Текст книги "Ромейский талисман"

II

Кривой Олав быстрыми шагами продвигался по узким улочкам Подола, спеша к гавани. Некоторые из встречных горожан узнавали княжеского сказителя, кланялись, осведомлялись о здоровье. Олав отвечал сухо и скупо, на ходу, шел дальше. Еще вчера скальд узнал, что в Почайну вошел торговый корабль из Херсонеса. Теперь же Олав спешил на встречу с его капитаном. Сообщить новости и получить вознаграждение.

Когда-то Олав служил еще соправителям киевским Аскольду и Диру. Потом, когда дружина Аскольда и Дира пошла походом на Ромею, отправился с ними – и попал к грекам в плен. Олав до сих пор с трепетом вспоминал тот страшный день, когда его вместе с десятками других пленников, славян и норманнов, вывели на форум в центре ромейского лагеря, окруженный железными рядами стратиотов, и войсковые палачи начали вязать пленников и калить на огне стальные зазубренные вилы. Олав стоял в толпе пленных и думал о том, что умрет бесславно, как раб, корчась под раскаленным железом палачей. Вот тут-то и подошел к нему рослый ромейский офицер в богатом панцире и красном плаще и спросил на хорошем норманнском языке:

– У тебя на шее была гривна. За что получил?

– За хорошую службу, – отвечал Олав.

– Ты прославленный воин?

– Я слуга княжеский. И скальд.

– Скальд? – Офицер, казалось, был удивлен. – Сказитель? Выходит, ты и грамоте обучен?

– Обучен, – ответил Олав.

– Клянусь скалами Афона! Одноглазый рапсод! Впервые в жизни вижу грамотного норманна. – И офицер что-то сказал по-гречески солдатам охраны. Солдаты захохотали, палачи вместе с ними. Олава немедленно вывели из толпы пленных, а потом для прочих пленников началась экзекуция, и Олав мог наблюдать, как палачи выжигали глаза его товарищам по несчастью. Он слышал вопли и стоны, шипение железа в глазницах, дышал воздухом, пропитанным смрадом горящей человеческой плоти, и лоб его покрыла испарина, а руки тряслись от страха, как у запойного пьяницы. Никогда прежде Олав не испытывал такого ужаса. А потом офицер вновь подошел к нему и велел идти за ним в шатер.

– Я могу сейчас же отдать тебя палачам, варвар, – сказал ему офицер. – Они выколют тебе уцелевший глаз, отрубят пальцы и вырежут язык, чтобы ты больше не мог сочинять свои мерзкие песни. Клянусь Богом, ты это заслужил. Но я подумал, что ты можешь принести пользу моей стране. Я пощажу тебя, и ты вернешься на родину. Но за это ты будешь глазами и ушами империи в доме своего господина. Выбор за тобой. На форум, к палачам, ты всегда успеешь вернуться.

Олав сам плохо помнил, что с ним тогда происходило. За него будто говорил другой человек. Но он сказал «да», и офицер одобрительно кивнул. Через некоторое время его отправили в другой шатер. Здесь Олава встретил тучный лысый человечек с безбородый лицом, облаченный в расшитую арабесками хламиду Человечек долго расспрашивал Олава о Киеве, об Аскольде и Дире, о войске, с которым князья напали на Ромею. Олав отвечал охотно, но старался не смотреть толстяку в глаза – взгляд безбородого почему-то пугал его.

– Завтра мы обменяем тебя на нашего офицера, который попал к варварам в руки, – сказал в итоге человечек. – Твой плен окончен. Но помни, что римское око теперь до самой смерти будет следить за тобой. Будешь служить нам преданно и усердно, станешь богатым. Попробуешь обманывать нас – пожалеешь. Тебя найдут, когда ты нам понадобишься.

Всю ночь Олав пытался заснуть – и не мог. Закрывал глаза – и память воскрешала перекошенные от боли лица киевлян, шипящие в крови железные вилы, крики боли и ужаса, довольные лица палачей. На рассвете его посадили в телегу и куда-то повезли – потом оказалось, к берегу. Там стоял один из норманнских драккаров. Олав вернулся к своим соплеменникам, но радости почему-то не было. Князья вызывали его к себе, говорили с ним – он же лишь смог рассказать им о том, как ромеи поступили с пленными.

– А тебя что пожалели? – спросил его Дир.

– Умаялись они, – ответил Олав. – Меня и прочих на другой день должны были казнить. А потом вот решили обменять.

– Повезло тебе, – сказал Дир и похлопал скальда по плечу. – Поди, отдохни. Говорить потом будем.

Разговор с князьями, которого Олав так боялся, почему-то так и не состоялся – скорее всего, Аскольд и Дир в своих заботах просто о нем забыли. Поход вскоре окончился, и киевское войско повернуло обратно, уходя из ромейских земель. Олав вернулся в Киев. А потом пришел Хельгер с новгородцами, убил Аскольда и Дира, и Олав начал складывать песни теперь уже для Хельгера. Прошло много времени – год или поболее, – и воспоминание о ромейском плене начало стираться из памяти Олава. Но только подошел к нему однажды на улице Киева какой-то незнакомец и предложил пройти с ним для важного разговора. Так Олав узнал, что ромеи не забыли о нем, и получил первое задание – прознать, собирается ли Хельгер вести войну с хазарами на востоке или же идти на запад. Олав вначале испугался, но незнакомец вручил ему мешочек с серебром – и княжеский сказитель взял деньги. Отказаться от серебра он не мог.

С тех пор прошло почти тринадцать лет, и за эти годы Олав вполне освоился с ролью ромейского шпиона. Он вызнавал важные сведения в Вышнеграде – ромеи ему за это платили. Никто его не подозревал, свирепый Хельгер благоволил к нему. Боги улыбались Олаву: за эти годы Хельгер ни разу не воевал с византийцами. Собирал под свою руку разрозненные славянские племена от Ладоги до устья Днепра, бил хазар и венгров, но похода на Ромею не замышлял. И совесть не очень мучила Олава: ведь ромеи не были врагом Руси – во всяком случае пока, – а деньги, которые он получал за те сведения, что добывал, были хорошие. Правда, тратить их приходилось очень и очень осмотрительно, чтобы не заподозрили чего. Но Олав был осторожен.

Близ замолов собралось много народу, и Олав не сразу отыскал византийца. Грек, коренастый, плотный, широкоплечий, стоял рядом с пристанью, к которой пришвартовался его корабль и следил, как разгружают судно.

– Доброго тебе дня, господин, – сказал Олав, подойдя ближе.

– И тебе, друг мой. – Грек весьма чисто говорил по-русски. – Ты ищешь меня?

– Ты ведь прибыл из Херсонеса?

– Истинно так. Привез доброе вино, ткани, много других товаров.

– Я Олав-Скальд.

– Я знаю, кто ты. Евсевий сказал мне о тебе. Желаешь поторговать, посмотреть мои товары здесь или пойдем на корабль?

– Здесь много ушей. – Олав покосился на стоявших неподалеку киевлян, занятых беседой. – Лучше будет, если мы поговорим на судне.

– Хорошо. Следуй за мной.

Олав вслед за капитаном поднялся по сходням на греческий корабль, прошел в крохотную каюту. Капитан закрыл дверь, показал гостю на ящик, заменявший стул.

– Ты пришел с важными новостями? – спросил он уже по-норманнски.

Олав кивнул.

– Непорядок у нас в Киевской земле, – начал он. – Урожай в этом году выдался такой скудный, что все уже о грядущем голоде поговаривают. Хлеб зело подорожал, прочая снедь тоже. Торговые люди недовольны, народ ропщет. А тут еще слухи тревожные ползут отовсюду.

– Что за слухи? – небрежно спросил грек.

– Знамения кругом страшные. На Священной горе живых овец, что Велесу поднести собирались, червь поразил. Скот во множестве падает. Леса горят, зверье из них к людям в селища бежит. В реках и в озерах мертвая рыба плавает. Слыхал я, будто кое-где видели, как мертвецы из могил вставали. В Полоцке, говорят, ночами по улицам белые всадники метались и всякого, кто на пути им попадется, забивали до смерти. А здесь, в Киеве, воронья развелось столько, что прям страх! Старики говорят, такое бывает перед большой войной, множество смертей предвещает.

– Это и есть твои важные новости? Негусто.

– Я еще главного не сказал. Уже месяц, как князь Хельгер слег с тяжкой болезнью.

– Что за болезнь?

– Разное говорят, – Олав вздохнул. – Но я наверняка знаю, что какая-то ссора была меж ним и молодым Ингваром, а после нее Хельгера будто бы как удар хватил. Две седмицы князь с ложа не вставал, думали, не оправится.

– Оправился?

– Ходить начал. Правда, слаб зело. И вот что странно – подле него все время волхв Перунов крутится. С чего бы?

– Это тебе знать лучше. Кто же теперь Киевом правит?

– Хельгер и правит. Но давеча дружинники шептались, будто бы княжич Ингвар наперекор воле Хельгера собрался походом на хазар идти.

– С чего бы это?

– Славы ради. Ингвар очень сильно изменился. Властен стал, боевит, держится соколом, все время с гриднями своими проводит, все речи о войне да о подвигах ратных ведет. Говорит, продолжит дело Хельгера, хазар на корню изничтожит.

– Хорошо бы, – пробормотал византиец. – А Хельгер что?

– Не ведаю того. Знать, говорит с Ингваром, когда здоровье позволяет.

– А воеводы?

– Расспрашивал я кое-кого так, между делом. Они пока все Хельгера слушают, обеты княжича принимают как пустую похвальбу. Говорят, молод Ингвар, горяч, пусть себе похваляется. Но чую я, не отступится Ингвар. Переменился он.

– Евсевий говорил мне, ваш юный архонт жениться собирался?

– Собирался, истину говоришь. Самого главного я тебе и не сказал, грек. Невеста-то княжеская пропала. Слышал я, как Хельгер сокрушался о том, говоря со Сваром, верховным жрецом Перуна. Мол, ждали ее к середине вересня из Пскова, а уже месяц кончается, и нет ее все.

– Ну, тогда скажу тебе – устарела твоя важная весть, – усмехнулся грек. – Сегодня по набережной говорили о том, что прибыл из Любеча кумвар, а на нем дочка псковского воеводы. Не ее ли Хельгер своему воспитаннику в жены прочил?

– Верные ли новости?

– Вернее не бывает. Весь Подол об этом сплетничает, один ты ничего не знаешь. Думаю, сегодня же в Вышнеграде девицу эту встретишь у Хельгера на пиру.

– Странно все это. Хельгер за ней в Псков отряд посылал. Стало быть, воины тоже вернулись?

– Вот этого не знаю. Но это неважно. Ты хорошо поработал. Евсевий велел тебя наградить. – Грек открыл стоящий в углу каюты кованый сундук, извлек из него небольшую коробочку и открыл, показав Олаву содержимое. Скальд даже подскочил от радости и жадности – в коробочке лежал золотой перстень с великолепным аметистом в ноготь величиной. Но грек не отдал ему коробочку.

– Этот перстень твой, – сказал он. – Но вначале ты выполнишь приказ Евсевия. Тебе будет нетрудно его выполнить.

– Что за приказ? – Олав не сводил завороженного взгляда с искрящегося фиолетового камня.

– Возьми этот флакон. – Грек захлопнул коробку с перстнем, поставил на стол перед скальдом небольшую плотно закупоренную бутылочку из темного непрозрачного стекла. – Ты ведь вхож в покои Хельгера, верно?

– Вхож, а что?

– Просто вылей содержимое этой бутылочки на пол, поближе к очагу или другому теплому месту. И не оставайся в покоях Хельгера после этого, сразу уходи.

– Это яд? – Олава бросило в жар, и он отдернул руку, уже было протянутую к флакону. Византиец презрительно усмехнулся.

– Всего лишь ртуть, – сказал он. – Она заставит Хельгера еще какое-то время провести в постели, только и всего. Старики не должны мешать молодым добывать славу и счастье.

– Вот оно что. – Олав успокоился, взял бутылочку в руки. Она оказалась неожиданно тяжелой. – А теперь ты отдашь мне перстень?

– Сначала навести Хельгера в его покоях, а потом приходи за наградой. Мой корабль простоит в Киеве еще четыре дня.

– Хорошо, господин. Я тебя понял.

– Теперь уходи. И постарайся разузнать о девице побольше. За верные и подробные сведения о ней и о будущей свадьбе я заплачу тебе отдельно.

– Так ли это важно?

– Важно, поверь мне. Ступай!

Олав вышел на палубу, спустился по сходням на пристань. Аметистовый перстень все еще стоял перед его глазами. Наконец-то ромеи по достоинству оценили его службу! Только бы этот византийский пес его не надул – кто знает, может, он сам положил глаз на этот перстень? Надо поторопиться. Расталкивая встречных прохожих, Олав-Скальд заспешил туда, где на холме виднелись укрепления Вышнеграда.

Ольге не верилось, что теперь она в безопасности – в Киеве, в тереме ее могучего вуя, к которому добралась, несмотря ни на что. Она пришла в Вышнеград пешком, только в сопровождении Некраса, и ее появление вызвало настоящий переполох. Видимо, в резиденции киевского князя ожидали совершенно другого приезда будущей жены княжича Ингвара. Вышедший к ним воевода Борзя поначалу даже растерялся, когда неизвестная девушка в потрепанной дорожной одежде на вопрос, кто она и чего ей здесь надобно, гордо ответила:

– Я Ольга, родственница князя Хельгера и невеста княжича Ингвара!

Борзя все же выслушал девушку. Ее рассказ так поразил воеводу, что он немедля повел странную гостью в княжеский терем. Дальше за Ольгу взялась княжеская прислуга Мытье в бане, новая чистая и нарядная одежда и легкий обед избавили ее от усталости и голода, но не от беспокойства. С воеводой Борзей она уже встретилась, теперь предстоял разговор с самим Хельгером, и разговор этот будет не только о ее судьбе. И еще, Ольга почувствовала себя очень одинокой, впервые за все эти дни рядом с ней не было ни Некраса – его в княжьи покои не пустили, несмотря на все просьбы Ольги, – ни Ивки.

Когда Ольга вошла в гридницу, Хельгер сидел за столом, держа в руке чашу с горячим сбитнем. Несколько мгновений они смотрели друг на друга, будто пытались убедиться в том, что видят перед собой именно того человека, которого так долго желали увидеть. Потом Ольга низко поклонилась.

– Здравствуй, дядя Олег! – произнесла она.

Старый князь попытался встать, чтобы обнять девушку, но то ли от слабости, то ли от избытка чувств голова у него закружилась, и Хельгер вновь опустился на лавку. Поманил рукой Ольгу, остановившуюся в нескольких шагах от него: когда девушка подошла, Хельгер взял ее за руки, коснулся губами ее лба.

– Хвала Одину! – произнес он, и его свинцовые глаза наполнились теплом. – Никого никогда я не ожидал так, как тебя. Великие асы, как ты стала похожа на Ефанду! Красавица, клянусь очами Фригг!

– Дядя Олег! – Ольга ответила на ласку Хельгера крепким поцелуем в сухую щеку князя. – Совсем старенький стал. Я ведь тебя, почитай, четыре года не видела.

– Прости, не могу тебя обнять, как полагается. Хворь меня одолела. Слаб стал Хельгер Осмундссон. Тем больше моя радость оттого, что ты здесь. Знаю обо всем, что случилось с вами по дороге, Борзя мне передал твой рассказ. Выходит, все погибли?

– Все, дядя. – Глаза Ольги потемнели.

– Печально. Я ведь за тобой лучших воинов послал. Мир праху их, они пали со славой, тебя защищая. Но нет у нас сейчас времени о них скорбеть. Чудо великое, что сама ты смогла сюда добраться. Сильно я ошибся, когда думал, что малого отряда будет довольно, чтобы тебя оборонить. Не иначе, сами асы на нашей стороне. Но и враг наш очень силен. Беда пришла в Киев, большая беда. Потому придется делать тебе все, что скажу. Готова?

– Готова. – Ольга оглянулась, проверяя, нет ли кого еще в гриднице, приблизила лицо к лицу Хельгера. – Почему скрыл правду о моем отце?

– Знаешь? Кто сказал?

– Старая ведьма мне явилась в дороге, рассказала все, как есть.

– Ведьма? Без левой руки?

– Так ты… видел ее? – ужаснулась Ольга.

– Не я. Твой отец ее видел, дрался с ней. Руку он ей отсек. Эта старуха не просто ведьма. Она Вестница, Черная Птица Хэль.

– Значит, все, что она говорила – правда?

– Истинная правда. Потому и жажду я видеть тебя женой Ингвара. Ты должна править Русью. Ты имеешь на это право.

– А если я откажусь?

– Ты не можешь отказаться, Дочь Волка. В тебе спасение этой земли. Русь ныне подвергается нашествию Темного мира. Я не могу этого остановить. Я попытался образумить Ингвара, но ничего не добился. Силы оставляют меня. Надо торопиться.

– Что нужно делать, дядя?

– Выйти замуж за Ингвара. Он все больше подпадает под власть ромейского колдовства.

– Звезда Орка до сих пор на нем?

– Ты и это знаешь? – Хельгер был поражен словами девушки.

Ольга начала рассказывать старому князю все, что узнала от Сигню и принца Вигана. Хельгер слушал, качал головой. То, о чем он раньше только догадывался, теперь становилось очевидным. Лишь теперь Хельгер понял, что грозит им всем, что грозит этой земле, если проклятый ромейский подарок останется у Ингвара.

– Хм, загадку ты мне задала, девочка, – произнес он с улыбкой, от которой у Ольги мороз продрал по коже. – Теперь не знаю, кого первого отблагодарить за дары дружеские – хазар или ромеев. И те и другие такую благодарность зело заслужили. Какой город первый с лица земли стереть – Царьград или Итиль?

– Надо звезду у Ингвара забрать.

– Я пробовал. Не получилось. Ромейская черная магия мне не под силу.

– У меня получится. Я знаю, что делать.

– Вот как? – Хельгер испытующе посмотрел на девушку. – И что же?

– Старуха эта мне заклятие одно дала. Если его произнести, сила звезды мне не повредит.

– Я знал! – Лицо Хельгера просветлело. – Ты Белая Волчица из моего сна, и ты остановишь зло. Вижу, что не ошибся в тебе. Только вот ждать нам нельзя. Нужно побыстрее забрать у Ингвара ромейскую звезду.

Ольга собралась ответить, но на нее упала чья-то тень. Девушка в испуге обернулась. На миг ей показалось, что она увидела Ворша – неизвестный был очень похож на беднягу-ведуна. В темной одежде, с тяжелым окованным серебром посохом, молодой, крепкий, бритоголовый. Еще один боевой маг Перуна, поняла Ольга.

– Это Шелест, слуга Перунов, – пояснил Хельгер. – Его Свар ко мне приставил. Шелест меня врачует и охраняет. Не бойся.

– Я и не боюсь, – с достоинством сказала Ольга. – Просто показалось мне, что другой это волхв, который меня в дороге охранял вместе с воинами твоими, дядя.

– Где же этот волхв? Тоже погиб?

– Ранен и в горячке тяжелой. Когда же с женихом свижусь?

– Ныне же, – решительно сказал Хельгер. – Не можем мы ждать. Сейчас же встретишься с Ингваром, и договоримся о дне свадьбы. Жаль, родители твои до замужества твоего не дожили.

– Помочь тебе, дядя? – предложила Ольга, видя, как тяжело поднимается с лавки Хельгер.

– Нет! – Князь выпрямился, сурово сверкнул глазами. – Есть у меня еще сила, чтобы к нареченному жениху тебя отвести. Только под руку меня возьми. Вот так. Пойдем, дочка, обрадуем жениха. Он, чаю, про твой приход уже знает. Не будем его томить. Только сначала надо тебе переодеться по случаю. Пусть Ингвар сразу увидит, какую красавицу я ему сосватал!

* * *

В стольном городе Вышнеграда собралась вся великокняжеская дружина, все княжьи мужи и ближние Хельгера, варяги и русичи. Удивительная весть о прибытии невесты Ингвара уже облетела весь детинец. Всем не терпелось увидеть отважную псковитянку – подробности ее удивительного путешествия в Киев многие дружинники уже узнали от Борзи.

– Ну, теперь Хельгер уж точно поправится! – говорили воины. – Дождался он таки сродственницу свою.

Молодой Ингвар прибыл позже, когда палаты уже были полны народа. Дружинники удивленно зашептались: княжич был в пропыленном охотничьем платье, хотя для встречи с будущей женой мог бы и приодеться понаряднее. Пройдя к своему месту, Ингвар молча сел и, казалось, потерял к происходящему всякий интерес. Лишь когда по стольному городу пронесся дружный шепот: «Олег идет! Князь идет!», Ингвар слегка оживился, даже привстал за своим столом, пытаясь из-за голов дружинников увидеть ту, кого Хельгер выбрал ему в жены.

Ольга шла под руку с Хельгером, глядя на собравшихся воинов спокойно и без тени смущения. Сначала для встречи с женихом она выбрала норманнский наряд, но Хельгер велел ей одеться по славянскому обычаю. Служанки помогли Ольге облачиться в белую льняную тунику, ферязь из голубого шитого серебром шелка и мягкие остроносые сапожки из булгарского зеленого сафьяна, надели девушке на голову повязку с колтами. Хельгер был доволен. Теперь же, проходя меж дружинниками, Ольга чувствовала на себе восхищенные мужские взгляды – и вдруг вспомнила Давида, Влада Вороню, Сулицу, Микулу, Домажира. Они никогда не увидят, как она входит в этот дом будущей хозяйкой. Никогда не узнают, что благодаря их мужеству и их преданности она все-таки добралась до Киева. Губы ее задрожали, взгляд заволокло пеленой. Но Ольга пересилила себя – дочь великого Рюрика должна вызывать восхищение, а не жалость. Дружинники Хельгера никогда не увидят ее слез. И уж тем более их не увидит Ингвар.

– Вот, Ингвар, – услышала она голос Хельгера, – вот девушка, о которой я тебе говорил, та, что станет по милости богов твоей женой. Приветствуй Ольгу, дочь псковского воеводы Ратши!

Ольга подняла глаза, встретилась взглядом с Ингваром. Несколько мгновений они изучали друг друга. Чаша Сигню не обманула Ольгу – Ингвар был совсем не тем, кто мог пробудить в ней любовь. И вроде всем хорош молодой княжич, высокий, статный, светловолосый, и лицом вовсе не урод. Но Ольга увидела то, что хотела увидеть: тонкогубый искривленный в неискренней улыбке рот, слабость очертаний которого не могли скрыть усы, безвольный подбородок, тонкую шею, глубоко посаженные глаза, в которых кроме интереса к красивой девушке скрывался непонятный страх. Она невольно посмотрела на Хельгера и поняла, что же ее отталкивает в Ингваре.

У Хельгера внешность воина. В нем есть что-то, что было в Давиде Таренаци. В Вороне. В Реттиле. В Чаге. В Быне, Микуле, Сулице и Домажире. В ее опекуне Ратше. Что-то, что есть в Ворше и даже в Некрасе. Какой-то стержень, внутренняя цельность, спокойная и уверенная в себе сила. В облике Ингвара этого нет. Ингвар никогда не будет воином. Этот страх и ненависть в глазах княжича доказывают, что она права. Ингвар догадался, почему Хельгер выбрал ее, Ольгу. Дочь Волка. Или это снова страшная сила ромейской звезды?

– Здравствуй, девица! – Ингвар, улыбаясь, кивнул Ольге. – Вот ты какая, моя нареченная. Красива, скажу не таясь. Зело красива. И характером крепким боги тебя наделили – мыслимо ли, без охраны, одной до Киева добраться! Должен ли я думать, что это любовь ко мне тебя вела?

– Меня вела воля дяди, – ответила Ольга, которой не понравился тон Ингвара. – Слово князя для меня закон. Коли он определил мне быть твоей женой, я буду ею.

– Не зная меня, согласилась моею стать?

– Коли будет Ладо милостив, любовь появится. Верно ли говорю, нареченный мой?

– Верно, – Ингвар улыбнулся еще шире. – Мой дядя говорил мне, что ты красива. И теперь вижу, что прав он был.

– Разве только за красоту любят?

– Не только. Еще за родовитость.

– Ингвар! – В негромком восклицании Хельгера многие услышали рокот надвигающейся бури.

– Я – наследник киевского стола! – воскликнул Ингвар, обратясь к дружинникам. – Вот стоит дева, дочь псковского посадника. Клянусь Одином, я не видел в Киеве девы краше ее.

– Клянись Перуном! – отозвался Хельгер, мрачнея на глазах.

– Великий князь киевский говорит, и я подчиняюсь. – Ингвар внезапно рассмеялся, в его глазах появился странный блеск. – Она прекрасна, не спорю. Это утешает меня – ведь я мог выбрать себе в жены дочь короля данов или владыки венгров. Мой наставник Хельгер Вещий рассудил по-иному. И я благодарен ему! Тебя, псковская красавица, не сравнить ни с Гудрун, дочерью конунга данов, ни с черноокой венгеркой. Им далеко до тебя, ты обладаешь прелестью, которой у них нет. Но в твоих глазах, дева, янтарных, как медовые соты, я вижу посверк клинков и алые разводы крови. Ты ведь не та, кого я ждал все эти дни? Ты ведь пришла не ради любви ко мне, верно?

– Великий князь киевский сказал, и я подчинилась, – ответила Ольга, повторяя слова княжича. – А насчет моих глаз, не твоя ли звезда тебе подсказала?

– Звезда? – Ингвар побледнел внезапно и страшно. – Что ты знаешь о звезде, ты, псковская холопка!

– Все, – сказала Ольга и громко, нараспев, произнесла: – Двадцать четыре – семнадцать – десять – пятнадцать – восемнадцать!

В следующее мгновение ее будто накрыла Тьма. Стольные палаты, окружающие киевляне, старый Хельгер – все исчезли. Исчезли и время, и мир, в котором она только что находилась. Вокруг Ольги с тяжелым гулом вращались тяжелые черные тучи, разрезаемые призрачными молниями, будто некая сила поставила ее в самое сердце громадного смерча. Ольга посмотрела вниз – и застыла в мертвящем ужасе. Под ногами был крошечный клочок земли, сажень на сажень, а вокруг этого островка кишели змеи. Они заполняли все мироздание. Множество, неисчислимые мириады змей. Они извивались, перетекали одна в другую, пожирали друг друга, сплетались в многоголовые клубки. Они разевали источающие яд пасти, трепеща черными раздвоенными языками. Их глазки, полные мертвящей бесстрастной злобы, были обращены на Ольгу. От горького запаха яда кружилась голова, слезились глаза, дрожали ноги и сердце наливалось холодным ужасом.

Ингвар теперь стоял перед ней, прямо на груде копошащихся гадов, но это был уже не прежний Ингвар, соправитель киевский. Лицо княжича было белее веленевой бумаги, на синих губах клокотала пена. Глаза смотрели на Ольгу щелевидными зрачками, а волосы на голове Ингвара шевелились, на глазах превращаясь в золотых змеек. И еще одну змею увидела Ольга – на шее княжича. Черную, с золотыми блестками в чешуе, с цепочным рисунком вдоль хребта. Она обвила Ингвара скользкими кольцами, и ее плоская голова с чешуйками-шипами над глазами была теперь обращена к Ольге.

– Глупая сука! – Это говорил Ингвар, но Ольга знала, что голосом Ингвара с ней сейчас разговаривает тварь, обвившая шею молодого князя. – Ты назвала имя, один звук которого стирал с лица земли целые царства. Ты вызвала Силу, о могуществе которой даже не подозреваешь! Чего ты хочешь? Остановить меня? Поздно. Я служу тому, кто носит меня у сердца. Я часть его, а он часть меня. Он правит, и я правлю. Он не сможет отказаться от меня, потому что я поработала его без остатка. Твое царство теперь принадлежит мне. Ты не станешь княгиней. Ты ничего не изменишь, волчье отродье!

– Я хочу, чтобы ты служила мне! – крикнула Ольга.

– Служить? Тебе? Зачем?

– Чтобы исполнить волю богов, о которой мне сказала Сигню.

– Глупое отродье! Сигню обманула тебя. Если бы не благоволение Мары, я давно бы покончила с тобой. Ты служишь одному демону, я другому.

– Я не служу демону!

– Не смеши меня. Мара благоволит к тебе, потому что однажды ты прольешь много крови. Мара любит мимолетный вкус угасающей человеческой жизни. Ты прольешь реки крови, к удовольствию Мары, но твой сын прольет крови еще больше. И после этого ты смеешь бросать мне вызов, княгиня-волчица?

– Я хочу, чтобы ты служила мне.

– Я служу Ингвару Киевскому.

– Я лучше его. – Ольга, решившись, шагнула прямо по колышащемуся ковру из гадов к Ингвару, схватила черную змею, обвившую шею княжича, и рванула на себя.

Ее оглушили шипение и протяжный вой, который резал уши и волнами нестерпимой боли резал мозг. Змея в руке девушки извивалась, пытаясь дотянуться зубами до тела, но не могла этого сделать. Мерзкие гады у ног Ольги со злобным шипением расползались прочь, проваливаясь в пустоту за облачной стеной. Ингвар схватился за горло, захрипел, глаза его закатились, как у удавленника, так, что видны были лишь белки: вонючая зеленоватая пена начала толчками выплескиваться из его рта, марая одежду. Копошащаяся масса змей под ним стала оседать, будто песок. Преодолевая тошноту, Ольга схватила княжича за руку, чтобы не дать ему провалиться в это змеиное месиво. Ингвар протяжно и мучительно закричал, а потом черный вихрь подхватил Ольгу и бросил вверх, туда, где грозовые облака беспрерывно озарялись сполохами молний.

* * *

В первое мгновение бытия Ольге показалось, что на нее смотрит новое чудовище – многоголовое и стоглазое. Но потом она поняла, что это склонившиеся над ней дружинники Хельгера. Еще миг спустя она узнала самого старого князя.

– Дочка! – Хельгер еще полон тревоги, но в глазах сурового норманна уже искрится радость. – Жива! Ты сделала это, клянусь светоносным Асгардом! Ты смогла!

– Смогла? – Ольга пытается повернуть голову, чтобы осмотреться. Волной накатывает тошнота, все плывет перед глазами. Негромкие взволнованные голоса дружинников слышатся, будто ее уши залила вода. – Что смогла?

Хельгер не отвечает, но Ольга и сама начинает понимать, что случилось. Она смогла снять с Ингвара ромейский медальон. Теперь страшная Звезда Орка зажата в ее руке. Ольга смотрит на ажурную золотую звезду, и новая мысль приходит ей на ум.

– А Ингвар? – спрашивает она. – Ингвар где?

– Тут он, – кто-то отвечает ей взволнованно-радостным голосом, продолжает скороговоркой: – Без памяти князь-то наш молодой, но живой, благодарение Перуну! Спасла ты его, княгинюшка ясная, спасла. Ох, и напугались мы, горемычные! Ох, и страшно-то было!

– Страшно? – Ольга снова смотрит на зачарованный медальон. – Вы что же, напугались?

Она видит, что Хельгер улыбается в бороду. Ей помогают встать, и киевские дружинники, суровые и неустрашимые княжие мужи, склоняют перед Ольгой свои головы. Ольга пытается сделать шаг, но останавливается – голова начинает кружиться, рот наполняет горечь. Она еще успевает увидеть Ингвара, бессильно развалившегося на лавке. Возле него кто-то суетится, пытается помочь.

– Что, худо? – говорит ей Хельгер.

– Проходит уже. – Ольга говорит с трудом, делает еще шаг – и беспамятство накрывает ее, будто беспросветная черная пелена.