Текст книги "Нелицемерная Россия"

19 августа был получен ответ: пусть приезжает 26 или 27 августа. Этот срок немцев не устраивал: 1 сентября они намеревались напасть на Польшу согласно плану «Вейс», принятому 3 апреля 1939 года, т. е. сразу же после пресловутого заявления Чемберлена.

И произошло чудо. 20 августа Гитлер лично обратился к Сталину. Он писал: «Заключение пакта с Советским Союзом означает для меня определение долгосрочной политики Германии». Он заявил, что принимает проект пакта о ненападении, переданный ему Молотовым, и готов к выработке «дополнительного протокола». И Гитлер попросил Сталина принять Риббентропа «22‐го, самое позднее 23 августа» [287]287
  Там же, с. 51–52.


[Закрыть]. «В крайнем беспокойстве, почти не владея нервами, ждал Гитлер ответа. Поскольку он не мог спать, он позвонил среди ночи Герингу, сказал о своей обеспокоенности и ругал русских за их флегматичность… Война или не война, удадутся или рухнут его планы, на протяжении этих 24 часов зависело от Сталина. Наконец, 21 августа в 21 ч. 35 мин. долгожданный ответ пришел: советское правительство согласилось принять Риббентропа в Москве 23 августа [288]288
  J.Fest. Op. cit., p.837–838.


[Закрыть].

После трехчасовых переговоров со Сталиным и Молотовым Риббентроп радостно доложил Гитлеру, что обсуждение «проходило положительно в нашем духе», но русские потребовали признать входящими в их сферу влияния порты Либава (Лиепая) и Виндава (Вентспилс). Риббентроп запросил согласие Гитлера на принятие этого требования. Гитлер, обычно склонный к длинным речам, на этот раз ответил лаконично: «Да, согласен» [289]289
  СССР – Германия, с. 58, 60.


[Закрыть].

Согласно секретному дополнительному протоколу, Финляндия, Эстония и Латвия попадали в сферу влияния СССР, а северная граница Литвы отделяла ее от сферы влияния Германии. Заинтересованность Литвы в районе Вильно была признана обеими сторонами, так что по идее в центре Вильнюса должен стоять памятник Молотову и Риббентропу, но почему-то не стоит.

Польшу предлагалось разделить по линии рек Нарев, Висла и Сан. Кроме того, Советский Союз потребовал Бессарабию, оккупацию которой Румынией он никогда не признавал.

Выступая на сессии Верховного Совета 31 августа, Молотов сказал: «В нашей стране были некоторые близорукие люди, которые увлекались упрощенной антифашистской агитацией, забывали о …провокационной работе наших врагов». И теперь такие люди с наивным видом спрашивают, как Советский Союз мог пойти на улучшение политических отношений с государством фашистского типа, забывая, что мы стоим на позиции невмешательства во внутренние дела других стран.

По словам Молотова, «23 августа 1939 года… надо считать датой большой исторической важности. Договор о ненападении между СССР и Германией является поворотным пунктом в истории Европы, да и не только Европы». «Дав, вчера еще в области внешних отношений мы были врагами. Сегодня, однако, обстановка изменилась, и мы перестали быть врагами. Политическое искусство в области внешних отношений заключается… в том, чтобы уменьшить число врагов и добиться того, чтобы вчерашние враги стали добрыми соседями».

Советско-германский договор подвергся многочисленным нападкам в англо-французской и американской прессе. Но Советский Союз заключил этот пакт в силу того, что переговоры с Францией и Англией натолкнулись на непреодолимые разногласия и кончились неудачей по вине англофранцузских правящих кругов. «Эти люди требуют, чтобы СССР обязательно втянулся в войну на стороне Англии против Германии. Уж не с ума ли сошли эти зарвавшиеся поджигатели войны? Если у этих господ имеется уж такое неудержимое желание воевать, пусть воюют сами, без Советского Союза. Мы бы посмотрели, что это за вояки» [290]290
  СССР – Германия, с. 74–76.


[Закрыть].

Гитлер, в свою очередь, выступая 1 сентября в Рейхстаге, сказал: «Россия и Германия управляются на основе двух различных доктрин. Германия не станет экспортировать свою государственную доктрину, и если Россия не намеревается экспортировать доктрину в Германию, то эти две сильнейшие страны в Европе не имеют основания быть врагами. Борьба между Германией и СССР может быть выгодна только третьим державам». Гитлер назвал германо-советский пакт «решением колоссальной важности, значение которого для будущего трудно предвидеть». Гитлер заявил, что может присоединиться к каждому слову, которое сказал в связи с этим Молотов [291]291
  Там же, с. 79–80.


[Закрыть].

Примечательно, что Молотов 31 августа назвал поджигателями войны Англию и Францию, хотя военные действия против Польши начала 1 сентября Германия, а Англия и Франция еще три дня чухались, прежде чем формально объявить войну Германии, – никакой реальной помощи они Польше оказать не могли, гарантии их гроша ломаного не стоили. Но вовлечь СССР в войну стремились не только они – Риббентроп уже 3 сентября начал поторапливать со вводом Красной Армии в Польшу, но Молотов холодно ответил, что подходящее время для конкретных действий еще не наступило. 9 сентября он поздравил немцев со взятием Варшавы, но эта новость оказалась «фейком», как почему-то стали говорить теперь на собачьем английском жаргоне, хотя раньше ложные новости называли простым русским словом «утка». Варшава защищалась героически и капитулировала только 27 сентября, а Советский Союз созрел для вмешательства 17 сентября.

Готовя народ к будущим событиям, «Правда» опубликовала 14 сентября статью «О внутренних причинах военного поражения Польши». В ней указывалось что Польша – многонациональное государство, поляков в нем – около 60 %, а наряду с ними – 8 млн украинцев и 3 млн белорусов, а политика наследников Пилсудского по отношению к национальным меньшинствам была такой, что умные поляки предупреждали своих глупых правителей: Дождетесь! Достукаетесь! Будет вам новая Умань! – имея в виду резню поляков в Умани, описанную Шевченко в поэме «Гайдамаки». И они дождались Волынской резни.

17 сентября Красная Армия перешла границу Польши, а уже 19 сентября Молотов дал понять Шуленбургу, что «первоначальное намерение, которое вынашивалось советским правительством и лично Сталиным, – допустить существование остатка Польши – теперь уступило место намерению разделить Польшу по линии Писса-Нарев-Висла-Сан» [292]292
  СССР – Германия, с. 104.


[Закрыть]. В своем отношении к Польше Сталин верно следовал заветам «классиков», а Энгельс писал Марксу 23 мая 1851 года, что, по его мнению, «поляки – разложившаяся нация, которая нужна как средство лишь до того момента, пока сама Россия не будет вовлечена в аграрную революцию. С этого момента существование Польши не имеет никакого смысла». Ученые товарищи подсуетились, оперативно и своевременно разыскали это письмо, и оно было опубликовано в журнале «Большевик» № 18 за 1939 год.

Аппетит приходит во время еды. 25 сентября Сталин предложил Шуленбургу такой вариант: из территорий к востоку от демаркационной линии все Люблинское воеводство и та часть Варшавского воеводства, которая доходит до Буга, должны быть добавлены к немецкой позиции, а за это Германия отказывается от претензий на Литву. 27 сентября в Москву снова примчался Риббентроп и 28 сентября был подписан «Германо-советский договор о дружбе и границе между СССР и Германией». В приложении к нему секретном протоколе Германия соглашалась на предложенный обмен.

Обмен был явно неэквивалентным, и Гитлер указал на это Молотову во время переговоров с ним в Берлине 13 ноября 1940 года: «Люблинское воеводство с экономической точки зрения не было компенсацией за Литву. Однако немцы видели, что ситуация, сложившаяся в ходе событий, привела к необходимости пересмотра первоначальных соглашений».

Молотов возразил было, что «Советский Союз не настаивал бы на пересмотре, если бы Германия не хотела этого», но принимавший участие в переговорах Риббентроп поправил его: «Россия не сделала пересмотр безапелляционным условием, но все же настаивала на нем очень упорно» [293]293
  СССР – Германия 1939–1941, т. 2, с. 111–112.


[Закрыть].

По окончанию переговоров в сентябре 1939 года Молотов и Риббентроп сделали 28 сентября совместное заявление от имени обоих правительств, в котором констатировали, что ответственность за продолжение войны несут Англия и Франция.

А 1 ноября 1939 года В. М. Молотов выступил на заседании Верховного Совета с историческим докладом, в который я тыкал бы носом тех, кто правит сегодня государством и дирижирует общественным мнением, пока носы у них не посинеют, как у шулеров, которых бьют краплеными картами.

Говоря о Польше, Молотов выразил удовлетворение в связи с тем, что «ничего не осталось от этого уродливого детища Версальского договора, жившего за счет угнетения непольских национальностей». Два других столь же уродливых детища этого договора тоже прекратили свое существование в 1939–1941 годах, Чехословакия и Югославия, и снова – после распада Советского союза.

Понятие «агрессор», подчеркнул Молотов, приобрело новый смысл. Германия находится в положении государства, стремящегося к скорейшему окончанию войны и к миру, а Англия и Франция, вчера еще работавшие против агрессии, стоят за продолжение войны и против заключения мира».

А следующий раздел доклада Молотова надо было бы печатать крупным шрифтом и золотыми буквами: «В последнее время правящие круги Англии и Франции пытаются изобразить себя в качестве борцов за демократические права народов против гитлеризма, причём английское правительство объявило, что будто бы для него целью войны против Германии является не больше и не меньше, как «уничтожение гитлеризма». Получается так, что английские, а вместе с ними и французские сторонники войны объявили против Германии что-то вроде «идеологической войны», напоминающей старые религиозные войны. Действительно, в свое время религиозные войны против еретиков и иноверцев были в моде… Но эти войны были во времена средневековья.

Не к этим ли временам средневековья, к временам религиозных войн, суеверий и культурного одичания тянут нас снова господствующие классы Англии и Франции?»

Но война, которая затеяна теперь под «идеологическим» флагом… «не имеет для себя никакого оправдания. Идеологию гитлеризма, как и всякую другую идеологическую систему, можно признавать или отрицать, это – дело политических взглядов. Но любой человек поймет, что идеологию нельзя уничтожить силой, нельзя покончить с нею войной. Поэтому не только бессмысленно, но и преступно вести такую войну, как война за «уничтожение гитлеризма», прикрываемая фальшивым флагом борьбы за «демократию».

И нас затянули в эти времена средневековья, о чем предупреждал Молотов. Ведется самая ожесточенная борьба против определенной идеологии, и список ныне запрещенных книг давно превзошел пресловутый «Index librorum prohibitorum». И я не зря начал эту работу со слов Герцена об истории, свороченной в грязь. Мы снова оказались в грязной канаве и надолго.

Но против какой, собственно, идеологии идёт борьба? Против «гитлеризма»? Но один из ведущих философов III Рейха Альфред Боймлер, который после войны быстро переориентировался, перекрутился и начал поливать грязью то, что раньше сам пропагандировал, утверждал, что никакой цельной идеологии у германского национал-социализма не было.

А Геббельс перед тем, как покончить с собой, стенал: «Всё гибнет! Наша прекрасная идея гибнет!» Значит, была всё же идея и даже, как он думал, «прекрасная» Какая же?

Идеей это было сочетание национального и социального идеалов. Враги наций и эксплуататоры народов боятся этой идеи больше всего, потому что в начале прошлого века она произвела эффект, сравнимый со взрывчатой смесью или реакцией, вызывающей атомный взрыв. При этом воплощения ее были столь разнообразными, что трудно подвести их под одну категорию. Слово «фашизм», как давно отметил А. Молер, превратилось в ярлык. У нас, когда говорят «фашизм», имеют в виду, прежде всего, германский националсоциализм, но первоначальный итальянский фашизм был настолько от него отличен, что слово «фашизм» само по себе не должно, по идее, никого пугать. Итальянскому фашизму до конца тридцатых годов были совершенно чужды расизм и антисемитизм, за 20 лет правления Муссолини были казнены всего 20 человек – никакого сравнения с размахом террора в Советском Союзе и III Рейхе. Так что Троцкий был прав, когда говорил, что Муссолини по сравнению с Гитлером «мягкий, почти человечный аптекарь маленького города» [294]294
  Исаак Дойчер. Троцкий в изгнании. М., Политиздат, 1991, с. 203.


[Закрыть].

Но взрывчатую смесь национализма и социализма открыл именно Муссолини. 15 декабря 1917 года он писал в своей газете «Пополо д’Италиа»: «Что касается социализма, это может быть, например, антимарксистский и национальный социализм. Миллионы тружеников, которые вернутся с поля битвы… осуществят синтез двух антитез: класс и нация» [295]295
  Цецилия Кин. Итальянский ребус. М., Политиздат, 1991, с. 31–32.


[Закрыть].

Муссолини превзошел своего учителя, и Ж. Сорель этому порадовался. За год до смерти он написал, что Муссолини «это не обычный социалист в буржуазном соусе. Он нашел нечто, чего нет в моих книгах: сочетание национального и социального» [296]296
  Lexikon des Konservatismus. S.513.


[Закрыть].

Следующей страной, где победил национал-социализм, был… Советский Союз. А вы и не знали? Мольеровский господин Журден тоже не знал, что всю жизнь говорил прозой. Это сенсационное открытие сделал Троцкий в своей книге «Перманентная революция», вышедшей в Берлине в 1930 году. В ней он доказывал, что «завершение социалистической революции в национальных рамках немыслимо». «Теория социализма в отдельной стране, поднявшаяся на дрожжах реакции против Октября, есть единственная теория… противостоящая теории перманентной революции». «Разрыв с интернациональной позицией всегда и неизбежно ведет к национальному мессианизму». «Коммунистический Интернационал низводится теорией национал-социализма на степень подсобного орудия, полезного для борьбы против военной интервенции» [297]297
  Л.Д. Троцкий. К истории русской революции. М., Политиздат, 1990, с. 286–288.


[Закрыть].

Троцкий несколько поторопился со своей оценкой. Действительно национальные черты наш социализм начал приобретать несколько позже. 16 мая 1934 года было опубликовано постановление СНК и ЦК о преподавании истории, критиковалась замена истории реальных народов абстрактными определениями формаций. 27 января 1936 года новое постановление связало это явление со школой Покровского, занимавшейся оплеванием русской истории, а в августе 1937 года были осуждены непонимание прогрессивной роли христианства и монастырей и прогрессивного значения присоединения к России Украины в XVII веке и Грузии в конце XVIII века, а также идеализация стрелецкого мятежа, направленного против цивилизаторской политики Петра I, и неправильная историческая оценка Ледового побоища. Именно в проклинаемом 1937 году, а не, спохватившись, в 1941, как до сих пор уверяют наши тупые «демократы», заблаговременно обратились к великим предкам: кинофильмы «Петр Первый», «Александр Невский», «Суворов», «Минин и Пожарский» были выпущены до войны.

Изменения, происходившие в Советском Союзе, не ускользнули от внимания руководителей «фашистских» государств.

Граф Чиано, министр иностранных дел Италии и зять Муссолини, отмечал, что Советский Союз порвал с интернационализмом и пришел к своего рода «славянскому фашизму». А в вышеупомянутом меморандуме Ю. Шнурре от 27 июля 1939 года подчеркивалось, что «Коминтерн заменен Политбюро». «Слияние большевизма с национальной историей России, выражающееся в прославлении великих русских людей и подвигов (празднование годовщины Полтавской битвы, Петра Первого, битвы на Чудском озере, Александра Невского) изменили интернациональной характер большевизма… особенно с тех пор, как Сталин отложил на неопределенный срок мировую революцию» [298]298
  СССР – Германия, т. 1, с. 24.


[Закрыть]. Сталин не только отложил мировую революцию на неопределенный срок, он эту идею вообще отверг, а для Ленина и Троцкого она была главной, поэтому Троцкий и кричал о «преданной» революции. Ее предателем, с его точки зрения был Сталин, так что Гитлер мог не мучиться сомнениями, не предает ли он свое прошлое: раз Сталин предал свое, с ним можно и договориться.

И когда Муссолини во время советско-финской войны взбрыкнул, разорвав отношения с СССР и рвался на помощь Финляндии, Гитлер, который тоже понимал, какие изменения происходят в Советском Союзе, осадил его длинным письмом от 6 марта 1940 года, поясняя, что в вопросе об отношениях с Россией он должен учитывать общеевропейскую ситуацию, а также тот факт, что Сталин преобразует большевизм в русский национализм. Еврейское и международное влияние в большевизме уменьшается. Как только Литвинов покинул свой пост в министерстве иностранных дел, русские начали дружеские заигрывания с Германией. Россия, видимо, превращается в государство с националистической идеологией. Гитлер считал, что не исключена возможность, что Россия и Германия будут рука об руку работать вместе ради мира» [299]299
  Джаспер Ридли. Муссолини. М., Изд. АСТ, 1999, с. 376–377.


[Закрыть]. Гитлер, как реальный политик, учитывал все возможности. В марте 1940 года их еще было две, в ноябре осталась только одна. Почему? Потому что с этой злосчастной финской войны и начала нанизываться звено за звеном та цепочка роковых событий, вследствие которых от второй возможности остались лишь воздыхания о несбывшихся «если». Если бы не они, не было бы страшной блокады Ленинграда, не было бы Карельского фронта – нашей соседкой на севере была бы нейтральная страна, а может быть, не было бы и 22 июня 1941 года. Но все это было и не могло не быть, потому что каждое из вышеупомянутых роковых событий не могло не произойти, было неизбежным. Новообретенную «сферу влияния» надо было переварить. С 28 сентября по 10 октября были заключены договоры с правительствами прибалтийских государств. На их территории были введены части Красной Армии. Их численность, согласно договорам, была меньше численности соответственно армий Латвии, Литвы и Эстонии, они находились в своих гарнизонах и не вмешивались во внутреннюю жизнь этих государств.

Такой же фокус Сталин решил проделать и с Финляндией, и 5 октября ей было сделано такое же предложение. Но с Финляндией этот номер не прошел. Уже 27 сентября, узнав о требованиях, предъявленных СССР к Эстонии, финский министр иностранных дел Эркко уведомил Берлин, что Финляндия готова улучшить свои отношения с Россией, но никогда не примет подобных требований, даже если дойдет до худшего» [300]300
  СССР – Германия, т. 2, с. 8.


[Закрыть]. А 10 октября немецкий посол в Финляндии Блюхер докладывал, что если Россия не ограничит свои притязания островами в Финском заливе, Финляндия окажет вооруженное сопротивление [301]301
  СССР – Германия, т. 2, с. 17.


[Закрыть]. Сталин вдруг обеспокоился чрезмерной близостью финской границы к Ленинграду. За эту близость наши монархисты должны благодарить царя Александра I, который, присоединив в 1809 году Финляндию, подарил своим новым подданным большой кусок русской территории. Уже Николай II хотел отобрать подарок обратно, но не успел, за него это сделал Сталин, восстановивший границу, установленную Ништадским договором 1721 года.

С Финляндией в 1932 году был заключён договор о ненападении, действительный до 1945 года. В 1935 году Финляндия провозгласила политику нейтралитета, но СССР уже в апреле 1938 года начал закидывать удочки в Финском заливе, требуя себе военно-морскую и военно-воздушную базу на острове Гогланд (Суурсаари). В марте 1939 года СССР запросил у Финляндии согласие на аренду четырех островов, включая Гогланд. Финны отказались. Тогда Литвинов предложил взамен бесплодных островов вдвое большую часть территории вдоль Карельской границы. Финны и на это не пошли. После советско-германского пакта, рассматривая Финляндию как свою сферу влияния, СССР заговорил с ней другим языком. 14 октября 1939 года ей было предложено сдать СССР в аренду на 30 лет полуостров Ханко, передать острова в Финском заливе, часть полуостровов Рыбачий и Средний и Карельского перешейка до реки Вуоковы и полуострова Коишвисто, всего 2761 кв. км. в обмен на территорию Советской Карелии площадью 5528 кв. км. Финны отказались, так тогда им пришлось бы отдать основные укрепления линии Маннергейма, пытались торговаться, но 23 октября им было заявлено, что предложения от 14 октября были минимальными и должны быть приняты финской стороной без всяких условий. Зря они упорствуют, – объяснял Молотов советскому послу в Швеции А. М. Коллонтай. – «Наши войска через три дня будут в Хельсинки, и там упрямые финны вынуждены будут подписать договор, который они отвергают в Москве» [302]302
  Б. Соколов. Тайны финской войны. «Вече», М., 2000, с. 9–12, 19–22.


[Закрыть].

Эти шапкозакидательские настроения и привели к бездарно задуманной и бездарно ведшейся войне, на которой, неизвестно, во имя чего отдали свои жизни более 100.000 наших солдат и офицеров.

Шапкозакидательские настроения господствовали и среди наших военачальников. Главный маршал артиллерии Н. Н. Воронов вспоминал потом, что незадолго до начала войны он приехал в штаб командующего ЛВО Мерецкова и встретил там двух заместителей наркома обороны – Кулика и Мехлиса. Он спросил их, сколько времени отводится на операцию. Ему ответили: десять-двенадцать суток. «Буду рад, если удастся решить все за два-три месяца», – сказал Воронов. Его подняли на смех, и Кулик приказал вести все расчеты с учетом продолжительности операции 12 суток» [303]303
  Там же.


[Закрыть].

В действительности война длилась 105 дней с 30 ноября 1939 по 13 марта 1940 года, т. е. три с половиной месяца. Начали её с провокации, наподобие той, какую устроили немцы в Гляйвице, чтобы получить предлог для начала военных действий против Польши: 26 ноября обстреляли собственные войска у деревни Майнила на Карельском перешейке и обвинили в этом финнов.

О поражениях армии в этой войне со смачным злорадством рассказывает историк Б. Соколов, патологический антикоммунизм которого переходит в явную русофобию. Но он так и не понял, почему Сталин, когда уже была прорвана линия Маннергейма и открыт путь на Хельсинки, поспешил заключить мир. Б. Соколов уверен, что «в период «зимней войны» ни о каком объединении в антисоветский фронт Англии, Франции и Германии не могло быть и речи» [304]304
  Б. Соколов. Цит. соч., с. 48.


[Закрыть]. Но он же сам цитирует заявление бывшего президента США Г. Гувера, сделанное им в начале декабря 1939 года: «Когда же наконец Париж, Лондон и Берлин поймут, что продолжая эту войну, они готовят торжество третьему радующемуся – коммунизму. Пора дать отпор коммунистическому Чингисхану» [305]305
  Там же, с. 47.


[Закрыть].

Бывший президент заявлял, действующий действовал. По Европе зашустрил его уполномоченный, заместитель государственного секретаря Самнер Уэллес. С 26 февраля по 10 марта 1940 года он посетил Рим, Берлин, Париж, Лондон и Швейцарию. Как пишет Г. Ульрих в своей книге «Только из-за Норвегии?», целью этих переговоров было убедить Германию сделать первые шаги ради общего мира, который защитил бы Европу от экспансии Советского Союза на севере Скандинавии и мирно оккупировать Норвегию совместно с Англией. Но, поскольку Германия не доверяла Англии, так как Англия объявила ей войну после начала польского похода, немцы требовали, пускай Англия первой нарушит международное право и нейтральный статус Норвегии, что и было сделано – англичане минировали некоторые норвежские фьорды. В отношении совместных наземных операций было обусловлено, что пути английского флота не должны пересекаться с путями немецких десантных кораблей, поскольку английский флот намного превосходил немецкий и официально Англия и Германия оставались в состоянии войны. Но когда немецкий десант во главе с самым большим и современным немецким военным кораблем «Бисмарк» сунулся в Осло-фьорд, он был потоплен норвежской береговой артиллерией, и немцы поняли, что попали в ловушку. (Спрашивается, а чего они туда сунулись, когда советско-финская война уже закончилась?).

Немцы учитывали такую возможность и пригрозили, что в этом случае сразу же нападут на Францию, Данию, Бельгию и Нидерланды и перенесут войну на Запад. Об этом знало французское правительство, вовлеченное в заговор С. Уэллеса. Оно готово было нарушать договоренности с Германией, но не собиралась таскать каштаны из огня за ещё не подготовленную к настоящей войне Англию, поэтому Даладье сразу подал в отставку, а вскоре после него и Чемберлен, хотя неизвестно, действительно ли он собирался проводить в жизнь план Уэллеса. Но, так или иначе, СССР грозила коалиция западных держав [306]306
  Источник: Gerhoch Reisegger. Wir werden schamlos irregeführt! Hohenrain, Tübingen, 2003. S.180–181.


[Закрыть].

Здесь надо внимательно проследить последовательность событий. 5 февраля 1940 года Высший военный совет Англии и Франции принял решение направить экспедиционный корпус в Скандинавию для помощи Финляндии. Швеция всерьез рассматривала возможность посылки на помощь финнам батальонов добровольцев (два из них в конце февраля прибыли на северный участок фронта). И в тот же день, 5 февраля, еще до наступления на Линию Маннергейма, в Стокгольме начались переговоры Коллонтай с Таннером. Советский Союз дополнительно требовал теперь уступки Финляндией полу^{острова Ханко} [307]307
  Б. Соколов. Цит. соч., с. 309–310.


[Закрыть]. Забота западных союзников о судьбе Финляндии была лишь прикрытием их вожделенной цели – перекрыть поставки в Германию шведской железной руды. Эту цель в самом начале войны 19 сентября 1939 года наметил Черчилль, тогда еще Первый лорд Адмиралтейства, сиречь военно-морской министр. 16 сентября он «горячо сочувствуя финнам», предложил минировать подступы к Нарви-ку и шведским портам в Ботническом заливе. Английское правительство на это не пошло, но 5 февраля 1940 года было решено отправить в Норвегию 3–4 дивизии. Две английские дивизии, предназначавшиеся для отправки во Францию, стали готовиться к высадке в Норвегию. Но Швеция 17 февраля заявила, что не собирается направлять в Финляндию регулярные войска и не допустят на свою территорию войска Англии и Франции.

22 февраля СССР поставил новые условия мира: аренда полуострова Ханко на 30 лет и передача Советскому Союзу всего Карельского перешейка с Выборгом и северовосточного побережья Ладоги с Сортавалой. Таким образом восстанавливалась граница, соответствующая Ништадскому договору 1721 года.

В тот же день в ставку Маннергейма прибыл английский генерал Линг, который обещал прислать в конце марта союзные дивизии для защиты Петсамо. Но для этого требовалось официальное приглашение от финского правительства и согласие Норвегии и Швеции на транзит. На вопрос, что будут делать Англия и Франция, если шведы откажут, Линг начал вилять, как виляли англичане на переговорах с СССР в августе 1939 года, когда речь заходила о прохождении советских войск через Польшу, и Маннергейм понял, что союзники блефуют. Но Маннергейм не был военным диктатором, как Франко, он подчинялся гражданскому правительству, а оно не спешило. Министр обороны Ниуканнен настаивал на немедленном обращении за помощью к Англии и Франции.

Но 27 февраля премьер-министр Швеции Ханссон заявил Таннеру, что Швеция не хочет воевать СССР и не допустит прохода через свою территорию англо-французских войск. Он пригрозил даже, что если они сунутся, Швеция вступит в войну против Финляндии на стороне СССР.

28 февраля выяснилось, что передовой отряд экспедиционного корпуса союзников прибудет лишь в конце апреля. А финские войска уже отступали к Выборгу. И премьерминистр Рюти тоже стал сторонником мира. Но 1 марта финский посол во Франции Холма сообщил, что 50.000 союзных войск прибудут в Финляндию уже в конце марта. Снова забрезжила надежда. Послали официальный запрос, но им ответили, что могут послать лишь 12–13 тысяч, а потом и эта цифра растаяла в воздухе.

Попытались попросить Германию взять на себя роль посредника. Знаменитый шведский путешественник С. Гедин, поклонник Гитлера, был принят им 4 марта, но Гитлер заявил ему: «Сталин не хотел этой войны. Его требования были умеренными и вполне естественными. Ведь речь идет о территориях, которые прежде принадлежали русским, да и то не обо всех. Судьба Финляндии теперь решена, и в этом она должна винить только себя».

И 6 марта финская делегация во главе с Рюти прилетела в Москву. Положение на фронте была катастрофическим, но финны продолжали торговаться. Они напомнили Молотову, что Пётр I заплатил Швеции солидную сумму за уступаемые ею территории. Молотов издевательский ответил: «Пишите письмо Петру Великому. Если он прикажет, то мы заплатим компенсацию».

12 марта правительства Англии и Франции решили отправить экспедиционный корпус в Скандинавию независимо от официального финского запроса. Высадка была намечена на 20 марта. Но вечером 12 марта 1940 года финская делегация подписала мирный договор [308]308
  Б. Соколов. Цит. соч., с. 310–323.


[Закрыть].

9 апреля 1940 года немцы оккупировали Данию и высадились в Норвегии. Англичане и французы наконец добрались до Нарвика, но через два месяца снова убрались оттуда. После разгрома Франции ситуация радикальным образом изменилась. Освободившиеся германский силы могли теперь двинуться на Восток, надо было срочно превращать сферу влияния в сферу господства, и прибалтийские государства летом 1940 года были преобразованы в новые союзные республики. Дошли руки и до Бессарабии.

В меморандуме, составленным для Гитлера 24 июня 1940 года, Риббентроп напомнил, что СССР во время разграничения сфер интересов подчеркнул свою заинтересованность в Бессарабии, а Германия в секретном протоколе признала, что она в ней не заинтересована, но открыто Риббентроп решил русских притязаний на Бессарабию не признавать. А в телеграмме Шуленбургу 25 июня он уже выразил озабоченность: «Претензии советского правительства в отношении Буковины – нечто новое. Буковина была территорией австрийской короны и густо заселена немцами. Судьба этнических немцев также чрезвычайно заботит Германию».

Следуя интуиции, Шуленбург, встретившись 25 июля с Молотовым, указал ему, что «отказ Советов от Буковины, которая никогда не принадлежала даже царской России, будет существенно способствовать мирному решению. Молотов возразил, сказав, что Буковина является последней недостающей частью единой Украины и что по этой причине советское правительство придает важность разрешению этого вопроса одновременно с бессарабским».

Но уже 26 июня Молотов вызвал Шуленбурга и заявил, что советское правительство решило ограничить свои притязания северной частью Буковины с городом Черновцы. Однако, когда Шуленбург призвал советское правительство вернуть Румынии золотой запас румынского Национального банка, переданный в Москву на сохранение во время Первой мировой войны, Молотов заявил, что об этом не может быть и речи, поскольку Румыния достаточно долго эксплуатировала Бессарабию.

И 27 июня СССР в ультимативном порядке потребовал от Румынии передачи Бессарабии и Северной Буковины, а Риббентроп посоветовал румынам уступить требованиям советского правительства во избежание войны.

Шуленбург не понимал, почему Советский Союз так зациклился на Буковине и предполагал, что «вдохновителями и авторами требований об уступке Северной Буковины были украинские круги в Кремле [309]309
  СССР – Германия, т. 2, с. 60–65.


[Закрыть]. Украину в Кремле тогда представлял Хрущев, но суть дела была не в украинском лобби.

Предатель Резун (эту мразь надо было травануть, а не Скрипаля!), кощунственно прикрывшийся псевдонимом «Суворов», в угоду тем, кто ненавидит нашу страну в любом виде, будь она Российская империя, Советский Союз или РФ, задумал подкрепить официальную германскую версию от 22 июня 1941 года о «превентивном ударе» версией о том, что Сталин будто бы намеревался сам нанести первый удар, а Гитлер только его опередил. Лживость этой версии, не имеющей ничего общего с реальной историей, разоблачили многие наши историки, в том числе и я, причем я особо обратил внимание на роль Румынии.