ты предлагаешь бросить человека, который служил нам много лет, умирать! А вы все согласно киваете! Я не прошу выслать за ними всю армию, но можно же послать нескольких людей поискать выживших!

– Чтобы их схватили и под пытками узнали наши планы на касарийское войско? – нахмурился король.

– Можно подумать, Теабран этого не знает. У него шпионов при дворе больше, чем блох на собаке.

– Мы ничего не будем делать, – настаивал король. – По крайней мере, ещё пару дней. Если ничего не изменится, так и быть, вышлю людей на разведку. К тому же вполне вероятно, что если эти новости – ложь, за это время Иларх сам явится в Паденброг, не будет же он вечно гоняться за Теабраном по холмам, к тому же…

Вечера не стала слушать оправдания короля и выбежала из Комнаты советов. Через минуту она уже была у бычьих загонов, где очень скоро отыскала Марция. Он уже всё знал и порывался броситься на помощь отцу. Вечера его остановила.

– Если ты уедешь без разрешения Согейра, тебя посчитают дезертиром! – Она схватила за узду встревоженного Дыма, удерживая эвдонца от бегства.

– Я не могу оставаться, когда моя семья там погибает! – Марций впервые был растерян.

– Два дня. Осе дал им два дня.

– И за это время они все умрут. Принцесса, поймите, я не могу…

– Я не хочу, чтобы потом тебя казнили. А ступишь за Ворота Воина у Согейра за спиной – Осе прикажет отрубить тебе голову!

– Но там мой отец и брат!

– Прошу, всего два дня. – Вечера тронула рукой его запястье. – Тогда, в Мраморной долине, ты поклялся делать всё, что бы я ни попросила!

– Я помню. Но не просите меня остаться сейчас.

– Если тебя казнят за побег, я останусь совсем одна. – Обычно переливчатые глаза Вечеры сейчас были тёмно-серыми, как грозовые тучи. – Обещаю, позже я вышлю туда двоих всадников. Они найдут Иларха. Но ты останешься здесь. Обещай мне.

И Марций остался, снедаемый неведением.

А замок и город продолжали жить, как и жили до страшных вестей, и только Марций вздрагивал каждый раз, когда к воротам замка приближались всадники. И вот, после двух дней мучительного ожидания, ворота Туренсворда распахнулись в очередной раз, и на площадке у донжона остановилось несколько коней с полуживыми всадниками. Среди них был Иларх.

– Нас разбили у Адельхейда, – докладывал предводитель эвдонских беглецов. Весь израненный и будто растерявший половину своей силы, он лежал на койке в лазарете на среднем ярусе Ласской башни. К его замотанной чистыми повязками руке жалась маленькая Флавия, а в углу плакала его жена. – Теабран прятался там. Когда мы вышли из-за холма, то увидели его войско. Тысяч сто солдат, не меньше. Мы знали, что заметь они что-то, нас всех перебьют – с ними нам не тягаться, и постарались уйти незаметно, но у этого ублюдка везде свои глаза и уши. Мы отошли до края холмов, чтобы наутро вернуться в Паденброг, но ночью на нас напали.

Его разбитые губы растянулись в горькой улыбке, а глаза наполнились слезами.

– Воины Теабрана не люди. Доспехи не пробить ни стрелой, ни мечом. Наши топоры разлетались о них, как деревянные. На лицах зеркальные маски с чёрными глазницами, пустыми, как у смерти, и все вооружены до зубов ксифосами, булавами. Даже на конях их доспехи с шипами. Командует ими всадник в шлеме в виде птицы.

Иларх не постеснялся присутствия женщин и детей и разразился такой кудрявой бранью, описывая неизвестного всадника, что Осе покраснел от смущения.

– Ты знаешь, кто он? – спросил Осе.

– Не знаю, и мне плевать! Я видел его всего раз, когда он отрубал голову моему сыну. – И Иларх заплакал. – Всего его изрубил, пока он ещё дёргался в судорогах! – скулил он. – Гадёныш, вонючая крыса! Я бросился к нему, чтобы убить ублюдка, но в меня попала чья-то стрела, и я упал. А он продолжал рубить моих людей, как яблоки. А потом… потом птицеголовый затрубил в горн и увёл своих людей. Я думал, нас оставили подыхать, но это был не конец. Они ушли, чтобы Теабран мог обрушить на нас огонь, о котором говорил тот мальчишка-монах…

– Так он существует? – голос короля дрогнул. – Огонь не выдумка?

– Существует, – кивнул Иларх. – Ещё на подходе мы заметили несколько катапульт вдалеке. Таких огромных, что они касались неба. – Он поводил в воздухе руками, будто описывая контур неизвестного оружия. – Солдаты натянули тросы, и в небо полетели мешки. Лучники обстреляли их горящими стрелами, те взорвались, и небо вспыхнуло мириадами звёзд. Они падали на моих людей бесшумно, как пыль, и прожигали насквозь… будто проходили сквозь пустоту! Я успел отползти в какой-то овраг, закрылся телом Ларго и остался жив. А всё вокруг воняло жжёным мясом. Теабран сжёг почти всех моих людей меньше, чем за десять минут. Только единицам удалось уцелеть.

– Так Теабран сейчас в Адельхейде? – спросил Осе.

– Я не знаю, – прохрипел Иларх. – Возможно, там или где-то рядом. Ему нет нужды прятаться от кого бы то ни было с этим оружием. Он просто придёт в Паденброг и сожжёт всех нас вместе с ним. И какая разница, придёт он с севера или юга. Он просто оставит вместо Паденброга выжженную землю и сядет пировать на руинах.

Глава 20
Тавромахия

«Паденброг будет разрушен!»

«Паденброг будет сожжён!»

Весть о неизвестном огненном оружии, о котором раньше знали только по слухам, взбудоражила город. История знала массу примеров, когда новый правитель восседал на руинах разрушенного города, и теперь никто не верил, что их смогут защитить неприступные стены, если смерть обрушится с неба в виде дождя. В Паденброге становилось неспокойно, всюду нарастала паника. Даже последние приготовления к тавромахии прошли без обычного приподнятого настроения – все только и думали о том, что король Осе должен перестать просиживать штаны на троне и напасть первым, чтобы не дать чужаку подойти к городу ближе, чем на пару лиг. Так бы сделал король Эдгар, так бы сделал любой король.

Накануне тавромахии Вальдарих по традиции отвёл турдебальдов в таверну при Миртовом доме, чтобы мальчишки насладились последними часами жизни, потому что большинство из них уже завтра будут мертвы. Несколько воинов, как обычно, следили за порядком, но было тихо. Напуганные отнюдь не призрачной опасностью погибнуть уже через несколько часов, турдебальды сидели смирно и скорбно смотрели на дно своих кубков, будто пытаясь рассмотреть там ближайшее будущее. Страшный мрак жуткого предчувствия отравлял их последнюю ночь.

Марций не хотел сегодня никуда идти и просил Вальдариха освободить его от обязанности няньки, но Согейр буквально вытолкал его из Ласской башни, опасаясь, что без присмотра эвдонец покинет город и отправится в одиночку мстить Теабрану.

Младший Рейес тихо сидел в самом дальнем углу таверны и пил, предоставив турдебальдов самим себе. Малиновка нежно, почти по-матерински гладила его по голове и что-то мурлыкала ему на ухо.

– Ты знала, что на Эвдоне верят, будто у Даимахов есть право решать, кто получит душу, а кто нет? – буркнул Марций, допивая кружку пива. Он был уже совершенно пьян и дал волю слезам.

– Нет, – ласково шепнула цыганка.

Марций хмыкнул.

– Актеон часто говорил, что всё это чушь, что ни у кого нет такой власти. Что, если Даимахи не могут уже несколько поколений произвести на свет никого, кроме идиотов или уродов, куда уж им решать, получит кто-то душу или нет. Однажды, когда мы были совсем мальчишками, брат сказал об этом соседскому пареньку. Так, между делом, когда они спорили о покойнике, которого выносили из соседней хижины накануне. А тот пошёл и настучал кому надо, представляешь? Ему за это дали три медяка, а брату… Актеона выволокли из дома прямо среди ночи, притащили в Источник, а там полы из хрусталя, сам Пелегр сидит, как горгулья, как горбатое божество, на троне-лилии, весь окутанный светом свечей. – Рука Марция скользнула по гладкому бедру Малиновки. – Приказал брату сознаться в своих словах. А брат простой и смелый, но глупый, как осёл, взял и сознался. Тогда Пелегр приказал стражнику отрезать ему палец ножом для фруктов, а когда мизинец брата остался валяться на полу, Пелегр велел Актеону поцеловать свой изумрудный перстень в знак повиновения. А Актеон взял и плюнул в Даимаха, собрал все слюни и сопли и как харкнул ему в рожу! – Марций захохотал, будто ничего в жизни смешнее не говорил, а потом вдруг остановился, и лицо его помрачнело. – Пелегр обещал, что уже на рассвете его обезглавят, и приказал солдатам заковать в цепи всю нашу семью. Отец, едва увидя стражников на пороге вместе с закованным в кандалы сыном, понял, что это конец, схватился за нож. Он и Калхас убили их всех. После этого у нас оставался один выход – бежать с острова. Той же ночью мы оказались на борту «Чёрной Капитолины», бросив всё, что у нас было. – Марций замолчал и глубоко задумался. – Теперь Актеона обезглавил всадник в шлеме в виде птицы. Брат говорил, что обманул судьбу, да только это она его обманула. – Он ещё немного помолчал и вытер лицо. – На Эвдоне за убийство дарима этому уроду не было бы ничего, но мы не на Эвдоне. Брат будет отомщён.

Малиновка вздохнула:

– Ты уже второй человек, который сегодня клянётся мне кому-то отомстить.

– А кто был первым?

Цыганка поманила Марция за собой и провела через дверь для слуг в соседнюю с домом соблазнов пристройку. Марций уже видел раньше это крошечное неприметное здание из неотёсанного кирпича и принимал его за сарай для мётел, но внутри оказалось жилое помещение, хотя с первого взгляда его можно было принять скорее за богадельню для нищих. Низкий потолок, с которого свисала бедная люстра с пятью свечками, небольшие окна, спрятанные за занавесками из дешёвой ткани, серые неуютные стены. По периметру и в проходах густо стояли узкие койки, забросанные стёгаными покрывалами, на которых дремали усталые миртовые птички. Разительный контраст между живописными богатыми комнатами для клиентов и этим убожеством заставил Марция удивлённо замереть.

– Это наша клетка. Здесь мы отдыхаем, – тихо шептала Малиновка, испуганно озираясь по сторонам. – Только хозяину не говори, что я тебя сюда водила, иначе он меня накажет.

На одной из коек в дальнем углу сидел Войкан и держал на руках Ласточку. Даже в свете слабых свечей было видно, что голова птички перевязана.

– Три дня назад её последний раз отвели к касарийскому самрату, – взволнованно шептала Малиновка. – Он как обычно попросил её раздеться и ублажить его поскорее, а когда она закончила, спросил, какой она веры. Ласточка и сказала, что верит в богов Норинат. Тогда самрат положил перед ней десять золотых монет и сказал, что отдаст ей их за спиной хозяина, если она встанет перед ним на колени и попросит. Но нам же не платят, не удивительно, что она согласилась, встала на колени и попросила дать ей эти деньги. Тогда он сказал, чтобы она прочитала «Вирго-сатиму», молитву дев, тогда он даст ей ещё десять монет. Ласточка попросила разрешения одеться, потому что эту молитву не стоит читать шлюхе, да ещё и голой, а самрат сказал, что ударит, если она оденется. Когда она начала читать, он поставил её на четвереньки и взял сзади, как собаку… Она попросила её отпустить и заплакала, а самрат кинул ей в лицо горсть заработанных монет, схватил за волосы и ударил головой об угол кровати. Хорошо, что она осталась жива. Но когда её уносили, хозяину доложили о монетах, и он их забрал. Всё прикарманил. Скоро она снова сможет работать, но твой друг, – цыганка указала подбородком на Войкана, – обещал убить самрата. Обещал пустить стрелу ему между глаз.

Утром у шестнадцатилетних турдебальдов не болела голова, а прошлая решительность уже казалась миражем. Нескольких юношей стошнило, когда Вальдарих позвал всех надевать кирасы и шлемы. Пути назад не было – теперь им только и оставалось ждать своей встречи с быком, перебирать в руках скрученную верёвку и молиться.

Люди, предвкушая реки крови, начали собираться на арене заблаговременно, чтобы успеть занять лучшие места. За ярусы у выхода из загона едва не случилась драка. Существовала примета, что того, кто стукнет по спине быка, который впоследствии убьёт своего турдебальда, весь следующий год будет ожидать удача. Поэтому чаще всего именно там толкались жители Нижнего города.

В секторах выше собирались представители благородных домов, менее озабоченные проблемами примет и суеверий. Многие приносили с собой собранные лепестки и семена, чтобы осыпать ими победителя, и камни, чтобы бросать их в того, кто выкинет чёрный платок.

Инто себе места не находил всё утро и всё время маячил возле шатра.

– Иди работать, – гнал его Вальдарих, опасаясь, как бы парень не натворил глупостей, и Инто уходил, чтобы через пару минут вернуться вновь.

Уже в десять часов жара стояла несусветная, зной вонючей свинцовой плитой лежал на арене. Дамы овевали себя веерами, мужчины обтирали лица платками, надушенными лавандовой водой. Эрнан потягивал вино, поднесённое Золотой Росой, и теребил чётки. Суаве отказалась посетить обряд, Четта поддержала сестру, и они решили, что провести это время вместе в саду гораздо лучше, чем смотреть на убийства. Отказалась посетить тавромахию и Вечера. Она с самого утра, как только Альвгред покинул её, закрылась в дальней части покоев, где находилась её личная библиотека, и сказала, что хочет побыть одна.

А вот Ясна была лишена этой роскоши. Она пришла в ложу по приказу отца, потому что её жених должен был биться с быком и поддержать его была её прямая обязанность. Сам Осе также идти не хотел, но его звал к этому долг короля.

Никто не сомневался, что ложу посетит Тонгейр. Ему ли было не любить подобные кровавые игры? Рядом с ним смиренно сидела Меганира, которая мыслями будто была где-то в своём крохотном, сокрытом от посторонних глаз, внутреннем мире и не выказывала ни малейшей заинтересованности в происходящем. Родители Роланда также находились в ложе и переживали сильнее всех. Эрдор даже попросил слугу принести побольше воды и нюхательной соли для жены.

– Вот сегодня и узнаем, чего на самом деле стоит ваш сынок. Он сильный дикий вепрь или ма-а-аленький поросёночек, – издевался над ними Тонгейр. – Готовы увидеть кишки своего ненаглядного?

Последними прибыли Согейр и Альвгред. Они только что закончили встречу с добровольцами, которым давали последние напутствия.

Люди внизу уже делали ставки на смерти и победы, кто-то торговал початками кукурузы и жареными кроличьими лапками.

Данка стояла позади короля, чтобы в любой момент подать ему вина, но ей не хотелось здесь быть. Ей было стыдно признаваться, но неожиданная смерть того пленника её обрадовала, хотя служила весьма слабым утешением в том, что ей пришлось пережить.

Песок покрывал ровным слоем весь овал арены и слепил алебастровой белизной, а агдеборги выглядели алыми каплями крови, готовыми вот-вот упасть на белое полотно. Воняло потом и горячим камнем. Солнце раскалило воздух, толпа требовала начала обряда. И вот, держа в руках две чаши с вином и бычьей кровью, на арену вышел архонт и произнёс молитву, прося Саттелит о милости к участникам, а Хакона – дать Паденброгу больше смелых воинов. После, во славу богов, он влил в поднесённый Полудницей кубок вино и кровь, смешал и вылил на середину арены. Полудницы в белоснежных лёгких одеждах с рыжим подбоем зажгли сандаловые ветки, призывая богов обратить свой взор на арену. Когда в ответ на это в небо взмыла стая жемчужных скворцов, блестя россыпью белых крапинок на груди, и расселась на высоких пиках над верхними ярусами, жрец объявил это добрым знаком.

В это время добровольцы – похолодевшие от страха дети – находились в шатре, прилегавшем выходом к арене, и каждые несколько минут их становилось меньше на одного. Десять, пятнадцать минут. Больше времени обычно не требовалось. Либо бык сразу убивал турдебальда, либо на шестнадцатой минуте у юноши уже не оставалось сил убегать, и он выкидывал позорное чёрное полотно.

К двум часам четверо добровольцев уже были мертвы, четверо остановили обряд – сидящие в шатре понимали, что происходит снаружи, по воплям толпы, и сердца их холодели с каждым разом всё больше. У одного из турдебальдов случилась истерика, он сорвал с себя кирасу и убежал. Вальдарих приказал остановить его и заковать.

Потом последовала долгая пауза – чествовали первого победителя, и в сердцах турдебальдов вспыхнула надежда. Первым победителем в этом году стал тот заика, который недавно дал сдачи Роланду. Его быка звали Камень. Был он не самым ретивым из всех, что жили в загоне, скорее, самым спокойным. Но всё же розги и перец разозлили его и заставили двадцать минут гонять турдебальда по арене, желая выпустить ему кишки.

День казался бесконечным, и быки с добровольцами постоянно меняли друг друга. Кто-то умирал и отправлялся в другой шатер в чёрном саване на носилках, кто-то побеждал, в кого-то бросали камнями и тухлым картофелем, и шатёр сразу выплёвывал на арену нового юношу.

Ясна почти всё время просидела, опустив глаза в книгу, смысл которой никак не могла уловить из-за отвлекающих её внимание воплей. Она убирала её только, чтобы похлопать победителю, и зажмуривалась, чтобы не видеть, как уносят покойников. Каждый из них напоминал ей обезображенного Кирана, и она больше ни за что не хотела видеть его мёртвым. Была пара моментов, когда даже Эрнан поморщился от омерзения. Первый раз – когда бык размозжил юноше голову копытом и не пускал к его трупу слуг, и второй раз – когда бык по кличке Вороной проткнул своего наездника рогами насквозь и выпустил ему наружу всю требуху. Если бы Лаэтан хотя бы заикнулся о желании принять участие в этом кошмаре, Эрнан бы лично отходил сына розгами. Сейчас же Лаэтан и Аэлис тихо сидели рядом с отцом. Они видели тавромахию впервые, и пелена грёз о благородной традиции, описанной в книгах, уже спала с их глаз. После очередной смерти девочка вскочила с места и убежала в слезах.