Текст книги "Реакция Вассермана и Латыпова на мифы, легенды и другие шутки истории"

Национализм – заразная душевная болезнь. Очерк политической гигиены

Национализм – болезнь, ибо вызван расстройством биологического механизма.

В биологии вид – совокупность всех особей, способных (в соответствующем возрасте) дать при скрещивании жизнеспособное плодовитое потомство. Чтобы не растрачивать силы на бесплодные браки или выращивание бесплодных потомков, эволюция формирует у каждого вида механизм изоляции, ориентированный на самое заметное – поведенческие привычки.

Чем ближе виды, тем резче реакция на различие. Собаки генетически ещё волки (10–15 тысяч лет – не срок для эволюции), но так боятся и ненавидят волков, что скрещиваются уже крайне редко. Трудно найти человека, которого не смешил бы любой жест обезьяны.

Но все люди – единый биологический вид! Отпрыски смешанных браков не менее плодовиты, чем их родители, не менее жизнеспособны. И внешне не хуже. Специалисты по женским фигурам дружно признают самыми изящными латиноамериканских мулаток, объединяющих гены всех трёх основных человеческих рас – негритянской (самой древней), европейской и азиатской.

Если человек считает других людей недостойными себя или вообще нелюдьми, значит, у него что-то не в порядке с механизмом межвидовой изоляции. Мелочи поведения закрывают ему главное – наше всеобщее родство.

Таковы многие примитивные народы. Названия сотен племён в переводе означают просто «человек». Да и мы долго именовали всех окружающих немыми (немцами), а себя говорящими (словянами). Только когда нелепость этого стала очевидна, видный филолог XVII века Лаврентий Тустановский (известный под псевдонимом Зизаний: от «зиза» – род монашеского колпака) замаскировал ошибку предков русским написанием «слАвяне». А в других слОвянских языках она сохранена и по сей день.

Далее. Национализм – болезнь душевная, ибо национальность никак не связана с биологией.

Современные турки на девять десятых – потомки греков, завоёванных свыше шести веков назад крошечным отрядом среднеазиатских кочевников. Но кто признает их греками?

А кто по национальности рождается в смешанных браках? Не зря нацисты всех стран требуют их запрета – смешанные браки противоречат их теориям.

Добрая половина генов болгар – тюркские (от волжских булгар). У русских (включая украинцев) тюркского наследства (от половцев и татар) около четверти, немало родства и финно-угорского. Тем не менее все они – славяне. Как и поляки, вообще с тюрками и финно-уграми почти не взаимодействовавшие.

Славян создало в начале нашей эры бурное смешение балтов (пруссы, ятвяги…) и иранцев (скифы, осетины…) в широкой полосе, опустошённой великим переселением народов. Если национальность заложена в генах – кто мы?

У Николая Второго Александровича Романова лишь один прапрапрадед – русский, а остальные 31 предок того же уровня – немцы (континентальные и скандинавские). Кто рискнёт счесть последнего нашего царя не русским?!

Самые стойкие борцы за чистоту арийской расы – вожди Третьей Германской империи – были похожи на что угодно, только не на стандарт арийской внешности.

После Второй мировой войны в Нидерланды попало множество сирот из Восточной Европы. Всех их усыновили. Сейчас любого из них под лупой не отличить от коренного нидерландца. Те же речь, манеры, вкусы… А что волосы у многих тёмные и нос у кого горбом, у кого картошкой – так коренные тоже разномастные и разноносые.

Национальность – совокупность привычек. Просто многие из них мы приобретаем в детстве столь раннем, что нам самим они кажутся врождёнными.

Но привычка – всегда результат воспитания. И даже если наследуется, то не через рождение, а через воспитание.

Наконец, национализм заразен – ибо легко передаётся другим.

Эволюция человека не завершена. И завершена не будет.

С момента возникновения разума человек может отвечать на вызовы окружающей среды изменениями не себя самого, а этой среды. Вид Homo sapiens ушёл от давления естественного отбора.

Но раз отбор работу над человеком не завершил, все мы несовершенны. И все наши биологические механизмы крайне хрупки и неустойчивы.

Особенно – механизмы, связанные с размножением. Ведь они основаны не столько на физиологии, сколько на привычках. Человек – единственное животное, практикующее все возможные в природе формы брачного поведения. А у скольких это поведение расстроено вообще!

Механизм межвидовой изоляции у человека ломается легко. То отключается вообще, порождая скотоложество. То, наоборот, кольцо изоляции сужается до удушения. И больной на полном серьёзе спрашивает: «А что бы Вы сделали, если бы Ваша дочь вышла замуж за негра? (цыгана? еврея? москаля?.. – ненужное зачеркнуть)»

Механизм изоляции так хрупок, что сломать его легко не только у себя, но и у других. Умелой агитацией можно целые народы уверить в неполноценности – или, наоборот, опасной сверхполноценности – каких-нибудь соседей.

Агитация эта не выдерживает критики. Но наша эволюция не завершена. Все мы ещё настолько животные! Настолько не привыкли поверять инстинкты голосом разума! Даже если эти инстинкты извращены и ложны…

Поэтому национализм заразен. Особо острые его эпидемии человечеству не раз приходилось лечить хирургическим – военным – путём.

Язык или диалект. Лингвисты выделяют языки по политическим соображениям

Несколько слов о национальном языкознании.

Я люблю вбрасывать в обсуждение тезисы, максимально неудобные для моих оппонентов. Но, как правило, потом мне удаётся подкреплять эти тезисы обширными рассуждениями. Хотя, конечно, не всегда. Иной раз открываю тему, по которой у меня самого окончательного мнения ещё не сложилось, и по ходу обсуждения могу многое в ней изменить. Дискуссии ведутся не ради того, чтобы обязательно положить на лопатки соперника, а прежде всего для установления истины. Методам дискуссии с этой целью меня очень хорошо научили ещё в институтские годы, когда я был членом совета Клуба современных проблем в Одесском университете, хотя сам учился в другом институте.

Особые эмоции оппонентов порождают мои воззрения по национальным вопросам: самоидентификация – основа самосознания. Более всего негодуют от того, что по моему мнению белорусский и украинский – не самостоятельные языки, а диалекты русского. Ведь требование белорусской и украинской государственной самостоятельности обосновывают именно утверждением, что живут в этих республиках самостоятельные народы, а самостоятельность народов доказывается в первую очередь самостоятельностью их языков.

В бурную дискуссию вокруг моего тезиса о языках вовлечены и профессиональные филологи. И выяснилось: в языкознании нет единого критерия доказывания самостоятельности языка. Более того, самый распространённый критерий вообще не лингвистический: «Язык – диалект с армией и флотом».

Но, скажем, австрийцы считают свой язык не австрийским, а одной из веток немецкого. Ведь венский диалект отличается от берлинского, пожалуй, даже меньше, чем мюнхенский, а баварцы считают себя частью немецкого народа. Собственно, австрийцы-то тоже считают. В 1919 году первый послеимперский парламент постановил воссоединить Австрию с остальной Германией. Причём вопрос обсуждался по ходу предвыборной кампании, так что решение фактически всенародное. Только давление победителей в Первой и Второй мировых войнах не позволило осуществить волю народа Австрии, оставило его в старых границах.

Но границы приходят и уходят, флоты строятся и тонут. А есть и совершенно объективный критерий. Скажем, половина слов корейского языка позаимствована из китайского. Но на этом основании никто не объявляет корейский язык одним из великого множества китайских диалектов. Сейчас в границах самого Китая существуют десятки различных диалектов китайского языка, около десятка этих диалектов сами китайцы называют языками, причём их носители иной раз не понимают друг друга. Потому и держится там иероглифическая письменность. В фонетической записи произносимых звуков китайцы из разных регионов могут друг друга просто не понять, тогда как иероглифы, обозначающие понятия, а не звуки, для всех диалектов одни и те же. Правила построения слов из фрагментов, обозначающих понятия – морфология – одни и те же. И правила построения фраз из понятий – синтаксис – одни и те же.

Иной раз морфологию считают частью синтаксиса. Потому что есть языки, где целую фразу упаковывают в одно слово. Я тоже для простоты обычно говорю о синтаксисе, но включаю в него и морфологию.

Корейский отличается от китайского синтаксисом. Английский, где половина слов французского происхождения, отличается от французского синтаксисом. Польский и русский происходят от смешения одних и тех же иранских и балтских диалектов, просто в разной дозировке. Но в польском есть синтаксические явления, чётко отличающиеся от русских. Например, прилагательное в польском обычно идёт после существительного, а в русском обычно до. Поэтому польский и русский – несомненно, разные языки.

А вот украинский и белорусский пользуются тем же синтаксисом, что и русский. Даже звательный падеж, официально признанный в украинском существующим, а в русском – утраченным, на самом деле в русском тоже существует, просто оформлен нетрадиционно. В разговорной речи мы просто говорим: «Вань, Петь, Гриш! Обедать пора!», то есть так называемое нулевое окончание, а в письменной речи прибегаем к предложному восклицанию: «О воины!» Грамматическая форма отлична от принятой в украинском, но в то же время само это явление существует. Каждому синтаксическому явлению, бытующему в белорусском и русском, есть однозначно соответствующее синтаксическое явление в русском. Именно это синтаксическое единство и доказывает: украинский и белорусский – производные от собственно русского языка.

Интересно, как созданы эти производные. Из диалектов, бытующих в той или иной местности, отбирали по одному-два слова, не совпадающих с литературным русским или хотя бы звучащих иначе. Эти слова объявлялись исконно украинскими или исконно белорусскими. Поэтому в исходных белорусских и украинских словарях XIX века есть только бытовая лексика: ведь набирались-то они именно из бытовых говоров, а не из речи специалистов.

Эта языкостроительная технология хорошо документирована: ведь работа началась всего полтора века назад. И до сих пор, несмотря на усилия политиков и нанятых ими языковедов, не удалось отделить белорусский и украинский языки – да и сами народы, пользующиеся этими языками – от русского.

О больших учёных. Наука не определяется политикой

Несколько слов о вопросах языкознания. Последствия касания этой темы – неизменно скандальные.

Недавно в связи с совершенно внеязыковыми и даже, пожалуй, вовсе вненаучными обстоятельствами я вспомнил статью Иосифа Виссарионовича Джугашвили «Марксизм и вопросы языкознания». За эту статью его посмертно ругали не так интенсивно, как за массовые репрессии, но тоже достаточно серьёзно, ибо в данном случае он вмешался в одну из заповедных зон деятельности интеллигенции. Он обрушился на языковедческую теорию покойного к тому времени академика Николая Яковлевича Марра.

Организационные последствия были не тюремными, но тоже достаточно малоприятными для тогдашнего множества учеников, последователей и сторонников академика. Многие из них оказались вынуждены поменять направления своих языковедческих исследований, часть переключилась из языковедения на различные смежные специальности, кое-кого просто поувольняли. В общем, последствия достаточно тяжелы для того, чтобы о них вспоминать.

Беда только в том, что сам академик Марр при жизни охотился на своих оппонентов куда круче, чем Джугашвили на его последователей. Да и своих учеников приохотил к силовому способу решения научных споров.

В частности, был даже такой слух (как все слухи, не подтверждённый, но кое для кого выглядящий правдоподобно), что знаменитый в своё время лингвист Евгений Дмитриевич Поливанов был через три года после смерти Марра арестован и казнён не просто так, а по доносу кого-то из ближайших сподвижников покойного. Подобные слухи в немалой степени поддерживаются тем, что большая часть дел репрессированных доселе рассекречена далеко не полностью. В частности, не раскрываются сведения о том, кто на них доносил, поскольку не хочется портить репутацию тех, кто остался в живых. Так что будем считать этот слух только слухом. Главное – сущность теории Марра.

У него немало научных заслуг. В частности, именно он ввёл для европейских языков термин «яфетические» по аналогии с семито-хамитскими языками, названными в честь двух легендарных сыновей праотца Ноя – Сима и Хама. По библейской легенде потомки Сима заселили западную, ближнюю к местам создания Библии, часть Азии, потомки Хама – Африку. Иафет – третий из этих сыновей – по той же легенде дал потомство, освоившее Европу.

Но термин термином, а была у Марра и теория происхождения языков в целом. По его мнению, они все постепенно выросли из четырёх первобытных выкриков, которыми общались между собой первобытные люди. Выкрики эти звучали – сал, йон, бер, рош. Вот из этого, мягко говоря, ограниченного набора и выросло со временем всё языковое богатство мира.

Ни единого внятного доказательства того, что выкриков изначально было четыре, а не три и не дюжина,

Николай Яковлевич так и не предъявил. Языковая конструкция, позволившая ему восстановить облик именно этих четырёх слогов, тоже, мягко говоря, блистает натяжками. Многие современные исследователи вообще полагают, что к моменту создания этой теории почтенный по тому времени возраст – шесть десятилетий – серьёзно сказался на умственных способностях и душевном благополучии почтенного академика. Но это опять же слухи, вряд ли допускающие независимую проверку.

Тем не менее теория прижилась. Была объявлена единственно верной, поскольку сам Марр прикрыл её авторитетом марксизма, нахватав из старых работ Карла Генриховича Маркса и Фридриха Фридриховича Энгельса несколько цитат, поддающихся при желании трактовке и в его пользу. А желание связать господствующую тогда политическую теорию с разными науками было у многих. Тем более что сама эта теория опирается на данные многих наук и построена довольно близко к тогдашней научной норме, так что многие считают её наукой без всяких оговорок. Науки же, при всех своих внешних различиях, описывают с разных сторон один и тот же единый мир, а посему их взаимосвязи весьма обширны и разнообразны. Так что политическое обоснование теории Марра на первый взгляд не противоречило тогдашним представлениям.

Насколько я могу судить, гипотеза Марра никогда не была лучшей из существовавших на данный момент теорий происхождения языка. Уже когда Марр начинал работать, были теории значительно убедительней и логичней. Да и в дальнейшем его оппоненты развивали теории куда более убедительные и логичные. Именно Марр использовал для подтверждения своих взглядов вненаучную аргументацию. И то, что Джугашвили отвлёкся от достаточно серьёзных работ по управлению страной и отключился от не менее серьёзных внутрипартийных интриг по перетягиванию каната на верхушке власти, то, что он снял с теории Марра броню из марксистских цитат, лично я считаю его научной заслугой. Именно научной: ведь он должен был озаботиться положением дел в науке и всерьёз убедиться, что теория Марра никоим образом не вытекает из используемых им марксистских цитат.

Далеко не вся деятельность Джугашвили благотворна. У него хватало и преступлений, и ошибок, зачастую куда более тяжких, чем любое преступление. Но если навешиваем на него преступления, коих он не совершал, тем самым лишаемся возможности обвинить его за то, что он делал плохого на самом деле.

Свобода правдивого слова. Честность оратора нужна слушателям

Я помимо всех прочих своих занятий, считаю себя j ещё и журналистом. Поэтому для меня тема свободы слова – дело профессиональное.

Довольно многие мои коллеги полагают: свобода слова означает вообще свободу говорить всё, что угодно, по своему вкусу и усмотрению. Мол, моё дело прокукарекать, а там хоть не рассветай. Я скажу, а читатели пусть разбираются, в какой мере и в каких аспектах сказанное соответствует действительности.

Позиция весьма удобная в том смысле, что действительно позволяет журналисту заниматься исключительно поиском информации, даже не пытаясь её всерьёз проверять. Скажем, после катастрофы на Саяно-Шушенской гидроэлектростанции несколько местных журналистов предлагали способы ведения спасательных работ, гарантирующие наводнение сотен километров окрестностей – да ещё и призывали весь народ поддержать их губительные советы.

Той же ссылкой на свободу слова зачастую оправдывают и публикацию уже совершенно откровенного вранья, не только журналистского.

Известный математик Анатолий Тимофеевич Фоменко решил реанимировать уже давным-давно известные и опровергнутые фантазии народовольца Николая Александровича Морозова о том, что вся история фальсифицирована путём размножения в прошлое – с небольшими редакторскими правками – копий событий последних нескольких веков. До сих пор очень многие именно ссылками на свободу слова защищают право Фоменко публиковать эту ахинею.

Беглый разведчик Владимир Богданович Резун под псевдонимом Виктор Суворов публикует вариации на тему, впервые развитую ещё доктором философии Йозефом Паулем Фридриховичем Гёббельсом в 1941 году: мол, Германия напала на Советский Союз только потому, что опасалась удара с его стороны. И эту злонамеренную ложь тоже зачастую оправдывают ссылками на свободу слова.

Но свобода человека никогда не бывает неограниченной – просто потому, что человек, во-первых, почти никогда не бывает один, во-вторых, живёт в реальном мире и должен считаться с его реальностью.

Даже Робинзон на своём острове был далеко не свободен. Хотя бы потому, что изрядно зависел и от запасов, сохранившихся на разбитом корабле, и от сил природы, использование которых помогало ему удовлетворять свои собственные потребности. А когда ему понадобилась свобода слова и самовыражения, пришлось ждать появления Пятницы, потом обучать его английскому, а потом старательно следить за тем, чтобы не сказать Пятнице ничего такого, во что сам Робинзон не верил бы. Ибо Пятница мог воспринять всерьёз любые его слова и на их основании действовать каким-то образом, явно ошибочным с точки зрения самого Робинзона.

Когда отцы-основатели Соединённых Государств Америки включили требование свободы слова в первую из поправок к созданной ими конституции, они обосновали его тем, что каждый человек имеет право на получение всех возможных сведений, способных помочь ему принять обоснованное, обдуманное и осмысленное решение. Исходя из этого, следует признать: свобода слова не распространяется на высказывания, заведомо неспособные помочь человеку в принятии обдуманных решений. Если кто-то начинает искренне заблуждаться и транслировать свои заблуждения окружающим, мы вправе прервать его, не ссылаясь на свободу его слова. Ибо такое слово не способствует принятию теми, кто его слышит, разумных решений. Если же кто-то сознательно лжёт, мы вправе его покарать за эту ложь, опять – таки не принимая во внимание его свободу слова. Ибо лжец, бесспорно, злоупотребил своей свободой – в ущерб равным свободам других людей.

Уж не помню, кому принадлежит замечательная формулировка: «Свобода вашего кулака кончается там, где начинается мой нос», но к свободе слова эта формулировка, несомненно, относится не меньше, чем к любой другой. Мы не можем оправдывать свободой слова ни заблуждение, ни тем более ложь. Поскольку в этом случае свобода одного человека превращается в явное ущемление интересов – и тем самым свобод – множества других людей.

Я – и в качестве политического консультанта, и в качестве журналиста – всегда стараюсь говорить именно то, что думаю сам. Если в моих словах оказываются какие-то заблуждения и мне на эти заблуждения указывают, я стараюсь как можно скорее исправиться, не ссылаясь на свободу своего слова. Ибо свободно – правдивое слово. Свободно – правильное слово. А ошибки и ложь не заслуживают свободы, ибо сами её ущемляют.

Мне приходится участвовать во множестве споров – и в Интернете, и в средствах массовой информации, и в работе. Понятно, ни один участник спора не может обосновать свою позицию просто ссылками на свободу слова. Потому что остальные так же свободны эту позицию опровергать или вовсе не принимать во внимание. Но почему-то вне контекста открытого спора многие склонны оправдываться свободой слова – даже если это слово фактически вводит в далёкое заблуждение тех, кто не располагает знаниями, достаточными для оспаривания. Поэтому безопаснее при любом чтении чувствовать себя участником спора – внимательно исследовать всё сказанное, сверять разные источники, искать в каждом внутренние противоречия… И если увидите, что Вас пытаются обмануть – разоблачайте всякого злоупотребившего свободой слова.