Текст книги "Повести Пушкина"

– Это, кажется, тебе! – Сара вытащила из-под ёлки перевязанный лентой пакет. – Ну а это, похоже, мне!

Оба, сидя на полу, начали разворачивать подарки. Андрею Дедушка Мороз подарил шерстяные чухонские носки и маленькие серебряные запонки с бирюзой. Он был в восторге. У Сары в руках оказалась простая деревянная коробочка. Она открыла её. В ней, обложенное сухой настоящей соломкой, лежало яйцо тускло-жёлтого цвета.

– Ещё одно! – Дочка была явно разочарована подарком.

Андрей смотрел на Сару и улыбался. И в первый день последнего года жизни огромной страны, сидя на полу в старой петербургской квартире, под новогодней ёлкой, он первый раз рассказал Саре историю про старую индейку на забытой Богом далекой американской ферме на границе штатов Миннесота и Висконсин.

Наступила весна 1916 года. Андрей Михайлович, как и в прошлый год, снял небольшую дачу в Лисьем Носе. Сара на дачу наезжала нечасто, обычно в компании шумных друзей на два-три дня, и снова уносилась обратно в город. У неё случился первый настоящий роман с каким-то «футуристом». То ли с поэтом, то ли c художником, или просто с лохматым студентом. Отца она в это не посвящала, и он почти всё лето один проводил на даче. Андрей просто обожал этот дом со старой верандой, кустами жасмина и сирени, белые ночи, сосны, дорожку к серому мелкому заливу и бесконечный пляж с камнями, уходящий до самой Финляндии. Чем-то это напоминало ему Висконсин, хотя моря там вообще не было. По утрам на деревянную ступеньку крыльца молочница ставила литровую бутылку жирного молока взамен вчерашней, пустой. К двенадцати часам из города привозили свежие газеты и разносили по дачам. В них с каждым днём всё больше и больше писали ужасные вещи про учредительное собрание, про брожение в армейских частях, про забастовки на заводах Сан-Галли, Гейслера и других. Но были и приятные новости. «Старший сын Эмира Бухарского, Абль Сулейман Али Паша, в присутствии его Императорского Высочества, Великого князя Николая Николаевича принял в Красном Селе парад лейб-гвардии уланского Его величества полка и, оставшись весьма довольны, преподнесли в дар Великому Князю золотой ятаган, украшенный смарагдами и рубином». Или ещё: «Вчера вечером русский богатырь Иван Поддубный, в присутствии многочисленной публики, вышел на арену цирка Чинизелли, где один противостоял шестерым добровольцам-борцам греко-римского стиля. Наш несравненный чемпион победил пятерых, а с шестым устроил ничью».

Лето вообще проходит быстро, а в Петербурге особенно. В город вернулись в конце августа, когда начались дожди. Дома его ждало заказное письмо.

«Дорогой, Андрей Михайлович!

Спешу довести до Вас новости о происходящих у нас событиях. Мы в Севастополе уже год как готовили международный показ новейших достижений в области авиастроения и выступления лучших русских и европейских лётчиков. Работа проделана огромная, и не напрасно. И, как ни странно, но у нас (чтобы не сглазить) наконец всё получилось! Мы получили ответы (и вполне серьёзные заверения) от наших французских и двух английских друзей, в которых они выражают полное желание принять участие в этой грандиозной затее. Тем более приятно то, что они берут на себя все хлопоты по доставке аэропланов к нам, в Крым (прибудут также совершенно новые модели – Bristol F2 и Farman III, плюс моторы к ним).

Дорогой Андрей Михайлович, Вы – наш лучший механик и вообще человек с золотыми руками, без преувеличения. Поэтому прошу Вас рассматривать это письмо как официальное приглашение стать членом русской команды авиаторов. Если Вы согласны, то Вам нужно прибыть в Джанкой не позднее 15 сентября, а уже оттуда мы Вас с максимальным комфортом доставим в Ялту, где всё участники и соберутся.

Уважаемый Андрей Михайлович, прошу Вас не затягивать с ответом, и очень надеемся видеть Вас на крупнейшем в Европе празднике воздухоплаванья в качестве полноправного участника.

Остаюсь Вашим добрым другом, Дмитрий Андреади, Лётчик-инструктор „Русской Императорской летной школы“,

Симферополь 2 августа 1916 года».

Это письмо, возможно, спасло им жизнь. Сара сначала заявила, что никуда не поедет. Что осенью будут важные премьеры и бал, на который её пригласили, а она уже заказала для него платье, и назвала ещё сотню причин, по которым она обязательно должна остаться осенью в Петербурге. Андрей, как всегда, с ней согласился и сказал, что он в Крым ненадолго, максимум через месяц вернётся, и стал готовиться к отъезду. Но однажды вечером Сара влетела в квартиру вся в слезах, на ходу срывая шляпку и бросилась в объятия отца, орошая слезами его шейный платок. Сцена выглядела не хуже, чем у Веры Холодной в последнем синема, а с кого ещё было брать пример молодой влюблённой барышне?

Она, как в детстве, обнимала его за шею и сквозь рыдания доносилось: «К-какой мерзавец! Папа, увези меня отсюда немедленно! Как он смел!.. А она! Моя лучшая подруга… дрянь!».

Все сложилось само собой. И 6 сентября Андрей с Сарой и тремя чемоданами в вагоне первого класса отправились на юг, в Крым, как им казалось, ненадолго. А уже в ноябре в холодном, неспокойном, затаившемся, словно в ожидании чего-то страшного, Петрограде возле их дома остановились два человека, женщина и мужчина в длинном пальто. Женщина своим ключом открыла дверь в квартиру и, пропустив в неё своего спутника, тут же тихо закрыла её изнутри на ключ. Квартиру она знала отлично. Да и как могло быть иначе, прислуга всегда знала о доме больше, чем сами хозяeва, так же, как и секреты семей, в которых они работали. И история с золотым яйцом, рассказанная Андреем своей дочери в первый день Нового года, которую она услышала, стоя под дверью, просто потрясла её. Пришедший с ней вместе мужчина в пальто – сбежавший с фронта бывший телеграфист штаба 2-й армии, смутьян и мелкий жулик Иван Ксенофонтов, будущий ближайший товарищ Дзержинского и бессменный председатель особого трибунала ВЧК.

Ваня Ксенофонтов уже несколько месяцев как был её близким другом. Как-то серым петербургским утром они долго не вылезали из постели, и она, прижавшись к тёплому телу «своего Ванечки», рассказала ему историю про индюшку, несущую золотые яйца. Они сразу прошли в комнату Сары. На туалетном столике, на тех же местах, лежала голубая коробка шоколада «Ландрин» и стояла простая деревянная шкатулка.

– Вот здесь, – горничная указала на шкатулку.

Ксенофонтов откинул крышку, на дне лежала соломка… и больше ничего не было. Он схватил коробку из-под шоколада и сорвал с нее крышку. Внутри оказалось золотистое яйцо. Он покачал его на ладони, как бы взвешивая – легковато… и стукнул яичко о край туалетного столика. Тонкое изделие кондитерского искусства раскололось. Шоколадная скорлупа была почти как настоящая. Дальнейшие поиски в квартире тоже не принесли результата. Через час, стараясь не шуметь, они благополучно ушли, заперев за собой дверь. После этой неудачной вылазки за «золотыми яйцами» в квартиру на Екатерининском канале их отношения как-то изменились. Ксенофонтов ни слова не говорил про золото, но она часто ловила на себе его холодный и недоверчивый взгляд.

В Петрограде начались волнения. Закрывались магазины. По вечерам на окраинах слышались выстрелы, город заполнили покинувшие части солдаты. Каждый день что-то происходило, и каждый следующий был страшнее предыдущего. Стопятидесятимиллионная страна катилась в пропасть. Но поезда продолжали прибывать и отправляться точно по расписанию.

Трёхсотлетняя Романовская династия была в шаге от своего трагического и бездарного конца. Потом – станция «Дно», отречение, а после Временного правительства реальную власть захватили большевики. Граница между жизнью и смертью для сотен тысяч людей стала тонкой, как никогда. В конце декабря большевики придумали адское изобретение – Чрезвычайную комиссию, а уже в январе в здание ЧК на улице Гороховой, 2, доставили на допрос бывшую горничную и бывшую любовницу Ивана Ксенофонтова. По его же приказу. Ночь она провела в подвале, уже оборудованном решетками, а утром конвой доставил её прямо в кабинет Дзержинского. Там же, кроме Феликса Эдмундовича, в кожаной куртке и с маузером на боку находился и её «Ванечка». Теперь чекист номер два был фактически хозяином города. Оба курили и были сухо вежливы. Там она ещё раз пересказала все, что услышала, стоя под дверью, о далекой американской ферме и старой индейке. Когда она закончила, её попросили начать всё снова, со всеми подробностями. А потом ещё раз, опять с самого начала. Уже поздно вечером, измученная и голодная, она подписала бумажку о неразглашении всего, что с ней происходило в кабинете, и её отпустили. Времена были вполне ещё вегетарианские. Дзержинского история заинтересовала настолько, что он распорядился немедленно опечатать квартиру на канале и выставить пост охраны. Кроме того, оперативному отделу ЧК дали указание немедленно начать поиск американского гражданина Андрея Конева и его дочери, Сары Коневой Энн-Маккормик. Ордер на арест обоих подписал Ксенофонтов. Также в кабинет на втором этаже дома на Гороховой ночью доставили взятого прямо из постели перепуганного профессора-орнитолога Генриха Овсянникова, специалиста по редким болезням птиц. Не объясняя причины, Феликс Дзержинский попросил его письменно прокомментировать показания горничной.

Трясущейся рукой профессор нащупал в кармане пенсне, приладил его на нос, обмакнул вставочку с пером в чернила и под тяжёлым взглядом председателя Чрезвычайной комиссии начал писать.

«По существу заданных мне вопросов могу сообщить следующее. Адаптационные способности животных огромны, но не бесконечны. Иногда они помогают выживать в изменяющемся мире целым видам. Напр.: (крысы, акулы, крокодилы, тараканы и голуби). Но иногда этих природных свойств не хватает, когда агрессивное давление среды усиливается. Это приводит к исчезновению целых групп живых существ: (мадагаскарская собачка, Стеллерова корова, красный тигр и др.). Домашние виды защищены от вымирания особыми условиями, но, так же, как и дикие сородичи, имеют высокий уровень приспособляемости. Известны факты, когда колумбийские козы, пасущиеся среди кокаиновых зарослей, давали молоко, больше напоминающий кокаиновый коктейль. А ящерицы в Анголе настолько пропитывались парами каучука, что сами становились почти резиновыми. Исходя из этого, вполне корректно допущение, что старая американская индюшка (в отличие от молодых) изо дня в день потребляла в пищу редкое растение с очень глубокой корневой системой, которое американские индейцы называют „Коику-сиука“. Ареал распространения этого растения в настоящее время чрезвычайно мал и, насколько мне известно, постоянно сокращается. Оно, благодаря невероятно мощным корням, вытягивает из почвы различные микроэлементы, в том числе и природные металлы. Золото, несомненно, является одним из них. На границе этих двух Североамериканских штатов, где она паслась, возможно, содержание золота в почве достигало значительных концентраций.

Генрих Овсянников, Профессор.

Петроград 26 декабря 1917 г.».

Коневы-Маккормик, на свое счастье, в Петербург больше не возвращались. Возможно, как американские граждане, они успели покинуть Крым вовремя, как и полтора миллиона русских.

* * *

После слов «полтора миллиона русских» рукой уже Алексея Пушкина карандашом была сделана приписка:

«Отец мне рассказывал, что его однажды вызвали на ленинградский Металлический завод, это произошло в 61-м или 62-м году. Туда приехала американская делегация с завода, кажется, „Сименс“. Он рассказывал мне потом про одного американца, который вполне сносно говорил по-русски, а понимал вообще всё отлично. Американца звали Глен Маккормик, и его дед был русским. Этот его дед какое-то время жил в Петербурге и слыл знаменитым авиамехаником. Видимо, они с отцом понравились друг другу, потому что на банкете в честь американской делегации они прилично напились. Там же отец подарил Глену большую бутылку „Столичной“ и банку чёрной икры. А тот передал ему жёлтое яйцо, якобы из природного золота. Отец, конечно, понял, что это шутка, но его тронул этот милый жест, а жёлтое яйцо хорошо помню. Оно всегда лежало в серванте на маленьком блюдечке. Куда оно делось, я понятия не имею. Да и вообще столько всего куда-то делось…».

Ведьма

«Салон ритуальных услуг повышенной комфортности» открылся на тихой Гончарной улице как-то незаметно. Ещё месяц-два назад на его месте располагалось «Ателье по пошиву верхней одежды». Теперь в витринах справа и cлева от входа, где раньше стояло по манекену в ужасных, словно сшитых из фанеры пальто, сияли полированные каменные урны для хранения праха, похожие на спортивные кубки, и под наклоном лежали искусственные венки, переплетенные красными и чёрными шёлковыми лентами. Ещё там стояли чёрные, очень блестящие мужские туфли без каблука и такие же сверкающие тапочки, видимо, женские. Дверь в «Салон» – деревянная, с большим стеклом тёмного цвета, что было совершенно новым и невиданным декоративным приёмом. Три ступеньки, оставшиеся в наследство от пошивочного ателье, облицевали тёмным камнем от тротуара до самого входа, что выглядело по-настоящему торжественно и дорого. Впрочем, это на самом деле был самый дорогой магазин гробов, венков, костюмов и обуви для покойников. Специальная секция называлась «для провожающих», то есть ещё живых родственников и друзей усопшего. Там были чёрные носовые платки в ассортименте, чёрные галстуки трёх видов, шляпы для мужчин и капоры для дам, все тёмных расцветок. Так же, для плохого времени похорон, предлагались чёрные зонтики, импортные, польского производства. Словом, невероятный выбор вещей для приличной встречи со смертью.

Главный предмет – дом для покойника, гроб – представлял для покупателя, советского человека, непривычную и мучительную проблему выбора. Первые три образца – из сосны с обивкой, из сосны с дубовым дном, с обивкой и дубовый с обивкой и кистями (посеребренными) – можно было приобрести сразу, а гроб из массива бука с дубовой вставкой на крышке, с обивкой, кистями и шитьём, нужно заказывать. Срок изготовления – неделя. Хотя рассчитать и совместить время смерти и заказа гроба кажется невозможной задачей, но именно этот «Роллс-ройс» среди гробов пользовался большим спросом. Магазин был настолько шикарен и красив на фоне серых советских магазинов, что многие прохожие не могли пройти мимо и заходили просто из любопытства. Внутри они, как правило, застывали от невиданной красоты и, притихшие, начинали неуверенно двигаться по магазину, ежеминутно поглядывая на пол, не наследили ли они, войдя в этот музей печали прямо с улицы.

К ним тут же подходил молодой человек в чёрном костюме и деликатно, тихим голосом осведомлялся:

– Затрудняетесь с выбором? Можно поинтересоваться, вы кого потеряли? Если кого-нибудь из родных, то рекомендую вот это изделие. Мы доставку берём на себя.

Зашедшие просто так, с улицы, граждане смущались, начинали пятиться к выходу, бормоча что-то типа: «Да я просто так… по ошибке… думал, тут чего такое…». На что молодой человек обычно говорил:

– Ничего страшного, бывает. Заходите в другой раз, – и добавлял: – Осторожно, там ступеньки…

Второго такого места в Ленинграде не было. Ходили слухи, что там зарабатывают большие деньги, что курирует магазин Горисполком или даже сам Смольный.

Никто не верил, но Андрюша Логинов попал на работу в магазин сам, прямо с улицы. Андрей родился в 36-м году, в знаменитом роддоме «Снегиревка», что на улице Маяковского. Для войны, в 41-м, он, слава Богу, был ещё маловат, а вот его отец, преподаватель истории в университете, записался в ополчение, отправлен на фронт и сразу погиб, как и все четыреста двадцать пять ополченцев его батальона, у которых на всех оказалось чуть больше ста винтовок времён Гражданской войны и пулемет «Максим» того же времени с двумя лентами патронов. Андрюшу с мамой, директором детдома, отправили в эвакуацию куда-то на Урал или за Урал, а после войны они опять вернулись обратно. Жили они с матерью и сестрой на Греческом проспекте, в огромной коммуналке.

Это квартира была знаменита тем, что в неё с войны вернулся кот. Соседка весной сорок первого увезла кота на дачу, под Мгу. Там война её и застала. Ровно 22 июня все собрались у столба рядом с колхозным правлением и слушали чёрный репродуктор, по которому передавали срочное сообщение, и после слов Сталина: «…братья и сестры…» – кот исчез. Уезжать с дач никто и не думал, надо было полоть грядки и поливать капусту… Но война быстро приближалась, а кота всё не было. Как сквозь землю провалился. Без любимого кота соседка отказывалась возвращаться в Ленинград. Уже каждую ночь слышались разрывы снарядов, немецкие самолёты бомбили станции и пикировали на забитые войсками и бесконечными беженцами дороги. Дымились перевернутые вагоны разбомбленных пригородных поездов. Стонали раненые, и протяжно мычали голодные коровы. Кругом уже было преддверие ада, пахло дымом и смертью.

Oна ждала кота до последнего… Пока всех гражданских не начали принудительно эвакуировать в город. Многие до него уже не доехали. Фронт придвинулся почти вплотную. Уже во время блокады кто-то принёс к ним в квартиру газету с фотографией: «Бойцы Волховского фронта перед наступлением». На ней, снятой военным корреспондентом Лидманом, видны улыбающиеся на фоне землянки красноармейцы и лейтенант в центре, с котом на руках. Это был её Шкипер! Шкипером кота назвали за умение отчётливо произносить букву «ш», когда он злился. Соседка схватила газету, заплакала, несколько раз приложила её к губам, потом оделась и пошла по квартирам показывать своего героя-кота. В страшную блокадную зиму сорок второго года соседка умерла. А два года спустя, весной сорок четвёртого, кот вернулся с фронта. Страшно худой и с оторванным ухом, но живой! И уж тут у фронтовика началась новая жизнь! Посмотреть на него приходили даже с других улиц. И каждый старался хоть чем-то порадовать героя обороны города. Шипеть он перестал. Кот теперь вообще не издавал ни звука. Видимо, он такого насмотрелся на фронте, что даже рот не смел открыть. Из квартиры он вообще даже не пытался выйти. Днём сидел на подоконнике в кухне и меланхолически смотрел во двор, а ночью спал там же, в кухне, в собственной постели, в ящике из-под картошки, на вязаной кофте своей бывшей хозяйки.

В сорок шестом году Андрюше на день рождения мама подарила довоенную коробочку цветных карандашей. Их было пять штук, и они замечательно пахли. Андрюша сразу стал рисовать, а когда бумаги не было, он потихоньку вынимал из шкафа книжки и раскрашивал в них все без исключения чёрно-белые картинки. Спустя годы выяснилось, что он безнадежно испортил много дорогих книг. Видя такую страсть, мама отвела его в художественную школу. Но через три года он заявил, что не хочет больше быть художником. Но ещё все-таки проучился там до восьмого класса. Потом он устроился на фабрику игрушек и, видимо, ходил в вечернюю школу и закончил её, потому что потом он неожиданно поступил в Первый медицинский институт, но там в анатомичке ему стало плохо и на следующем занятии опять. Oн бросил институт и стал где-то работать. Одновременно поступил на какие-то режиссёрские курсы, но через год по каким-то внутренним причинам ушёл и оттуда. Последнее время Андрюша перебивался случайными заработками. Самая лучшая работа подвернулась ему года два назад. Называлась она «помощник капитана малого вспомогательного речного транспорта». Так назывался старый, ржавый, крохотный буксир, на котором, кроме капитана, было ещё два человека. Буксир проводил баржи вверх и вниз по Неве и иногда ходил по акватории порта, перевозя рабочих. Работа на свежем воздухе, на воде, приятная и не пыльная. Кормили сытно и платили хорошие деньги. А как хорошо в белые ночи, покуривая на палубе, смотреть, как мимо проплывают прекрасные набережные. В узкой каюте над койкой была электрическая лампочка, можно почитать книжку. Но, как говорил Экклезиаст, всё прекрасное на свете, имеющее начало, имеет и конец.

Однажды он просто шёл по Суворовскому проспекту, и, увидев объявление «Требуется грузчик», он, уже полмесяца как безработный, записал адрес. Отдел кадров находился на улице Боровой, в бывшей церкви Покрова Пресвятой Богородицы, превращенной в столярный цех «Мебельного специализированного комбината». Здесь изготовляли и отсюда доставляли в салон на Гончарной дивной красоты гробы. Андрея приняли сразу. Люди умирали по-прежнему регулярно, грузчиков не хватало. Андрей был грузчиком нетипичным.

Во-первых, он не приходил на работу с похмелюги, он вообще почти не пил. Во-вторых, он никогда не говорил: «Ребята, я пойду поссу» или «Подождите меня, я отолью». Не то чтобы он совсем не ходил в туалет, но при этом он или вообще ничего не говорил, или коротко бросал: «Я на минуту». В-третьих, в кармане синей робы у него всегда лежала какая-нибудь книжка. Всё это, естественно, вызывало в коллективе глухое непонимание, переходящее иногда в грубость и мелкие гадости. Классовое чутье у люмпенов не хуже, чем у чекистов. Но через три месяца его поставили бригадиром, а через полгода перевели в салон. Это была невероятная карьера, но Андрюша Логинов воспринимал это совершенно спокойно. Oн чувствовал себя органично и среди свежих стружек и мата, и среди лакированных гробов и приглушенных разговоров.

В этот день посетителей не было, и он дочитывал семьдесят вторую страницу романа великого американского писателя: «…я танцевала с ним вальс, в Балтиморе, в пятьдесят шестом. И голос её был тихим и гордым, как флаги в пыли».

Тут Фолкнера прервал неожиданный вопрос: «А кто тут продавец?». Андрей захлопнул книгу и обомлел. Таких женщин вблизи он никогда не видел. На вид чуть больше тридцати. Серое, явно не советское, короткое пальто слегка стянуто в талии кожаным поясом. Тёмная, из мягкой ткани в мелкую полоску юбка чуть прикрывала колени. Стройные ноги уходили вниз, волнующе обутые в мягкие, коричневой кожи высокие сапоги без каблуков.

Снова, уже снизу вверх пройдя взглядом прекрасный путь, он остановился на бронзовой копне волос, как будто в случайном беспорядке спадающих на поднятый воротник пальто, и открыл рот… Но она опередила:

– Ну, молодой человек, покажите, что у вас тут есть. – И, быстро взглянув ему в глаза, добавила: – Может, что-нибудь подберём.

Никогда прежде он не видел таких клиентов. Никто за всё время его работы так себя не вёл.

– Простите, вы потеряли кого-то из близких? Я соболезную. Могу ли я вам что-то посоветовать?

Это была стандартная фраза, и она всегда работала. Но женщина даже не ответила. Она задумчиво прошла вдоль «образцов», остановилась перед самым дорогим, из бука с дубовой вставкой, с шитьем по шёлку и медными фигурными ручками. Заглянув внутрь гроба и слегка коснувшись рукой в перчатке шёлковой обивки, уверенно произнесла:

– Годится! Отличная вещь. Я его возьму.

– Простите… – Андрею показалось, что его голос стал не его. – Это самое дорогое наше изделие, и его нужно заказывать. С предоплатой, – добавил он. И понял, что в данном случае это прозвучало пошло.

– Сколько ждать? До субботы успеете? – Она почти весело смотрела ему в глаза, и оторваться от её глаз было невозможно. До субботы оставалось три дня, и это означало, что заказ невыполним. Но почему-то он сказал:

– До субботы… конечно, постараемся… до субботы успеем…

– Давайте оформлять, – удовлетворенно приказала-предложила она.

– Простите, а документы на усопшего у вас с собой? Она, казалось, на секунду замялась.

– Знаете, вы, когда привезёте это, – она кивнула в сторону гроба, – ко мне, там и документы уже будут. А пока оформите на меня, – и протянула паспорт, из которого торчала двадцатипятирублевка. – И ещё одно… Вас как зовут, молодой человек?

– Андрей.

– Очень приятно. Так вот, Андрей, прошу привезти эту штуку именно вас.

При этом она на мгновение положила свою руку в перчатке на его плечо и слегка сжала его, так посмотрев ему в глаза, что слово «именно» приобрело персональный, далеко идущий смысл.

– Да, чуть не забыла. – Она протянула ему конверт. – Здесь должно хватить и за доставку, и…

– Доставка у нас входит в…

– Послушайте, Андрей, если останется, вернёте мне дома, в субботу. Договорились? Ну, до встречи, адрес на конверте. Спасибо вам! Пока… – И она исчезла.

Он бросился к окну. Новенькая, кремового цвета «Победа» уже отъезжала от магазина, оставив вместо себя перламутровое бензиновое облачко. Её паспорт так и остался лежать на дубовой крышке лучшего из гробов. Он раскрыл его: «Мария Николаевна Белая-Ковенчук. Год рождения 1932, место рождения: г. Старая Ладога Ленинградской области. Паспорт прописан: г. Ленинград, ул. Белинского, д. 6, кв. 43. Муж Аркадий Павлович Ковенчук, год рождения 1919».

Двадцать пять рублей он, поколебавшись, положил в карман брюк, а паспорт убрал во внутренний карман пиджака и задумался. Действовать нужно немедленно, и хотя до конца рабочего дня было ещё далеко, Андрей запер магазин на ключ и засел в кабинете заведующей у телефона.

Гроб он, конечно, достал! Это стоило ему бесконечной беготни, армянского коньяка «Ереван», пять звёздочек, для директора комбината, коробки «Грильяж в шоколаде» в бухгалтерию, двух бутылок «Московской» столярам, и почти трёшку он проездил на такси. В субботу утром, пахнущий свежим лаком, c серебряными кистями и бронзовыми фигурными ручками, красавец-гроб был готов.

В пять часов вечера умытый, одетый в чёрный костюм, пахнущий рижским лосьоном для бритья «Восток», Андрей уже звонил в обитую коричневым дерматином дверь квартиры 43 по улице Белинского, дом 6. За ним два грузчика поднимали по лестнице тяжёлый гроб. Дверь открыла немолодая женщина с хорошим лицом коренной ленинградки.

– Ну, cлава Богу, привезли, наконец… Несите его в большую комнату.

И она пошла по коридору, включая то справа, то слева многочисленные бра. В конце коридора она посторонилась:

– Вот сюда, пожалуйста, ставьте на стол.

В большой комнате стоял покрытый темно-зелёной скатертью стол. Два высоких окна тускло светились за плотной тканью гардин. Грузчики, мокрые от пота, бережно и с уважением поставили тяжёлый предмет, куда им велели. Развязали и собрали ремни.

Обтерев лицо рукой, грузчик постарше спросил:

– Крышку снимать, или потом сами?

– Да, да, снимите, пожалуйста… – вежливо попросила женщина.

– Спасибо, ребята. Теперь ступайте… – И протянула грузчикам трешку. Те, крякнули, сняли кепки и, бурча благодарности, стали быстро пятиться к двери. Это был нетипично щедрый гонорар.

– А вас, молодой человек, я прошу присесть. – Она как-то оценивающе посмотрела на Андрея и неожиданно добавила: – Маша сейчас выйдет.

Андрей оглядывался. Покойником в доме не пахло совсем. Может, он в морге? Но тогда и гроб нужно было везти туда. Тут он вспомнил про паспорт и конверт с деньгами.

– Вот, вы знаете, Мария Николаевна у нас паспорт оставила… и деньги ещё… Тут лишние, – и он протянул паспорт и конверт женщине.

– Ах, паспорт! Ну, давайте… А деньги… знаете, про деньги мне Маша ничего не говорила. Я думаю, они ваши, – и она, взяв у него из рук паспорт, мягко отстранила конверт.

Маша появилась так, что Андрей от неожиданности попятился, задел что-то на полу и упал прямо в большое кожаное кресло, которое затянуло его в себя, совершенно лишив воли и возможности встретить опасность стоя, глядя ей прямо в глаза. Чёрный шёлковый халат с жёлтыми шевелящимися драконами был распахнут, а под ним – совершенно голое женское тело с тёмным треугольником внизу живота, который был на уровне его лица и медленно приближался к нему. Абсолютно парализованный, находясь в мягкой западне кожаного кресла, Андрей даже не мог повернуть голову и, кажется, перестал дышать. Сам Кирк Дуглас не смог бы ничего сделать в таком положении. Ведьма наклонилась над ним, и нездешний запах духов и женского тела накрыл его и окончательно лишил всякой возможности к сопротивлению.

– Ну что, мальчик, я тебе нравлюсь?

Тонкие пальцы уверенно ослабили галстук и начали одну за другой расстегивать пуговицы его рубашки. Она приблизила свое лицо, и её губы оказались напротив его.

– Трахни меня в гробу, как последнюю б..! Скорее!

Она скинула халат и, за руку выдернув Андрея из кресла, потащила к столу. С невероятной ловкостью голая женщина вскочила на стол и забралась в открытый гроб. Но не легла в него, а села, обхватив колени руками. Сжигая его потемневшими глазами, она приказала:

– Штаны снимай, живо! Ботинки сначала, дурень! Скорее!

Андрей ватными руками взялся за ремень, но пряжка как назло заела. Тогда он попытался снять ботинок, но он тоже не поддался. Вдруг он страшно вспотел.

– Вот дурачок… – Уё дыхание обжигало и холодило одновременно. – Ну вот, видишь, как просто.

Она каким-то способом мгновенно справилась и с ремнем, и с ширинкой, и брюки сами собой упали, стукнув пряжкой о пол.

– Теперь ботинки, вот так. Теперь другой, молодец! Иди, иди ко мне скорее, Андрюшенька.

И она потянула его к столу. Неуловимым, кошачьим движением она снова запрыгнула в гроб. В этот момент Андрей нестерпимо захотел в туалет. Он оглянулся, ища дверь, и наткнулся на холодный немигающий взгляд. Пожилая дама стояла в дверях с маленьким подносом в руках, на котором стоял небольшой флакон, как для одеколона. Андрей в ужасе попытался найти свои брюки.

– Всё в порядке, Маша? – Хорошо поставленный голос звучал твёрдо и обыденно.

– Нет… Этот дурачок меня не хочет, – донеслось из гроба.

– Тебя? Не хочет? Да быть такого не может! А ну, молодой человек, перестаньте трястись. Это что ещё на вас? – Она кивнула на трусы. – Немедленно снимайте!

Андрей понял, что пропадает, но воли к сопротивлению не было никакой. Пожилая женщина поставила поднос на стул и, подойдя к нему, одним движением спустила с него трусы. Красный от стыда, Андрей заметил, как из гроба за ним внимательно наблюдает Маша. Обе женщины внимательно рассматривали низ его живота, который он пытался прикрыть руками.

– Дайте-ка посмотреть, что вы там прячете. И руки уберите, пожалуйста. – Голос пожилой звучал буднично, как если бы на рынке она просила показать морковку покрупнее.

– Да там и прятать нечего, Ольга Павловна… я видела, – раздался голос Маши со стола.

– Может, и ничего, а может, и есть что. – Ольга Павловна развела его руки в стороны. – Нормальный молодой человек, просто стесняется. Сейчас попробуем… – Она вылила себе на ладонь жидкость из флакона. Резко запахло дымом, чем-то копчёным и ладаном. Андрей стоял голый посреди преисподней, пахнувшей раем. Голова кружилась, но дрожь прошла.