Текст книги "Аваддон. Записки демона"

Я решу эту проблему. Ей Богу, решу.

А в общем, пора заканчивать. Эти «записки» можно продолжать бесконечно. Что-то мешает остановиться, не дает поставить точку. Хотя, все, что хотел, уже, кажется, написал. Шел, шел наощупь по сумеречному тоннелю памяти и вот – уперся в себя самого – сегодняшнего. Тут уже не воспоминания – тут уже дневники, записки на манжетах – точнее, на рулонах туалетной бумаги. Привычка писать в моем случае столь же цепка, как и привычка к спиртному. Графомания спасает от разжижения мозгов и заодно – от полного одиночества – dum skribo, spero – пока пишу, надеюсь… Хотя писать давно уже не о чем. Ничего не происходит, кроме дебошей и визитов вежливых полицейских. Много мыслей, но достойны ли они быть записанными? Но останавливаться страшно. Вот, например, почему бы не описывать сны?

Но сны испортились. Засыпая, я вступаю на территорию ужаса. Это не кошмары, из-за которых кричишь и вскакиваешь в холодном поту, а тяжеловесные, вязкие, мутные картины, от которых так запросто не избавишься, которые смотришь и смотришь всю ночь (а точнее – день, ибо спать я стал по большей части именно днем) и никак не можешь выключить этот нарисованный каким-то потусторонним Норштейном мультфильм. Эти липкие видения обволакивают меня целиком, и я становлюсь их частью – тенью среди теней. Это как «Ёжик в тумане», только ничего хорошего от тумана и его обитателей ожидать не приходится. Контуры безлиственных деревьев двоятся и расплываются. Жутковатые силуэты видны за ними. Всё находится в каком-то сомнамбулическом движении. Так, наверное, выглядит эллинский Аид или еврейский шеол.

Сны записывать не получается – буду записывать мысли. В редкие часы трезвого бодрствования я стал много размышлять, например – о человеческой природе, о судьбе рода людского. Ей богу, я становлюсь философом, причем философом религиозным. Мне хочется понять, что думал бы о нас, своих солдатиках Господь Бог, если бы действительно существовал в песочнице мироздания.

Мне стало не хватать общества Германа Петровича – хочется порассуждать с ним за бокалом красного на эсхатологические темы. Но как представлю себе его поганую рожу, его ужимки и угодливое хихиканье, всякое желание связываться с этим клоуном-метафизиком пропадает.

Если Бог существует, Ему важно не спасение отдельно взятой души. Богу должно быть интересно, способно ли спастись все человечество целиком. Только в этом и может заключаться смысл истории. Отдельные доброхоты, доморощенные гуманисты были, наверное, всегда – даже когда люди жили в пещерах и трескали ближних в сыром виде. Но мир не опрокидывался в бездну не благодаря горстке праведников – а из-за долготерпения Того, Кто всё это затеял. Он тысячелетиями сидел и ждал. Ждал, когда эти голые обезьяны перестанут дубасить друг дружку по головам. Главное не в том, сколько праведников спасется. Главное – возможен ли гуманитарный прогресс в масштабах всей Земли.

А действительно – возможен ли он? Раньше я утешался тем, что на площадях европейских городов больше не жгут ведьм и не четвертуют преступников. Но как оказалось, Средневековье не закончилось, оно никуда не ушло – его видно в телевизоре и в Интернете, а скоро, возможно, будет видно и из окна.

Настоящий христианский гуманизм – удел единиц. Территория распространения человечности отнюдь не совпадает с географическими границами человечества. Вот, кстати, странное слово! Что мы под ним разумеем? Произнося «человечество», мы, почему-то, имеем в виду мир белых людей. А остальное? А Восток? А огромная Африка, где творился, творится и еще лет пятьсот будет твориться сущий кошмар? Чудовища, танцующие вокруг горящего трупа – это тоже человечество? Да. Между прочим, в Либерии 80 процентов – христиане. Что не мешает им кромсать друг друга ножами. Вчера смотрел, как убивали либерийского президента Сэмюэля Доу. Оскопить человека, отрезать ему уши и заставить сожрать – вот истинная радость.

У меня накопилось много вопросов к Богу. А у Бога, надо полагать – ко мне.

Кажется, я подсел на эту дрянь. Смотрю и пересматриваю ее без конца. «Гуро» – так, кажется, это называется. Мне уже недостаточно того, что приносит Вежливый. Сам ищу в Интернете.

Боюсь, моя новая страсть действует на меня еще более разрушительно, чем алкоголь. В самом деле, невозможно делать это так часто без последствий для душевного здоровья. Сначала – отторжение. Сознание отказывается это принимать. Обычные ощущения – усиленное сердцебиение, позывы тошноты, страх. Но потом – после трех-четырех просмотров порог чувствительности меняется, наступает скотское отупение – я равнодушно смотрю на то, как людям стреляют в затылок, вспарывают животы, как их забивают камнями на площадях, жгут живьем и строгают ломтями. Может быть, дело в защитной реакции? Но очень скоро мне хочется испытать всё это заново – только для повторения переживаний требуется нечто более изощренное – и я рыщу в загаженных полях Интернета голодным волком, выискивая все более шокирующие картины, чтобы снова – ужаснуться и отупеть.

Неужели Господь Бог – вот так же сидит и смотрит? Нет, наверное, у Бога – свой Интернет. Там нет такого контента. Там нет человека. Бог и человечество сосуществуют в параллельных непересекающихся мирах.

Человек, заглянувший в ад, уже никогда не будет прежним. Сегодня за чаем я смотрел, как какому-то парню – то ли латиноамериканцу, то ли арабу – привязанному к креслу, сначала отрезали по одному все пальцы на руках, а потом и голову. Я подумал: чем провинился этот человек, почему он родился в аду? Почему я появился на свет в Ленинграде, и самое большое зверство, которое я наблюдал в жизни – это когда один пьяный у ларька размахнулся и огрел другого авоськой с пустыми бутылками? Был звон разбитой тары, был крик поверженного и жирные капли крови на асфальте. Мне было лет семь, и тогда я чуть было не утратил веру в человечество. Слава Богу, в моем детстве еще не было Интернета.

…Того парня резали на части за мелкое воровство – если верить комментарию. У нас бы он отделался условным сроком. Так почему же ему так не повезло с местом рождения?

Когда смотришь такое в большом количестве, понимаешь, что сам рано или поздно сможешь сам, собственноручно вот так же отрезать человеку пальцы. Еще немного, и я выброшу свой лэп-топ с балкона.

Нет, все-таки у человечества есть шанс. На своем балконе, за бокалом коньяка я прочитал несколько занимательных книг, написанных американскими психологами, большими выдумщиками. Эксперимерт Милгрэма, Стэндфордский тюремный эксперимент… Людей погружали в нечеловеческую атмосферу, опутывали их условностями, навязывали им искусственные роли, и они начинали меняться на глазах – из добропорядочных граждан превращаться в изуверов. Всё это доказывает, что человек по своей природе не так уж и плох. Сажает ли он ближнего на кол, поджаривает ли он своего собрата на железной решетке – все это зависит от воспитания, от социальных условий, от того положения, в которое сын человеческий поставлен судьбой. Одного и того же субъекта можно сделать сосудом доброты, образчиком гуманизма и – мрачным мизантропом, садистом, убийцей. Сытый, свободный, правильно воспитанный, не мучимый страхом и болью человек может воплотить собой божий замысел. Но увы – мне ли об этом рассуждать?

Даже если у человека есть шанс стать добродетельным, ему не светит стать свободным. Свобода – миф. Свободы не бывает. Человек по определению не свободен. И у каждого из нас – своя несвобода.

Главный залог моей несвободы – совесть. Именно на совесть давят мои заказчики, расписывая злодеяния очередного «негодяя». Впрочем, разве у демона может быть совесть? А почему бы и нет? Почему бы и убийце не иметь совести? Отчего бы и дьяволу не мучиться ее угрызениями? Ведь совесть – это и есть ад.

Но нельзя быть идеальным убийцей и страдать больной совестью, как язвой желудка. С таким недугом невозможно быть крепким профессионалом. Вот киллер Фетишин наверняка был лишен этого атавизма: сделал дело – гуляй смело. Впрочем, почему «был»? Никто не предъявлял мне доказательств его смерти. Более того, я не получил ни одного подтверждения ухода из жизни остальных моих «клиентов», как их называет Вежливый. А все мои прежние «жертвы» – Ядвига, Лосяк и прочие – кто докажет, что они умерли из-за моей злой воли, в результате моих тайных желаний?

Что если вся эта инфернальная затея – лишь фарс, неизвестно ради чего придуманный? Что если я – участник эксперимента, поставленного каким-нибудь институтом? Человеку внушают, что он волен убивать усилием мысли, и наблюдают за ним. А он и рад стараться – напрягает мозговые извилины, насилует свое бедное сердце, постепенно превращаясь в чудовище с кабаньей мордой.

А если все это – не фарс, не эксперимент, и моя мысль действительно убивает, то где гарантия, что умерщвляемые люди – всамделишные чудовища, изуверы, враги рода человеческого? Где гарантия, что мои заказчики не сводят личные счеты? Например, с кредиторами или любовниками своих жен?

За время работы на контору я скопил приличные деньги. Так не прикрыть ли всю эту лавочку?

Разумеется, все это – дичь и бред. Меня дурачат самым наглым образом. Такую чепуху можно впаривать только читателям сайта доктора Шуцмана. Я же не из таких.

Что делать дальше? Не дергаться. Наблюдать за этими идиотами, получать от них деньги, жить в этих роскошных апартаментах столько, сколько удастся. А потом, когда они опомнятся и погонят меня с квартиры, вернуться в свою однушку на Ленинском, устроиться снова куда-нибудь охранником или завербоваться, скажем, в геологическую экспедицию. Чем не жизнь?

А впрочем, имеет ли это значение? Главный вопрос заключается не в том, могу я убивать силой мысли или не могу. Главный вопрос в том, как жить дальше, будучи убийцей. Да, я давно уже убийца. Потому что тот, кто хоть раз искренно, от души пожелал смерти другому – уже стал убийцей. Господь, если Он все-таки существует, судит не по делам, а по намерениям. Там, на главном суде будут разбирать не поступки, а тайные злоумышления. И я буду судим как серийный убийца. Я, никого не убивший на деле. Или все-таки убивший?

К черту эти мысли. Еще бокал коньяка и спать.

Вежливый говорит, что я слишком много философствую. О том, что я много пью, он уже не говорит – видимо, там у них с этим смирились.

Однажды я пожаловался ему на депрессию. Он прислал ко мне эскулапа, лечившего – кого? – да, да, его самого. Пожилой карлик с огромным носом и синей сединой на висках рассказывал скабрезные анекдоты. Наверное, это такой метод лечения депрессий. Я поделился своими опасениями относительно шизофрении. Нет у меня никакой шизофрении – сказал карлик. А вот с алкоголем надо осторожнее.

…Тишина и покой. Болонки не видно уже дней десять. Только ее убогий муж выходит на балкон, и в его глазах – тоска.

Может, уехала погреть свое дряблое тело на южном солнце. Может, наконец, сдохла. Мне все равно. Я пью.

Они дразнят меня, как собаку бойцовой породы – злят всеми способами, натаскивают на портреты, газетные статьи, тычут мне в морду отчетами, справками. Впрочем, надо отдать им должное: они стараются делать это методично, с расстановкой – не перебарщивая, чтобы не вызвать пресыщения или помутнения моего и без того шатающегося рассудка. Но пресыщение все же наступает. Знакомство с редкостными мерзавцами лишило меня веры в человека, а длительное созерцание картин земного ада сделало меня равнодушным. Насилие, кровь, грязь – это нормальный фон человеческой истории. К нему привыкаешь, как к погоде, как к шуму улицы.

Впрочем, дразнить меня уже незачем. Мне, как генератору смерти, уже не требуется чистое топливо, синтезируемое из простых эмоций – гнева, ненависти, негодования, страха. Чтобы производить смерть, это уже не нужно. Я делаю смерть из воздуха. Я развил свой волевой аппарат настолько, что особых усилий для достижения результата не требуется. Я чувствую, как упруга и сильна мускулатура того зверя, которого я ощущаю в себе с каждым днем всё более отчетливо. Он вырастает внутри меня и скоро полностью вытеснит меня прежнего. Скоро каждая моя – то есть его – клетка будет выделять чистейший, светящийся дистиллят смерти.

Какие ничтожные цели они передо мной ставят! Смерть в розницу – это мелко. Великое дело – умертвить маньяка или подлеца-политика! Ведь если мое нынешнее ремесло – не профанация чистой воды, если это работает в отношении отдельных людей, почему бы не попробовать уничтожать, например, сразу десяток, сотню, тысячу? Отработать, скажем, враждебный кабинет министров или руководство политической партии? А если удастся – начать громить целые армии. Взять и отправить к дьяволу весь генералитет США. Почему бы и нет? Надоело размениваться по мелочам. Хочется большой работы.

Я поделился своими соображениями с Вежливым. «Всему свое время», – загадочно улыбнулся он.

Похоже, время пришло. Последние три дня очень много работы. Изучаю материалы о преступлениях Империи зла. Их привозит Дискобол – аккуратные синие папки, внутри которых кишат скользкие, похожие на уховерток и клещей демоны лжи, алчности и жестокости. Волосы дыбом. Один Вьетнам чего стоит. Напалм, фосфорные бомбы, прожигающие человеческую плоть до костей. Сонгми. Но если бы только один Вьетнам! Сколько убито и искалечено! Я буквально завален историческими справками. Какое коварство! Какая жестокость! Какой дьявольский прагматизм! И каждый день – новые жертвы. Куда нам до них! Мы рядом с ними – пигмеи, лилипуты. Генерируем зло в таких жалких количествах, что смешно сравнивать. Их надо остановить. Вот моя миссия. Вот мое призвание.

Создателю дороги твои намерения, но не дела твои. Где это я читал? Не вспомню. Как быть, если намерения – это и есть дела?

Запутался я окончательно. Кто я? Кто этот – в зеркале? Существо неведомое, щетинистомордый мутноглаз. Синие мешки под глазами. Ужас.

Не надо думать. Надо просто работать свою работу. Надо идти до конца по выбранной дорожке. Никуда не сворачивать. Когда человек в чем-то идет до конца, рано или поздно он наталкивается на себя самого.

Где я? Где мой дом? Не надо этих вопросов.

Я дома. Я в аду.

Одиночество? Ха! Несбыточная мечта. Я вышел вчера в половине третьего ночи – думал, погуляю по городу. Где там! Моя частная жизнь – иллюзия. Надо отдать им должное: они – настоящие профессионалы, ходят рядом, как невидимки. Но моя интуиция! От нее не замаскируешься. Я всё чувствую. Меня пасут, как какого-нибудь бычка. Золотого тельца. Неприятно, черт возьми.

В квартире – тоже. Про прослушку и не говорю. Но даже в туалете за мной наблюдают. Подглядывают. Камеры повсюду – в стенах, в потолках, в полу, в мебели, в посуде. Надо купить черную ткань и хотя бы завесить стены, постелить на пол. Но подозреваю, что это бесполезно. Наверняка они просвечивают всё специальными лучами. Нигде не укрыться. Никуда не спрятаться.

А с другой стороны – как иначе? Я же – национальное достояние. Супероружие империи. Меня надо беречь. Глаз с меня не спускать.

Вчера решил покончить с алкоголем. Собрал всё спиртное и отправил в мусоропровод. Ну и грохот же был, ну и звон! А уже вечером побежал в магазин. Надо было дотерпеть до десяти – когда алкоголь уже не продают. Но это, как говорится, сильнее меня. Бежал, даже упал по дороге. Успел.

Аз есмь Альфа и Омега, начало и конец.

Нет, я – только конец. Или начало конца. Незачем покрывать землю ордами железной саранчи, не нужны огонь, сера и дым Апокалипсиса. Всё – во мне. Я сам – великая армия тьмы! В моих руках судьбы человечества, ибо кто кроме меня способен губить целые народы?

Вежливому я так и сказал. Для особой торжественности завернулся в красную занавеску – как в римскую тогу. Сначала он, как всегда, улыбался, но потом… Он даже привстал со стула. Еще бы – как можно простому смертному сидеть в моем присутствии?

Пожалуй, если губить народы – начать надо не с Америки, а с Африки. Для их же блага. Люди живут в аду. Голод, насилие, беспросветность. Людей, живущих в сердце тьмы, необходимо освободить. Смерть – их избавление от проклятия существования. Пусть все умрут. Я могу это устроить.

Боже мой, Боже, как же мне избавиться от всего этого? Перечитываю написанное и ужасаюсь. Неужели это – я?

Господи, помоги, подскажи, как мне прекратить все это? Как мне, хотя бы, бросить пить?

Ярослава – вот кто бы мог остановить меня. При ней бы я не пил так много. И наверное, не философствовал бы. Попытки философствовать и вообще думать в моем случае – занятие экстремальное. Да, Ярослава сейчас нужна как никогда.

Но Ярославы нет. Ее нет не только в моей жизни – ее нет вообще. Давно уже забытая мной мысль о ее смерти с большим опозданием все же стала реальностью.

До сих пор не могу понять, как это работает. Сначала – мысль. Потом – собственно, само событие. Сроки и обстоятельства разнятся – бывает, сразу, бывает – потом.

Она умерла. Просто умерла. Не болезнь, не авиакатастрофа, не нож убийцы – беспричинная остановка сердца. Врач недоуменно разводил руками: «Такое бывает. Один случай на миллион смертей».

Это случилось вечером на нашей веранде. После ужина она задремала в своем любимом плетеном кресле, а я тайком глотнул текилы и пошел в поле – проводить грустное осеннее солнце, послушать вечернюю тишину. Гулял я недолго – было уже довольно холодно. Возвращаясь назад, я думал о чае с крыжовенным вареньем. Ярослава всегда знала, когда ставить чай. Придешь домой – и сразу за стол, в тепло. Но вернувшись, я не смог ее разбудить. Во сне она улыбалась чему-то. Хорошая смерть.

Заснув навсегда, Ярослава помогла мне поверить в мой дар. Смерть, где твое жало? Вот оно, у меня в голове, на кончике моей мысли. И теперь я знаю, на кого оно будет направлено. Я знаю, кто следующий.

Время от времени я ложусь на большой овальный обеденный стол и складываю руки там, где заканчивается грудь и начинается живот. Так лежат покойники.

Из углов комнаты наплывает на меня ватная синяя мгла – она окутывает предметы, пеленает меня, лежащего на столе. Я лежу долго. Я привыкаю.

Откуда-то проклевываются строчки:

«Ты боишься смерти?» – «Нет, это та же тьма;

но, привыкнув к ней, не различишь в ней стула».

Стулья в темноте я пока еще различаю. Пока еще.

У меня никого нет – ни жены, ни любовницы, ни друга, ни даже шизофрении.

Я чувствую: где-то уже совсем рядом танцует маска в черном домино. Раньше сама мысль об этом вызывала у меня приступ животного страха. Теперь же мы на равных. И я, как святой Франциск говорю ей: «Сестра моя…».

Я непрерывно думаю о собственной смерти. Она, именно она теперь властительница моих дум, моя единственная подруга.

Тут главное – не останавливаться. Эта мысль должна заполнять всё пространство черепной коробки, все вены и артерии, все капилляры, все суставные мешки, желудочки и пазухи.

Это будет самое необычное самоубийство в истории человечества. Не пуля, не веревка, не камень на шее – только мысль, только фантазия.

Каждый день я позволяю ей сужать круги. Она послушна мне, она никогда не посмеет приблизиться вплотную без моего позволения. Она как верная и выдрессированная собака держится рядом и ждет последней команды.

Сейчас я трижды хлопну в ладоши, и все кончится.

Раз!

Отныне не будет ничего.

Не будет вечного кошмара существования. Не будет потрошения человека человеком. Не будет футбола отрезанной головой. Я выключаю вселенский Интернет.

Два!

Отныне не будет ничего.

Не будет бесчеловечных и кровавых дел. Случайных кар. Негаданных убийств.

Не будет скучных лиц на автобусных остановках. Собачьего дерьма и быдловозок на газонах. Не будет этого города. Не будет телефонных звонков. Не будет воспоминаний детства. Не будет соседской болонки. Не будет голубей, гадящих на прохожих. Не будет прохожих.

Не будет надобности казаться мужчиной. Не будет похмелья. Не будут болеть зубы. Не будет южного моря и пляжной истомы. Не будет соленых грибов под водочку. Не будет Брюса Уиллиса в телевизоре. Не будет Жерара Депардье с его огромным носом. Не будет Михаила Боярского в роли ДАртаньяна. Коньячной бутылки в роли собеседника. Меня в роли демона.

Не будет мне ни счастья, ни беды. Не будет мне ни хлеба, ни воды.

Не будет ласковый дождь…

Три!

Не будет ничего, потому что не будет меня.

Так решил Я, Аваддон, демон-губитель.