Текст книги "Реакция Вассермана и Латыпова на мифы, легенды и другие шутки истории"

Дал нам пример Бонапарт. Старые шаблоны – источник новых проблем

Несколько слов об устарелых шаблонах.

В 1797 году, когда Юзеф Выбицки сочинял гордое «Ещё Польша не погибла», оптимистично выглядели строки:

 
Da nam przykad Bonaparte,
Jak zwyciQzac mamy.
 

Дословно:

 
Дал нам пример Бонапарте,
Как побеждать должны.
 

Как раз в том году молодой корсиканец захватил Италию и уже считался величайшим военачальником революционной Франции. С его позволения польский генерал Ян Генрик Домбровски формировал в Италии польские легионы для освобождения своей страны, тремя годами ранее полностью поделённой между Австрией, Пруссией и Россией.

Легионам, чей гимн писал Выбицки, не судилось дойти до родных земель. Бонапарт использовал поляков для усмирения волнений итальянцев. После мирного договора, утратив надежду на возрождение Великой Польши «от моря до моря» (то есть от Чёрного до Балтийского!), они возроптали. Их отправили подавлять негритянский мятеж на острове Гаити. Оттуда вернулся лишь каждый двадцатый. Но из польских эмигрантов набралось новое войско и поучаствовало в изъятии запада Польши у Пруссии. На отбитых землях прошёл набор воинов для сражений уже с Россией – где и закатилась счастливая звезда императора Наполеона.

Домбровски внакладе не остался. Россия дала полякам куда больше прав, чем своим коренным регионам. Царство Польское обрело конституцию (в самой России её вовсе не было), стало управляться своей администрацией, сохранило привычный злотый, только главой государства стал русский император Александр I (в Варшаве его представлял брат Константин в качестве наместника). Поляки, служившие Франции, смогли попасть на российскую службу в сходных чинах. Домбровски стал польским сенатором и генералом от кавалерии.

Прочие польские дворяне тоже не пострадали. Так, мелкопоместный шляхтич Тадеуш Бенедиктович Булгарин стал известным русским писателем – и не стеснялся остро конфликтовать с куда более родовитым Пушкиным.

Но царская приязнь не помешала гордой шляхте восстать против России. В 1831 году – в разгар бунта – мазурка Домбровского стала национальным гимном. А через 95 лет объявлена гимном государственным. По сей день поляков призывают брать пример с полководца, противопоставившего себя всему миру и, естественно, утратившего всё. Судя по некоторым примечательным деятелям, призыв иной раз находит отклик в сердцах.

Так, Игнацы Мосьцицки, Юзеф Бек и Эдвард Рыдз-Смиглы перед Второй мировой войной поссорили страну со всеми соседями.

Древние рецепты бытуют не в одной политике. Изобилие советов по выходу из начавшегося кризиса исходит из опыта прошлых потрясений. А ведь мир переживает спад очередной длинной волны Кондратьева. Все кризисы предыдущих трёх десятилетий пришлись на её подъём и потому проходили во многом самостоятельно: централизованному управлению надо было только не мешать общей повышательной тенденции. Теперь же необходимо противодействовать не только обстоятельствам, породившим текущие неурядицы, но и глобальному многолетнему тяготению хозяйства вспять.

На почве прошлых кризисов возникли деривативы – платные права сделок с другими ценными бумагами, полезный инструмент страхования некоторых инвестиционных рисков. Увы, как отметил ещё Теофраст Бомбаст Ауреол фон Хохенхайм (он же Парацельс), только доза делает лекарство ядом и яд лекарством. Наращивание всё новых слоёв производных сделок в конце концов оторвало деривативы – и их цены! – от производственного базиса.

Возможность же кредитования под залог любых – в том числе и производных – ценных бумаг создала новый механизм генерации необеспеченных денег. Вред инфляции установлен ещё во времена потока золота и серебра из Южной Америки, утопившего хозяйство величайшей в ту пору Испанской империи. Ныне эмиссионные органы официально считают главной своей задачей стабилизацию валют. Но с кредитованием под деривативы они доселе не сталкивались. А потому не выработали новых приёмов стабилизации финансов.

При таком механизме кризиса классический метод Джона Мэйнарда Кейнса – впрыскивание в экономику всё новых денег – может лишь утяжелить ход экономической болезни. Хотя бы потому, что на каждый цент субсидий тут же нарастёт доллар новых бумаг, производных от сделок с этим центом.

Вовсе заблокировать биржи нельзя. Как показал лауреат Нобелевской премии по экономике Фридрих Август фон Хайек, принципиально невозможен более эффективный носитель экономической информации, нежели деньги (и представляющие их ценные бумаги), обращающиеся на свободном рынке.

Придётся заморозить рынок деривативов – зафиксировать состояние всех сделок по ним и отсрочить платежи до конца кризиса. Новые сделки пока допустимы только по бумагам, чья цена напрямую зависит от реальных товаров и услуг, но не от других бумаг. Так сохранятся ориентиры для выбора оптимального направления дальнейшей деятельности производителями и потребителями этих товаров и услуг, но в то же время экономика в целом избавится от безудержного потока производных денег, ныне размывшего все управляющие плотины и затворы – от макроэкономической стратегии до локальной тактики.

Технология непростая. Вырабатывать её придётся почти с нуля. Но это куда полезнее следования старым примерам – хоть Кейнса, хоть Бонапарта.

Суслов против Косыгина. Советский Союз погубила дорогая нефть

Несколько слов о том, как погибает великая сырьевая держава.

Глубинные причины невозможности централизованного управления экономикой целого государства установлены только в 1970-е годы (я кратко описал их в 1996 году в статье «Коммунизм и компьютер»). Но интуитивно её ощутили, как только СССР, выкарабкавшись из послевоенной разрухи, добрался до уровня сложности, в полной мере проявляющего эти причины.

В 1950 году по инициативе Джугашвили открылась дискуссия об экономических проблемах социализма. В других тогдашних научных спорах выступление самого генсека закрывало тему. Так, после статьи «Марксизм и вопросы языкознания» единственной обсуждаемой темой в соответствующей дискуссии осталась гениальность вождя. Экономические же его труды прочие спорщики восприняли всего лишь как очередное мнение опытного практика, подлежащее дальнейшему теоретическому разбору.

Органы внутренней охраны не дремали. Двоих участников дискуссии арестовали и осудили. Но – по тем временам – баснословно легко: всего на пять лет лагеря общего режима, с правом условно-досрочного освобождения, без поражения в правах. В пересчёте на реалии брежневской эпохи – нечто вроде выговора без занесения в личное дело.

Джугашвили при всех своих несомненных недостатках и сомнительных достоинствах был марксистом – исходил из первичности экономики в решении любых общественных задач. Очевидно, он понял: серьёзный, без политических заклинаний, экономический анализ накопившихся проблем – единственный шанс найти подходы к их решению.

В конце концов учёные пришли к выводу: необходимо – осторожно, плавно, под контролем центра – возродить рыночную экономику. План возрождения, достаточно полный и подробный для практической работы, составил в 1963 году харьковский профессор Либерман.

План советских экономистов стал исполнять Косыгин, в октябре 1964-го сменивший Хрущёва на посту председателя совета министров. На двух последовательных пленумах ЦК КПСС в 1965 году он продавил постановления о введении элементов рынка в промышленности – в марте и сельском хозяйстве – в сентябре.

Оценка производства по прибыли, материальное стимулирование, право оптовой торговли, прочие естественные экономические меры сработали. Восьмая – косыгинская – пятилетка стала единственной за всю историю СССР, выполненной по всем основным показателям.

Увы, Косыгин унаследовал всего одну из двух хрущёвских должностей. Партию возглавил Брежнев. Правда, на XXIV съезде КПСС доклад председателя совета министров – впервые с ленинских времён – был больше доклада генерального секретаря. Но высшая власть всё же принадлежала партии, а не сформированному ею правительству.

Коммунистические идеолУХи во главе с секретарём ЦК по идеологии Сусловым были против любых реформ. Их поддержали возрождённые после ухода Хрущёва отраслевые министерства. Особо бурным стало давление после легендарной Пражской весны 1968-го: вот, мол, к чему приводят послабления – к попытке строить социализм с человеческим лицом!

В конце 1973 года вследствие Войны Судного дня катастрофически подорожала нефть. Открытое в 1960-х Самотлорское месторождение – в непролазных болотах на севере Сибири – внезапно превратилось из гиблого места, нерентабельного для промышленного освоения, в золотое дно.

Пока невозможность централизованного управления была очевидна, Брежнев вынужденно поддерживал Косыгина. Теперь же дырки в экономике легко затыкались пачками нефтедолларов. И высшая партийная власть повернулась к хозяйственникам спиной.

Очередные постановления ЦК (и совета министров, подчинённого партийной дисциплине) последовательно отменяли все достижения предыдущих лет. Материальные стимулы превратились в обязательные подачки, зависящие от чего угодно, только не от результатов собственной работы. Государство верстало планы независимо от реальных возможностей предприятий. Робкие попытки свободной оптовой торговли вновь сменились централизованным распределением едва ли не каждой гайки.

Рецепт Либермана вполне осуществил только Дэн Сяопин – ему удалось пережить своих Сусловых. Не зря его зовут отцом китайского чуда.

СССР же до поры до времени не замечал собственного застоя. Нефть покрывала затраты на импорт пристойно сшитых костюмов и нормально работающих станков. Разве что особо сложную технику нам не продавали – холодная война не прекращалась. Зато в рамках той же холодной войны мы щедро снабжали оружием потенциальных союзников по всему миру.

Увы, по закону Саймона нефть подешевела уже в начале 1980-х. Пришлось возвращаться к реформе. Горбачёв до конца 1986 года не сказал ничего, чего не было бы в докладе Косыгина в 1970-м. Но времени уже не было. Действовать пришлось в пожарном порядке – и стройный рецепт Либермана сменился хаотическими рывками, приведшими к обвалу. Та самая нефть, которая могла смягчить тяготы перехода к рынку, стала проклятием страны.

Институты против смуты. Из наследия вождя реформ

Несколько слов о вреде всякой смуты.

В последнем прижизненном труде «Смуты и институты» признанный вождь отечественных экономических реформаторов Егор Тимурович Гайдар на множестве примеров из всемирной и отечественной истории доказывает печальную мысль: разрушить организационные структуры, обеспечивающие успешное взаимодействие множества людей в едином обществе, можно за считанные дни, а то и часы; построение же новых структур, без которых общество не способно существовать, неизменно отнимает долгие годы.

Даже если новое неизмеримо эффективнее старого, громадные хозяйственные потери на переходе влекут множество смертей от голода. Да и отсутствие организованного противодействия преступлениям поднимает их волну.

Немалая часть преступлений оказывается вынужденной. Егор Тимурович исследовал, как в 1918 году нарождающейся власти пришлось обеспечивать в первую очередь государственно важные структуры – вроде вооружённых сил – ради скорейшего восстановления самой возможности взаимодействия всех слоёв общества на всей территории страны. Это заставило объявить преступлением мешочничество – поездки на село с грузом, посильным для переноски на себе, ради натурального обмена с крестьянами. Миллионы горожан оказались вынуждены нарушать закон ради продолжения собственного существования. С точки зрения власти их деяния немногим лучше уличного грабежа и карались практически так же. Жестокости тут не было (хотя ожесточение, порождённое уже идущими конфликтами, несомненно, присутствовало с обеих сторон). Было трезвое – хотя и циничное вследствие свежеусвоенного материализма – осознание властью печальной формулы: «Что может быть ценнее человеческой жизни? Две человеческих жизни».

Удивительно схожи в разных землях и эпохах и судьбы зачинателей смуты. Те, кто надеется извлечь из крушения существующих организованных структур личную выгоду, редко доживают до становления условий, позволяющих хотя бы внятно сформулировать, в чём эта выгода может заключаться. В лучшем случае эмигрируют, как большинство политиков, в феврале 1917-го уговоривших Николая Второго Александровича Романова отречься от престола. А чаще – сочиняют извращённые судебные технологии взаимоистребления, как герои Великой французской революции.

Сильные мира сего опираются не столько на собственные мышцы и нервы, сколько на обширную паутину общественных взаимосвязей. Смута рвёт всю ткань общества со всеми паутинами, сплетёнными из её нитей. Всякий надеющийся, как и прежде, ловить зазевавшихся мух, да ещё и ожидающий, что в обвальной неразберихе они будут летать вслепую и чаще попадаться, рискует оказаться вовсе без опоры. Сплести же новую паутину – дело далеко не секундное: далеко не каждый успеет вновь прочно приклеиться к обществу.

После нескольких перетасовок наверху оказываются те, кто не только готов свалить вину за все неполадки на предыдущее поколение управленцев, но и искренне верует в их вину Кто сам готов пользоваться служебным положением и склонен полагать, что так поступают все. Кто верует в некие политические доктрины. Кто объясняет злым умыслом даже последствия обычной глупости.

И это также неизбежно. В атомизированном обществе, где даже жизненно важные взаимосвязи утрачены, срабатывают только простейшие – одноходовые – решения. А что может быть проще, нежели бросить очередных козлов отпущения на пики изголодавшейся парижской толпы или штыки кронштадских матросов, озверевших от бездельного ожидания грядущих сражений!

Альтернативных проектов устройства общества всегда немало. Все их сторонники одновременно желают осуществить свои идеи на пустом месте, свежеобразованном после краха существующих управленческих структур. Столкновения – вплоть до гражданской войны – неизбежны.

Да и сторонники восстановления разрушенной системы никуда не исчезают. Как справедливо отметил Гайдар, распад занимает считанные дни. Ведь все звенья управления взаимосвязаны и взаимоподдерживаются. Устранение верхушки обрушивает всю пирамиду столь внезапно, что велик соблазн списать провал на заговор или случайную ошибку – и попытаться всё исправить силой.

Последствия любой смуты почти не зависят от исходного повода к массовому признанию нелегитимности существующей системы государственного управления. Они всецело определяются самим фактом разрушения этой системы и принципиальной невозможностью быстрого формирования и мгновенного признания легитимности новой системы того же назначения.

Всякий, кто отрицает право существующей власти на само её существование, кто призывает к немедленному её уничтожению, кто повторяет формулу Эжена Потье «Весь мир насилья мы разрушим до основанья», открывает путь насилию, голоду, неравенству несравненно худшему, нежели то, что тщится отменить. Сколь ни преступна власть, её низвергатели куда преступнее. Даже если их намерения столь же чисты и благородны, как у Мирабо с Робеспьером или Родзянко с Шульгиным, не говоря уж о Касьянове с Каспаровым. Вот неоспоримые выводы из исторических фактов, отобранных Егором Тимуровичем, и убедительного анализа, проведенного им в последние месяцы трагически оборвавшейся жизни. Будем достойны завещания великого реформатора.

Самотермидорианец. Революционная пауза

Несколько слов о самоубийстве революций. Революция всегда заходит заметно дальше тех позиций, кои в состоянии удержать. Чем больше накоплено предреволюционных противоречий, чем яростнее революционный порыв, чем радужнее надежды общества, чем больше охваченных этими надеждами людей и слоев, тем глубже откат, тем болезненнее он переживается, тем больше требует жертв.

Непосредственно в процессе революции ещё не ясно, какая часть общества готова к преобразованиям – и к каким. Вдобавок достоинства намечаемых изменений чаще всего неплохо проработаны теоретиками, а неизбежные побочные эффекты в полной мере выясняются лишь экспериментально – по мере того, как общество, проломившее старую стену, бьётся лбом о новые. Поэтому какие-то позиции – завоёванные, казалось бы, навсегда, – приходится сдавать. Иной раз даже ценой жизни тех, кто эти завоевания обеспечил.

Хрестоматийнейший пример послереволюционного отката дала Великая французская революция. 27 июля 1794 года был арестован Максимилиан-Франсуа-Мари-Исидор Бартелеми-Франсуа-Максимиллианович де Робеспьер, успевший заслужить прозвище Неподкупный и репутацию безжалостного палача, вместе со своими ближайшими сподвижниками по Большому Террору На следующий день их казнили. Прочие пламенные революционеры в считанные дни перековались в столь же пламенных казнокрадов. Уже через пять лет страну возглавил генерал Наполеон Бонапарт, а ещё через пять он провозгласил себя императором. Словом, жизнь стала настолько спокойной, насколько это вообще возможно во время общеевропейской войны.

По новому календарю, введённому революцией, день переворота выпал на 9 термидора. С тех пор откат из-за невозможности удержать революционные завоевания называют термидором, а его организаторов – термидорианцами.

Профессиональный революционер Владимир Ильич Ульянов прекрасно знал этот закон. И не раз говорил соратникам: нам надо самотермидоризоваться, иначе на смену придут термидорианцы без мысли о революции.

В 1921 году он – вопреки воле изрядной части своей партии – ввёл Новую Экономическую Политику. Во внутрипартийных дискуссиях она определялась как средство удовлетворения мелкобуржуазных инстинктов основной массы тогдашнего населения – крестьян. Но более подкованным единомышленникам Ульянов представлял НЭП ещё и как тот самый самотермидор, который уже давно теоретически указан им как средство предотвращения массовой и окончательной контрреволюции.

НЭП обладала и собственными внутренними противоречиями. В конце концов – уже после смерти Ульянова – большевики сочли более целесообразным возврат к марксовым идеям централизованного управления экономикой. Но сама возможность этого движения (по их представлениям – вперёд) создана прежде всего ульяновским частичным отступлением.

Олицетворением нового революционного периода нашей истории долго был Борис Николаевич Ельцин. Оценки его деятельности весьма противоречивы

Такова судьба едва ли не любого реформатора. Скажем, преобразования, совершённые Петром I Алексеевичем Романовым, доселе – через три века – оцениваются весьма неоднозначно: то ли он перевёл страну на качественно новый путь развития, то ли в попытке ускорить эволюционную европеизацию, начавшуюся ещё при его отце Алексее Михайловиче, разорвал естественную связь сословий и поколений и тем самым породил множество внутренних противоречий, не вполне изжитых и по сей день.

Поэтому не буду вдаваться в анализ конкретных действий – и последствий частого бездействия – Ельцина. А вот следующий президент России, Владимир Владимирович Путин, не только многократно отзывался о периоде правления Ельцина как об эпохе бедствий, но и на многих ключевых направлениях отказался от значительной части достижений эпохи его президентства. Многие средства массовой информации, ранее резко критиковавшие власть, перешли в руки новых владельцев и стали существенно лояльнее (а то и вовсе отказались от политики). Главы субъектов федерации при Ельцине избирались – теперь назначаются президентом (хотя и по согласованию с соответствующей законодательной властью). Спектр политических партий и неправительственных организаций, влияющих на жизнь страны, заметно сократился (а в парламенте одна партия вообще располагает конституционным большинством, то есть способна проводить любые решения, невзирая на волю других сил – даже президента).

Путина отобрал в преемники лично Ельцин – после пробы множества кандидатов. Особо рьяные поборники демократии считают этот выбор едва ли не главной ошибкой первого президента. Но не так уж много было у него ошибок – и уж во всяком случае не после столь долгих проверок.

В советское время Ельцин занимал высочайшие посты в коммунистической партии: первый секретарь Свердловского областного и Московского городского комитета, кандидат в члены политбюро. С трудами Ульянова знакомился хотя бы по долгу службы (а может быть, и по увлечению: Ульянов – сильный публицист и оригинальный политик).

Теорию самотермидоризации Ельцин скорее всего знал. Может, с 1988 года он искал как раз того, кто проведёт термидор с минимальными потерями и не отступит слишком далеко?