Текст книги "Ромейский талисман"

II

Ночь прошла спокойно. Наступило утро – хмурое, пасмурное, моросное. Набежавшие за ночь облака скрыли небо до самого горизонта. Разбуженные холодным дождем ратники ворчали, недобрыми словами поминая переменчивую северную погоду Потом, перекусив наскоро вяленым мясом и зачерствевшим хлебом, облачались в доспехи, седлали лошадей, собирали вещи.

Ивка проснулась неожиданно даже для Ворша. Села в своих носилках и первым делом позвала Ольгу. Белокурая варяжинка тут же примчалась, и девушки долго рыдали в объятиях друг друга. Потом Ивка попросила поесть.

– А я тебя во сне видела, – заявила она Воршу, который, узнав от Некраса, что девушка проснулась, тут же поспешил к ней. – Ты ведун.

– Верно, – сказал Ворш. – Помнишь, что было с тобой?

– Помню только, урманы нас с Ольгой в плен взяли, на корабль свой привели. Что потом было не помню. – Ивка поежилась, будто ее холодом пробрало.

– Это хорошо. – Ворш ласково погладил девушку по голове.

– Ну, ты чего, руки не распускай-то! – Ивка отпрянула от ведуна, посмотрела сердито. – Чай, не невеста твоя и не собака, чтобы меня гладить!

Некрас прибежал с плошкой. Холодная каша и вяленое мясо были скудным угощением, но Ивка съела все с жадностью. Ольга еще отсыпала подруге щедрую порцию чернослива. Пока Ивка завтракала, дружинники закончили приготовления к отъезду. Ворш на прощание постоял у края болота, бросил в воду кусок мяса для болотниц и водяных, как требу.

Давид Таренаци, узнав о пробуждении Ивки, ничего не сказал, только развел руками. Ворш расценил этот жест по-своему – мол, твои это заботы, я девчонку с собой не тащил. Поэтому вернулся к девушкам, занятым беседой, и сказал Ивке:

– Сама верхом поедешь?

– Поеду, – ответила девушка. – Только скажи, куда мы едем-то?

– В Киев, – ответила за волхва Ольга.

– Ой! – вскрикнула Ивка в неподдельном испуге. – А мамка-то моя знает, что я с вами? Я ведь ее не спросила.

– Знает, – произнес Ворш. – Она тебя благословила.

Для Ивки ведун взял одну из заводных лошадей. Теперь все в отряде ехали одвуконь, а это значило, что, если боги будут благосклонны и погода позволит, двести верст до Себежа они преодолеют за четыре дня. Будет время отдохнуть в ожидании купеческого обоза, а заодно подлечить Ивку Ворша радовало уже то, что девушка вышла из забытья. Правда, ведет она себя странно – говорит торопливо, возбужденно, будто пьяная, в глазах у нее странный блеск. Но Ворш знал, что все это следствие пережитого потрясения, которое наложенное им заклятие до конца так и не сняло.

Сулица помог Ольге сесть на коня. Девушке подали теплый плащ, подбитый куницей. Для Ивки теплой одежды у Давида в переметных сумах не нашлось – Ворш отдал ей свой темный шерстяной плащ. Давид пришпорил своего Арцива, и отряд тронулся в путь. По летнику проехали верст пять, потом поехали по унылой каменистой равнине, поросшей сосновыми и березовыми рощами. Ехали, почти не разговаривая – Влад Вороня с двумя ратниками в голове колонны, следом Давид и Ольга с шестью воинами, а в арьергарде Ворш, Некрас и Ивка. Кони шли ровным размеренным шагом, только камни скрипели под подковами. Дождь к обеду прекратился, облачная пелена стала расходиться, открывая синее летнее небо. К полудню засветило солнце, просушивая дорогу, и ратники повеселели. Вскоре Давид решил, что подошло время обеда.

– Всем спешиться, лошадей не расседлывать! – скомандовал он. – Ставь шатер для княжеской невесты!

– Ивка будет со мной в шатре, – завила Ольга, сойдя с коня.

Давид ничего не ответил девушке, только пробормотал в бороду что-то по-армянски.

– Зачем шатер ставить? – спросил армянина Вороня. – Привал на обед короткий, и так может отдохнуть.

– Ветер холодный дует, – сказал Давид, сверкнув глазами. – Не хочу, чтобы княжеская невеста простудилась. Ты лучше скажи, долго ли еще ехать?

– Через три дня до Опочек доберемся, а там и до Себежа рукой подать.

– Дорогу не перепутал?

– Не. Я эти места добре знаю, с закрытыми глазами проведу.

– Смотри, не овцу везем, невесту княжескую.

– Да я уж понял. Девчонка-то уже распоряжаться начала.

– Не твое дело. Ты о дороге думай.

Отряд оставался на месте два часа – столько времени понадобилось, чтобы сварить горячую похлебку и дождаться, пока небо не расчистилось от облаков. До сумерек проехали еще верст двадцать. Место для лагеря выбрали на окраине леса, на поляне близ маленького озерца с чистой водой.

Ольга и Ивка сразу уединились в шатре. Здесь было тепло и уютно, а после долгой дороги сидеть на теплых войлочных кошмах было верхом удовольствия. Некрас, приставленный Давидом к дружинникам, стряпавшим ужин, принес девушкам горячий суп из говядины с репой и морковью и полкаравая хлеба.

– А ты сам-то ел? – осведомилась Ольга.

– Я с дружинниками поем, – ответил Некрас. – Как ты, Ивка?

– А что я? – Девушка улыбнулась Некрасу. – Устала малость. А чего это мы в Киев едем?

– Ольга наша за князя киевского замуж выходит, – сказал Некрас и поспешил выйти.

– Что, верно он говорит? – Ивка с удивлением посмотрела на подругу.

– Верно. – Ольга сделала вид, что ее интересует содержимое миски.

– Ух ты! – восхитилась Ивка. – Ты что же, княгиней станешь киевской?

– Стану. – Ольга пальцами выловила из супа кусочек мяса, отправила в рот. Есть ей не хотелось, но еще меньше она желала беседовать о будущем замужестве. Однако Ивка, пораженная услышанным, отставать от подруги явно не собиралась.

– А ты жениха видела своего? – поинтересовалась она, придвинувшись поближе к Ольге.

– Не видела. Знаю только, что он сын Рюрика-князя. Ингваром зовут.

– Чего же мне о нем не сказывала?

– А чего сказывать? Не я его выбрала, дядька Хельгер так решил. Я еще маленькая была, он к батюшке моему Ратше приезжал в Псков и говорил: «Как подрастешь, замуж тебя отдам за молодого князя. Хорошей парой будете!» И смеялся так довольно.

– Лепо! – Глаза Ивки стали совсем круглыми от удивления и восторга. – Не знала я, что у меня подруга будущая княгиня.

– А я не из хвастливых. Ты ешь, уха[24]24
  Ухой на Руси в старину называли любую похлебку.


[Закрыть] твоя остынет.

Ивка принялась за еду. Ольга сразу потеряла интерес к пище, наблюдала, как ест подруга. Рассеянно крошила краюху хлеба в суп, думала о своем. Ее вдруг обожгло – она и в самом деле никому никогда не говорила об Ингваре, о том, что их обручили еще в раннем детстве. Не хотела об этом говорить? Или не думала, что все это были не шутки старого дядьки Хельгера, что ей и в самом деле придется однажды выйти замуж за сына Рюрика? Все случилось как-то внезапно и совсем не так, как ей всегда представлялось.

Сначала умер Ратша – Мара забрала старого воеводу так внезапно, что Ольга даже не успела осознать его смерть. Был отец, и не стало его. Полгода после его смерти протекли быстро; зимняя стужа сменилась весенней распутицей, потом наступило лето.

Без Ратши терем в Пскове стал для Ольги холодным и неуютным. Она любила отца, и он был с ней ласков, баловал ее подарками, называл своей птичкой, полевым цветочком, касаткой. После смерти отца Ольга ощутила себя взрослой. Старый огнищанин Ратши Сновид окружил ее трогательной заботой, все дела по хозяйству взял на себя, хоть и сам уже ходил с большим трудом. Холопы отцовы слушались ее беспрекословно, и Ольга порой замечала, что ей нравится ими распоряжаться. Ее постоянно навещал новый псковский воевода Мечислав, приносил небольшие подарки, то щегла певчего в клетке, то нарядное монисто, то шитый платок, рассказывал об отце – только хорошее рассказывал. А вот от Хельгера не было никаких известий. Сновид отослал с оказией киевскому князю известие о смерти Ратши, но ответ от Хельгера так и не пришел. Ольга в последний раз видела своего дядю, когда ей было двенадцать лет. Может, он забыл о ней? Может, оставил прежнюю мысль выдать ее замуж за Ингвара-Рогволода, сына Рюрика? Ольга даже не вспоминала об этом. Ей вполне хватало забот по дому, в котором она осталась хозяйкой. И в Выбутах, приехав в гости к старой кормилице Умиле, Ольга ни разу не вспомнила о Хельгере и об Ингваре. Но боги знают пути каждого. Прежняя жизнь закончилась, когда ее схватили норманны, когда погибли под мечами находников последние близкие ей люди – Умила и два ее сына. Теперь ее путь лежит в Киев. Что ее ждет там – счастье или недоля, нелюбимый постылый муж или герой сказаний, которые она так любила слушать в детстве? Каков он, будущий супруг, назначенный ей Хельгером, – красив или безобразен, умен или глуп, добр, или сердце у него каменное? Ни разу она не видела Ингвара, хотя много слышала о нем от Ратши. Вести из Киева доходят до Пскова медленно – кто знает, может, уже прославил сын Рюрика себя великими подвигами? И не случится ли такого, что увидит ее Ингвар, и не оживет в нем любовь, и не станут они единой душой, соединившись плотью?

– О чем думаешь, подруженька?

Ольга вздрогнула, подняла глаза на Ивку.

– О будущем, – сказала она. – Будущее, оно всякое может быть.

– Только бы нам до Киева добраться, – странным тоном ответила Ивка. – Доехать бы. А там, глядишь, все хорошо будет.

В третий день пути отряд прошел еще верст сорок пять-пятьдесят. Летник кончился, начался край дремучих лесов и озер. Впрочем, это ободрило Вороню – солнце все время было впереди, а это значит, они ехали в верном направлении. Еще день держали путь по лесам, стараясь проходить по их окраинам. На пятый день отряд перебрался через небольшую речку, потом остаток дня шел по болотистой равнине с островками леса и огромными валунами, торчащими из почвы, а ближе к закату вышел прямо к селищу кривичей.

Приближение отряда со стен селища заметили еще задолго до того, как киевляне выехали из-за леса. Старейшина, рослый седеющий муж с бородой до пояса, в меховой безрукавке, шитой бисером, и с огромной рогатиной в руках, сам вышел навстречу гостям вместе с десятком мужчин.

– Чьи будете? – крикнул он зычным басом, когда всадники приблизились на полполета стрелы.

– Внуки Свароговы, – крикнул Влад Вороня. – Путники мы, едем из Пскова в Себеж.

– Сами-то псковские будете или полоцкого князя люди? – осведомился муж.

– Киевляне мы, князя киевского Хельгера Вещего гридни.

– Добре! – Суровое лицо великана прояснилось. – Я Радогост, староста курпатовский. Будьте гостями моими и рода моего во славу Сварога!

Кривичи еще в первые годы правления Хельгера добровольно признали власть киевского князя и киевлян приняли с почетом, радушно, что после долгой утомительной дороги было вдвойне приятно. Селище Курпатов, окруженное дубовым тыном в два человеческих роста и мощным валом, оказалось весьма большим, дворов семьдесят-восемьдесят, и зажиточным, если судить по тому количеству скота, которое бродило около домов. Не успели ратники Давида расположиться во дворе дома старейшины, как селяне уже потянулись во двор, таща завернутую в холсты просоленную рыбу, лосиные и медвежьи окорока, туески с заготовленными впрок жирными бараньими и говяжьими потрохами, копченых гусей и уток, грибы, темный хмельной мед в корчагах, ковриги хлеба, корзины с овощами. Давид был так тронут радушием кривичей, что тут же подарил старейшине несколько норманнских мечей, топоров и кольчуг, а также пообещал, что непременно расскажет могучему Хельгеру о том почетном приеме, который оказали его гридням в кривичской земле.

Девушки на пир в честь гостей не остались, сославшись на усталость, – их отправили на ночлег в один из домов. Зато дружинники, несколько дней проведшие в седле и ночевавшие под открытым небом, охотно сели за пиршественный стол. После нескольких чар душистой медовухи завязалась приязненная беседа, и Радогост спросил Давида о цели путешествия.

– Ездили проведать воеводу псковского, – ответил армянин. – Князь Хельгер, хоть и сидит на столе в Киеве, а о северных землях не забывает.

– Оно и славно, – заметил Радогост. – С той поры, как Олег над Русью князем стал, и в нашей земле спокойнее стало. Раньше, бывало, ливы да варяги незваными гостями забредали, имение наше пограбить, а теперь присмирели. Имя Олега их отпугивает. А нам это в радость. Меньше воевать, больше трудиться стали.

– Это хорошо, – согласился Давид.

– Вы ныне по нашим исконным землям идете, до самого Себежа и далее. Коли надо, могу проводников дать. Но сначала погостите у меня денек-другой.

– Рад бы, отец, да не могу, – покачал головой Давид. – Через три дня должен быть в Себеже, а далее в Полоцк отправляться потребно. Служба княжеская.

– Служба дело важное. – Радогост дал знак наполнить корцы медом. – Гостям мы завсегда рады, коли с миром они пришли. А торопиться вам не след. От Курпатова до Себежа дорогой на полдень восемьдесят верст будет, а если по прямой, через Полчев ехать, то полста верст от силы. В два дня пеший осилит, а уж вы одвуконь и вовсе за день доберетесь.

– Что-то не слышал я об этой дороге, – покачал головой Влад Вороня. – Лесом она, что ли, идет?

– Лесом, – кивнул Радогост. – Не сомневайся, боярин, дорога эта проезжая, болот поблизости от нее нет. Да и в Полчеве вас с почетом примут, отдохнете. Там брательник мой живет, Молибог. Большое селище, не меньше нашего будет. Да вы ешьте, сейчас велю еще чего-нито подать!

– Так ты говоришь, старшой, что дорога через Полчев короче будет? – подал голос до сих пор молчавший Ворш.

– Говорю же, короче, – с легким раздражением ответил Радогост. – И легче, мыслю. Так, как вы собрались ехать, вам все по буеракам да болотистым низинам придется ехать, девиц своих мучить не нужно. Неино лошадей потеряете – копыта сотрут по камням либо в трясине увязнут.

– Так мы этой дорогой в Псков ехали, – возразил Вороня.

– Когда то было? Две-три седьмицы тому? Тогда дорога суше была. А тут дожди шли, все раскисло. Хотя дело ваше, езжайте, как задумали.

– Поглядим еще, – произнес Ворш.

– Поглядите, – уже мягче сказал старейшина. – Отдохнете у меня в Курпатове, в бане попаритесь, отоспитесь, а там и рассудите.

– Твое здоровье, отец! – Давид залпом осушил корец меду, крякнул довольно, запустил пальцы в блюдо с тушеной зайчатиной.

Солнце село, сгустились сумерки, но во дворе зажгли факелы, и пир продолжился. Весело опорожнялись ковкали и чары, пирующие затянули песни. Рыжий варяг Реттиль удивлял кривичей своей силой, поднимая на руках весело хохочущих девушек – по две зараз. Радогост отдал какое-то распоряжение, и во дворе вмиг появились музыканты с дудками и бубнами, заиграли что-то залихватское, отчего ноги подвыпивших молодцов сами подняли их из-за столов и повели в плясовую. Давид с улыбкой наблюдал за развеселившимися дружинниками, сам же со своего места не поднялся, как и Ворш, который почему-то потерял интерес к застолью и казался неуместно задумчивым.

– Ты что, ведун? – шепнул ему Давид. – Опять чуешь что-то нехорошее?

– На этом пиру ничего, – ответил шепотом Ворш. – Мы среди славных и добрых людей, и нам ничего не грозит. Дорога меня беспокоит. Радогост дело говорит – лучше будет через Полчев ехать, сократить путь. Места здесь дикие, почти безлюдные. Нужно их быстрее проехать.

– Ты что-то беспокойный стал.

– Время уходит. И беспокоят меня видения Ивкины.

– Что за видения?

– Долго рассказывать. Из лесов выбираться надо побыстрее. Нехорошего здесь много.

– Давай веселиться, ведун! – махнул рукой Давид, потянулся к ковшу с темным ароматным медом. – Придет утро, тогда и думать будем. Зачем вспоминать о дурном в час веселья? Рано или поздно придет час скорби, тогда и будем грустить.

– Я сейчас, – вдруг сказал Ворш, встал со своего места и покинул пир.

Давид вздохнул, придвинул к себе блюдо с лосиным окороком, наколол кусок мяса на кинжал и принялся за еду, посматривая время от времени на беззаботно пляшущих дружинников.

Ворш покинул двор старосты, быстрым шагом добрался до избы, в которой остановились девушки. В сенях его встретил Некрас. Юноша по-прежнему был в юшмане, но теперь к его воинскому костюму добавились мягкие сапоги-пошевни, плотно облегавшие ногу, – видимо, кто-то из кривичей сообразил подарить, сжалился над босоногим юнаком. Теперь парень выглядел совсем как отрок из младшей дружины.

– Спят они обе, – сообщил Некрас. – Горячего сбитня напились и снят.

– А сам чего не спишь? – спросил ведун. – Время за полночь уж. А то можешь идти, поесть-попить, я сам с девушками посижу.

– Да? – в глазах подростка на миг сверкнула радость, но потом Некрас мотнул головой: – Не, я лучше посплю. Морит меня что-то.

– Это лучше, – одобрил Ворш. – Разрешаю снять юшман. Не три, пять дней минуло.

Некрас улыбнулся, выскользнул из дома. Ворш вошел следом за ним. Хозяйка избы, маленькая старушка, поклонилась гостю, вернулась к своей пряже. Девушки спали на голбце, укрытые одеялом из шкур – спали мирно и хорошо, обратившись лицами друг к другу, будто малые дети. Ворш улыбнулся, сел на лавку у стены. У него появилась мысль, что стоило бы войти в сновидения Ивки – с недавних пор Ворш был убежден, что девушка обладает даром предвидеть и сама о том не ведает. Но Ворш был утомлен. И потом, девушки так сладко спят, что тревожить их не хотелось. Если Давид все-таки решит последовать совету старейшины Радогоста и изменить маршрут, у них будет день-два на отдых. Тогда и можно будет посмотреть, что снится Ивке. А пока пусть отдыхает. И он сам отдохнет, тем более что мед гостеприимных кривичей оказался ну очень забористым…

Стук прялки навевал сон. И Ворш уснул. Он проспал остаток ночи без всяких сновидений.

Некрасу снилась рыбалка на затоне Змейки, огромные рыбины, которых он тянул из воды без малейшего усилия. Рыбы бились на дне челна, разбрасывая капли воды, ярко сверкавшие на солнце.

Ольге снились забавные пушистые зверьки, похожие на белочек, но лица у них были странно похожи на человеческие. Она кормила их хлебом, и зверьки ласково терлись об ее ладони мягкими бочками, а потом начали танцевать, взявшись за лапки под нежную красивую музыку, от которой хотелось плакать.

Ивке снились языки пламени. Они вставали до самого неба, выпускали облака черного дыма, закрывавшего звезды. Огромные деревья жалобно трещали в пожиравшем их огне. А потом из огненной пелены возникло окруженное тыном городище, и ворота, распахнутые настежь. Только Ивке почему-то очень не хотелось в них входить. Что-то было за воротами, что-то зловещее и темное. Сон оборвался, сменился новым видением. На этот раз снился дом. Мать куда-то вышла, и горница была пуста, земляной пол покрывал сор, из давно не топленного очага тянуло неприятным холодом. Ивка пыталась его разжечь, потом считала яйца, снесенные их черной наседкой. Яиц было очень много, они почему-то были окровавленные, и Ивке было очень неприятно к ним прикасаться. Она считала, сбивалась со счета, начинала заново, разделив яйца на кучки. Пять кучек. Пять цифр, которые не менялись, хотя Ивка знала, что считает неверно, и дело вовсе не в яйцах, а в чем-то другом. Двадцать четыре – семнадцать – десять – пятнадцать – восемнадцать. Двадцать четыре – семнадцать – десять – пятнадцать – восемнадцать…

III

На рассвете киевлян провожал весь Курпатов – не только мужчины кривичей, но и женщины и дети, которых, несмотря на ранний час, собралось много – чуть ли не весь поселок собрался у ворот. Сам Радогост пришел проститься с путниками и напоследок еще раз посоветовал Давиду ехать через Полчев. Армянин кивал, жал руки кривичам и обещал обязательно рассказать Хельгеру о гостеприимстве жителей Курпатова.

– Едем на юг, – скомандовал он, едва отряд отъехал на полет стрелы от поселения.

– Прежней дорогой? – удивился Вороня. – Разве ты не…

– Знаешь, как говорят мудрецы? Послушай разумного и поступи по-своему. У нас есть время. И потом, ты знаешь дорогу на Полчев?

– Радогост мне объяснил. Я…

– Веди той дорогой, которую знаешь лучше. Хватит болтать, вперед!

Отряд следовал в том же порядке, как и в прошлые дни? – Вороня с двумя воинами впереди, Давид с Ольгой и четырьмя гриднями за ними, Ворш со своими «сиротами», Ивкой и Некрасом, держался в хвосте отряда. Версты через три колонна растянулась по равнине между двумя выступами густого хвойного леса. Здесь всадники с рыси перешли на спокойный шаг, чтобы лошади смогли отдохнуть.

Ольга с утра казалась задумчивой; на хорошеньком личике юной псковитянки читалась не свойственная ей грусть. Давид не выдержал, спросил, отчего девушка грустит.

– День хмурый, – сказала Ольга. – Солнышка хочется.

Утро и в самом деле было не по-летнему пасмурное: едва отряд отъехал от Курпатова, опять заморосил противный мелкий дождь. От коней шел теплый пар. Над равниной висел влажный туман, в котором призрачными контурами угадывалась граница леса. Давид вздохнул; его самого раздражала такая погода. Витязь вспомнил залитые солнцем долины Армении, синее небо, цветущие луга на склонах гор и вздохнул еще раз.

– Давид! – внезапно позвала Ольга.

– Да, ахчик, – отозвался воин, выйдя из раздумий.

– А ты Ингвара видел?

– Молодого князя? Конечно, видел. Говорил с ним.

– Каков он? Расскажи мне о нем.

– Каков? Видный юноша, есть в нем княжеская стать. Волосы у него длинные, светлые, глаза хорошие, голубые, лицо узкое. Нос такой маленький.

– А как он говорит, как держится?

– Как князь. – Давид помолчал. – Хельгер хорошо его учит. Твой жених будет хорошим князем. Только показалось мне, очень он любит золото.

– А разве это плохо?

– Плохо? Кто говорит, что плохо? Я тоже золото люблю. Все его любят. Золото – это власть, сила. Но любить его по-разному можно. Вон, хазары или ромеи – они жадные. За золото душу продадут. Хороший воин должен уважать золото, а не любить его, как женщина.

– Ты, чаю, много странствовал. Расскажи мне о своих странствиях.

– Верно говоришь, я много странствовал. Но везде люди живут. Повсюду одно и то же – что в халифате, что в Ромее, что в Хазарии. Везде есть бедные и богатые, рабы и господа, негодяи и праведники. Везде я видел богатство и сытость одних и нужду других. И богатые всегда притесняют бедных.

– А здесь, на Руси?

– Здесь пока не видел, чтобы сильно притесняли, – признался Давид. – Тут, честно скажу, богатства великого нет. Русский народ похож на мой народ. Тоже любит попить-покушать, повеселиться, воевать не любит. У меня на родине знаешь, кто самый уважаемый человек? Земледелец. Потому что он своим трудом всех кормит – и царя, и воина, и священника. Нет, воинов и священников тоже уважают. И ремесленников, и ученых, и строителей, и поэтов. Но к земледельцу особое отношение. Вот и на Руси так. Люди землей живут, хлопотами об урожае. Лето у вас короткое, холодное, если плохо потрудится земледелец, то все останутся голодными – и князь, и бояре, и народ. Поэтому и к труду на земле особое уважение. А у меня в стране хорошей земли мало. Горы кругом, камень. Чтобы виноград или пшеницу вырастить, много пота пролить надо. Так что крестьянин, пахарь – первый человек. У арабов и хазар не так. Арабы – воины. Они сами на земле работать не любят, землю у них покоренные народы пашут. Но арабы люди мудрые, налоги устанавливают небольшие, и законы у них справедливые. Оттого арабские города полны богатых рынков и прекрасных зданий. А хазары – разбойники. Жадные, как дворняги. Тех, кто работает на земле, хазары презирают. Готовы с каждой овцы шкуру по три раза содрать. И голодные вечно. И города у них грязные и нищие, посмотреть там не на что. Слава Богу, что не создал меня хазарином!

– А что это ты делаешь, когда рукой вот так водишь? – спросила Ольга, изобразив крестное знамение.

Давид улыбнулся.

– Это я молюсь, – сказал он. – Так полагается делать, когда читаешь молитву. Такой жест означает, что ты отдаешь себя во власть Бога.

– А почему мы, русские, так не делаем?

– У вас другой Бог. У вас их много.

– А у тебя их сколько?

– Один, ахчик. Зато Он всемогущий, всевидящий и всезнающий. Я очень люблю и почитаю Его.

– Разве один Бог везде поспеет? У нас их много, и то порой они беды на нашу землю попустят. То недород, то война, то мор. А твой везде успевает.

– Я не священник, милая. Я не могу тебе всего складно и правильно объяснить. Я только знаю, что моя вера – самая правильная и самая лучшая. И я готов за нее жизнь отдать. Ромеи говорят, что у нас с ними одинаковая вера, но это неправда. Они предали христианскую веру. Они продали Бога, потому что любят золото. Тот, кто ставит богатство выше веры, плохой христианин.

– Интересно, – Ольга не без благоговения посмотрела на Давида. – А твой Бог, он ко всем милостив или только к людям твоего народа?

– Мой Бог – это повелитель и отец всех людей. И каждый ему дорог. Обратится норманн к Богу – Он примет норманна и назовет его Своим сыном. Обратится к Нему русич, и Бог его примет под Свое крыло. Для всех сыновей Божиих однажды наступит царство света и справедливости. Не будет нищих и больных, старых и несчастных. Все люди будут жить в прекрасном саду, в мире и любви.

– Как души в Ирии?

– Лучше, много лучше! Люди станут подобны ангелам. И тогда кончатся все беды и несчастья.

– Красиво как! – Ольга вздохнула. – Мы-то до такого времени не доживем.

– Обязательно доживем, вот увидишь. Бог даст тебе самое лучшее место в своем саду и скажет… – Давид привстал в стременах, всмотрелся вперед. – Ва, зачем они возвращаются?

– Что? – не поняла Ольга.

– Влад с остальными. Смотри!

И в самом деле, обогнавшие Давида и прочих Вороня и его спутники внезапно резко развернулись и поскакали обратно. Армянский воин осадил коня, прочие дружинники тоже встали, настороженно потянулись к оружию.

– Лес горит! – крикнул Вороня, подъехав ближе. – Гарь впереди!

– Пожар? – Давид потянул носом. – Запаха дыма нет. Может, это туман?

– Едем вперед, сам увидишь.

Давид пришпорил коня, понесся по равнине галопом, гридни за ним. Минуты не прошло, и киевляне увидели то, о чем сказал Вороня. Впереди над лесом поднимался густой серый дым, вырастал зловещей стеной, протянувшейся с запада на восток, насколько хватало глаз. Даже с расстояния в несколько верст были отчетливо заметны столбы багрового пламени, пожиравшего кроны сосен и лиственниц. Дружинники притихли, только смотрели во все глаза на гибнущий лес. Давид выругался.

– С чего бы лесу гореть? – удивился Чага. – Безведрие такое, а полыхает, будто в сушь великую.

– Может, кривичи подожгли? – предположил Быня.

– А им на кой? – возразил Чага. – Чаю, молния то Перунова лес подпалила. Да только странно то, что грозы ночью не было.

– Плохо дело, – сказал Давид подъехавшему Воршу. – На юг дороги нет.

– И я так мыслю. – Ворш, прищурившись, смотрел на клубящуюся тучу, поднимавшуюся над лесом. – Проехать не сможем, задохнемся или в огне сгорим.

– Коли торфяники горят, проедем, – робко заметил Вороня.

– Это не торфяники, – покачал головой ведун. – Бор полыхает, даже отсюда пламя заметно.

– Глядите-ка! – воскликнул Чага, показал рукой на юг.

У дальнего края равнины, перед самой стеной леса, возникло какое-то движение, какие-то странные фигуры замелькали между деревьями. Поначалу Давиду показалось, что из бора выезжает конная рать. Но секунду спустя воин понял – это не всадники, а лесное зверье бежит, охваченное ужасом, из пылающего леса. Сотни животных, оленей, лосей, туров, кабанов, косуль спасались бегством. Тут же дружинники заметили и хищников, волков и даже несколько медведей. Звери лавой выбегали из леса, разбегаясь кто куда, но основная масса двинулась на север, видимо, инстинктом определив наиболее безопасное направление. Первым опомнился Ворш.

– Нельзя тут стоять! – крикнул он. – Зверье прямо на нас бежит!

– В сторону! – заорал Давид, ударил плетью коня. – С дороги!

Всадники развернулись, понеслись по равнине. Давид старался держаться рядом с Ольгой: девушка с трудом справлялась с конем, перешедшим на карьер. И двух минут не прошло, как обезумевшие от ужаса животные ревущим потопом пронеслись по тому месту, где еще недавно стоял киевский отряд. Не уйди люди с дороги лесных обитателей, зверье растоптало бы их в секунду. Лошади, почуяв приближение диких животных, а может быть, и близость пожара, надсадно храпели, вертелись на месте с встревоженным ржанием, не слушаясь ни узды ни плети. Но обитатели леса промчались мимо, лишь огромные стаи птиц еще кружились под облаками, наполняя воздух тревожными криками. Киевляне, видя все это, шептали наговоры, хватались за висевшие под одеждой обереги. Такого никогда никому из них не приходилось видеть.

Некрас, оказавшийся в этой суматохе рядом с Ольгой, заметил, что девушка почти потеряла контроль над своим конем. Норовистый конь то пятился задом, то бил копытами, испуганно ржал, мотая головой. Ольга дергала поводья, но железные удила только причиняли коню боль, еще больше приводя его в бешенство.

– Ольга, держись! – крикнул юноша. – Я сейчас.

Он спрыгнул с седла, подбежал к Ольгиному жеребцу, чтобы помочь девушке справиться с испуганным конем, даже не задумавшись над тем, что сильно рискует угодить под копыта разъяренного жеребца, но его опередил Таренаци.

– Стоять! – Давид железной рукой перехватил поводья Ольгиного коня, заставив рыжего жеребца успокоиться. – Стой, говорю!

То ли реакция рыжего, почуявшего силу человека, подействовала на остальных коней, то ли рассеялся запах лесного зверья, взволновавший и напугавший их, но только лошади немедленно успокоились, и люди в седлах облегченно вздохнули. Зато теперь до них донесся отчетливый запах гари – ветер переменился, и теперь дым пожарища несло на северо-восток, в сторону киевлян.

Влад Вороня первым осознал, чем это грозит.

– Уходить надо! – крикнул он. – Огонь на нас пошел!

– Уйдем. – Давид старался казаться спокойным, хотя мысль о том, что ему, бесстрашному воину, приходится отступать перед слепой и бессмысленной стихией, была ему очень неприятна. – Пожар ползет медленно, успеем уйти.

– Не скажи, витязь, – проговорил Ворш, подъехав к армянину. Лицо ведуна, обычно невозмутимое, на этот раз выражало тревогу. – Верховой пожар несется не медленнее ветра, который его раздувает. Помедлим, попадем в огненную ловушку. Сам видел, что зверье бежало, огнем врасплох застигнутое, стал-быть, пожар этот недавно начался, а полыхает так, будто лес намеренно стеной подожгли.

– Будь он проклят! – Давид посмотрел на птиц, которые продолжали тучей кружиться над отрядом. – Едем обратно. Через этот поедем… Как там старшина называл город?

– Через Полчев, – подсказал Ворш. – Чаю, нет у нас другого выхода.

– Вот и кончился наш путь безбранный! – усмехнулся Чага.

– Едем! – скомандовал Давид, дал шпоры коню, срывая на Арциве свою злость. – Хейя!

Взгляд Ворша упал на Ивку. Девушка осталась чуть в стороне от основной группы всадников, ее взгляд был прикован к горящему лесу на юге. Лицо Ивки было странно спокойным, и Ворш внезапно догадался – Ивка предвидела этот пожар. И еще он подумал, что девушка эта необыкновенно красива, и редкой красотой. Даже несмотря на еще не до конца сошедшие с лица следы побоев, нанесенных насильниками. Он подскакал к ней, окликнул. Ивка вздрогнула, посмотрела на ведуна отсутствующим взглядом.