Текст книги "Лекарство от Апокалипсиса"

– Да, я думаю, в мире нашлось бы немного людей, способных отказаться от шанса на спасение. Точнее, пожертвовать этим шансом ради сохранения знания. Люди слишком циничны… были слишком циничны, – делая повторы, собеседники пытались приучить свой язык говорить о жителях планеты в прошедшем времени. – А что касается людей, способных оплатить свой полет… Богатство ведь в последнее время стало понятием весьма относительным. Состоятельным мы привыкли считать того, кто обладает внушительным материальным капиталом. А допустим, теперь? В условиях, когда люди, обладая этими спасательными шаттлами, были вынуждены покинуть землю, деньги сразу же перестали иметь какой-либо смысл. Намного важнее стали, ну, скажем, продукты питания, вода. Деньги – ведь это лишь условность, к которой мы привыкли, красочные бумажки, не стоящие ничего. Ты вспомнил хоть раз о своих сбережениях, пока находишься здесь?

– Нет, – Алекс уселся в позу мыслителя. – Меня вообще мало что беспокоит из прошлого, кроме, судьбы моей семьи.

– Здесь возникает и еще один вопрос, а полетел бы ты? Спасся бы ты, зная, что твоя семья погибнет?

– Теперь я точно знаю, что нет. Хотя и раньше подобных сомнений у меня не возникало, но теперь я в этом полностью уверен…

– Видишь, теперь мы с тобой носители каких-то более высоких ценностей, которые намного дороже, чем золото, деньги. Все это перестало существовать для нас, и мы не заботимся об их количестве. Если больше никто не выжил, мы стали безграничными правителями этого мира, можем разделить земной шар по экватору и править каждый своей половиной. Но нам это не нужно, – Макс немного поежился от своих собственных слов. – Ирония судьбы. И ведь никто из предсказателей и пророков этого предвидеть не мог.

Когда отголоски землетрясения затихли, Алекс приподнял одну из плит пола вахтового помещения, извлек из большого металлического ящика, спрятанного внизу, две банки килек в томате и, открыв ножом, протянул одну из них Максу.

– Предсказателей… Даня, мой сын, – Алекс грустно улыбнулся, осознавая, что впервые за все время нахождения под аркой, произнес его имя вслух, – он работал в брокерской компании, и им поступило предложение приобрести интеллектуальную систему, которая, анализируя мировые события по материалам глобальной сети, позволяла строить некоторые экономические прогнозы. Для их бизнеса это был очень важный элемент. Он много рассказывал об этой системе. За время своего существования эта система смогла предсказать несколько глобальных происшествий. Ей даже удалось спрогнозировать события 11 сентября 2001 года в США, но операторы слишком поздно поняли, что именно они обнаружили. Понимаешь, перед всеми масштабными явлениями происходит некоторое уплотнение информационных потоков. Это происходит подобно вулкану, когда магма, скопившись, начинает давить все сильнее, что приводит к колоссальному взрыву.

– То есть, ты хочешь сказать, что существует некое массовое бессознательное? И ощущая надвигающуюся катастрофу, оно прорывается наружу на просторах интернета? – удивленно переспросил Макс.

– Да, только вот непонятно, что первично. Само грядущее событие или же вот этот поток массового бессознательного.

– Получается, ты думаешь, что люди из разных уголков планеты, обсуждая те или иные события и явления, каким-то образом занимались неосознанным программированием будущего? По этой логике получается, что ядерная война случилась не потому, что она должна была случиться, а потому, что люди думали о том, что она должна была случиться.

– А почему бы и нет? – удивился Алекс. – Я склонен верить в то, что это так и есть. Не зря же уже сотни лет ведутся споры о существовании глобального информационного поля, из которого некоторые люди способны черпать информацию, но, возможно, не только черпать, но и передавать ее туда же, бессознательно создавая некоторую матрицу дальнейшего развития событий. Есть же даже такая теория, что если несколько тысяч человек одновременно подумают о дожде, то дождь пойдет.

– Интересная теория, – Макс многозначительно опустил глаза на очередную рыбешку, покрытую маслянистым томатом, растекающимся ровным слоем. Этот вкус был просто бесподобен и напомнил ему о теплом домике в Чернобыле, где базировалась рабочая группа Курчатовского института. Несколько специалистов-ядерщиков постоянно пребывали в зоне, занимаясь активными исследованиями останков разрушенного реактора. И часто их вечера заканчивались вот так же с баночкой кильки и бутылкой водки или местного деревенского самогона. От этих воспоминаний на душе становилось особенно хорошо. Вдруг, будто что-то вспомнив, Макс резким движением расстегнул защитный костюм и достал из внутреннего нагрудного кармана узкую металлическую фляжку и протянул ее своему собеседнику.

– Говорят, защищает от радиации, – усмехнулся Алекс, сделав большой глоток бесцветной обжигающей жидкости, которая тут же разлилась по всему телу.

– Я не уверен, что защищает, но стресс снимает хорошо, – ответил Макс, сделав такой же большой глоток и спрятав флягу назад. – Ну-ну, давай дальше рассказывай о программе прогнозов.

– Разработчики оставили свою программу для тестирования в компании моего сына на пару недель, чтобы они в полной мере могли ощутить прелести ее использования. Поэтому у меня была возможность лично убедиться в ее эффективности. Я, в первую очередь, перепроверил все данные, которые приводились для примера, в том числе и аналитику относительно 11 сентября. Там действительно, по данным многих источников, что-то должно было произойти. Страшнее другое, программа предсказала и землетрясение в Японии, и катастрофу на атомной станции Фукусима. К сожалению, понять это тоже удалось спустя какое-то время. Информационная плотность именно в этот момент в глобальной сети была самой высокой за год. Я не знаю, как это объяснить с научной точки зрения, но это факт.

– Коллективное бессознательное, – вновь повторил Макс. – Этим все и объясняется.

– Но самое страшное в другом, – продолжил Алекс. – Я принялся за анализ наших дней. И то, что я увидел здесь, поразило меня. Понимаешь, накануне начала войны сформировался мощный информационный пик, подобного которому я не встречал ни в одном из более ранних исследований. Так вот, в основу этого пика легли экологические катастрофы и природные катаклизмы, а также войны, которые идут на Ближнем Востоке. На них наслоились колебания цен на нефть и нестабильность некоторых крупных мировых валют. Кстати, эта проблема, по мнению программы, стала отправной точкой нового экономического кризиса, который к сложившемуся моменту оказался лишь в начале своего развития. Но самое интересное – далее. Огромный вклад в это явление вносят два фактора. Во-первых, это множественность сообщений о приближающемся конце света. Во-вторых, программа выделила такой факт, как кризис глобальной валютной системы, точнее долларовой системы. Как ни странно, об этом мало кто знал. А те, кто был в курсе, стремились не афишировать проблемы, а тайно искали способы выхода из этого положения, действуя любыми путями, вплоть до самых циничных и безжалостных.

– Что ты имеешь в виду? – Макс посмотрел на часы. Время за разговором незаметно пролетало.

– Я имею в виду тот факт, что доллар – это не просто денежная единица или валюта. По сути, это долговое обязательство. То есть, когда ты получаешь банкноту в двадцать долларов, это означает, что резервная система одолжила у тебя эту сумму, взамен дав свою гарантию в том, что ты платежеспособен, подтверждая это стандартизированным печатным документом. И когда ты потратишь эти двадцать долларов в магазине, ты получишь другие денежные единицы, гарантирующие платежеспособность торговой точки. На протяжении всего XX века, основываясь на этих заемных гарантиях, осуществлялась торговля по всему миру между крупными компаниями и даже странами, а это суммы не в двадцать и даже не в тысячу долларов. Таким образом, федеральная резервная система по сути своей имела долг перед каждым человеком, компанией или страной, использующей доллар. И этот долговой капкан до предела сузил возможности США как суверенного государства, попавшего в зависимость от иностранных кредиторов и экспортеров нефти.

– Но почему это вдруг стало важно именно в последнее время? Доллар ведь находится…находился в обороте уже лет двести, если я не ошибаюсь.

– Да, сам доллар примерно двести лет просуществовал, но дело не совсем в нем. Проблема в финансовой системе, в рамках которой он находился последние сто лет. Понимаешь, ей ведь тоже был отведен определенный срок жизни, а если точнее, то срок займа истек, и нужно было расплачиваться по долгам. А долг этот составил колоссальную сумму. Думаю, лишь несколько человек на планете близки к истинному пониманию этой цифры, но я где-то слышал, что она составляет бюджет всех стран мира за три года. Естественно, резервная система Америки не в состоянии расплатиться. Но ты понимаешь, этот фактор, он мало кому известен, но программа вдруг выдвинула его практически на первое место.

– Что это значит, по-твоему? – внимательно наблюдая за собеседником, проговорил Макс.

– Сложно сказать, но программа предложила и возможное решение этой проблемы, и оно меня насторожило еще тогда: изменение устройства мира. Такое возможно только в результате глобальной войны… Этот вывод стал одной из причин, которая толкнула меня на поиски места, где можно хоть как-то попытаться укрыться. К тому же нечто подобное уже происходило после Второй мировой. Тогда мир перестроился, четко поделившись на две части, наступил баланс и сформировалась новая вполне предсказуемая система. Были, конечно, некоторые локальные конфликты.

– Да и череда ядерных кризисов, – перебил Макс собеседника.

– Но, в целом ведь это была уравновешенная система как в финансовом отношении, так и в военном. К тому же ядерное оружие тогда было оружием сдерживания, а в конце XX века оно стало средством открытого шантажа и поводом для нападок.

– Знаешь, я сейчас часто вспоминаю слова Эйнштейна о том, что неизвестно каким оружием будет развязана третья мировая война, но четвертая будет вестись камнями и палками. И теперь я точно знаю, что он был прав…

VIII

Что есть время?

На протяжении тысячелетий люди так или иначе задавались этим вопросом, пытаясь познать его духовную и физическую сущность. Для человека, рожденного в XX веке, время приобрело пугающую формальность, разбивающую день на равные отрезки, которые предназначены для пробуждения, утреннего или вечернего чая, работы, отдыха. Его символом стали часы, маятник которых отмеряет секунды, минуты, часы. Но все же его истинная суть так и осталась непознанной.

Еще Исаак Ньютон, опираясь на более ранние представления, весьма четко сумел разграничить переплетенные между собой пространство и время, определив первое как вместилище вещей, а второе – событий. И каждый шаг, каждый вдох, каждая мысль – все это записывается и хранится до того момента, когда Вселенная вдруг перестанет существовать. И только тогда вместе с ней перестанет существовать время.

Макс, погрузившись в размышления о сущности времени, насвистывал какую-то легкую и оттого особенно навязчивую мелодию, которая вдруг пришла в голову из порядком забытого прошлого. Последние сутки выдались слишком тяжелыми. Едва придя в себя после землетрясения, он вместе с Алексом принялся наводить порядок, вырезая дорожки в студенистой массе, адсорбировавшей пыль, и собирая эти радиоактивные отходы в один из углов арки, надеясь чуть позже, когда появится возможность, выбросить их наружу. Все приборы и оборудование также оказались залеплены вязкой массой, предназначенной для удержания пылевых частиц. И на приведение их в порядок потребовались часы кропотливой работы.

И теперь он торопился в саркофаг. Возвращение внутрь особенно тревожило Макса. Его беспокоили даже не обрушившиеся перекрытия и стены, которые наверняка значительно снизили надежность саркофага, а сохранность запасов и лабораторного оборудования, распределенного по различным помещениям здания. Именно приборы, которые он с таким трудом доставлял сюда, и восстановить которые в нынешних условиях было практически невыполнимой задачей, вызывали у него особую тревогу.

Приближаясь к саркофагу, он всматривался в его слабоосвещенные стены, пытаясь отыскать на них следы недавно образовавшихся прорех или трещин. Но издали в полутьме едва ли можно было что-то рассмотреть. И каждую тень воображение запросто могло превратить в трещину. Волна беспокойства накатывала на него с каждым шагом.

Алекс тем временем осматривал стыки между секциями арки. Это были самые уязвимые места всей конструкции, собранной из нескольких отдельных составляющих. Подобный подход придавал ей, с одной стороны, дополнительные степени свободы, с другой, при критических нагрузках, она могла расползтись по ним, как лоскуты ткани по швам. Но никаких признаков разрушения, как ни странно, обнаружить не удавалось. К тому же радиационный фон после экстренного применения системы пыле-подавления даже немного понизился, и притока радионуклидов снаружи не наблюдалось.

Довольно быстро изучив состояние арки и не обнаружив повреждений, Алекс отправился за Максом. Почему-то он не сомневался, где искать его. Двигаясь по уже знакомому маршруту, Алекс освещал прожектором бетонные стены, пытаясь определить, нет ли в них свежих трещин. Но судя по всему, в этой части саркофага все уцелело. Основные повреждения, по предварительным предположениям, можно было ожидать в реакторном зале, для которого любая сверхнагрузка была чрезвычайно опасна. Алекс даже присвистнул, подумав о том, что если бы землетрясение случилось на полчаса раньше, их с Максом запросто могло завалить.

– Ты здесь? – громко крикнул Алекс, войдя в коридор, в котором обычно образовывался пространственно-временной переход.

– Да! – послышалось из помещения с приборами.

– Что там у тебя? Все цело?

Алекс вошел в комнату. Действительно, здесь все было почти без перемен, только некоторые приборы немного сместились со своих прежних мест.

– Я в порядке, – протянул Макс. – Сейсмограф только с ума сошел немного.

– В каком смысле?

– Да вот, – он протянул Алексу листок с небольшими расчетами, – видишь, какая магнитуда выходит – 10,2 балла по шкале Рихтера. Такого не было зафиксировано за всю историю сознательных наблюдений за землетрясениями на нашей планете.

– А ты уверен в том, что он исправен?

– Да! – резко проговорил Макс и принялся пальцем показывать на развернутую ленту самописца сейсмографа. – Смотри, здесь было состояние покоя, потом несколько несильных сейсмических ударов, которые мы даже не ощутили. А вот здесь, – он указал на точку, где амплитуда увеличилась в несколько раз, – и произошел самый сильный удар, все остальное – это его отголоски и последствия. Тут он 10,2 балла. В Чили в 1962 году был зафиксирован максимум около 9,5 балла, при этом там погибло около шести тысяч человек, а мы ничего, мы устояли – он расплылся в улыбке.

Алекс не понимал, уместно ли поддержать Макса в его радости, или же наступил момент всерьез задуматься о перспективах на будущее. Это был лишь один удар землетрясения. Обычно за ним следуют и другие, может быть, они будут немного слабее, но все равно станут серьезным испытанием для их убежища, которое при очередном ударе стихии может не выдержать. Тогда бежать будет некуда.

– Что с остальными приборами? – спросил Алекс, рассматривая оборудование.

– Все в порядке. – Макс всматривался в табло вариометра. – Но, судя по всему, землетрясение сопровождалось каким-то иным геомагнитным излучением, не похожим на то, которое провоцирует открытие пространственно-временного перехода. Ничего не понимаю.

Макс, разглядывая приборы, что-то записывал в блокнот. Алекс уже видел похожий взгляд и молча ждал, когда в голове ученого родится очередная безумная, но неоспоримая идея.

– Что с другими помещениями? Ты еще не смотрел? – спросил Алекс, так и не дождавшись, когда Макс вновь заговорит с ним.

– Я не смотрел, только собирался, – растерянно произнес Макс, вздрогнув от неожиданности, как будто забыв, что Алекс стоит рядом.

– Вроде все цело, – обрубил Алекс. – Я осмотрел стыки между плитами и только в паре мест обнаружил несколько незначительных трещин. Я уверен, что несущие конструкции целы, так что беспокоиться пока не о чем. Мне кажется, основные повреждения нас ждут в машинном зале.

– Там самые ненадежные конструкции, пострадавшие еще при взрыве.

– Да, их серьезно усиливали перед строительством арки. В некоторых местах действительно была удручающая ситуация. Главное, чтобы балка «Мамонт», на которой держится почти все сооружение, устояла. Если она рухнет своим весом в сто шестьдесят тонн, то явно не пощадит ничего на своем пути и проломит здание до самого основания. – Алекс задумался, представляя себе последствия такого обрушения.

– Падение, без сомнения, приведет к деформации внешних несущих конструкций и их обрушению, – как бы продолжая его мысль, проговорил Макс. – Тогда уже никакая система пылеподавления не справится с выброшенным объемом пыли.

Вновь они двигались по бесконечным коридорам саркофага. Правда, теперь приходилось быть намного осторожнее, иногда наощупь обследуя стены и перекрытия по маршруту, но видимых разрушений обнаружить не удавалось. В некоторых местах наблюдалось сильное запыление, и от этого дозиметр будто сходил с ума, фиксируя значительно возросшие дозы. Правда, едва ли подобные всплески могли хоть немного удивить Алекса или Макса.

Но истинные масштабы произошедшей катастрофы оказались понятны, только когда они, вновь миновав тяжелую свинцовую дверь, оказались в реакторном зале. В нескольких местах громоздкие стальные колонны, прикрепленные к старым железобетонным конструкциям для усиления сооружения, вырывая фрагменты стен, рухнули на пол. Кое-где бетонные перекрытия серьезно перекосило, между ними образовались широкие проемы и щели. Алекс направил луч прожектора в одну из образовавшихся полостей, высветив рыхлость разорванного бетона.

– Для этого ведь нужна колоссальная сила! – проговорил Алекс.

– Поверь мне, сейсмического удара такой мощности более чем доста…

Окончание слов Макса поглотил раскатившийся грохот от упавшей сверху в нескольких метрах от него металлической трубы, поднявшей с пола мощное пылевое облако. Алекс интуитивно повернулся на звук, высветив в темноте ржавый кусок трубопровода, который запросто мог убить своим весом.

– Что это было? – спросил Алекс.

– Не знаю!.. – Макс сильно выругался. Потом вопреки всяким мерам безопасности, проведя по стене ладонью и немного задержав ее, проговорил, обращаясь к самому саркофагу: – Ну что, старина? И твое время, похоже, пришло. Ты держись, ты нам еще нужен! – И вновь повернувшись к Алексу, проговорил, – Пойдем я тебе покажу здесь еще одно место, о котором не сказал раньше.

Алекс, с любопытством, едва успевая, аккуратно ступал на ненадежные фрагменты строительного мусора, засыпавшего пол, следуя за Максом, который, довольно ловко балансируя, почти не останавливался даже там, где сложившаяся на полу уродливая мозаика казалась довольно неустойчивой. Преодолев сложную цепочку завалов, они оказались в углу, который в прошлое посещение этого помещения показался Алексу недосягаемым.

– Что там такое? Еще один вид грибов? – Алекс усмехнулся.

– Нет, – протянул Макс, – здесь то, что дает мне силы жить дальше. Смотри сам.

Макс на вел прожектор на чахлое деревце высотой не больше пятидесяти сантиметров. Его едва отдающие зеленоватой бледностью листья, у которых не было сил приподняться, свисали с ветвей.

– Ты его вырастил? – Алекс смотрел на деревце, не веря своим глазам, что здесь способна существовать не примитивная форма жизни, а что-то более совершенное и развитое.

– Это яблоня. Похоже, птицы принесли ее семена ненароком, и вот она проросла. Ей, правда, уже три года, а она выглядит, будто ей и полугода нет.

– А что с ее листьями? Неужели она могла выжить без света? – Алекс заворожено смотрел на чудо природы, поражаясь стремлению дерева к выживанию. – А фотосинтез?

– Вот потому и такие слабые листья, что она лишена полноценного источника света. Но откуда-то у нее силы все же берутся. Я, приходя сюда, стараюсь поливать яблоню, но это едва ли способно облегчить ее существование. Дай свою флягу, давай смочим землю, – он открутил крышку и аккуратно вылил ее содержимое к корням деревца.

– То есть, не все потеряно? Если отдельные виды растений способны выживать в подобных условиях, то шанс есть и у планеты!

– Шанс есть… Шанс есть всегда, даже когда его, казалось бы, нет. Нужно просто правильно им воспользоваться. – Макс побрызгал водой на тончайшие листики. – Не пойму я, как она здесь смогла прижиться.

– Я думаю, все же снаружи сейчас намного хуже, чем здесь. Там радиация может быть и большее из зол, но она дополнена букетом химической заразы. Она добьет все, что сохранит ионизирующее излучение.

– Что есть, то есть, – согласился Макс и принялся раскачивать близлежащие конструкции, пытаясь понять, насколько они устойчивы, опасаясь за то, что один из громоздких кусков бетона обрушится на несчастное растение, и оно будет погребено под завалами. – Как думаешь, насколько разрушения опасны?

– Мне кажется, пока что все в пределах допустимого. Я думал, проблемы значительно хуже. Но неизвестно, выдержит ли сооружение, если будут новые толчки, а они, несомненно, будут. Правда, еще неизвестно, что происходит на нижних уровнях. Если фундамент получил повреждения, то наше дело может быть совсем плохо.

– Я думаю, основание реактора еще цело, но вот «Елена», по-моему, немного сместилась. Если она провалится в шахту реактора, нам тоже мало не покажется. Считай, нижние ярусы, в том числе и то место, где образуется переход, будет уничтожено.

– А кто придумал это имя – Елена – для плиты верхней биологической защиты? – будто не слыша Макса, спросил Алекс.

– Народ! Согласись, ведь намного приятнее называть кучу бетона красивым женским именем, особенно, когда женщин в округе не видать.

– Это точно, без женщины мир становится совсем другим.

Макс что-то неразборчиво ответил, указывая рукой на дверь, покрытую облезлой желтой краской, ведущую к помещению блочно-щитового управления, но Алекс лишь последовал за ним. Он погрузился в размышления о роли женщины в мире. Как можно было забыть о ее поистине великом предназначении? Только общество развращенное и обезумевшее могло выбросить из своей культуры главную и первозданную роль, отведенную женщине самой природой – быть матерью и давать жизнь. Это величайшее из чудес, которое человек не смог воспроизвести, даже достигнув вершин своего технического прогресса. И только женщина, подобно самой Земле, способна подарить животворящую крупицу энергии, которая биологическую массу превращает в человека. Но не только это подарило ей исключительную роль на этой планете Земля. Своей внутренней и внешней красотой она украшает мир, преобразовывая его особым, недоступным мужчине образом, поддерживая домашний очаг, дающий свет и тепло.

Скрип открывшейся двери разогнал мысли Алекса, вновь заставив сосредоточиться. Миновав небольшой темный коридор, они подошли к другой двери. Остатки белой краски сохранили еще читаемую надпись, выведенную по трафарету – «БЩУ-4». Это было то самое место, откуда в ночь с 25 на 26 апреля 1986 года реактор получал команды, которые привели к тому, что на большей части планеты радиоактивные изотопы оказались включены в естественный биологический круговорот.

Несмотря на то, что реактор располагался довольно близко к этому помещению, после взрыва оно уцелело. Макс и Алекс помнили рассказы тех, кто стал непосредственными свидетелями бедствия, даже не поняв, какого рода катастрофа произошла на расстоянии не более десятка метров. Даже кричащие приборы в первые минуты не смогли убедить их в том, что ситуация настолько опасна. Осознание пришло позже, значительно позже. Хотя вполне возможно, человечество не смогло в полной мере оценить чернобыльскую катастрофу даже спустя четверть века и более. А если бы осознало? Может быть, и глобальной ядерной войны удалось бы избежать?

Здесь все сохранилось почти в первозданном виде. Разве что остатки размашистой дуги металлического корпуса, в котором когда-то были установлены системы наблюдения и управления реактором, немного состарились – почти весь пульт управления был изъеден коррозией. С потолка сталактитами свисали стальные копья арматуры, на которой раньше крепился подвесной потолок. Теперь даже следов его не сохранилось. Но больше всего приковывал внимание большой круг, составленный из небольших квадратов, когда-то наглядно отображавших состояние реактора для дежурной смены.

Фон, несмотря на близость к реакторному залу, здесь был вполне приемлемым, но Алекс все равно спешно осматривал бетонные конструкции на предмет повреждений. Некоторые плиты явно сместились со своих прежних мест, и от этого становилось как-то особенно не по себе. Все эти мелкие на первый взгляд повреждения говорили только об одном – саркофаг превращался в карточный домик, выстроенный в руках акробата, балансирующего на моноцикле, и одно неловкое движение могло привести к полному краху.

– Здесь я храню часть оборудования, припасы, некоторые исследовательские приборы и кое-что из экспериментальной живности, – проговорил Макс, заглядывая внутрь корпуса системы управления.

– Я ожидал услышать нечто подобное, – Алекс улыбнулся под маской респиратора. – Что за живность?

– Пара крыс и кроликов. Здесь очень удобное место для работы, тихо всегда было, и редко кто заглядывал сюда в последние годы, даже когда арка еще не была закончена. Те, кто попадал внутрь, не отличались особым любопытством, так… одним глазком взглянуть, а здесь ведь…

– У тебя в каждом помещении что-то припрятано?

– Почти, – кивнул Макс. – Я долго готовился. Правда, до последнего надеялся, что ничего этого не произойдет, и я смогу здесь в тишине прожить свою тихую старость.

– Мне и сейчас иной раз не верится в то, что все случившееся – реальность. Кажется, вот-вот проснусь, открою глаза в теплой постели, за окном солнце.

– Реальность – это реальность, и другой не будет. – Макс извлек из тайника пару явно самодельных клеток, осмотрел их беглым взглядом и, подсыпав немного корма, предложил спуститься на несколько уровней ниже.

Парораспределительный коридор оказался в значительно худшем состоянии, и это вызывало особенное беспокойство, хотя неповрежденный бассейн барботера еще оставлял небольшую надежду. Похоже, что основание энергоблока не выдерживало нагрузок от массы, давящей сверху. Алекс озадаченно осматривал каждую трещину, постепенно осознавая, что следующее землетрясение может привести к еще более серьезным повреждениям. Макс лишь цокал языком, видя, как на его глазах сооружение, казавшееся ему несокрушимым убежищем, стало практически рассыпаться. Особенно удручающее впечатление произвели некоторые лестничные пролеты, которые, не выдержав тряски и разламываясь, провалились вниз на несколько уровней. Это был более чем скорбный знак.

Создавалось ощущение, что, постепенно разрушаясь, энергоблок отсекал своим обитателям возможность попасть в те или иные помещения. Точнее, так могло показаться только на первый взгляд. В реальности же дело обстояло иначе – почти в каждую точку можно было проникнуть парой-тройкой простых или достаточно сложных способов. На крайний случай Макс даже продумал возможность перемещения внутри энергоблока по уцелевшей системе вентиляции, но ни разу ей не воспользовался. Теперь же казалось, что этот час приближается.

Миновав провалы в обход, они оказались в глубинах парораспределительного коридора. Сверху и снизу из бетона будто полые деревья причудливой формы и лишенные вершин торчали патрубки паросбросного клапана. Некоторые из них были заполнены застывшей топливосодержащей массой, и от этого их пугающий вид дополнялся еще и мощным радиационным излучением в несколько тысяч рентген в час.

Один из клапанов оказался выворочен из своего бетонного основания и теперь угрожающе раскачивался над головой. Иногда по коридору раздавались неприятные звуки скрежета напряженных конструкций, смещенных со своих привычных мест. От этого создавалось ощущение, что само здание стонет. Алекс останавливался и вслушивался в этот стон, пытаясь понять, откуда он исходит. Но вновь и вновь ему не удавалось идентифицировать источник, будто все сооружение, готовое разойтись по швам, кричало об этом.

Макс шел впереди, тщательно ощупывая дорогу датчиком дозиметра. Когда прибор вдруг взрывался резкими трелями щелчков, приходилось останавливаться и обходить самые опасные места как можно дальше.

– В первые месяцы после аварии, да, пожалуй, и в первые годы наиболее опасные места можно было почувствовать по запаху. Когда мы только начинали работать, у нас было простое и всем понятное правило – почувствовал запах озона – беги. Пока счетчик посчитает до нескольких тысяч рентген, может быть уже поздно. На нюх оно быстрее получается.

– Я слышал об этом. Но такое ведь может быть только при очень высоких радиационных полях, – пожал плечами Алекс.

– Здесь во многих местах поначалу такое встречалось чуть ли ни на каждом шагу. Сейчас, конечно, не те уровни, а после взрыва можно было найти и больше десяти тысяч рентген в час от плутония, урана и его производных. Кое-что из находящихся элементов уже пережило несколько периодов полураспада, другие же пролежат еще несколько десятков тысяч лет, прежде чем их излучение снизится хот бы вдвое. Да что я тебе собственно рассказываю, ты это лучше меня знаешь, – Макс махнул рукой и настороженно замер, заметив новую трещину, проходящую практически по всему потолку.

– Известно, что здесь образовался ряд новых химических элементов, не известных науке до аварии, и некоторые из них тоже имеют период полураспада в несколько тысячелетий, – Алекс подхватил было тему, начатую Максом, но, заметив трещину, тоже замолчал.

– Как думаешь, она проходит через весь этаж? Или только в этом месте? – задумчиво проговорил Макс, пытаясь в луче фонаря проследить размеры трещины.

– Если бы она растянулась на весь этаж, то верхние уровни однозначно бы уже обрушились, – Алекс в голове прикидывал, как могла перераспределиться нагрузка на остальные конструкции здания в такой ситуации. – Нужно попытаться найти ее начало.

– Именно тогда мы хоть что-то сможем спрогнозировать, – кивнул Макс.

– Но в любом случае нужно подумать о том, как сохранить максимум оборудования и прочих полезных вещей и запасов, иначе, если вся эта конструкция обвалится, нам уже будет их не достать без тяжелой строительной техники. Да и при помощи внутренних монтажных кранов нам, наверное, не справиться.