Текст книги "Поверженные буквалисты. Из истории художественного перевода в СССР в 1920–1960-е годы"

Приложение Б
Е.А. Шенгели. Выступление на собрании переводчиков

(Стенограмма общего собрания переводчиков зарубежных литератур, ноябрь 1950 г. РГАЛИ, ф. 2854, on. 1, д. 118, л. 11–16.)

Тов. Шенгели[93]93
  Стенографистка регулярно записывает эту фамилию «Шенгелия». При перепечатке исправляю. – Л. Л.


[Закрыть]

Я начну с нескольких кратких констатаций. Несмотря на то, что я 35 лет работаю как переводчик стихов и перевел около 140 тысяч строк, я не являюсь переводчиком-профессионалом в том смысле, что я почти никогда не переводил на заказ, а переводил только то, что мне хотелось и нравилось, и отказывался от самых привлекательных предложений, когда мне не хотелось делать тот или иной перевод.

Вдобавок я почти закончил свою переводческую программу и сейчас мне почти ничего не остается делать. По всей вероятности, я ни за какой большой труд сейчас не возьмусь.

Я это говорю для того, чтобы товарищам было ясно, что полемика, которую я веду, не продиктована материальной заинтересованностью. Еще одна констатация.

Я профессор, и всем известно, что я могу в любой момент свой материальный быт основать на другого рода деятельности.

Вот это – констатация номер один.

Теперь констатация № 2. В течение всех трех заседаний, когда говорили о тех или других переводах, то почти все выступавшие неуклонно сравнивали данный перевод с каким-то другим, с предшествующим ему, сопоставляли переводы и т. д. Это совершенно естественно. Иначе это и не может быть. Никогда

нельзя говорить о переводе какой бы то ни было вещи, ранее переведенной, без сопоставления и т. д.

То же самое сделал я в послесловии к Байрону, причем в отношении всех предшественников я высказал свою точку зрения. Например, о переводе Оношкович[94]94
  Имеется в виду Ада Ивановна Оношкович-Яцына; стенографистка записывает: «Анашковича». О ее переводе «Корсара» (как и о переводах Балтрушайтиса, о которых он говорит далее) Шенгели положительно отзывался в послесловии к своим переводам поэм Байрона (1940 г.). – А. А.


[Закрыть]я отозвался так, что это прекрасные переводы, о переводах Балтрушайтиса я также отозвался, что это хорошие переводы, и т. д.

Товарищи, когда т. Кашкин начал свое слово, он заявил, что я начал с дымовой завесы в своих послесловиях и после этого, под покровом дымовой завесы, постарался протащить свой перевод.

Это высказывание и этот жест не вполне удобен в нашей аудитории и это само по себе – дымовая завеса, из дыма достаточно черного и неблагородного.

Мы в течение трех заседаний слышим целый ряд лестных высказываний по адресу тех или других переводов и переводчиков. Об этом говорил докладчик, об этом говорила тов. Гальперина и т. д. Я в существо этих оценок не вхожу и не намерен порицать те или другие переводы. Факт положительной оценки тех или других переводов на наших собраниях никем не был квалифицирован как захваливание, а между тем, тот факт, что о моем переводе «Дон Жуана» написаны были положительные статьи и что двое или трое товарищей выступили с положительной оценкой, был квалифицирован некоторыми товарищами, а также докладчиком и тов. Кашкиным как захваливание. Было сказано даже так, что «атмосфера захваливания проникла в наше заседание». Несколько человек отозвались положительно о проделанной громадной работе – и все.

Это – констатация № 3.

У некоторых товарищей имеются две мерки: одни работы можно и должно хвалить, а другие работы должно только порицать.

И, наконец, последняя констатация. «Дон Жуан» был готов в 1943 году. Сейчас у нас 1950 год и тем не менее никто из антагонистов этой работы не выступил, а между тем они имели полную возможность одновременно высказаться до издания, и непосредственно после издания и т. д. Семь лет прошли в гробовом молчании, а сейчас раздается залп.

Таким образом, для меня это создает впечатление о некоторой подготовленной кампании.

Я 35 лет занимаюсь переводами, переводил преимущественно писателей и поэтов прогрессивного типа и лагеря. Я не занимался ни Джойсом, ни Дос-Пассосом, ни Элиотом и т. д. В этих переводах я был довольно счастлив. Во всяком случае, если я взгляну в энциклопедию, то там я прочту в одном случае за подписью Фриче, а в другом случае за подписью Луначарского, что <мои> переводы Верхарна – самые лучшие.

О переводе Гюго в свое время журнал «Литобозрение» и «Книга и революция» дали весьма положительный отзыв.

Среди переводов Леси Украинки на первом месте стоит мой перевод.

Барбарус прислал письмо, что мой перевод его работы сделан мастерски.

Я привык к положительным оценкам своей работы. И надо сказать, я не был обманут, когда выпустил два тома поэм <Байрона>. О них высказался весьма положительно Федоров в «Звезде» и высказалась переводческая общественность, и у меня есть выдержка из «Литературной газеты», где сказано, что состоялось собрание переводчиков и такой-то выполнил с честью труднейшую задачу.

Затем последовал целый ряд читательских отзывов. У меня папка, содержащая копии отзывов и рецензий.

Тут есть отзывы академиков, профессоров, рядовых читателей, есть школьников. Есть письма, где авторы их ругают меня как поэта и противопоставляют мой перевод Байрона и т. д.

Затем я сел за «Дон-Жуана» и после нескольких лет очень тяжелой работы его закончил.

Как будто казалось, что если я делаю вещь с большой любовью и настойчивостью, то, очевидно, мне мои силы очень не могли изменить. И действительно, предварительные рецензии были положительные – Заблудовского, Дживилегова. Звонила мне Инбер и сказала, что только прочла эту вещь, что раньше не могла прочитать перевод Козлова, что только сейчас освоила, и меня очень благодарила.

Звонил Левик, что он не подозревал, что достижимо в стихотворном переводе такое раскрытие художественных деталей.

И затем у меня большое количество писем имеется и по этому вопросу.

Наряду с этим стоит работа Козлова, о которой редактор ее академик Розанов говорит, что она доносит читателю не больше 60 % текста. Это уже громадный урон, потому что не донести половину «Дон Жуана» до русского читателя – это преступление.

О моей работе была помещена одна небольшая статья Левонтина[95]95
  Подобно тому как фамилию Шенгели стенографистка регулярно записывает «Шенгелия», так и фамилию Левонтина она регулярно пишет «Левантин». – Л. Л.


[Закрыть]. О работе Козлова было помещено 5 печатных восторженных рецензий: «божественный, великолепный перевод».

Кто писал рецензии? Буренин – душитель Надсона, Скабичевский.

А Чуковский назвал этот перевод «жалкими виршами». Я берусь взять любую строку[96]96
  Вероятно, описка: «строфу»? – Л. Л.


[Закрыть] и показать, что перевод никуда не годится.

Но эстафету похвал передал[97]97
  Перехватил? – Л. Л.


[Закрыть] Иван Александрович, что перевод Козлова мог бы существовать и сейчас, чуть-чуть почищенный.

т. Кашкин

Я этого не говорил, я говорил, что невелика заслуга перещеголять такой перевод.

т. Шенгели

Во всяком случае картина такова: пришел старый поэт, работавший тщательно и любовно, принес перевод первоклассной вещи (первоклассной вещи, а не первоклассный перевод).

Первое, что ему должны были сказать – «спасибо тебе за труд». А дальше – «вот тут ты ошибся, тут ты не понял».

Но вместо всего этого – ни звука, только зловещие шепотки. И вдруг я узнаю, что «коллектив переводчиков лучше бы справился с этой работой, что Шенгели получил миллион[98]98
  Архивные документы сохранили сведения о величине причитавшегося Шенгели гонорара. Согласно договору, заключенному с Гослитиздатом 22 октября 1947 г., Шенгели получал за перевод «Дон Жуана» размером 16073 стихотворных строк гонорар из расчета по 14 рублей за строку, т. е. 225 022 рубля [РГАШ4, ф. 2861, on. 1, д. 211, л. 42]. Весьма внушительная сумма, но, разумеется, далеко не миллион. – А. А.


[Закрыть], что Шенгели провел своих критиков и т. д. Создается отвратительная атмосфера, – шепот, шепот и т. д.

Но совсем недавно раздался залп в лице выступления Егоровой и Кашкина.

Мне было предъявлено политическое обвинение в оскорблении национальной гордости великороссов потому, что в этом переводе «Дон Жуана» имеются такие-то места, где говорится в отрицательных тонах о Суворове, что он «острячок» и «старикашка», что он кровавой рукой подписал свою депешу, что он солдат своих вел, как болотный огонек и т. д.

При этом Егорова отважилась заявить, что ей нет ни малейшего дела до подлинника.

В журнале «Библиотека для чтения» за 1835 год, в том номере, где напечатан «Измаил-бей» Лермонтова, печатался перевод «Пер Горио» Бальзака, и там есть редакционное примечание такого порядка, что персонажи говорят не то, что они говорят у Бальзака, а то, что они должны были говорить по мнению редакции.

И вот, собственно, что мне предложила Егорова: фальсифицируйте Байрона, раз Байрон иронически отозвался о Суворове, иначе русский народ будет обижен.

Книгу эту читали рецензенты, редакторы, работники Главлита, десятки тысяч читателей, однако никто не обиделся за русский народ, ибо каждый знает, что русский народ достаточно велик, чтоб на любую иронию ответить тоже иронической улыбкой.

Но выражая сожаление, что я не стал на путь фальсификации, тов. Егорова не задумалась о возможности политического резонанса такой фальсификации. Представьте себе, что я бы написал, что Суворов был такой-то, хороший и т. д. Но это же значит для любого английского борзописца создать мишень для того, чтобы вопить, что в СССР искажают Байрона. Так вот, спрашивается, что же здесь – политическое недомыслие или что-нибудь другое.

Но тов. Егорова была по-своему осторожна, она заявила, что ей нет дела до того, что в оригинале. Но тов. Кашкин, который немедленно вслед за ней поднял копье, был не столь осторожен. Он сказал, что в переводе характеристики Суворова я допустил нажим, дал не то, что в оригинале. Он два-три места привел.

Он привел два-три места. Я прошу разрешения прочитать параллельно.

Страница 266, строфа 49, 7-я глава (приезд Суворова): «Весь лагерь ликовал, как будто спеша идти на пиршество»… и т. д. (цитата).

Вот эта фраза была не полностью прочитана Егоровой в доказательство того, что я оскорбил русскую армию и Суворова.

У меня есть английский оригинал, но английское произношение у меня неважное, да и не все владеют.

Позвольте прочесть по-русски несколько слов, а потом кто-либо прочитает по-английски.

«Лагерь был в полном восторге, так, что можно было подумать, что там празднуют свадьбу…» и т. д. (цитата).

(Тов. Кашкин читает по-английски.)

(С места: «Спойл» – добыча.)

– Соколовский выбрал слово грабеж в этом случае и в трех-четырех других.

Но у меня есть французский перевод Бенжамена Лароша.

(Зачитывает французский перевод.)

Значит, Соколовский ошибся, Ларош ошибся. Речь идет о том – «спойл» правильно или неправильно передано.

Я укажу на то, что соответственным образом ошибся и Козлов. Я найду соответственные строчки в 8-й главе, где точно также в оригинале «спойл».

Вот это место у Козлова: «Лишь грабежу наклонность обнаружа».

(Тов. Кашкин: Это не то место.)

– Я сослался на Козлова, забыв, что этой строчки нет в оригинале, но 4–5 мест, где употребляется слово «спойл», где у меня грабеж, – все места имеются у прозаических моих предшественников и у Козлова.

Возьмем другое место, 46-ю строфу той же главы.

У меня так: «Суворов им сверкнул рожками с…» и т. д. (цитата).

Это место мне было поставлено в вину обоими выступавшими, а Иван Александрович сказал, что финал совершенно не понят.

Позвольте сослаться на 46-ю строфу:

(Цитирует.)

Так вот, товарищи, я сильно перескочил за отведенные мне пределы времени.

Я утверждаю, что буквально все эти места, оскорбляющие Суворова, присущи оригиналу; они приведены мною точно, и Иван Александрович это должен был сказать аудитории, что у Байрона это именно так, но вдобавок, ставя мне это в вину без всякой вины, ибо иначе нельзя работать, Иван Александрович предусмотрительно умолчал, что все это имеется в переводе Козлова и если негодовать, то надо было негодовать раньше.

Я констатирую, что один критик меня призывал в грубой форме к фальсификации, другой критик вступил, мягко говоря, в противоречия с истиной. И мне это очень печально. Я не этого ожидал.

Теперь, еще одно, последнее заявление. Так как я не встречал в моей работе ни малейшего внимания со стороны секции как организации, ни малейшего намерения со мной поговорить дружески и т. д., то я считаю, что я совершенно не нужен больше секции и прошу Бюро принять мое заявление о выходе из секции, а мотивировка этого жеста будет мною передана в соответствующие инстанции.

Приложение В
Г.А. шенгели. Критика по американски

Ответ на статью И. Кашкина в 12-й книжке «Нового мира» за 1952 г.

(РГАЛИ, ф. 2861, on. 1, д. 98¹)

ВМЕСТО ВСТУПЛЕНИЯ

Идущая за этими первыми страницами статья «КРИТИКА ПО АМЕРИКАНСКИ» является ответом на клеветническую статью И. Кашкина «Традиция и эпигонство», помещенную в 12-й книжке журнала «Новый мир» за 1952 г. и посвященную разбору и полному «изничтожению» моего перевода байроновского романа «Дон Жуан» (каковой перевод вышел пять лет назад, в конце 1947 г.).

Так как статья Кашкина (необычно пространная для рецензии о переводе, – около 1,5 печ. л.) является девятым валом травли, ведущейся уже несколько лет в отношении меня и моей работы, так как это статья ЛЖИВА во ВСЕХ своих утверждениях, так как она возводит на меня ПОЛИТИЧЕСКУЮ КЛЕВЕТУ, обвиняя меня в искажении социального смысла романа, в искажении образа Суворова и пр., я вынужден [99]99
  Машинописный вариант статьи имеет довольно сложное форматирование: использованы три способа выделения текста: подчеркивание, разрядка и набор ПРОПИСНЫМИ БУКВАМИ. Подчеркнутые слова я передаю курсивом, за исключением случаев, когда в тексте автор отсылает к фразам, которые, как он пишет, были подчеркнуты. Разрядку и выделения прописными буквами сохраняю. – А. А.


[Закрыть] выступить на защиту своего имени и как советского гражданина, и как писателя.

Тут отмечу мимоходом, что мне, с 23 г., нередко приходилось быть объектом разных нападок за мою деятельность, как поэта и стиховеда. И примечательно: кидались на меня (в печати и организационно – «не давая ходу») такие лица, как Авербах, Лелевич, Динамов, Горбачев, Ионов плюс мелкие троцкистские шавки – вроде Спиртуса и А. Рабиновича – из провинциальных газет; как А. Лейтес, в прошлом – один из «вождей» ВАПЛИТЕ, цитадели украинского национализма; как Н. Кладо, отпрыск сосланного царского адмирала, имевший и в своей биографии своеобразные осложнения, – и пр.

Выразительный подбор, – не правда ли?

Теперь выступает Кашкин, пропагандист англо-американских декадентов, во главе целой группы, – правда, хорошо знающей английский язык (некоторые ее члены живали подолгу в Америке).

Если бы дело шло только о критике моей работы, – пусть сколько угодно суровой, придирчивой, даже несправедливой, – я бы не пошевельнулся. Вот пример: А. Лейтес напечатал в 39 или 40 г. свирепейшую и вздорную рецензию на мои собственные «Избранные стихи»; я не реагировал никак.

НО В ДАННОМ СЛУЧАЕ, так как,

Во первых, статья Кашкина построена на сплошных передержках и сознательно дезориентирует читателя, а во вторых, дискредитируя доброкачественный и точный перевод, наносит удар по Байрону, объективно совпадая с английскими установками (я разумею буржуазно-феодальную Англию), – то достодолжный ответ на эту статью является моим гражданским долгом.

«Критический метод» Кашкина с полной рельефностью вырисуется для читателя после внимательного ознакомления с моей статьей. Но, для беглой иллюстрации, я приведу и здесь один образчик кашкинского «разбора».

Он приводит полностью следующий мой перевод строфы 2-й из VIII песни:

 
Готово всё – огонь и сталь, и люди: в ход
Пустить их, страшные орудья разрушенья,
И армия, как лев из логова, идет,
Напрягши мускулы, на дело истребленья.
Людскою гидрою, ползущей из болот,
Чтоб гибель изрыгать в извилистом движенье,
Скользит, и каждая глава ее – герой.
А срубят – через миг взамен встает второй. —
 

и говорит (стр. 234, столбец 1, абзац 6 и 7):

У Байрона основной образ – это лев, выходящий на охоту из логовища, второй, дополнительный – Гидра (с большой буквы, символ неистребимости).

У Шенгели, который и в данном случае переводит слово за слово, в общем смысл не искажен, но гидра (с маленькой буквы, т. е. понятие, вызывающее совершенно другие ассоциации) вползает в самую сердцевину строфы и, расположившись там рядом со львом, тем самым ослабляет основной образ.

Как поступает Козлов? Строя строфу в целом, он выдвигает в первую же строку образ льва, а Гидру оставляет в самом конце в ее основной функции – лишь как образ взаимозаменяемости.

Это выглядит занимательным и «тонким» разбором. Но является чем то совсем иным. Посмотрим прежде всего, как «поступает Байрон». Мы читаем (я приведу английский текст и русский дословный перевод, без всякой заботы в последнем об изяществе):

 
All was prepared – the fire, the sword, the men
To wield them in their terrible array.
The army, like a lion from his den,
Marchd forth with nerve and sinews bent to slay, —
A human Hydra, issuing from its fen
To breathe destruction on its winding way,
Whose heads were heroes, which cut off in vain,
Immediately in others grew again.
 

 
Всё было готово – огонь, меч, люди,
Чтоб действовать (букв, «владеть») ими в их страшном порядке
Армия, как лев из своего логовища,
Двигалась вперед с нервами и мышцами, готовыми убивать, —
Человеческая гидра, выползающая из ее болота,
Чтобы дышать разрушением на своем извилистом пути,
Чьи головы были героями, срезаемые напрасно,
Немедленно заменяемые новыми.
 

Что же мы видим? Во первых, что мой перевод точно и бережно воспроизводит все образы оригинала. Во вторых, что и у Байрона лев и гидра мирно уживаются «в самой сердцевине строфы», в 3-й и 5-й строках, точно так, как в моем переводе, и «ослабления» отсюда, очевидно, не проистекает: Байрон, смею думать, не хуже Кашкина понимал дело. Но в противовес моему переводу Кашкин полностью печатает соответствующий перевод Козлова, а именно:

 
Как вышедший из логовища лев,
Шла армия в безмолвии суровом.
Она ждала (до крепости успев
Добраться незаметно, под покровом
Глубокой тьмы), чтоб пушек грозный рев
Ей подал знак к атаке. Строем новым
Бесстрашно замещая павший строй,
Людская гидра вступит в смертный бой.
 

Что видим мы здесь? Что четыре с половиной строки, подчеркнутые мною, являются полной и чистой отсебятиной, не опирающейся ни на один штрих в подлиннике; что ошмотья байроновского текста переданы глупо (гидра сменяет «строем строй», – значит,

гидр было много?), что, наконец, слово «гидра» и у Козлова пишется «с маленькой буквы» (см. статью Кашкина, см. «Дон Жуана» в изд. Брокгауза и в авторском, СПБ, 1889). Спрашивается: почему же последняя деталь получает у Кашкина двойственное истолкование: у Шенгели это – порок, у Козлова – нет?

Отсюда следует, что порочная мазня сознательно противопоставляется Кашкиным добросовестному переводу для дезориентации читателя. Кашкин отваживается даже заявить, что у меня в переводе «даже когда похоже, это не так» (т. е., очевидно, не так, как хочется Кашкину и его друзьям подавать Байрона!).

Вот такой критический гермафродитизм и извращение истины присущи любому утверждению Кашкина и не могут быть терпимы в советской прессе. Доверчивость и близорукость редакции «Нового мира» поразительны!

В своем ответе я вынужден коснуться всех сторон кашкинской критики и окончательно разрушить легенду об «искажении» мною образа Суворова.

По необходимости мой ответ обширен. Там, где клевета довольствуется выкриком в полстроки, истине приходится развернуть пространную аргументацию.

Статья моя, обильно документированная, построена так:

Все мои переводы, включая и Байрона и его «Дон Жуана» имели высокую оценку; в отзывах подчеркивалась добросовестность работы, большая точность, богатство языка, уверенное владение формой.

В силу этого подозрительным является полное отрицание Кашкиным всех этих моментов в переводе «Дон Жуана», вплоть до утверждения «путаницы с падежами»…

Освещение этого вопроса и дано в первом разделе статьи.

Далее, сгруппировав по темам нарочито разбросанные утверждения Кашкина о «словесном мусоре», об «отсебятинах», о «вымученных каламбурах», о «непонятности», об «издевательстве над русскими именами», об «искажении образа Суворова» и пр., – я анализирую их, постоянно сопоставляя с подлинными текстами, приводимыми по английски и в дословном переводе, мой перевод, и ВСЮДУ ДОКАЗЫВАЮ ошибочность, невежественность и сознательную лживость кашкинских характеристик, – его установку на ПРЯМОЙ ОБМАН ЧИТАТЕЛЯ.

Касаясь вопроса о Суворове, я освещаю отдельные этапы травли, последним аккордом которой явилась кашкинская статья.

Далее идет общая характеристика положения переводческого дела. В нем создалась вредоносная групповщина и возобладали захватнические тенденции некоторых кучек, ставящих себе целью омертвление других переводческих сил.

Затем я освещаю темные истоки кампании против моего «Дон Жуана», кампании, льющей воду на мельницу англо-американских гонителей великого революционного поэта, – а также начинающиеся попытки дискредитировать мой перевод другого революционного поэта – Верхарна.

Практическим следствием моей статьи я вижу предписание редакции «Нового мира» дезавуировать своего «критика», а наряду с этим – создание авторитетной и беспристрастной комиссии (не из членов секции переводчиков, где хозяйничают боссы вроде Кашкина) для установления источников и целей травли меня и моего «Дон Жуана», а главное – для тщательного проветривания переводческой атмосферы.

Критика по американски

Случай, который разбирался президиумом ЦКК 23 мая, заставляет обратить особенное внимание на то, что наша печать иногда может быть еще использована в целях, не только ничего общего не имеющих с нашей партией, с делом социализма, но что печать, попавшая в руки людей, не сознающих величайшей ответственности за нее, может быть прямо вредной, принести огромный ущерб делу.

Ем. Ярославский. Об ответственности печати и безответственных выступлениях в печати. «Правда», 29 мая 1931 г.

В декабрьской книжке «Нового мира» за 1952 г. небезызвестный в московских переводческих кругах Иван Кашкин, глава так называемой «могучей кучки» переводчиков, захватившей в последние годы большинство в бюро секции переводчиков зарубежных литератур ССП и «ключевые позиции» в издательствах, дал залп по моему переводу байроновского «Дон Жуана» (в дальнейшем – ДЖ).

Это уже третье его выступление в печати на эту тему, – наиболее развернутое и «доказательное».

Общий его вывод – тот, что мой перевод никуда не годится: он «порочен принципиально»; в нем «не переданы мысли»; «текст разбавлен множеством слов от себя»; «множество строф, где просто непонятно, о чем идет речь»; «теснота и косноязычье обессмысливают текст»; «число отсебятин можно увеличивать до бесконечности»; «искажен социальный смысл»; «искажен (в каких то злонамеренных целях. – Г. Ш.) образ Суворова»; переводчик «засоряет русский язык, с внутренними законами которого не считается» – и т. д.

Словом – абсолютный брак. Безобразный в художественном отношении и подозрительный в политическом.

Критика эта, заявляю прямо, —

недобросовестна,

рассчитана на обман читателя,

опирается на бесчестные приемы

и является одним из звеньев травли, ведущейся уже несколько лет в отношении меня (и – думаю – в отношении ДЖ, как наиболее революционной вещи Байрона, о чем ниже) группкой литпромышленников (а, может быть, и посложнее, о чем также ниже).

Эта характеристика кашкинской критики будет обоснована ее подробным, шаг за шагом, пункт за пунктом, разбором.

Пока же я отмечу некоторые ее практические следствия.

Читатель, поверив Кашкину (статья в крупном советском журнале!), очевидно, не станет читать мой перевод. Старый, очень вольный, хотя и талантливый, перевод Минаева практически недоступен. Перевод Козлова (дающий лишь 60 % байроновского текста, по словам акад. М.Н. Розанова, и являющийся «жалкими виршами», по определению К.И. Чуковского) был издан в XX веке в 05 году и переиздан ничтожным тиражом в 23 г., и его почти нельзя достать: в СССР свыше 300 тысяч библиотек, а козловский перевод существует суммарно, может быть, в 10–15 тыс. экз., из коих ³Л погибли за полвека. Кроме того, этот перевод вообще невозможно читать (иллюстрация: В.М. Инбер по выходе моего перевода звонила мне и сказала, что раньше, не будучи в силах прочесть перевод Козлова, должна была верить на слово, что ДЖ гениальное произведение, теперь же она это видит).

Чей же перевод ДЖ станет читать советский читатель? «Нового полноценного перевода», появление которого пророчествует Кашкин, еще нет, – да и будет ли он?

Значит, советский читатель ряд лет вообще не будет читать ДЖ с его страшными ударами по всем черным силам мира!

Кто от этого в выигрыше?

Капиталистическая Англия.

Таков политический результат некоторых «критик»…

Прежде чем перейти к разбору кашкинской статьи, я считаю нужным оттенить несколько предварительных моментов.

Переводом стихов я занимаюсь систематически с 1920 г. Продукция моя обширна. Я перевел всего Байрона (63.000 строк), почти всего Верхарна (24.000 стр.), много Гюго (15.000 строк, в том числе полностью «Возмездие»), Вольтера (две драмы и поэму), крупнейшего революционного поэта Эстонии Барбаруса (6.000 стр.), великого поэта Туркмении Махтумкули (ок. 5.000 строк), переводил стихи Мопассана, поэтов Парижской Коммуны, Леси Украинки, персидского поэта-коммуниста Лахути (эти переводы – из Лахути – печатались в «Правде» в 30-х гг.).

Перечень имен достаточно показателен. Свыше 30 пет я перевожу революционную и прогрессивную поэзию.

Продукция моего критика Ивана Кашкина мне в подробностях неизвестна. Он выпустил частичный перевод «Кентерберийских рассказов» Чосера (неважный перевод, спасаемый лишь соседством перевода Румера; книга вышла под моей редакцией, и я – каюсь – полиберальничал). А сверх этого – все знают – он переводил или имел, как редактор и организатор, близкое касательство к переводам Хемингуэя, Джойса, Дос-Пассоса, Эллиота, – т. е. пропагандировал сплошь декадентскую стилистически и антисоветскую политически мразь[100]100
  Вот «на пробу» стишки Эллиота в переводе Кашкина:
Так значит, еще время естьТуману желтому скользить и проникать,Тереться спинкою о переплет окна;Так время есть, так время естьНадеть лицо, чтоб встретить лица встреч;Так время есть творить и убивать;Еще есть время для сомнений и забот,Которые мне замыкают рот;Есть время вам, есть время мне;Еще есть время вопрошать,Решать, перерешать сто раз,Пока к столу не попросили нас.В гостиных дамы сплетничают зло,Беседуют о Микель Анджело…  (Антология нов. английской поэзии. Л. 1937. Стр. 344).


[Закрыть]. Всем известно, что темой своей кандидатской диссертации Кашкин избрал произведения Хемингуэя.

Перечень этих имен также достаточно показателен. А сопоставление обоих перечней – тем более…

Затем: за 30 лет переводческой деятельности я видел немало отзывов о моей продукции – в печати, в издательских рецензиях, в читательских письмах. За отдельными, незначительными, исключениями эти отзывы были положительными, порою лестными, иногда восторженными.

Я вынужден подтвердить это, – вот:

О моем ВЕРХАРНЕ писали:

«Шенгели – поэт, выросший на чуждой Верхарну традиции. Подходя к переводу он рассматривает подлинник как филологический памятник. Для Брюсова Верхарн – живой современник. Отсюда и иной метод перевода: адаптация черт, существенных не для Верхарна, а для Брюсова, как организатора литературы. Передавая Верхарна с высокопохвальной точностью, Шенгели не передает историко-литературного его звучания. Передавая Верхарна инструментально, Брюсов разрушает его поэтику… Имена обоих переводчиков почти полная гарантия исчерпания возможностей русского стиха для поставленной цели…»

«Вестник иностранной литературы», 1929, № 6.

«Два наиболее крупных переводчика Верхарна – Брюсов и Шенгели – пользуются неодинаковыми методами. Брюсов переводит более свободно, более по своему; Шенгели стремится дать точный перевод…самый дух поэзии Верхарна и основная тональность его символики переданы обоим переводчиками с достаточной полнотой. Не будем забывать, что задача была исключительно трудна. Верхарн для перевода не менее труден, чем Шекспир».

«Книга и пролет, революция», 1938, № 4.

О моем Гюго писали:

«…такого поэта нелегко переводить. И нужно признать, что Г. Шенгели вполне справился с этой ответственной задачей и дал полноценный перевод. Воспроизводя основное – идею, образ, конструкцию фразы, заостренность антитезы, стремительные реплики, он сумел сохранить всё ритмическое великолепие стиха Гюго, интенсивность звучания, аллитерационные эффекты и т. д. Впервые мы имеем целую книгу несниженной лирики Гюго».

«Книга и пролет, революция», № 1,1936.

«Почти все избранные стихотворения в Однотомнике <даны> в том же прекрасном переводе Г. Шенгели.

«Книга и пролет, революция», 1936, № – ?-, стр. 148.

«…томик стихов Гюго в переводах Г. Шенгели. Особенно умело он переводит французских поэтов. Поэтому в смысле техники перевода мало к чему можно придраться в сборнике Шенгели… Достаточно перелистать “Собрание стихотворений Гюго”, изданное в 1896 г. под ред. Тхоржевского, чтобы увидеть огромную разницу между прежними и теперешними переводами».

«Литгазета», 1935,15 октября.

Из зарубежных откликов до меня дошел следующий:

Однотомник Гюго включает «cent vingt poemes, remarquablement traduits par Valere Brioussov et George Chengheli» («…сто двадцать стихотворений, замечательно переведенных Брюсовым и Шенгели»).

«La Commune», 1937, № 51, стр. 372.

О моем переводе Леси Украинки писали:

«Есть в книге хорошие и даже отличные переводы. На первое место мы бы поставили “Роберта Брюса” в мастерском переложении Г. Шенгели. Г. Шенгели не только передал образную систему оригинала, но воссоздал его интонации. Высокая поэтическая культура Шенгели, строгий художественный вкус определили эту удачу. Перевод воспринимается как оригинальное произведение при безупречной поэтической его точности».

«Правда Украины», 1947, кажется – март.

О моем переводе Барбаруса писал сам автор (напомню, что он был Председателем Президиума Верховного совета Эстонской ССР, – следовательно, обладал высокими умственными данными, – и, окончив Киевский университет, безупречно владел русским языком):

«Перевод исполнен мастерски и точен даже в деталях».

Письмо, на официальном бланке Председателя Президиума Эстонской ССР Варес. Барб., т. А.П. Рябининой, зав. нацредакцией Гослитиздата, от 4 сент. 1946 г.

При этом отмечу, что перевод всей книги мне был поручен по указанию самого автора, знавшего мои переводы Верхарна. Рецензия «Литгазеты» (31 янв. 48 г.), высоко расценивая поэзию Барбаруса, о качестве перевода не упоминает. В эстонской прессе была безусловно положительная рецензия, отмечавшая, правда, несколько мелких погрешностей. В Эстонии мой перевод переиздан.

О моем Махтумкупи писали:

«Это большой, очень серьезный и высококвалифицированный труд, подымающийся до подлинного творчества. Шенгели разрешил свою задачу блестяще и остроумно… Шенгели с честью выходит из любого затруднения… стремится переводить так, чтобы читатель забыл о самом понятии “перевод”. И это ему удалось…закрыв книгу, я преисполняюсь глубокой благодарностью к мастерству русского поэта».

И. Сельвинский «Литгазета», 5 янв. 46 г.

Выход этой книги отмечен также «Правдой» 22 янв. 46 г.

О моем переводе стихов Лахути лестно отозвался В.М. Молотов; заверенная копия его записки в редакцию «Правды» (конец 1930 г.) хранится у т. Лахути.

ОТСЮДА С НЕИЗБЕЖНОСТЬЮ ВОЗНИКАЕТ ВОПРОС: возможно ли, правдоподобно ли, чтобы переводчик, при наличии стольких незаурядных и общепризнанных удач, работая над любимой вещью, дал вдруг абсолютно «порочный», «неприемлемый» перевод, разучился правильно говорить на своем родном языке, утратил владение стихом и т. д.

Кто этому поверит? Кто не подумает, что, вернее, критик вступил в противоречие с истиной?

Но, быть может, справляясь с Гюго, Верхарном и пр., переводчик не совладал с Байроном? Бывает ведь, что один автор «выходит», а другой «не дается».

Посмотрим, как дело обстоит с Байроном.

Ранее ДЖ я выпустил в двух томах собрание Поэм Байрона, 13 вещей, от «Гяура» до «Острова», отважившись переводом «Шильонского узника» вступить в соревнование с Жуковским.

Этой работе была посвящена обширная рецензия А.В. Федорова, известного переводчика и теоретика перевода, помещенная в ноябрьской книжке «Звезды» за 1940 г. Рецензия эта, к слову сказать, известна Кашкину, цитирующему из нее некоторые частные упреки Федорова мне (240 стр. «Нов. мира», 2 абзац).