Текст книги "Лекарство от Апокалипсиса"

– Хорошо. – Алекс кивнул.

Он уже еле стоял на ногах. Макс выглядел рядом с ним значительно увереннее, хотя и ему каждый шаг давался уже с огромным трудом. В общей сложности теперь следовало пройти около полукилометра по открытой местности и еще около сотни метров по коридору, соединявшему третий энергоблок с саркофагом. При обычных условиях Алекс ходил по этому маршруту десятки, а может сотни раз, и это занимало какие-то смешные минуты. Но теперь на него нужно было потратить около получаса, которого не было.

– Придется к пруду тебе идти одному, – проговорил Макс, взглянув на остаток воздуха. Мне едва хватит, чтобы добраться до саркофага. До пруда не дойду.

– Дойдешь, я подключу тебя к запасному клапану своего баллона. Нам на двоих должно хватить.

– Согласен? – Макс кивнул. – Тогда нужно поторапливаться.

Усталость постепенно сковывала движения, поэтому даже выйдя на небольшую асфальтированную дорогу, скорость передвижения увеличить не удалось. Наоборот, казалось, что с каждым шагом скорость падает, и им не дойти даже до пруда, не говоря уже о возвращении в саркофаг. Радиационный фон везде был высок и, несмотря на прогнозы, им не получилось зафиксировать резких перепадов, говоривших, что какое-то из направлений пострадало больше всего. Осадки с радиоактивной пылью образовали по всей территории пятна, в которых от одного к другому фон колебался в пределах от пятидесяти до трехсот рентген в час. Этого было вполне достаточно, чтобы убить все живое в округе даже при наличии каких-либо средств защиты. Но при этом поражала и другая особенность – радиационный фон не снижался, так как это должно было быть после взрыва ядерных зарядов. Он стал почти постоянной величиной. Радиация будто впиталась во все окружающее пространство, не желая покидать мир, отданный в ее власть.

В горле пересохло, и от этого говорить становилось практически невозможно. Поэтому шли в основном молча, лишь изредка обращая внимание друг друга на те или иные объекты, которые встречались по пути. Точнее, на те, что можно было рассмотреть в полутьме. В голове Алекса билась одна лишь мысль: неужели действительно все погибли? Все, кроме той ящероподобной твари, которую они встретили… И даже если кто-то уцелел после взрыва, он был окончательно добит маревом пепельно-химических выбросов. И им сейчас при любой разгерметизации костюмов могла грозить такая же мучительная смерть.

Порядком израсходованный запас баллонов противогазов, выделявших с каждой минутой все меньше кислорода, не давал дышать полной грудью, а увеличившаяся нагрузка отнимала последние сохраненные силы.

Как ни странно, поверхность пруда не была покрыта ядовитой пленкой, будто вода ее перерабатывала или она просто оседала, превращая донные отложения, да и всю воду, в отраву, пригодную к использованию разве что после очистки множеством различных способов, наподобие того, как это делал Макс.

Зачерпнув немного воды в пробирку, Алекс закрыл ее и встряхнул. К его удивлению, в темной жидкости сразу же начал оседать маслянистый пепельный осадок. Его занятия прервали настойчивые удары по спине. Алекс обернулся и увидел Макса, который, хрипя и активно жестикулируя, показывал, что воздух в его баллоне закончился.

– Вдохни и не дыши, – подобно врачу из флюорографического кабинета скомандовал Алекс.

Убедившись, что Макс его правильно понял и выполнил полученную команду, Алекс принялся переключать его шланг, с трудом поддающийся пальцам, закованным в перчатки, к своему баллону. И вновь в голове шел счет секунд. Если он не успеет, то Макс сначала не сможет сделать очередной вдох, а потом наверняка снимет свой противогаз и все…

Алекс торопился, и от этого его движения становились более резкими и даже немного нервными. Когда он досчитал до ста, надежда успешно закончить задуманное почти оставила его. Макс издал сдавленный стон, показывая, что время на исходе, и вот-вот он начнет задыхаться.

Только когда щелкнула застежка, фиксирующая шланг на клапане, Алекс вслед за Максом, в голове которого за эти две минуты пронеслось слишком много страшных мыслей, смог сделать глубокий вдох. Стрелка датчика давления в кислородном баллоне резко опустилась на несколько делений. Алекс замер, напряженно глядя на то, как показания упрямо поползли вниз, будто воздух стал стравливаться из баллона.

– Десять минут! Это максимум, – Алекс указал на датчик.

– Даже на десять может не хватить, – констатировал Макс и, увлекая за собой Алекса, направился в сторону третьего энергоблока.

Со стороны теперь они выглядели как единый организм. Два человека в полумраке ядерных сумерек, соединенные шлангом, по которому поступает воздух, оставляющий людям надежду на выживание. Один увлекает другого за собой по вполне привычному обоим маршруту. Эта картина сейчас отражала суть всей их жизни за последние месяцы… Также они делились друг с другом последними ресурсами, запасенными для выживания, также они вели друг друга изо дня в день по витиеватой кривой постъядерной жизни. И вроде бы цель есть, она четко определена, и до нее только рывок к спасению сквозь неизвестность…

X

Первый месяц после знакомства с внешней средой проходил, а скорее проплывал перед глазами фантасмагорическим сном. Алекс вновь, как после сильного облучения внутри саркофага, не мог разобрать, где реальность, а где лишь фантастические образы, которые рисует его воспаленный мозг.

Иногда, закрывая глаза, он вдруг ощущал себя гигантским червем, ползущим по поверхности выжженной земли в поисках пищи и собирающим жалкие сохранившиеся крохи, оставшиеся от предыдущей жизни. Он пытался уйти под землю, укрываясь от пламени, преследующего его по пятам, но плотная корка, покрывшая ее, не поддавалась. И он устремлялся все дальше, блуждая по поверхности, не в состоянии найти вход в спасительное подземелье, которое даст ему последний шанс на выживание… Тогда Алекс просыпался, совершенно не понимая где он, кто он, зачем он. И его охватывал страх… Это был настоящий, искренний, суеверный страх, которого он никогда не знал прежде. Но даже в период бодрствования образ червя не покидал его мысли, становясь отражением собственной жизни, в которой воедино смешались все грани его существования, отразив простое человеческое желание выжить, разрушив сложившийся мир, и непреодолимое стремление к продолжению существования всей обреченной цивилизации. Пугало больше не то, что он сам ощущал себя этим червем, но и сама планета ему напоминала такое же загнанное существо, лишенное основ жизнетворения.

Макс чувствовал себя еще хуже. Иногда Алексу казалось, что жить Максу отведено еще всего лишь несколько дней. И наступит конец, которого он так долго ждал и боялся, он останется умирать один в этом гигантском склепе. Но Макс держался. Он вставал и бессмысленно бродил по помещению, жадно глотая воду из канистры, потом снова падал. Кожа с его лица и рук сходила клоками, местами обнажая мышечную ткань. В минуты, когда бред немного отпускал, Алекс бинтовал его раны, но тот в приступах бессильной ярости вновь и вновь срывал с себя марлевые полоски. Только дьявол мог знать, какие процессы в человеческом организме был в состоянии запустить хаос физических и химический явлений, который творился снаружи, и что именно теперь происходит с Максом, да и с самим Алексом. Если о воздействии радиации и можно было делать какие-либо выводы, то обо всем остальном едва ли была возможность даже догадываться. Они не знали, что с ними происходит, и это чувство особенно сильно угнетало.

Алекса уже почти не волновало все то, что происходит снаружи. Теперь, когда он увидел своими глазами и ощутил сквозь тонкую пленку защитного костюма подлинную катастрофу, он точно знал, что мира, в котором он родился и который так бесконечно любил, больше не существует, как не существует привычных запахов, переливов солнечных лучей на закате, мелодий.

После возвращения в арку все приборы пришли в негодность. Даже накопительные дозиметры, шкала которых вдвое превышала критическую для человеческого организма разовую дозу облучения, вышли из строя. Точнее, они оставались в рабочем состоянии, но их зашкалившие показания оказались абсолютно бесполезными. Так произошло с каждым прибором – все они были просто не предназначены для оценки состояния столь агрессивной среды. Наверное, в подобной ситуации панацеей могли стать космические технологии, которые теперь превратились в историю человечества. Хотя…

Алекс даже вскочил от пришедшей в его голову мысли, ощущая мощный прилив сил. «Международная космическая станция» все еще продолжала свое движение по околоземной орбите вместе с экипажем. Если, конечно, им удалось сохранить свои жизненные ресурсы. Время теперь, к сожалению, играло против всех, кто выжил. К тому же они слишком давно не выходили на связь, как ни пытался Алекс снова пообщаться с ними. Возможно, их уже не было в живых. Но он гнал эту мысль прочь.

Преисполненный уверенности в успехе, Алекс вышел на промышленную площадку и замер. Плесень, споры которой он поместил на стены саркофага совсем недавно, теперь расползлась по сводам, покрыв их сложными узорами, похожими на пятна ржавчины. Но это была не просто плесень, а дополнительная защита от внешней радиации. Это стало еще одним экспериментом с биологическим материалом, развившимся на остатках погибшего реактора, от которого по большому счету не ожидалось никаких результатов. Но теперь… Алекс замер, размышляя о том, что послужило причиной столь бурного роста. Судя по всему, его спровоцировали выбросы радиоактивной пыли из саркофага. И теперь стены арки получали новый слой дополнительной защиты. Природа будто сама приходила на помощь людям, давая им поддержку на каждом шагу.

Ему казалось, что от этой плесени даже воздух изменил свой запах… Хотя, возможно, у Алекса вслед за какими-то внутренними изменениями под воздействием облучения и других вредоносных факторов притупилось обоняние, или рецепторы стали работать как-то иначе. Но его мысли занимали сейчас обитатели космической станции, одиноко плывущей по орбите опустевшей планеты.

– Международная космическая станция, говорит Алекс Артемов, Чернобыльская атомная станция, – он принялся вновь повторять в микрофон однообразные фразы в надежде получить ответ.

Шум помех привычно давил на уши, вызывая в душе обреченность. Но Алекс не сдавался… Это была его надежда, одна из последних. Где-то в глубине сознания он надеялся, что на орбите еще хоть кто-то жив, а может быть, его сигнал услышат и другие выжившие в этом хаосе.

– Алекс Артемов, рад тебя слышать, – вдруг раздалось из динамиков. Голос говорившего был явно нарочито радостным. Но даже по нескольким словам можно было понять, как тяжело они давались ему. – Мы уже и не надеялись получить от тебя весточку.

– Не дождетесь, – так же нарочито оптимистично ответил он. – Теперь нас здесь двое. Надеюсь, вы там все целы?

– Не совсем, – прервав минутное молчание, проговорил человек, застрявший на орбите. – Вокруг планеты образовалось мощное радиационное облако. Оно буквально обволокло ее. Заражено практически все околоземное пространство. Нам удалось найти небольшую менее зараженную зону на самой низкой орбите, но удержать ее не так просто, ресурсы тают на глазах. Экипаж получил сильное дополнительное облучение вдобавок к существующему космическому и даже радиопротекторы здесь оказались бесполезны. Немного спасли положения скафандры для наружных работ. Но их всего два… – он запнулся. – Сергей Антонов и Сью Питтерсон скончались от тяжелой формы лучевой болезни, Такуми в критическом положении. Я и Эндрю еще держимся.

– Сожалею… – проговорил Алекс, понимая, что надежды на выживание буквально тают у него на глазах. – У нас тоже положение критическое. Арка может в любой момент рухнуть под внешним воздействием, старый саркофаг тоже на грани катастрофы. Время уходит.

– Я понял тебя, слушай меня внимательно, – его речь заметно ускорилась. – Нет времени на лирику. Мы, похоже, вновь выходим из зоны связи, странно вообще, что сигнал проходит через помехи. Нам удалось зафиксировать еще два сигнала с Земли. Один из них был расположен на небольшом острове в Тихом океане. Но оказалось, что это чудом уцелевший радиопередатчик, транслировавший запись последней сводки новостей. Заряд батарей там иссяк, и он прекратил свою работу. Думаю, что никто из тех, кто должен был его обслуживать, не уцелел. Второй сигнал мы зафиксировали в Атлантике с одной из потопленных подводных лодок НАТО. Некоторое время экипажу удалось протянуть на ней, но все попытки всплыть так и не увенчались успехом. Со временем и их сигнал затих. Могу сказать одно, по их мнению, так и осталось непонятным, кто развязал войну и по какой причине – каждый уничтожал всех своих вероятных противников… Так что смело можете считать себя долгожителями, – говоривший усмехнулся.

– Что же дальше? – то ли у собеседника, то ли у самого себя спросил Алекс.

– Больше обнаружить выживших нам не удалось. Я передам сейчас показания телеметрии, и вы сможете сами ознакомиться с текущей ситуацией на планете. Но могу сказать одно – атмосфера в привычном нам виде перестала существовать. Земля сохранила несколько газовых слоев, но они принципиально отличаются по своему составу от тех, что были, поэтому запас кислорода существенно снизился, так что будьте готовы к его острой нехватке уже через пару месяцев. Также нам удалось выяснить еще два печальных факта. Во-первых, температура на планете только за последний месяц снизилась в среднем на десять градусов по Цельсию. Это то, что в своих теориях аналитики называли ядерной ночью и ядерной зимой. Красивое название. Но и это не самое страшное. Намного страшнее, особенно для нас, тот факт, что атмосфера при этом стала на порядок плотнее. За счет этого любое космическое тело из-за повышенного трения сгорит еще на входе в атмосферу, так и не достигнув Земли. Поэтому мы не сможем отправить вам ни одну из специальных капсул, присланных на станцию перед войной. Но хуже всего то, что и мы не сможем теперь вернуться. Если сама спасательная капсула и уцелеет, то все содержимое в ней разогреется до нескольких сотен, а может и тысяч градусов. От этого не защититься. Поэтому наша судьба предрешена. Я передаю на ваш компьютер всю базу знаний, которая хранится на станции. Здесь результаты многолетних исследований и многое другое… черт знает, может быть, вам удастся как-то переломить ситуацию и хоть сотую часть этих знаний получится сохранить.

– Но, может быть, есть шанс? – Алекс попытался добавить нотку оптимизма.

– Увы, – Алекс представил в этот момент лицо говорившего, которое, должно быть, сейчас исказилось в безнадежной гримасе скорби. – Вся надежда на вас. Больше некому. Если не сможете, оставьте хоть какое-то сообщение последующим… Пусть они знают, как глупо может все оборваться.

– Кому? – Алекс вдруг вспомнил свое путешествие в тело гигантов, которые стремились укрыть хоть небольшую часть своих знаний в надежде, что однажды кто-то придет за ними…

– Не знаю, – космонавт вздохнул. – Но это все ненужная болтовня. Данные передаются. Я перехожу в режим энергосбережения, ресурсы на исходе. Когда они подойдут к концу, мы попробуем спуститься вниз. Все равно погибать, но так хоть попытаемся, да и как-то некомфортно это делать на орбите. К Земле тянет. Удачи, Алекс! До связи!

– До связи! Спасибо!

В ответ вновь зашуршали помехи. «До связи» – они будто обманывали самих себя, создавая призрачную надежду на новое общение.

Алекс открыл первый из присланных файлов под названием «Последний экипаж». На экране появилась фотография пяти улыбающихся космонавтов, парящих в невесомости внутри космической станции, датированная днем ранее начала ядерной войны. Он закрыл глаза, но их улыбки и взгляды будто отпечатались на веках, и теперь он не мог от них скрыться. Они являлись для него призывом не останавливаться и не бросать начатого. Это была страшная весточка из счастливого и почти забытого прошлого. Ведь у каждого из этих людей было свое будущее, которое в один день оборвалось, превратилось в пепел, окутывающий планету черной пеленой.

– Значит, помощи нам ждать неоткуда? – позади Алекса, пошатываясь, стоял Макс.

– Только от самих себя, – устало кивнул Алекс.

Это был уже совсем не тот Алекс, который так отчаянно и бездумно ворвался в жилище Макса, разрушив его затворническую жизнь. Теперь на его лице отпечатался каждый проведенный в добровольном и неизбежном заточении день, сделав его черты жестче и острее. А частые морщины, глубоко въевшиеся в кожу, состарили лицо. Время будто стерло того, прежнего Алекса, вписав нового в суровый контекст глобальной катастрофы.

– Как глупо… – прервав томительное молчание, заговорил Макс. – Я почти всю свою жизнь считал человека каким-то невероятным творением Вселенной. И мне казалось, что если рано или поздно наступит тот момент, когда мы окажемся на грани вымирания, то именно Космос придет нам на помощь. Потом, когда произошла ядерная война, я вдруг убедил себя, что мы всю свою историю существования были предоставлены самим себе, и от каждого решения и действия каждого отдельного человека зависела дальнейшая судьба всего мира. И, наверное, отчасти я был прав. Но сейчас, пока я пребывал в полуобморочном состоянии, я вдруг будто осознал истинную суть всего происходящего.

Понимаешь, мы можем цепляться за жизнь сколь угодно долго, но никогда не сможем выжить только по той причине, что мы нарушили не только физические основы Земли, но и энергетические, которые формировали нашу уникальную среду обитания. А ведь каждая раса имеет свою особую энергетическую структуру, которая является одним целым с планетой. И одно без другого существовать не может. Ты понимаешь, если изменяется планета, то она за собой изменяет и все живое. Вот тогда и происходят процессы, которые в науке называют чем-то вроде исчерпания экологической ниши. Сейчас кардинально изменился состав воздуха, почвы, воды, и прежнему человеку нет места в этом, он должен уйти, открыв путь новой эре. А тот колоссальный объем энергии, который был выплеснут, не мог уйти в пустоту. – Макс вдруг несмотря на свое тяжелейшее состояние заговорил с какой-то особой энергетикой оратора, стоящего на площади перед толпой народа, стремясь во что бы то ни стало зажечь ее. – И понимаешь, подобные изменения и перерождения невозможны без воздействия радиации. Она ведь не просто запускает мутационные процессы, она через них дает возможность адаптироваться. Да, одно поколение погибнет, второе, третье, а потом растения и животные примут устойчивые формы… и ты понимаешь, что ни ты, ни я, ни космонавты, ни какие-то другие люди, если они выжили, не вписываются в новую схему, по крайней мере, на данном этапе своего существования.

– Я тоже думал об этом, и вот к чему пришел… Творение мира подчинено точному плану, и если им руководит не божественная сущность или Вселенная, то что-то другое, что формирует новые сущности и отводит определенный срок уже созданным… Правда, может быть, все происходящее с нами – это просто нелепая случайность… Это я тебе как инженер говорю… Ну да ладно, нужно что-то решать.

– Что тут решать. Кран двигать у нас ни сил, ни ресурсов не хватит. Поэтому вопрос закрываем, арка держится, значит, ничего хуже уже не произойдет. Нужно в срочном порядке исследовать весь биоматериал, который у нас есть в наличии. Мне удалось взять мазок крови и часть плоти ящера, в которого ты стрелял, так что, думаю, из него нам тоже удастся что-то полезное получить.

– Я сумел взять под контроль тело человека из прошлого, – вдруг как бы невзначай проговорил Алекс, оборвав череду стройных логических размышлений Макса.

– Что ты сказал? – Макс мгновенно забыл все, о чем говорил раньше, и присев на стул, как древний старик, в ожидании пристально посмотрел на Алекса.

– Да, мне удалось перехватить управление телом носителя на долю секунд. Я смог вскрикнуть, но это все.

Заметив интерес собеседника, Алекс попытался во всех подробностях и деталях воспроизвести обстоятельства своего последнего путешествия, не упуская ни одной детали. И только когда его слова окончательно иссякли, Макс тихим хриплым голосом проговорил:

– Нечего здесь рассиживаться! За дело! – в его глазах вновь вспыхнул и начал разгораться почти затухший огонь.

Но даже та страсть к постоянному движению, которая заставляла жить и действовать, не могла перебороть их страшное состояние, не имевшее названия и оттого именовавшееся просто и незатейливо «болезнь». И от этого время тянулось все медленнее день ото дня.

За этот период Алекс несколько раз отправлялся в прошлое, и каждое из путешествий отнимало у него много сил. Часами он не мог пошевелиться, лежа в пыльном коридоре и приходя в сознание. И каждый раз, оказываясь в прошлом, он пытался сделать хоть один шаг в чужом теле, хоть одно движение пальцев. Иногда это удавалось, но чаще попытки заканчивались ничем, и тогда отчаяние накатывалось новой мощной волной, способной одним лишь своим ударом перемолоть в муку любую надежду на будущее.

Но одно из путешествий заставило Алекса всерьез задуматься. Макс застал его сидящим на полу с совершенно опустошенным взглядом, устремленным на противоположную стену:

– Что случилось? – спросил Макс.

– Я… – Алекс немного помолчал, будто подбирая слова, – я убил человека…

– Что ты сделал? – Макс в изумлении потрепал Алекса за плечо, пытаясь привести его в чувство.

– Я убил человека, – отрезал Алекс. – Я был где-то на Востоке – Сирия, может, Иран, Тунис, Египет… не знаю… не понял, где именно. В городе шли бои, от него уже почти ничего не осталось, и носитель с горсткой таких же, как и он сам, оборванных солдат прятался в каком-то полуразвалившемся здании. Я переместился в него в тот момент, когда они отбивали очередную атаку. И только представь себе, я выглядываю за угол, а оттуда на меня бежит боевик. Я испугался… – Алекс вдруг стал запинаться, – и в ту же секунду нажал на спусковой крючок. Да, именно я, не носитель… А я! Я! Раздался выстрел, и человек, бежавший навстречу, упал. Ты понимаешь, что это значит?

– Пока понимаю только одно, что тебе нужно немного передохнуть и прийти в себя.

– Нет же, нет, ты не понимаешь. Я вдруг осознал, что стало причиной того, что сам смог это сделать собственными руками – эмоция. Это был жуткий страх. То есть, мощнейший эмоциональный всплеск. Именно поэтому мой разум смог перехватить управление телом носителя. Но это только с одной стороны. С другой же, сделав это, я изменил ситуацию. Ты понимаешь, неизвестно, сложилось бы все именно так или нет, если бы я не вмешался. Но ты видишь, в нашем мире никаких изменений не произошло. То есть, одно действие – это иголка в стоге сена, не способная внести каких-либо глобальных изменений.

– Это ничего не значит. Как ты думаешь, смерть или жизнь одного человека должна была отразиться на нашем существовании? Это невозможно!

– Смотря какого человека… Но ты же понимаешь, что так же может пройти незамеченным все, что мы можем сделать, так и оставив наш мир без изменений.

– А кто тебе сказал, что если мы что-либо изменим в прошлом, то и у нас что-то должно измениться?

– В каком смысле? – Алекс взволнованно посмотрел в глаза Макса.

– Это значит, что, может быть, своими действиями мы из одной временной прямой создаем целый веер вероятных развитий событий, – он замолчал и на некоторое время задумался. – То есть, возможно, что даже если мы изменим что-либо в прошлом, в нашем уже существующем слое времени ничего не изменится. Изменения в этом случае затронут один из вариантов веера, и развитие пойдет уже по этому новому пути в каком-то параллельном нам пространстве. То есть, мы сохраним цивилизацию в некоторой альтернативной реальности, но для нас самих эта реальность останется прежней… Ты понимаешь, о чем я говорю?

– Кажется, да, – Алекс отвел взгляд в сторону. – Ты хочешь сказать, что как бы мы ни пытались что-то изменить, будущее для нас уже точно определено, и мы никуда от него не уйдем. Но те, другие мы получим возможность продолжить существование в альтернативном для нас пространстве и времени?

– Ты все верно понимаешь. Но это только теория. Чернобыль дал нам уникальную пищу для размышлений, которой никто прежде никогда не имел. Точнее, не хотел иметь. Нам на ходу приходится проверять самые невероятные истории, которые прежде относились к разделу научной фантастики. Мы можем лишь отдаленно предполагать, как будет развиваться ситуация в том или ином случае. Возможно, все наши действия вообще бессмысленны, и существуют механизмы, которые компенсируют любые наши деяния. Или все, что мы делаем, приведет к тому, что мы просто уничтожим мир. Возможно, все наши путешествия – это только плод нашего воображения, и мы перемещаемся во времени лишь в своих мыслях, а этот энергетический сгусток порождает набор реалистичных галлюцинаций. У нас нет оборудования, чтобы в полной мере оценить это. И что? Ты предлагаешь все бросить и самозабвенно попытаться умереть? Так целый миллион способов открыт для этого. Я ничего не могу тебе обещать, понимаешь, я хирург, который говорит пациенту, что шанс удачной операции пятьдесят на пятьдесят. А выбор – умереть от болезни или от операции – за тобой. Но во втором случае у тебя еще будет и шанс выжить. Так что решай.

Макс медленно двигался по коридору в сторону выхода. Алекс замер, рассматривая недавно образовавшиеся трещины, которые черной паутиной расползлись по стене во всех возможных направлениях.

– А что, если наше знание попадет не туда? Как мы узнаем, что передаем его в надежные руки, и оно не будет похоронено подобно тысячам гениальных идей в каком-нибудь могильнике научных знаний? – довольно громко проговорил Алекс, когда его собеседник почти скрылся за поворотом.

– Никак! – Макс остановился и достаточно быстро пошел назад. – Это тоже лотерея, как и вся наша жизнь. Могут быть только два варианта: сработает и ли не сработает. Третьего быть не может. Ты знаешь, сколько гениальных разработок погибло здесь же, в Чернобыле. Поэтому если мы дадим знание только одному человеку, оно запросто может сгинуть в пределах одного кабинета или научного заведения, или даже в пределах одной головы… Но может быть и хуже, оно станет абсолютной защитой только в пределах одного государства, которое получит возможность диктовать свои условия всем остальным только потому, что оно перестанет бояться ядерного оружия. Понимаешь, баланс будет нарушен. И все, история пойдет совершенно в другом русле, напоминая середину сороковых годов, когда у ядерного оружия был один единственный владелец, который почт и получил абсолютную власть над миром и попытался диктовать свою волю остальным. А наше оружие тогда стало лишь средством защиты, создавшим баланс в мире, сохранявшийся ни одно десятилетие. Нарушение этого баланса могло стать и, скорее всего, стало катализатором, ускорившим начало глобальной ядерной войны. Да что я тебе рассказываю прописные истины, ты и сам все прекрасно знаешь.

– Но… – Алекс замялся, в этом разговоре они вдруг неожиданно поменялись ролями. – Но другого выхода и нет.

– Вот видишь, ты и сам все понимаешь. Лучше умереть в борьбе, чем обречь себя на гибель, даже не сопротивляясь ее неотвратимому моменту. К тому же, кроме своего знания нам нечего дать людям в защиту от ядерной войны, которую бессмысленно останавливать. Ведь кроме организма у человека нет другого способа защиты… Нет, не было и не будет. Поэтому только знание о том, как организм может противостоять, дает шанс на выживание и на будущее. Все остальное, что мы привыкли считать надежными средствами защиты – бессмысленно. Ты сам видел, насколько бесполезны костюмы химической защиты против того, что теперь творится снаружи. И если бы мы с тобой попали в этот мир просто так, минуя жизнь в арке и саркофаге, мы бы давно подохли, может быть, там снаружи у подъемного крана. А бункеры? Это же просто смешно… Это не панацея, это склепы для братских захоронений… Понимаешь, все это блеф и самообман, придуманный учеными и бизнесменами. И то, что мы видим сейчас, лишь тому доказательство. Где все те, кто должен был выжить в бомбоубежищах и бункерах? Молчат… Нет никого из них в живых больше.

– Это верно, – Алекс одобрительно кивнул головой. – Я так понимаю, что создать препарат, позволяющий спастись от радиации, у нас едва ли получится. Скорее это просто невозможно сделать, тут важен целый комплекс различных способов – все то, через что прошли мы, но не таким вандальным способом. Например, в больничных условиях. Значит, нам нужно составить точную программу действий для людей, которые хотят выжить в условиях ядерной войны.

– Это все хорошо, но ты же понимаешь, что постепенное привыкание к радиации – это колоссальный риск для любого организма даже под наблюдением врачей. У нас не было выбора, и мы отчаянно шли на эксперименты с самими собой. И нам просто повезло, не более того. Но в случае массового проведения подобных опытов, трагедий не избежать. Ты же сам прекрасно понимаешь, что каждый организм уникален в своем роде и может отреагировать самым неожиданным образом, и тогда случайных смертей не избежать.

– Что тогда делать? – вновь к Алексу стало возвращаться неприятное ощущение безысходности.

– Есть у меня кое-какие мысли, но мне это нужно еще проверить. Хотя фактор привыкания и приспосабливаемости организма нельзя исключать полностью. Но нужно понимать, что любой из возможных вариантов будет губителен для людей, ведь за свою жизнь даже в ежедневных условиях человек теряет один год только за счет борьбы с естественным радиационным фоном. А если мы попытаемся к этому добавить еще более мощное облучение, да еще и внести какие-то изменения в саму физиологию… Если учесть, что, как правило, любые искусственные манипуляции с организмом человека приводят к сокращению продолжительности его жизни, то на выходе мы получим людей, которые будут жить в новом мире не очень долго, но дольше, чем обычные представители рода человеческого в тех же условиях. Из двух зол, как говорится…

– Да, но воздействие радиации запускает процессы мутации, которые в ряде случаев рано или поздно, передаваясь из поколения в поколение, исчерпываются, давая новую жизнеспособную особь, которая может жить уже в абсолютно других условиях. Собственно, они и окажутся полностью адаптированными даже к перерожденному миру… – Алекс замолчал, перед его глазами вновь всплыл образ того самого застреленного боевика, отчего он резко увел разговор в другую сторону. – Как думаешь, почему если путешествия во времени нас постоянно перемещают в места, так или иначе связанные с разного рода радиационными катастрофами или другими событиями в том же роде, то сейчас я оказался именно участником какого-то конфликта на Востоке?