Текст книги "Эрон"

Летом, когда старуха Калерия Петровна Пруссакова уехала на полтора месяца с сестрой в санаторий ЦК отдыхать, домработница Ева Ель осталась прогуливать и холить любимую Розетту, вытирать пыль в квартире и поневоле угодила в компанию золотой молодежи Ильи Пруссакова. Здесь она и увидела новую пассию внука – белоснежную красотку Лилит.

Лилит своего добилась. Почти три месяца она интриговала Илью своими звонками. Не называясь, болтала с ним по часу, описывала его привычки и внешность, критиковала его девочек, рассказывала о том, где он бывал накануне, ставила «Лед Зеппелин» выше «Роллинг Стоунз», признавалась в симпатиях и железно отвергала все его попытки познакомиться. Телефон – испытанное средство интриги. Илья был совершенно сбит с толку, и она снизошла до первой встречи. Когда тот увидел перед собой прекрасную блондинку в полосатой тельняшке, надетой на голую грудь, и в коротких шортах с адидасовской спортивной сумкой через плечо, из которой торчала теннисная шведская ракетка фирмы «Triumph» за полторы тысячи баксов, он был сражен и даже тайно растерян. Среди его поклонниц никогда не было такой фирменной девочки. Она выиграла три сета в теннис… Сам Илья был далеко не красавец с неприятным взглядом совиных глаз. Впрочем, золотым мальчикам красота ни к чему. Словом, Лилит разом заняла место его прежней пассии Верочки Волковой, которая – как ни странно – осталась в прежней компании, просто ушла в тень прежней Верки.

Ева еще не встречала таких странных компаний среди своих сверстников. Они нагрянули в квартиру в первый же вечер после отъезда хозяйки. Илья открыл дверь своим ключом. Когда Ева пыталась как-то объясниться – мне ничего о вас не было сказано – Илья даже не стал входить в разговор. «Это дом моей бабушки. Мой дом. А вот ты что здесь делаешь, курица?» Ева набралась смелости позвонить наверх его матери, подняла ее за полночь чуть ли не из постели и получила раздраженный ответ: не лезть не в свое дело. Сначала Ева пыталась отсидеться с пекинесом в своей комнате, но страх, что гости напьются и устроят погром в квартире, где полно ваз, зеркал, хрусталя и фарфора, заставил ее смело выйти в гостиную и встать на караул. Напуганного пекинеса Ева взяла на руки. Тем самым она поневоле присоединилась к гостям. Ее приняли с абсолютным равнодушием, но приняли. Присутствие смазливой служанки-сверстницы казалось забавным и оттеняло положение сынков… Илья даже представил ее вместе с собакой: «Знакомьтесь, это Розетта и Ева. Фаворитка моей бабушки…» Но ей-то никто не был назван.

В большой гостиной на диване и на полу расположилось восемь человек: Илья с дружками и три девушки. Всем лет за двадцать. И еще внушительных размеров пятнистый дог – черные пятна на сиреневой коже. Дога кормили остатками орехового торта, который Ева испекла накануне к отъезду хозяйки. И надо же, он ел сладкое. Декоративную собачку дог вежливо игнорировал. Впрочем, все вели себя чинно, хрусталю ничего не грозило. Наоборот, вслух хвалили вкус старой карги. Странности множились: девушки пили вино, а юноши не взяли в рот ни капли. Одна из девочек – эффектная шатенка – вдруг стянула через голову свитерок и осталась голой до пояса. Но почему-то в лиловых ажурных перчатках до локтей. Закурила. Никто и бровью не повел, только Ева поймала на себе испытующий взгляд Ильи. Что ж, ее тем более не удивишь голой грудью с сизыми сиськами. Слушали музыку, болтали. Мальчики иногда насмешливо спрашивали Еву о блохах у пекинеса, например. Пить вино она отказалась, чем вызвала смех. Тогда она нашлась и сказала, что пьет только шампанское Дон Периньон. Мальчики шутку оценили. Девочки ее в упор не видели. Только эффектная блондинка – Лилит – иногда тайком ей подмигивала и улыбалась: эта золушка из лимитчиц в самопальных джинсах и в нелепом пончо придавала вечеринке комизм. Ева чувствовала, что смешна и неуклюжа, что ужасно одета, но держалась изо всех сил – девушку с голой грудью она попросила выйти курить на лестницу. «Здесь не курят!» Ее шутку мальчики опять оценили смешками. Один из юношей даже представился сам: «Я – Филипп». Он сразу показался ей здесь самым интересным, хоть и жутко высокомерным, но, как ни странно, человечным, что ли… От неуместности своего присутствия лицо Евы временами заливало красными пятнами, но она не уходила. В комнате шла какая-то игра, что-то выяснялось, но что именно, она никак не могла сообразить. Она даже не понимала элементарного: кто с кем? Только успела разглядеть явные симпатии Ильи к снежной красотке. У Евы немели руки. Пекинес горько скулил. Можно было, конечно, спрятаться в тайном презрении к компашке сынков и фуфырок, но они были умны, трезвы, прекрасно одеты, воспитанны, дураков среди них не было. Если бы не это непомерное самомнение! Даже полуголая девица в ажуре – Вера – держалась неотразимо. Ева не могла в душе не отдать должное ее внутренней свободе.

Тем временем Илья включил под телевизором загадочную плоскую коробку с зеленоглазыми цифрами, вставил черного цвета коробочку в прорезь и нажал клавишу. Ева никогда не видела, как работает видеомагнитофон. Английские титры фильма компания встретила свистом: Вестсайдская история была для них старьем. Даже дог подал голос протеста. Оказывается, Илья перепутал кассеты, они собирались смотреть что-то другое. Экран тут же погас. Наконец кошмар кончился, прозвенел телефон, их где-то ждали еще, и компания исчезла. Ева опустила собачку на пол, ее руки тряслись. Убирая посуду, она разбила рюмку и порезала палец. Черт возьми! Почему жизнь так несправедлива? Почему у одних есть все, а у других ничего? Палец, скуля, кровоточил свое «фи»: так будет до конца твоей жизни… Ева презирала свой жалкий вид, ненавидела свои изношенные до дыр джинсы, дурацкое пончо. Кто-то из девушек забыл на диване легкий приталенный летний пиджак из фантастической космической ткани… от него так божественно благоухало духами. Вешая пиджак на плечики в шкаф, Ева припала на миг носом к шелковистой подкладке… пиджак носился на две стороны. У него нет изнанки… Ева тут же обругала себя – раба! – швырнула пиджак назад на диван. Уходя, Илья предупредил, что вернется под утро. Она боялась его возвращения, ведь было ясно, что он придет не один. Мучаясь нервной бессонницей, Ева прошла в гостиную, умно поколдовала над клавишами видеоприставки, разобралась в надписях и назло судьбе в одиночестве посмотрела отвергнутый фильм, это был шедевр Леонарда Бернстайна о любви американских Ромео из банды ракет и Джульетты из банды акул. Наконец-то Еве пригодился ее школьный английский, хотя она порядком подзабыла язык и понимала только пять слов из десяти. Когда Натали Вуд запела на площадке пожарной лестницы знаменитый шлягер шестидесятых годов:

Только ты! Нынче стала я твоей Навечно!

Каждый шаг, каждый вздох.

Каждый взгляд мой

Для тебя!

– у Евы навернулись первые слезы, а когда Тони – Ричард Беймер – подхватил песню Марии:

На всем свете есть только Мария,

Все, что вижу и слышу, – Мария…

Эхо Мария, Мария, Мария.

– она расплакалась и ревела белугой до конца мюзикла. Кровавая драма в нью-йоркском Вест-сайде заставила забыть о своих бедах. Горячие слезы ночного поезда омыли ее сердце, как свежий дождь – вагонное стекло. Она спала с улыбкой, и никто не побеспокоил ее сна. Квартира тихо сияла кожей и золотом, бронзой и мрамором, победой и властью.

Через несколько ночных визитов золотой молодежи Ева уже примерно разобралась, что происходит в компании на самом деле. Оказалось, что Илья Пруссаков далеко не на первых ролях, что лидер компании Филипп Билунов – да, яркий, но самый неприятный холеный и высокомерный хлюст, по-дамски ухоженный мальчик, всегда в новых шмотках. Пожалуй, он действительно был всех умней и старше сердцем, но ум тратился на то, чтобы умело держать всех в подчинении, а тонкая ирония была родом бича. К чести пучеглазки Ильи Пруссакова, он один хотя бы иногда бунтовал против Филиппа, другие безропотно признавали лидерство Билунова, восхищались им. Другие – это: Вадик Карабан, Клим Росциус, Виталик Ардачев и три свои девушки – Лилит, Магда и Вера. Белоснежка, златовласка и каштанка. Капризная власть Билунова держалась еще и на том, что его родитель был выше прочих отцов по положению в партии, даже Пруссаков-средний, которого Ева наивно сочла крупнейшей кремлевской шишкой, оказался рядом с отцом Филиппа второстепенной фигурой. Словом, он был из секретарей Центрального комитета. Отец Клима Росциуса состоял в ранге министра одного из ведущих министерств. Виталик Ардачев был из семьи академика, не сынок, а внучок Нобелевского лауреата по химии. Только Вадик Карабан был сам по себе, чем-то вроде телохранителя компании и кредитора. У него всегда водились деньги. Его отец был всего лишь охранник, но! Но из личной охраны самого генсека и мог такое, что было не по зубам никому из родителей золотой молодежи. И внешне Карабан выделялся из компании красных принцев: не признавал ее английского стиля, строгих костюмов, например. Ходил в черной куртке металлиста на молниях и в кожаных брюках, заправленных в армейские ботинки на высокой шнуровке. Типичный байкер с наколками и в майке с золотым пауком. На всю компанию было три машины – два новых «форда» и старый трофейный «опель» для строгости стиля. Все, кроме Карабана, учились в МГИМО, но явно не преуспевали в усердии. Их майский день начинался в полдень. Днем играли в теннис на закрытых кортах, плавали в бассейне, имели своих лошадей на ипподроме, вечером развлекались, ночью гоняли по Москве, объезжая загадочные злачные места. Пили в меру: боялись родителей. Кое-кто из пар занимался любовью. Как ни странно, но Филипп Билунов слыл монахом… Под Суслова работает.

Все это Ева узнала от красотки-снегурочки Лилит, которая вдруг проявила к ней самый пристальный интерес. Сначала это участие показалось странным. Лилит позвонила ей чуть ли не через день после той первой встречи, позвонила именно ей, разузнала старухин телефон, которого не было ни в каких справочниках, и разговаривала запросто, как с давней подругой, на равных. Ева была растерянно тронута таким вниманием, потому что, кроме помешанной на роке Майки, у нее не было в Москве ни одной приятельницы, тем более подруги. Лилит сказала, что она тоже провинциалка, потому что Большой Ростов-папа – это дыра, что тоже попала здесь в крепкий переплет, прошлась по адресу самоуверенных москвичей и – бац! – зазвала в гости. Ева с любопытством пошла. Ей хотелось понять причину такого интереса. Сначала она держалась скованно, но Лилит умела очаровывать и – вот так номер! – они проболтали вдвоем до поздней ночи (пекинеса Ева взяла с собой). Лилит отключила телефон, чтобы никто не помешал разговору, и Ева обнаружила, что их мысли удивительно похожи, что на многое в жизни они одинаково смотрят. В юности всегда важнее найти малейшее сходство, только во второй половине жизни главную роль начинают играть различия. Лишь один раз Еву царапнуло: «У тебя проколоты уши?» В удивлении Лилит мелькнул отблеск превосходства: ее мочки житейской иглой были не тронуты. Ева, со смешанным чувством зависти и радости от лестного внимания к себе, про себя любовалась голубоглазой белоснежкой с маленьким ртом кусачей кошки. Она впервые так близко видела девушку из хорошей семьи. Та была одета как ей вздумалось: брюки-юбка в шотландскую клетку, мохеровый свитерок цвета морской волны с лимонно-желтыми нитями, жемчужные клипсы в золотой оправе. На шее шелковый платок с головой лошади. Простая стрижка с идеальным затылком. На ногах плотные однотонные чулки, бордовые мокасины. Ничего модного! Лилит явно не собиралась потрафлять воле улицы. И свободно курила дешевую «Лайку», когда кончились «Картье». К полночи они уже стали подругами, а когда Лилит как-то ужасно мило впихнула ей в руки поносить на время чудную полупрозрачную гипюровую итальянскую блузку, которую она простосердечно заметила брошенной на диване и принялась рассматривать, Ева и вовсе почувствовала себя свиньей. Как только могла она так нехорошо судить о ней по первому впечатлению… В тот вечер Лилит мало рассказывала о себе – больше про Веру и Магду. Оказалось, что Магда сама по себе совершенный нуль и еще пару лет назад и мечтать не могла о таких друзьях, но зигзаг сделал эту круглую сироту при приемных предках… миллионершей. Она вдруг оказалась наследницей каких-то сказочных башлей, которые завещал некий бельгийский покойник-дядюшка. В права наследства Магда вступит, когда станет совершеннолетней, в 21 год. А пока у нее имеется опекун, он хочет, чтобы наследница уехала в Бельгию, но дурочка-Магда отчаливать трусит, ее приемная мать – тоже. Короче, Магда – девочка сенсационная, самая выгодная партия в Москве, и на нее уже положили глаз сразу двое – Клим Росциус и Виталик Ардачев, но сама Магда увлечена Филиппом, который будет делать политическую карьеру и чихал на ее бабки. «Деньги – пена у скалы власти» – его слова. На словах чихал, а держал Магду при себе как источник валюты, которую наследница мало-помалу выцарапывала из опекуна в Брюсселе. Верка Волкова – что сидела с голой грудью – тоже особый случай. Она перебежчица из мидовской компании, в Москве на школьных каникулах, ее отец – посол в одной банановой республике в Центральной Америке, а сама она родилась в Англии и имеет двойное гражданство. У нее был бурный роман с Ильей, но они быстро друг другу опротивели, а тут появилась Лилит. Верке из компании давно пора линять, но она переключила свои чары на Вадика Карабана, не понимая, что Карабану здесь ничего не позволено, и вообще не очень соображая, куда она попала из своих джунглей.

Здесь Ева была согласна с Лилит на все сто. Пусть временно, до возвращения старухи, но она – вот так фокус! – вдруг вошла в компанию золоой молодежи… Никогда еще она не была свидетелем столь странных отношений среди сверстников. Здесь все держалось на шифре, на полутонах и оттенках. Каждый жест, взгляд, гримаса были частью тайного алфавита, смысл которого был закрыт от непосвященных. Реплика, смешок, переходящий в общий тихий смех, снова пара загадочных фраз типа: в лифте штормит, и опять смех. Или бралась телефонная трубка и говорилось в пустоту зуммера: сегодня будем взрывать Кремль. И снова смех. Смысл этой зловещей шутки до Евы абсолютно не доходил. Тут каждая фраза, каждое обозначенное настроение имели два или три дна. И все же у нее создалось верное ощущение, что все юноши придают колоссальное значение не сиюминутным, сегодняшним, а исключительно будущим взаимоотношениям на вертикали власти, что все караулят друг друга, запоминают промашки, ловят на полуслове. Компания была чем-то вроде лилипутского двора, где на всем лежала печать тончайших оттенков чести. Филипп Билунов вообще держал себя, как принц крови. Эта безукоризненность была даже смешна: полужест, идеальная складка на брюках, белоснежная рубашка, черные шузы, строгий галстук длиной ровно до верхней линии брючного ремня, никакой пестроты, безукоризненный пробор в волосах… культ спорта, строгости и резюме. При этом спутницы льда – яркие, разноцветные, кричащие красками райские птицы. Уже через неделю постоянных визитов в квартиру Еве стало не хватать в компании воздуха. Это был вымороченный механизм, балет марионеток. Казалось, они не имели никаких обычных человеческих эмоций… И все-таки они ее восхищали!

Но, но именно Еве пришлось убедиться, что это не так: именно обнаружение истинных чувств считалось в компании золотой молодежи самым невозможным тоном.

Раскрытие чувств началось в тот злополучный вечер, когда к ней примотал в гости Побиск Авшаров. Ее нелепый ухажер. Всякие визиты к Еве были строжайше запрещены старухой еще при найме. При отъезде на курорт этот запрет Калерия Петровна повторила снова, но Ева не смогла отказать. У Побиска случился день рождения, они договорились вечером погулять возле дома. Но с утра зарядил дождь, к вечеру – как назло – он превратился в ливень, и она скрепя сердце позвала именинника в чужой дом. Побиск приперся мокрехонек, с сырой от воды коробкой бисквитного торта за 1 руб. 80 коп. Он был из коренных москвичей, но, разумеется, никогда в этом доме не бывал. Квартира произвела серьезное впечатление своим антикварным шиком, фотороботом покойника в кресле за кабинетным столом и особенно – почему-то? – подставкой под винные бутылки. «Ишь ты! Здесь бутылки на скатерть не ставят». Было всего семь часов вечера. Илья с компанией появлялся всегда после полуночи, в запасе было уйма времени… Они только-только расположились за овальным столом, как открылась дверь в прихожей – Ева помертвела, донеслись голоса, и в гостиную вошли толпой юные небожители: мрачная Вера, кукольная Магда с лиловым догом на поводке, белоснежка Лилит с цветочными глазами, долговязый гурман Клим Росциус, женоподобный Виталик Ардачев, болезненно бледный Филипп, его крутой оруженосец металлист Вадик Карабан с зонтом Филиппа в руках и последним – хозяин дома, Илья Пруссаков, продрогший, нервный, злой, розовощекий, пучеглазый, редкозубый. Проливной дождь всем перемешал карты. Поначалу Еве даже показалось, что на скромное чаепитие никто не обратил особого внимания – гость домработницы? – только Илья сделал страшные глаза, мол, что ж ты, старуха… Ева виновато пожала плечами: больше не буду. Мальчики выставили на стол груду немецкого баночного пива, а Филипп водрузил в центре плетеную корзинку, полную крупных вареных ресторанных раков, переложенных свежими салатными листьями. Корзинкой Филипп как бы нечаянно помял уголок авшаровского торта. Он тут же извинился самым любезным тоном. Только потом Ева поняла, что атака на торт была неслучайной, Филипп подал тайный сигнал к травле Побиска.

Побиск был из хиппи.

Боясь нашлепать мокрыми бутсами по кленовому паркету, Побиск снял башмаки в прихожей и остался босиком, носков он не признавал. На нем красовалась безрукавая фуфайка с самодельным значком группы «Rolling Stones» плюс фото Микки Джеггера, пришпиленное английской булавкой, какие-то необъятные цветастые клеши из гобеленовой ткани, из которых торчали нагие наглые ноги, вокруг шеи повязан пестрый несвежий платочек с молитвой «Make love not War», длинные сальные волосы были расчесаны на пробор и схвачены головной индейской веревочкой.

Так выделяться из толпы Ева ни за что бы не стала, но ей нравился забавный вид Побиска. Побиск недавно вернулся из армии и работал механиком по ремонту автоматов газированной воды, готовился поступать в медицинский, учиться на патологоанатома, но одевался вот так – шутом. «Я не хочу походить на свою участь», – говорил он Еве.

– Ты, что ли, хиппи? – минут через десять вдруг изумился Билунов, обсасывая раковую клешню. Побиск враждебно молчал, попивая чаек. Как только эта стайка галстучных мальчиков вошла в дом, он почуял – быть драке. Закинул ногу на ногу.

– Ей богу, пункер! – обратился Филипп к остальным. – Только вот не могу понять, кто он в натуре: дыра или мэн?

– Глюк от компота, – подхватил гаерский тон Вадик Карабан, – такие копыта отрастил.

– Фуй, у него ноги воняют, – Виталик Ардачев дурашливо зажал нос двумя пальцами. Ангелы окрысились.

Пункер – панк.

Дыра – след от иглы.

Глюк – галлюцинация от укола.

Компот – отвар маковых головок на сахаре.

– Пожалуй, хватит, – вмешалась Ева, – он мой гость. И у него сегодня день рождения.

Вот этого говорить вовсе не следовало. Ева наивно хотела воззвать к культурному чувству сверстников, но добилась обратного.

– Нет, оно – герла, – подвел черту Билунов, изучив голую ногу Побиска, – вижу следы педикюра.

– Это струна, – поддакнул Карабан.

– Может, педик? – меланхолично предположил Клим Росциус.

– Сказано же: оно – гость, – глаза Пруссакова пыхнули злым огоньком, точь-в-точь, как у бабушки в приступе гнева. Только тут Ева поняла, что компания выпила больше обычного.

– А мне мальчик по кайфу, – Лилит закурила мужской «Житан», – очень брендовый. И не стоит гасить, если не все хотят гладить брюки и делать карьеру.

Струна – игла от шприца. Брендовый – фирменный. Гасить – бить.

Она выразительно посмотрела на Филиппа, но тот не собирался упускать жертву. Чтобы больнее задеть Филиппа, Лилит даже перешла на сленг хипстеров, здесь это было не принято.

Ева перевела дыхание – получи! – больше всего она сейчас рассчитывала на поддержку подруги, но Лилит меньше всего думала сейчас о ее чувствах, она знала, что Филипп ценит только сопротивление, и хотела понравиться ему злоречием очередного протеста. Сегодня она уже третий раз открыто дерзила Билунову. «Неужели он до сих пор не догадывается, что я увлечена им?» – думала Лилит. Зато что-то неладное заподозрил Илья Пруссаков, он еще не разобрался, что ревнует свою Белоснежку к Филиппу: последние дни все самочувствие компании стало зависеть от вибраций тайного треугольника.

– Хочешь, я уйду с тобой? – обратилась к Побиску Вера Волкова без всякой надежды задеть золотую команду.

– Стенда! – рявкнул Карабан.

Стенда – эрекция.

Авшаров держался молодцом, только сопел и посасывал чай. И молчал.

Филипп побелел – это был бунт.

– Кочумай, Верунь, давно пора, – меланхолично бросила Магда, ласково обнимая любимца. Огромный дог, заляпанный пегим, чувствуя накал страстей, то и дело рычал на Побиска, слегка обнажая клыки, и подрагивал лайковой кожей. Магда сидела рядом с псом на ковре и держалась рукой за ошейник. Ева ошеломленно перебегала взглядом с одного лица на другое – куда подевался отлаженный до блеска тон касательного общения? – их лица дышали неподдельными чувствами: Магда превратилась в брезгливую фурию, в глазах у Верки сверкали пьяные слезы, а губы тряслись жалкой ниточкой, она решилась уйти, а значит, признала свое поражение, Лилит явно открещивалась от Ильи, ее слабость к Филиппу уже нельзя было скрыть, только сам чудовище лоска Билунов оставался прежним пай-дьяволом, и стиснутый рот сургучной каиновой печатью краснел на лице.

– Ха-ха-ха, – вдруг рассмеялся он внезапным смехом, – помните, как это делалось у Чаплина? В «Пилигриме»?

Никто не понял вопроса.

Смеясь, он подхватил раскрытую коробку с тортом и резко, но аккуратно вдавил мягкий бисквитный квадрат в лицо Побиска.

– С днем рождения.

– Ринг! – заорал Карабан.

Ринг – веревочка вокруг головы.

Побиск вскочил, стакан с блюдечком слетели с его колен на пол.

Лилит успела подумать, стоит ли влепить Филиппу пощечину или это будет уж чересчур и тот никогда не простит… но это сделала Ева.

Лилит увлеклась Филиппом как-то помимо воли и против шерсти, поначалу ее целью был желторотый наглец Илья, которого можно было легко подчинить себе. Несмотря на весь свой апломб, он был вполне управляем, зависим от ее настроений и уязвим. Можно держать на коротком поводке. Лилит еще не решила, что же все-таки с ним делать, тут было важно в первую очередь доказать собственной матери, но особенно Ирме, что она сама без снисходительной помощи способна войти в круг золотой молодежи, наперекор всем блудливым пророчествам Ирмы и ее советам искать партию среди пятидесятилетних хрычей. О, у нее была минута скрытого торжества, когда она в новой компании пересеклась с ее дочерью Зайкой в ночном валютном ресторанчике Хаммер-центра. У Зайки при виде Лилит лицо вытянулось! Она даже один миг пыталась затаиться в углу ресторанчика, потому что сама паслась с каким-то брюхастым лысуном второй свежести. Но Лилит не собиралась ее щадить и с наслаждением мести любезно шагнула к столику, чтобы поздороваться и обменяться пустыми любезностями, а потом еще потанцевать в новом дискостиле сразу с Ильей, с Филиппом и Вадиком, на фоне полной неподвижности зайкиного брюхана-партнера. Гибкие волки против капусты. Зайка хорошо знала, кто есть кто, и тоскливо прищурилась на торжество Лилит и ее победный танец в разноцветных струйках диско-лампашек. Словом, с Ильей проблем не было, тот был сражен. Но какова была цена этому чувству, если он был на вторых ролях при цесаревиче Билунове? Лилит не желала быть в тени, а статус Пруссакова помимо ее воли тоже как бы и ее ставил на место. Правда – прихоть лидера – у Филиппа своей девочки не имелось. Верочке Волковой указали на дверь из сердца. Но это ничего не облегчало – красный принц оставался оскорбительно равнодушен к Лилит. Держался с ней ровно, как с прочими из компании. Это не могло не задеть ее самолюбие. Мать оказалась права, душа Лилит затрепетала рыбкою на крючке: она оказалась по-настоящему чувствительна не к мужчине как таковому, а именно к сумме власти, которой тот обладал. Свое верховенство Филипп проявлял ежеминутно и машинально, кроме того, на нем золотилась тень огромной власти Билунова-отца. Второй идеолог партии. Лилит ловила себя на чувстве странного возбуждения при каждой экзекуторской вспышке Филиппа: черт возьми! Неужели власть возбуждает в ней похоть? Раздувает сладкое жальце вагины фибрами кобры… А те мелкие унижения, которые сносил Пруссаков от Филиппа, покрывали отношения пары рябью наколок. Да и разве сравнимы их перспективы: истеричный слабовольный дурашка Илья и холодный холеный умник Филипп? Покорить его чувства только внешностью рожи было нельзя, Лилит поняла сразу, наоборот, ее снежная красота настораживала Билунова. Но она уже раскусила – чувства Филиппа тянулись лишь к равной силе – и сделала свою красоту еще более броской, а смелость нарядов почти вызывающей. Филипп не реагировал, но Лилит и не рассчитывала на быстрый успех, она готовилась к планомерной осаде: чаровала пустышку соперницу Магду, сторожила злючку Верочку Волкову и даже провинциалку домработницу Еву постаралась расположить к себе в тот момент, когда еще всерьез думала об Илье и нуждалась в любой информации о Пруссаковых. Еще в апреле, почти в конце учебного года упросила мать пристроить ее учиться в МГУ, чтобы быть поближе к новым друзьям, и была зачислена задним числом на первый курс. Иногда прилетая в Москву, Лидия Яковлевна с облегчением убеждалась, что дочь до сих пор не стала ничьей содержанкой, но и в роман с мальчиком Пруссаковым не верила, а, наоборот, наведя справки, посоветовала Лилит обратить внимание на Билунова Филиппа, чем вызвала у дочери прилив смятения. Мать была чертовски умна. Следуя выводам мамашиного психоанализа личности юноши, Лилит, например, не пропустила мимо ушей слова маман, что единственная ее соперница – это милашка домработница Ева, потому что она, во-первых, очаровательная золушка, а во-вторых, Филипп больше всего любит поступать наперекор всеобщему мнению, а право на вызов ему дает только Ева.

И вот Ева дает гневную пощечину Филиппу.

Побиск онемело сдирал с лица бисквитную кашу, он ничего не видел перед собой. Дог встал на задние лапы, натянув поводок, в злобном лае пытаясь достать чужака зубами. Его держали уже вдвоем Магда и Вера. От пощечины тонкий Филипп пошатнулся, глянул на Еву ошпаренным лицом гнева, не зная, чем ответить, и не нашел ничего лучше кроме дешевого жеста: схватить и картинно прижать к губам девичью руку. «Спасибо». – «Клоун!» И Ева с отвращением отдернула ладонь. Побиск попытался ударить Филиппа, но Вадик Карабан опередил его замах и, уверенным приемом карате вывернув руку, согнул беднягу Побиска в три погибели, ударив коленом прямо в лицо. Ева, плача, колотила Карабана по спине кулаками: «Оставьте его! Оставьте!» Женоподобный Ардачев покатывался со смеху, Пруссаков в приступе растерянной злости стоял у окна, демонстративно повернувшись спиной к общей низости, только гурман Росциус сохранял невозмутимость и продолжал вертеть у пивных губ раковую шейку, высасывая белую мясную начинку. Если бы не Лилит, неизвестно, чем бы все кончилось: она властно выдрала Побиска из клещей Карабана, и Ева увела бедолагу на кухню отмывать физию.

На кухне гость домработницы был в безопасности: принцы крови сюда не знали дороги.

Возвращась в гостиную, Лилит почувствовала вдруг, что рука ее докрасна раскалилась, опять! Желая усмирить ярость, Лилит вцепилась в горло напольной вазы из меди и стиснула металл с такой силой, что горло смялось и надломилось увядшим бутоном нарцисса.

– Гад, гад, – хрипел над раковиной Побиск, смывая с лица лохмотья из крема и соленую кровь из расквашенных губ, и незаметные слезы. Никто не спросил его имя.

Оба плакали от пережитого унижения.

Тут на кухне возник Карабан с небольшим черным пистолетом в руках. Вытянув руку, он прицелился в пах. Ева и Побиск окаменели.

– Эй, крейзовый, – сказал Карабан, – имей в виду, я на службе и имею полное право прострелить тебе яйца за попытку теракта против сына кандидата в Политбюро. И нам ничего не будет. Ясно? Забирай, босяк, свой бэк и слезай с баяна, мать твою, кочумай, кочумай по дороге на хум.

Баян – шприц.

Дорога – следы на вене от постоянных уколов. Слезай – перестань колоться.

Бэк – задница.

– Не бери на понт, – попытался спасти лицо Побиск.

Ева сразу поверила, что это не розыгрыш, – выстрелит. Карабан был смертельно спокоен. Она молча повлекла Побиска за дверь черного хода на лестницу, куда Карабан уже выкинул авшаровские ботинки. Спустились на лифте вниз. Дождь все еще лил. Во дворе парочку вдруг догнала сумасшедшая Верочка Волкова: «Ну их в жопу! Епанных буржуа!» И уже втроем укатили в мужское общежитие трамвайного депо к Побиску, где купили за десятку две поллитры у вахтера и пили до утра в красном уголке с портретами членов Политбюро. В комнате Побиска сосед, слесарь-ремонтник, трахался с подружкой, между прочим, сержантом милиции, и Ева всю ночь просидела, накинув на плечи ее мундир с погончиками на три лычки. Еву знобило от тоски, даже мерзкая водка не смогла вполне опьянить.

Как там Розетта?

Под утро, когда вернулась в квартиру старухи, Ева уже твердо решила: приедет бабулька из санатория, ухожу.

Ключи у нее были с собой, но заходить без звонка теперь было бестактно. Она нажала кнопку звонка, раз, другой… прошло полчаса, прежде чем открыл сонный Илья. В ответ на ее полупьяные слова, что она всех буржуев видала в гробу и слагает обязанности, спокойно сказал: «Твое дело». И ушел в спальню. Ева решила уходить прямо сейчас, не дожидаясь расчета, принялась собирать вещи и… заснула. Прошло еще три часа. Поздним утром, в солнечный час овсяного завтрака, ночное решение показалось Еве уже не таким важным. В квартире она оказалась одна с голодной Розеттой. «Тяф! Тяф!» Надо было кормить болонку, прокрутить отварное куриное мясо через мясорубку, добавить таблетку кальция в миску с грушевым соком, вычесать шерсть… Шлепнув куриной грудкой по разделочной доске, на кухне, залитой безжалостным солнцем, она замирает, чтобы спокойно обдумать свое положение. Вернуться домой сейчас было уже невозможно совсем, ехать к Майе? Снова искать работу? Тут зазвонил телефон, она машинально подняла трубку – звонила сверху мать Ильи, нужно было везти вещи в прачечную. «У тебя полчаса!» Ева схватилась за поручение, как все тот же утопающий за ту же соломинку: думать больше не надо. «Ура, остаюсь!» Грудку курицы в пасть пекинеса. Миску сока на пол. Чес на полдень. «Грызи, Розетта!» И снова звонок. Ева не разобрала, кто говорит, хотя Филипп и представился. «Какой Филипп? Ах, Билунов…» – с изумлением и неприязнью она выслушала его слова про то, что ему – ну и ну! – стыдно за вчерашнюю выходку, что унижать человека самое постыдное дело, что он схлопотал по мордасам заслуженно, что… «Вы пьяны? – сказала она скорей от растерянности, чем из чувства мести. – Мне некогда, я ухожу в прачечную». И положила трубку на рычаг телефона с чувством полного недоумения.