Текст книги "Аваддон. Записки демона"

Инкубус

На своей синекуре я прочитал целую библиотеку и даже начал учить латынь по старинному гимназическому учебнику, найденному в сиверском доме. Впервые в жизни я ни к чему не стремился и никуда не рвался – просто жил и наслаждался жизнью, стараясь не думать о том, что, в лучшем случае, лет через сорок всё кончится. Причем ничего нового от этих причитавшихся мне лет я не ждал. Надо было просто прожить жизнь – не задаваясь проклятыми вопросами, не мечтая о невозможном, ничего особенного не ожидая. И при этом – постараться быть счастливым. Перечитывая «Поединок» Куприна, я с удовольствием учился у одного из второстепенных персонажей этой повести любить жизнь – красивую, убого-жестокую, а главное – бессмысленную.

Однажды, заступая на очередную смену, я обнаружил в своей ветхой латинской книжке полузасохший стебелек незабудки, а на столе – недопитый бокал красного вина.

– Тут типа прием был. Бабы в платьях, мужики в смокингах, туда-сюда, – сказал, обнажая в зевоте желтые прокуренные клыки, мой коллега, носивший суровое имя – Игнат.

Я всегда поражался сходством этого тридцатипятилетнего добродушного мужичка с сибирским котищем по кличке Троцкий, любимцем моей суровой бабушки Зины, который с бабушкиного благословения регулярно мочился в папины войлочные тапки (отношения отца с тещей были отнюдь не безоблачны). Все время казалось, что вот-вот Игнат перестанет притворяться человеком, упадет на четвереньки и начнет тереться о мою штанину. Во мне он тоже, видимо, узнавал потенциального представителя семейства кошачьих – мой вес к тому времени перевалил за восемьдесят килограммов, я стремительно утрачивал прежнюю поджарость и нежно округлялся.

На этот раз Игнатова физиономия выражала блаженную усталость – как будто всю ночь он, вместо того, чтобы дремать в караулке, играл в футбол, причем его команда победила. А в улыбке его была настоящая тайна – не иначе как ящик драгоценного вина был «пригрет» им в пиршественной неразберихе. Но чуть позже я догадался, что за тайна почиет на широкой физиономии моего коллеги.

Такое выражение на Игнатовом лице появлялось обыкновенно тогда, когда он предавался воспоминаниям о лучшей поре своей жизни – о тех пяти годах, когда он работал личным водителем у некой целительницы.

– Звали ее Изольда, – начинал он, затягиваясь дешевой сигаретой. – А по-настоящему – Машка. Марья Васильна. Бывшая проводница. Я с ней всю Россию объездил. Не жизнь была, а патока. Довезешь куда надо, прибамбасы ее чудотворные выгрузишь и спи-отдыхай. Денег платила всегда нормально. В лучших гостиницах жили. Жрал от пуза. А ночью – к ней под одеяло. Баба была на шесть баллов. Старше меня на восемь лет – зато уж так измотает – как на тренировке по гребле. Я втайне от нее и ассистенток потрахивал. На этом и погорел.

Именно из таких, как Игнат, получаются идеальные охранники. Им под силу часами сидеть на месте и не тяготиться вынужденным бездельем. Ни руки, ни головы их не просят работы, не зудят в бездействии. Им хорошо в состоянии покоя. Но в эту ночь покоя Игнату не дали.

Когда приезжали хозяева, их пустующая обычно вилла становилась местом многолюдных сборищ. Выпивалось море вина, поедались горы устриц. К счастью, все светские рауты проходили в мое отсутствие – возможность наблюдать современную элиту в часы досуга представлялась моим невзыскательным коллегам. Но рано или поздно познакомиться с работодателями все равно пришлось бы. И вот однажды они приехали – седой и загорелый лев лет пятидесяти пяти с совершенно стертым, коричневым от загара лицом и его томная львица – чуть помоложе мужа и выше его на целую голову – кстати, довольно красивую. Эта коротко стриженная голова могла бы заинтересовать скульптора – пока же она, судя по всему, регулярно попадала в руки визажиста и пластического хирурга.

Я слонялся возле фонтана, когда створки исполинских ворот раздвинулись, и во двор, который мог бы вместить и троянского коня, беззвучно вкатилась фантастических размеров белоснежная машина. Рука потянулась к кобуре, в которой лежал травматический пистолет «Кузьмич». Впрочем, никаких сомнений в том, что это были хозяева, возникнуть не могло.

Я не удостоился даже кивка головой в знак приветствия. Приземистый полубог смотрел сквозь меня, не выделяя мою упакованную в форму фигуру среди прочих объектов – дома, гаража, фонтана, конюшни. Его супруга – напротив, посмотрела с любопытством, но опять-таки, как на неодушевленный предмет.

– В Багдаде всё спокойно? – хрипло поинтересовался хозяин в небесного цвета джинсах белом свитерке на голое тело, крутя брелок с ключами на толстом и коротком указательном.

– Так точно! – отозвался спавший во мне годами затюканный начальством матрос-срочник.

Вечером створки ворот снова раздвинулись, и машина уехала. Опять можно было расслабиться. Побродив немного по двору, я удалился в караулку и включил настольную лампу. С минуту решая, чем буду коротать вечер – латынью или Диккенсом, я внезапно почувствовал чье-то присутствие.

– Это вы учите мертвые языки?

Львица стояла на пороге караулки и с любопытством – уже иным – смотрела на меня. Невзирая на явное хозяйское благорасположение ко мне, ее появление не предвещало ничего хорошего.

– Да… Вот, книжка от дедушки досталась, – зачем-то соврал я.

Неловкая пауза продолжалась с минуту. Она разглядывала меня с деловитостью римской матроны, покупающей на невольничьем рынке молодого раба в целях личной гигиены.

– А я думал, вы уехали.

– Муж уехал.

Сказав это, она вдруг расхохоталась.

– Муж уехал, – повторила она. – Клоуны остались.

– Что? – не понял я.

– Вы что – Бауэра не читали? Вон у вас на столе лежит.

На моем столе в караулке стояла стопка книг. Продолговатая, как рекламный буклет, напечатанная на низкокачественной ворсистой бумаге книжечка «Папа раций», как и учебник латинского, была привезена из Сиверской – ее рекомендовал к прочтению увлекавшимся современной поэзией Витек.

– Дайте-ка, – она шагнула к столу и резким движением вытянула книжку из-под Диккенса и Куприна. – Читайте.

Я пробежал глазами строфу, в которую ткнула алым маникюром хозяйка, и как мне показалось, даже вспотел.

Муж уехал. Клоуны остались.

Ты кончаешь, плача и смеясь.

Что ни вечер – то психоанализ —

гильденстерна жуткий фортинбрас.

– Нравится?

– Не знаю, – честно сказал я. – Не распробовал еще.

– А по-моему, забавно. Ну ладно. Я пошла спать. А вы тут сидите и охраняйте мой сон.

– Доброй ночи.

– И вам.

Она вышла, оставив после себя облачко ароматов, в котором тонкие духи смешивались с запахом красного вина и еще чем-то, от чего, как говорится, внутри у меня захолонуло.

– Породистая сучка, – зло сказал я и раскрыл учебник латинского.

С этой работы надо было срочно бежать. Но я опоздал.

Она явилась уже через час, и на этот раз винный запах перебивал запах духов.

– Бдите? Ну-ну… А мне вот то-то не спится. Думала выпить немного, но одной как-то… не правильно.

Правой рукой она опиралась о косяк двери, в длинных и сильных пальцах левой изящно держала за горло бутылку красного вина и два перекрещенных бокала. Ближайшая перспектива открылась передо мной во всем своем голом великолепии. Мне предстояло снова стать на путь измены. Самое ужасное, что она мне нравилась – не смотря на разницу в возрасте. Высокая, длинноногая, с грудью – скорее всего, искусственной, но все же…

– Как ваша латынь? Продвигается? А вы знаете, как по латыни будет… Ой, простите, я не хотела!

Нарочно или случайно, она опрокинула бокал вина мне на рубашку. На моем животе образовалось большое алое пятно – как будто меня пырнули ножом.

– Какая я неловкая, – притворно заохала хозяйка и потянула мокрую ткань. – Скорее, снимайте. Это надо постирать.

Я встал и покорно разоблачился, хотя и не собирался так просто сдаваться. Но длинные узкие ладони уже прошлись по моему мокрому от вина животу.

– Вы знаете… Я, вообще-то, гомосексуалист, – опять соврал я.

– Ну и что? Сто процентов мужчин гомосексуальны.

Эту ересь я уже где-то слышал.

– Брюки тоже надо стирать, – засмеялась она, плеснув из бутылки прямо туда, где к тому моменту вырос продолговатый бугорок.

Она облизывала меня с головы до ног, приговаривая, что давно не пробовала на язык такого сладкого вертухая. Судя по всему, с охранниками у нее уже бывало, но мои коллеги, надо полагать, не удовлетворяли ее эстетическим требованиям.

Дурея от возбуждения, я пытался сообразить, чем все это может для меня кончиться. Более всего стоило опасаться внезапного возвращения хозяина – такой мог порешить на месте. Кто он вообще такой? Коммерс? Эфэсбэшник? Хапуга-чиновник, разжиревший на откатах? Но стараниями хозяйки последние клетки моего бедного мозга заполнились ядом похоти и наступили минуты, когда было уже все равно – даже визит рогатого мужа не мог бы расцепить нас, чудовищной многоножкой катавшихся по полу караулки среди винных луж.

Она высосала из меня все, что можно. Обессиленный, я лежал на полу и слабо тянул длинную дамскую сигарету, которую она сунула мне в рот.

– Быстрый ты. Давно бабы не было?

– Ага, – еле слышно отозвался я.

Заниматься делом с хозяйкой можно было только в караулке – повсюду в доме были камеры видеонаблюдения. Она приезжала точно по графику. Говорила, что муж в Швейцарии. Я очень надеялся, что она не врет.

Однажды ночью она отвела меня в конюшню, где когда-то держали породистого жеребца, подаренного ее мужу каким-то степным баем. Там еще держался конский запах, и этот запах надолго поселился в моем мозгу – вместе с воспоминанием о ночи любви на соломе. Потом она, приходя ко мне в караулку, все шутила, торопя с раздеванием: «Давай быстрей, а то у нас еще и конь не валялся».

Как и любая связь с женщиной, эта со временем стала меня тяготить. Впрочем, мысли о бегстве стали посещать мою голову с самого начала нашей истории с Аделью Борисовной – так звали мою породистую наездницу. С первой ночи я думал об увольнении, хотя терять такое место было жалко. Бежать же надо было как можно скорее – все тайное рано или поздно становится явным, и хозяин в образе разъяренного быка постоянно возникал в моем взбудораженном вином и страстью воображении. Держало лишь то, что Адель не претендовала на меня целиком – ее вполне устраивали наши регулярные случки в караулке. Уверен, исчезни я тогда – она не долго бы горевала.

Справедливости ради стоит сказать, что, в отличие от связи с Ядвигой, эта связь приносила мне больше удовольствия – наверное, потому, что риск разоблачения со стороны Ярославы был нулевым. Надломленная однажды совесть тоже уже не доставляла таких хлопот, как прежде – тогда, когда я проклинал свое малодушие и мечтал о том, чтобы маленькая и тщеславная Ядвига навсегда ушла из моей жизни. Впервые я получал от своей интрижки на стороне настоящее удовольствие, хотя и трусил.

Наши случки продолжались месяца полтора. Не терпевшая однообразия Адель иногда устраивала костюмированные представления, являясь мне то в сари, то в тунике и сандалиях, то в шкурах животных, убитых ее мужем на охоте. Я принял в своей караулке целый зверинец – кабана, косулю, зебру, двух тигров и горного барана. Наши игры походили на заклинание тотемов – прежде чем проникнуть под шкуру очередного животного, я должен был совершить ряд ритуальных действий – как минимум, погладить зверя по шерстке. При этом фантазерка Адель издавала характерные звуки, означавшие то блеяние, то хрюканье, то хищный рык. Иногда шкура напяливалась и на меня – дважды я был медведем и один раз – козлом. Увы, шкуры льва в коллекции ее супруга не было. В моей караулке совершалось зверское кровосмешение – медведь наваливался на тигра, козел наскакивал на свинью.

Несколько раз Ярослава признавалась мне, что от меня странно пахнет. Я отшучивался: «Зверская работа». К частью, она не видела засосов и царапин, которыми одаривала меня вошедшая в языческий раж Адель.

Однажды Адель велела вырубить видеонаблюдение, сунула мне белую рубашку с каким-то нелепым кружевным воротничком, и вытащила меня из караулки в большой свет.

– Сегодня у меня одни подруги. Посидим, посплетничаем. Если что, ты – голубой. А когда все разойдутся, потрахаемся по-человечески, в кровати. Надоела твоя каморка, сил нет.

В доме действительно были одни женщины. Они шумно разговаривали, хохотали и пили вино, плотоядно поглядывая на меня. Платья, прически, макияж – всё было как в журналах мод для зрелых дам.

– Зачем они вырядились? Мужчин-то все равно нет, – недоумевал я.

– Настоящей женщине присутствие мужиков не требуется, – усмехнулась Адель. – Мы просто получаем удовольствие от того, что хорошо выглядим.

«Не перед мужиками – так друг перед дружкой выделываются», – подумал я, согласно кивая.

В доме я побывал впервые и сразу заблудился. Открыв не ту дверь, я увидел оформленный в древнеримском духе бассейн, в котором целовались две нагие наяды – одна юная, топырящаяся свежей плотью спереди и сзади, другая – не первой и не второй молодости, хотя и в хорошей форме. В юной купальщице я по татуировке на спине в виде дельфина сразу узнал свою первую жену.

Вита завернулась в мгновенно промокшую простыню, которая волнующе облепила ее тело, и вышла ко мне. Мы обнялись и поцеловались. Она ничуть не изменилась – если не принимать во внимание проколотые соски.

– Кто бы мог подумать, что мы встретимся здесь! – всё удивлялась она.

Я, меж тем, удивлен почему-то не был.

Вита попала в этот дом на правах любовницы. Ее подруга была замужем за каким-то крупным делягой из Водоканала.

– У них откаты – застрелиться и не жить! Они даже официально за подключение к водопроводу такие деньги дерут, что мама не горюй.

– Ты с парнями совсем завязала? – поинтересовался я.

– Надоели. Было дело, раз попробовала с одной. Понравилось. А потом вот с Раисой познакомили. Она классная. Нежная. Лучше тысячи мужиков. И не жадная. Она на меня столько тратит, сколько все мои мужики за всю мою жизнь… Ты сам-то как здесь?

– Как подруга Адели Борисовны, – пытался пошутить я, но мои слова были приняты всерьез.

– Я всегда подозревала, что в тебе это есть.

– Говорят, сто процентов мужчин…

– Не расстраивайся, быть геем не так уж плохо.

– Всё-таки, лесбиянкой быть как-то эстетичнее…

На этом разговор был окончен. Вита вернулась в мокрые объятия своей многоопытной и щедрой подруги, я – в бальную залу, где появились и мужские фигуры. Их было двое – молочный юноша и пожилой господин. Я было удивился, но потом понял: сугубо женский состав веселящейся компании нарушал только я. Эти мужчинами хоть и были, но интересовались исключительно друг другом.

«Такие случайные встречи бывают только в плохих романах», – подумал я, вглядываясь в лицо, которое когда-то носило на себе печать тоски, а теперь – прямо-таки светилось радостью. Вслед за бывшей женой провидение явило мне моего старого знакомого – Германа Петровича из поезда Петербург – Ярославль. Его я узнал не сразу. Кайзеровские крючковатые завитушки под носом исчезли, вместо них над верхней губой чернела тонкая ниточка усиков по моде двадцатых. Голова его более не была седой – редкие, но свежепокрашенные волосы блестели. Блестели и его глаза. Облаченный в белоснежный костюм, он сидел на барочном канапе, одной рукой держа сигару, а другой – трепля за купидоновы кудри своего юного фаворита. Вкушая сразу два удовольствия, он выглядел совершенно счастливым. Видимо, изменщику Эдичке нашлась достойная замена.

Мне не хотелось, чтобы он узнал меня, и поспешил ретироваться. Но старый развратник обладал цепким взглядом и хорошей памятью на лица и имена.

– Лев! Милый Лев!

Я сделал вид, что рад его видеть.

– А вы, оказывается, тоже один из нас! – осклабился Герман Петрович.

Я испугался, что могу заинтересовать старика совсем не с той стороны и поспешил оправдаться.

– Не вполне… То есть я, конечно, к вашим услугам, но здесь я – личный гость Адели Борисовны…

– Во всяком случае, вижу, что и вы – поросенок эпикурова стада, – хихикнул он. – Присядьте, разделите с нами философскую чашу.

Я сел в кресло, томный эфеб налил мне полный бокал красного. Заговорили об Эпикуре. Я к месту вспомнил латинскую цитату, чем приятно удивил пожилого собеседника.

– Учись, Гоша, учись! – наставительно произнес Герман Петрович, сочно целуя любовника в красный от вина рот.

– Ах, какого мальчика хапанула, шалунья! – воскликнул сластолюбец, обращаясь к подошедшей хозяйке.

– Он мой паж, и только. Предпочитаю в качестве камеристок голубеньких мальчиков. Они хоть шпильки не воруют.

По-видимому, наличие любовника из прислуги Адель от своих подруг скрывала. В этой ситуации я должен был играть роль домашней служанки, состоящей при госпоже. Адель то ли боялась, что настучат мужу, то ли ревновала. Впрочем, с ходу выдать меня за камер-пажа, да еще педераста ей вряд ли удалось. Ее подруги осматривали меня издали и о чем-то шептались, не особенно скрывая понимающих ухмылок.

– Ты перед бабами особенно не светись. Лишнего не болтай. Поговори лучше с Германом – он дядька мудрый. А хочешь – иди на второй этаж, там еще один бассейн. Отмокни.

Иногда в тоне Адели, когда она говорила со мной, было что-то материнское. И все же большую часть времени я чувствовал, что ко мне в этом доме относятся как к объекту собственности. Я принадлежал хозяйке в самом прямом смысле слова.

Находясь в обществе Германа Петровича и его мальчика я как бы снимал подозрения с Адели – тесное общение с этими голубками бросало на меня голубую тень.

– Адель – моя старая подруга, – рассказывал старый ветреник. – Верный человечек. Помогала мне с изданием моих книг, с арендой помещений для занятий, с мобилизацией паствы и вообще… Она в известном смысле слова – моя ученица.

Я не мог взять в толк, чему мог учить ее Герман Петрович, но понимающе кивал.

– Она – необычная женщина. Ведь что такое женщина вообще? Женщина как таковая – существо низшего порядка по отношению к нам с вами, мой дорогой друг. На лестнице живых существ она стоит на ступени между мужчиной и шимпанзе.

Я предложил шутливый тост.

– За мужчину! За венец творения!

Герман Петрович, однако, бокала не поднял.

– Господь с вами, голубчик! – поморщился он. – Какой там венец! Человек вообще недалеко отстоит от таракана.

– Что же выше нас с вами на этой грешной земле – человеческих особей мужеского пола?

– А вы как думаете?

– В голову приходит только вездесущий Господь Бог, в которого я, впрочем, не верую.

– До Господа Бога, как вы изволите выражаться, еще огромное множество промежуточных ступеней.

– Ангелы?

– И ангелы, и демоны. И существа, о которых вы даже не подозреваете.

Я испугался, что Герман Петрович снова начнет лекцию по демонологии, и поспешил вернуть беседу в прежнее русло.

– Так что насчет женщины? Вы начали говорить об Адели Борисовне…

– Да, да. Женщина, не смотря на всю свою эмоциональность, обладает куда более скромной анимой – проще говоря, душой, чем мужчина. А вот Адель не такая. И у нее есть все шансы преодолеть тяготение косной материи и высвободить частицы света, заключенные в ней.

После большого бокала вина я стал менее деликатен.

– По-моему, она – раба своего тела, – оглянувшись по сторонам, тихо произнес я.

– Ошибаетесь! То, что вы приняли за служение материи, всего лишь способ ее преодоления. Доходя до исступления, погружаясь в сумрачные глубины страстей, человек может познать пределы своей телесности. Это – первый шаг на пути гнозиса. Так что развратничайте. Это полезно. Но уж если стали на этот путь – нельзя довольствоваться полумерами. Половую энергию надо исчерпать до конца. Помните: лишь полностью опорожнив сосуд похоти, вы становитесь готовы к восприятию высшей истины.

Пока Герман Петрович вкрадчиво внушал мне эти противоречивые идеи, его любовник куда-то исчез – видимо, получив от старшего товарища тайный знак удалиться. Мой визави явно соблазнял меня. Неужели ему мало было этого юнца? Или он хотел порезвиться втроем? Я снова поспешил сменить тему. Эта псевдофилософская дребедень могла завести нас куда угодно. Из двух важнейших тем – любви и смерти я благоразумно выбрал вторую. На эту философскую магистраль меня вывел перстень, траурно оттенявший белизну безымянного пальца левой руки моего собеседника. Приглядевшись, я распознал в черном камне, вделанном в золотое кольцо, развеселую черепушку, которая приветливо и жутко скалилась, посверкивая бриллиантовыми глазками.

– Странно… – протянул я.

– Что странно? – не понял Герман Петрович.

– У такого жизнелюбца – символ смерти, – я глазами показал на перстень.

– Мементо мори, – усмехнулся он. – В Индии купил. Чтоб не забывать.

То ли это было вино, то ли свойственный мне внезапный прилив откровенности, но я почувствовал желание исповедоваться. Ни с кем – даже с Базилио я не осмелился обсудить события последних месяцев и главное – те моральные коллизии, которые требовалось отрефлексировать.

– А вот мне и без напоминаний смерть мерещится повсюду. Вот мы сидим, пьем вино и беседуем. А между тем, многие, кого я знал, с кем я еще недавно разговаривал, лежат в могиле.

– В могиле лежит их материальная оболочка. Душа же… А впрочем, в большинстве своем люди умирают вместе со своими телами. Божественное начало в себе надо пестовать. Духовная практика, которую я разработал…

Мой собеседник снова запрыгивал на своего хромого конька.

– Да, я помню. Божественный свет, томящийся в темнице плоти…

– Вы напрасно иронизируете. Этот божественный свет надобно не только хранить, но и умножать. Так вот, та духовная гимнастика, о которой я не устаю рассказывать, позволяет выращивать душу, как тыкву или патиссон. А с развитой, подготовленной душой вы легко преодолеете все посмертные препятствия на пути воссоединения с Абсолютом, с Мировой душой. Идите ко мне в ученики, Лев! Не пожалеете.

Хлебнув еще вина, я почти забыл о политесе.

– Вы уж простите, но внешний ваш образ как-то не вяжется с моими представлениями о дистиллированном духе. На отшельника, питающегося акридами и диким медом, вы совсем не похожи.

– Вы просто не улавливаете всей логики. Я же говорил вам: с плотью надо бороться, и для этого есть разные пути. Один из них – классическое отшельничество, монашество. Я же предпочитаю умерщвлять свою плоть через наслаждения. Но делаю это осмысленно, а не как подавляющее большинство человеческих существ.

С минуту я вглядывался в глаза Германа Петровича, стараясь разглядеть в них искорки смеха. Но старый развратник был убийственно серьезен. Впрочем, возможно, я имел дело с гениальным актером, ловко шельмовавшим всех вокруг – и юных педерастов, отдававших ему свое нежное мясо, и недалеких светских львиц, осыпавших его деньгами, и таких как я, которых он окуривал дурманящим дымом своих речей то ли из желания позабавиться, то ли всерьез рассчитывая вовлечь в круговорот своей дьявольской жизни.

– Вы погрустнели, мой друг, – он сочувственно наклонил голову на бок. – Потеряли близких людей?

– И да и нет. Близких – потому что моя жизнь была тесно связана с ними. И в то же время они были бесконечно далеки от меня…

– Понимаю.

Да, он был хороший актер и манипулятор. На его лице появилось выражение сочувствия и печальной задумчивости. Весь его вид располагал к откровенности. Я приговорил еще один бокал вина и понял, что расскажу ему всё. Лучших ушей найти было нельзя. Не к психологу же идти с тем, что мучало меня столько времени! Не к священнику же!

– Послушайте… – начал я. – Помните тот наш разговор в вагоне-ресторане? Помните, вы рассказывали мне о вашем… о вашем молодом друге?

Герман Петрович на секунду помрачнел.

– Не хочу говорить об этом паршивце. Самый мерзкий человеческий порок – неблагодарность. Я столько сделал для него…

– Я не совсем о нем… Помните, в конце нашего разговора вы сказали, что хотели бы… Словом, тогда вы пожелали ему смерти. Это так поразило меня.

– Неужели? – весело изумился он. – Я смерти ему пожелал? А впрочем, вполне возможно. Я любил его.

– А я желал смерти тем, кого ненавидел. Нет, не то. Тем, кто мне мешал. Я мог бы устранить их из моей жизни, я мог бы сам устраниться, но я, увы – человек слабохарактерный.

– Похвальная самокритичность. Но вы это бросьте. Не надо самокопаний. Наслаждайтесь жизнью и собой. Прозит!

Мы чокнулись. Я сделал несколько больших глотков и продолжал, уже пьяный.

– Послушайте. Я желал смерти тем, от кого хотел избавиться.

– Это естественно.

– Это грех.

– Вы ж ни во что не верите. Грех – категория религиозная. Это понятие для вас – сугубо условное, умозрительное.

– А совесть?

– Бросьте. Что, по вашему, есть совесть?

– Не будем философствовать. Я о другом хотел…

Я начал рассказывать с самого начала – с того дня, когда всё началось. Я перечислил всех, кому хоть раз пожелал смерти. Погромщик Музычко, Ядвига, кавказцы, избившие Базилио, депутат Лосяк, исчезнувший жлоб-сосед, парковавший свою машину на газоне, и наконец – лопоухий следователь Болтин, которому я тоже пожелал как можно скорее распроститься с жизнью. Несколько минут Герман Петрович пребывал в глубокой задумчивости.

– И где все эти люди? Надеюсь, они ушли из вашей жизни?

– В большинстве своем они ушли из жизни. Не только моей, но и вообще…

Герман Петрович снова впал в задумчивость. В его глазах появилось что-то новое. Не удивление, не восторг, не страх – а как бы всё вместе. Он долго молчал, раскурив новую сигару. Черепушка на его пальце приветливо улыбалась.

– А Вам не приходило в голову, что причиной всех этих смертей являетесь вы?

Этого вопроса я никак не ожидал. Или боялся его услышать?

– Это как же?

– А так. Вы сами. То есть ваши тайные желания.

– Да, я смотрел по телевизору одну передачу. Там говорили, что все наши желания рано или поздно, в той или иной мере сбываются.

– Бросьте. Плюньте. Что за моветон – смотреть телевизор! Что они такое могут вам рассказать? Вам!

Говоря это «Вам», Герман Петрович поднял указательный палец кверху – как будто говорил он не о неудачнике, прикормленном у чужого стола, а об Эйнштейне или английской королеве.

– Да вы даже не понимаете, кто вы на самом деле!

– Я – рядовой сотрудник охранного предприятия, взятый в сексуальное рабство.

– Перестаньте ерничать. Я серьезно. Вы же демон! Демон!

Старик воздел сухие ручки горе и в эту секунду живо напомнил мне Эдварда Радзинского, произносящего монолог о Сталине. Мне стало смешно и скучно одновременно. Моя откровенность не нашла требуемого отклика. Вместо утешения или хотя бы сочувствия я получил очередной выброс стариковского бреда. Но неистовый Герман только начинал входить в раж.

– Я вам сейчас объясню, – он нетерпеливо схватил меня за руку. – Видите ли, в этом несовершенном мире среди людей присутствуют и… существа… или сущности… Словом, духи. Добрые и злые.

– Угу… витают незримо… – я зевнул, опоздав прикрыть рот кулачком.

– Какие витают, а какие – ходят по асфальту, – зашептал, озираясь, старик. – Демоны – они разные. Причем сами они могут не догадываться о том, кто они такие. Есть у меня подозрение, что вы – одно из воплощений Аваддона.

– Кого?

– Аваддона. Демона-губителя.

Я воспринял это как шутку и устало изобразил улыбку, резко выдохнув воздух через нос. Это должно было означать смех.

– А вы не смейтесь. Посудите сами. Все, кто вам так или иначе мешал, умерли.

Я было подумал, что неплохо было бы найти свободный от лесбиянок бассейн и там основательно отмокнуть. Но в словах моего собеседника было что-то гипнотическое.

– У вас страшный дар – продолжал шептать Герман Петрович. – Убивать силой мысли. Через вас в мир приходит смерть. Вы – тот, кто управляет смертью. Делайте выводы.

– Какие же тут могут быть выводы?

– Думайте, как это можно использовать. Свобода убивать – великая свобода. Никто не поймает вас за руку, не упечет в кутузку.

Герман Петрович вскочил с кресла и вдохновенно продекламировал:

Медными крыльями грозно стуча.

Вышла из дыма с коня саранча.

Львиные зубы, коса как у жен,

Хвост скорпионовым жалом снабжен.

Царь ее гордой сияет красой,

То Аваддон, ангел бездны земной.

Будут терзать вас и жалить – и вот

Смерть призовете, и смерть не придет;

Пусть же изведает всякая плоть,

Что испытания хочет Господь!

– Агриппа считал, что этот демон является князем седьмого чина демонов, – Герман Петрович снова перешел на прозу. – Неплохой уровень, мой милый. Ваши собратья управляют силами раздора, войн и опустошений. Сейчас они резвятся на Украине, в Сирии, в Секторе Газа и в Ираке. А вы – в нашем благословенном Питере. Только вам-то не дают развернуться, сдерживают вас, вот в чем штука. И это хорошо. Творить зло надо в меру. И меру эту определяет тот, кто надо, кому это дано.

– Господь Бог?

Герман Петрович, улыбаясь, поморщился.

– Называйте как хотите. Кстати, о Господе Боге. Вы знаете, что про вас говорят свидетели Иеговы? По их трактовке Аваддон есть ни кто иной, как Иисус Христос в карающей ипостаси. А вся эта апокалиптическая саранча – воинствующие праведники.

– Если следовать этой логике, я – карающий меч в руках высших сил? Исполнитель господней воли? Но чем провинились те, кого я, как вы утверждаете, предал смерти? Кое-кто, конечно, заслуживал наказания. Но чтобы убивать…

– Тайной жизни и смерти мы с вами, увы, не владеем. Там виднее, кому пора расставаться с жизнью.

Герман Петрович в задумчивости раскурил ароматную пахитоску.

– Тем более что этим миром управляет Демиург. – Он же – ветхозаветный Яхве. Вы читали Библию, Лев? Вспомните, насколько иррационален, капризен и жесток бог Ветхого завета! Так что любой демон, орудующий на земле, может оказаться служебным ангелом, выполняющим его волю.

Герман Петрович вдруг с чрезвычайным проворством опустился на колено – как рыцарь перед прекрасной дамой. Он схватил меня за рукав и произнес вдохновенный монолог:

– Подождите, подождите! Я вижу ваш истинный облик! Сквозь ветхие человеческие покровы проступили ваши подлинные черты – вот вы в ореоле нестерпимого света, в сияющих латах, на белоснежном коне. Нет! Вы – ангел с драконьими крыльями, тень от которых накрыла полземли!

Самое ужасное, что эту ересь (в том, что это именно ересь, я тогда ни секунды не сомневался) он поведал не только мне, но и Адели.

– Посмотри на него, Аделюшка! Это редкий экземпляр. Хочешь – он убьет для тебя любого. Кого попросишь – того и порешит. И никто не узнает. Никто! Все сыщики мира будут носом рыть, а истинного убийцу не найдут. Кстати, будь с ним осторожна. Не раздражай его. А то ведь не ровен час…

Герман Петрович расхохотался, но как-то нервно – было видно, что сам он боится. Он верил в то, что говорил. Я решил, что сам себя он тоже считает демоном – тем, которому дано соблазнять. И он соблазнял. Вернувшийся эфеб прильнул к его сухому костистому телу, как пчела к цветку.