Текст книги "Путь к последнему приюту"

Глава седьмая
Чуть помедленнее, кони

Степь – она бесконечна. Тянется – от Большого моря на востоке – почти до Солёных западных озёр, за которыми начинаются обширные каменистые нагорья, постепенно переходящие в высокие и неприступные горы.

Мудрые темнолицые дервиши, изредка приходящие с юга и юго-востока, говорят, что в стародавние времена степь не была такой бескрайней.

Мол, тогда на восточном морском побережье вовсю шумели дремучие и непроходимые леса. Высокие такие, густые-густые, очень влажные и тенистые. А между разлапистых изумрудно-зелёных папоротников охотились – на чёрных мягких лапах – огромные полосатые кошки, которых называли – «тиграми».

Густые леса подступали к степи и с севера. Только совсем другие. Ветви северных деревьев были густо усеяны – вместо продолговатых и мягких листьев – колючими тёмно-зелёными иголками. А ещё в северных лесах водились могучие и кровожадные «медведи»…

Давно это было. Несколько сотен Больших солнц тому назад. Много хрустально-чистой воды утекло – по руслам степных рек и ручьёв – с тех пор.

После того, как монголы одержали Великую Победу над всеми другими народами, мудрый Великий Хан велел: – «Изводить, не ведая жалости, все бесполезные леса, мешающие нашим быстроногим скакунам, под самый корень…. Сжечь их! Вырубить!».

И началась жаркая и весёлая потеха. Потеха – отчаянная, без всяких правил и дурацкого благородства…. Леса – за многие годы упорных трудов и борьбы – безоговорочно сдались. Вернее, отступили далеко-далеко на север. Преследовать их не стали. А зачем? Там, на дальнем и загадочном севере, очень уж морозно зимой. Даже для выносливых и лохматых монгольских лошадок – избыточно холодно.

Да и польза от лесов, как выяснилось со временем, немалая. Славянские русоволосые народы, проживающие в этих лесах, до сих пор платят степным монголам дань ежегодную – тёплыми пушистыми мехами, вкусным копчёным мясом, сладким пчелиным мёдом и различными изделиями из древесины, нелишними в хозяйстве.

Впрочем, Чингиз северных лесов никогда не видел, хотя – за свои двадцать пять Больших солнц – немало постранствовал по бескрайней холмистой степи.

Чингиз – по рождению – был ханом. Нет, конечно же, не Великим. Но и не маленьким. Ханом средней руки – со всеми вытекающими и втекающими последствиями, благами и обязанностями.

Какова была численность его родовой орды? Трудно сказать. Коней и баранов – без счёта. Крепких и верных воинов – порядка сорока пяти тысяч. Были ещё, конечно, женщины, старики, дети, подростки, рабы и рабыни. Но их – как коней и баранов – никто и никогда не считал. А зачем? Они же не умеют держать в руках боевые мечи и стрелять из тугих луков…

Орда Чингиза кочевала по широкой степной долине, зажатой между двумя высоченными горными хребтами, от одной могучей реки – до другой. Вернее, она кочевала здесь – под предводительством легендарных предков Чингиза – уже многие сотни и тысячи Больших Солнц. Естественно, не считая времени, затраченного на славные боевые походы – по приказам Великих Ханов – в далёкие иноземные края.

Эта долина так и именовалась – «Чингизова долина». Назвали её так ещё в незапамятные времена, в честь знаменитого прапрапрадеда Чингиза. В ширину – между горными хребтами – восемнадцать конных переходов. В длину – между великими реками – более ста восьмидесяти. Простор. Свобода. Воля…

Славное место – Чингизова долина. Травянистая пахучая степь, медленные задумчивые реки, звонкие весёлые ручейки, круглые озёра – глубокие и мелкие – наполненные до самых краёв хрустальной, идеально-чистой водой.

Степь, она разная. На западе – ровная-ровная, с отдельно-стоящими покатыми древними курганами, пахнущая горькой полынью. На востоке – многочисленные холмы и холмики, местами заросшие колючим кустарником и высоким чертополохом, а также светло-жёлтая едкая пыль, навязчиво лезущая под одежду.

На западном краю долины – весьма комфортно зимовать: снегу там выпадает мало, да и северные ветры особо не зверствуют. На восточном же зимой трещат лютые морозы, и многие дни-недели напролёт метут, по-волчьи завывая, вьюги, метели и пороши.

Зато в восточных степях очень хорошо весной – там из чёрной земли, щедро-пропитанной растаявшими белыми снегами, гораздо раньше, чем в западных пределах, вылезает первая сочная травка.

В степи – и на западе, и на востоке – всегда замечательно пахнет: утренней свежестью, полевым разнотравьем (зимой – сеном), лёгкой горчинкой, колодезной водой и нежданной тревогой.

А чем – конкретно-глобально – пахнет в степи? То бишь, одним коротким словом?

Глупый и никчемный вопрос. В степи, как всем хорошо известно, пахнет степью. И не более того…

Когда Чингизу исполнилось пятнадцать лет, погиб его отец. Так, вот, случилось. Бывает. В степи – всё и всякое – бывает…

Неожиданно взбунтовались коварные лесные славяне, проживавшие где-то на далёком северо-западе. От Великого Хана поступил строгий и однозначный приказ: – «Усмирить и наказать непокорных!».

Половина родовой орды, объединившись с другими монгольскими отрядами, послушно отправилась на северо-запад.

Бунт, как и всегда, был жестоко подавлен. Орда привезла в Чингизову долину много ценных военных трофеев – главным образом, золотые и серебряные монеты, изящные женские украшения с яркими самоцветами, новых умелых рабов и молоденьких симпатичных рабынь.

А, вот, отец Чингиза в родовую долину не вернулся, меткая славянская стрела пробила ему – насквозь – жилистую шею.

Он умер почти сразу, не мучаясь. Желанная смерть – для настоящего степного воина….

Чингиз был в ханской семье единственным сыном. Поэтому он – в полном соответствии с родовыми монгольскими традициями – и стал новым полновластным ханом Чингизовой орды. Так повелось издревле.

В качестве главного советника к Чингизу был назначен (он самолично и назначил), многоопытный и мудрый сотник О-чой, старинный боевой товарищ погибшего отца.

Примерно через полгода – после получения Чингизом высокого ханского статуса – О-чой, многозначительно прищурившись, заявил:

– Хан, ещё не познавший женщину, не может считаться полноценным ханом. Так издревле повелось. Пришла пора, мальчик, становиться настоящим мужчиной. Пришла…

Тем же вечером в белую ханскую юрту Чингиза – под покровом молчаливой ночной темноты – вошла Минга, предпоследняя жена О-чоя, женщина молодая, симпатичная и опытная.

Чингиз быстро выполнил то, что от него требовалось и, отвернувшись, крепко уснул.

Утром, во время скромного степного завтрака, сотник был непривычно хмур и задумчив.

– Что-то случилось? – спросил Чингиз. – Опять взбунтовались подлые лесные славяне?

– Нет, на севере всё спокойно.

– Что же тогда? Я прошлой ночью вёл себя недостойно – для звания настоящего мужчины?

– И здесь всё хорошо. Почти…. Но Минга считает, что ты, степной и вольный хан, не получил от плотского общения с ней никакого удовольствия. Ни малейшего…. Это так?

– Не знаю, сотник. Я ничего не почувствовал. Ну, как будто поужинал непривычной чужеземной пищей, не более того.

– Это очень плохо, – всерьёз запечалился О-чой.

– Почему?

– У мужчины, который не получает от сношения с женщинами удовольствия, не бывает, как правило, детей…. Бездетный хан? Это грозит разнообразными и многочисленными неприятностями. Например, многохитрые старейшины твоей орды могут обратиться к Верховному Хану с нижайшей просьбой – поменять родового бездетного хана. Высший Закон это позволяет.

– Что же теперь делать? – слегка забеспокоился юный Чингиз.

– Будем менять женщин. И искать ту, которая подойдёт тебе, мой господин. Ту, которая сможет зачать от тебя ребёнка. То есть, сына и полноправного наследника…

С момента этого знакового разговора прошло около девяти с половиной лет. Прошло и прошло. Бывает. В вольной степи – всякое бывает…

За это время в белой юрте Чингиза побывало множество женщин – и его законные монгольские жёны, и молоденькие китайские наложницы, и иноземные белокожие блудницы…. Сколько всего их было? Может, пять сотен. Может, вдвое больше…. Какая – разница?

Но – ровным счётом – ничего не изменилось. Чингиз, усердно выполняя свою мужскую работу, не испытывал при этом ни малейшего удовольствия, а женщины – упорно – не желали беременеть.

Однажды О-чой исчез на две с половиной недели – уехал в Дикую степь, лежавшую за северным горным хребтом. Северный хребет – место злое, неприветливое и далеко не каждого пропускающее – туда и обратно.

А в Чингизову долину – на печальном пурпурном закате – сотник вернулся не один. За его широкой спиной, на крупе рослого каурого коня, восседала хрупкая женщина, полностью укутанная в плотное чёрное покрывало. За узкими и хилыми плечами женщины висел объёмный кожаный мешок.

Введя незнакомку в белую юрту Чингиза, О-чой известил:

– Это – Гульча, шаманка из Дикой степи.

Женщина, аккуратно пристроив кожаный мешок рядом с входным пологом, сбросила чёрное покрывало на войлочный пол ханской юрты.

Чингиз невольно вздрогнул и брезгливо поморщился. Перед ним стояла уродливая старуха – горбатая, оборванная и совершенно седая. По тёмно-коричневому лицу пожилой женщины змеились многочисленные глубокие морщины, а её длинный крючковатый нос был щедро утыкан ярко-лиловыми и тёмно-сизыми бородавками.

– Сотник, ты окончательно сошёл с ума? – возмутился Чингиз. – Хочешь, чтобы я переспал с этой древней и грязной развалиной? У неё же белые вши ползают в волосах!

– Точно, вши. Жирные, жадные и кусачие, – печально вздохнув, подтвердила старуха, – Переспать? – продемонстрировав чёрный беззубый рот, язвительно захихикала. – Было бы очень даже неплохо, мой степной могучий хан…

– Хватит языком чесать! – рассерженно прикрикнул О-чой. – Не бери, уважаемая Гульча, лишнего на себя…. О чём я тебя просил – там, возле бездонного Солёного озера?

– Внимательно – скрытым оком – посмотреть на ладони молоденького и симпатичного хана.

– Ещё?

– Заглянуть в его раскосые чёрные глаза. До самого донышка.

– Ещё?

– Ну, не знаю…, – задумалась шаманка. – А, вспомнила! Пророчество сделать о молодом степном хане. То есть, о его дальнейшем жизненном Пути и о Судьбе…. Правильно?

– Верно излагаешь, – подтвердил сотник. – Так, приступай, старая. Чего же ты ждёшь?

– Жду, когда ты, кривоногий молодец, выйдешь из белой юрты. Кстати, переставь масляные светильники поближе к хану.

– Не понял…

– Так надо, – нахмурилась старуха. – Пророчества, они не любят лишних ушей. Со мной должен остаться только тот, кому я, действительно, нужна…. Светильники-то переставь.

– Но, ведь…

– Выйди, О-чой, – велел Чингиз. – Выйди и не обижайся. Так надо.

– Хорошо, выйду. Только светильники переставлю…

Когда они остались вдвоём, старая шаманка подошла к своему кожаному мешку, нагнулась и, предварительно дёрнув за тонкий шёлковый шнурок, извлекла на белый Свет плоский берестяной туесок. После этого она, кряхтя, присела на корточки напротив Чингиза и, резко вскинув седую голову, заглянула ему в лицо.

«Какие же у неё потрясающе-красивые глаза!», – мысленно восхитился Чингиз. – «Молодые, ярко-зелёные, насмешливые…».

Аккуратно пристроив туесок на войлочном полу рядом с собой, старуха попросила:

– Дай-ка мне ладонь, степной хан…. Да не ту, глупый, левую. Сейчас посмотрим на твой Путь…

Минут пять-шесть поглазев на ладонь Чингиза, шаманка, задумчиво покачав вшивой седоволосой головой, сообщила:

– Непростой ты человек, молодой степной хан. Намучаюсь я с тобой. Ох, и намучаюсь…. Ладно, поступим, пожалуй, по-другому.

Она, сняв крышку, принялась доставать из берестяной коробочки самые различные предметы: скляночки, баночки, связки пёстрых птичьих перьев, сушёных лягушек, крылья летучих мышей, светло-жёлтые клыки неизвестных зверей…

Часа два старуха старательно колдовала над Чингизом – заставляла глотать всякие горькие и сладкие снадобья, увлечённо рисовала на его безволосой груди – остриём кривого чёрного клыка – хитрые изысканные узоры, заставляла нюхать змеиные головы, махала перед его лицом – словно китайским веером – крыльями летучих мышей, ну, и так далее…

В конце концов, она сдалась и, монотонно бормоча под нос грязные степные ругательства, принялась складывать магические причиндалы обратно в берестяной туесок.

– Всё так безнадёжно? – встревожился Чингиз.

– Не знаю, – сварливо пробурчала в ответ шаманка. – Извини, но пока ничего не получается. Непростой ты человек, степной хан…

– Ты уже это говорила, старая карга. Не стоит повторять одно и то же по многу раз. Могу обидеться.

– Хорошо, не буду. Извини.

– И ты извини. За – «каргу».

– Ханам не пристало – извиняться…

– Хочу – и извиняюсь! – вновь рассердился Чингиз. – Моё дело. Насквозь ханское…. Говори толком, старая. Что ещё можно сделать?

– Надо камлать, – лукаво подмигнула шаманка. – Знаешь, светлоликий, что это такое?

– Наслышан. Но ни разу не видел. То есть, не участвовал.

– И увидишь. И поучаствуешь.

– Когда?

– Выезжать надо прямо сейчас. Сегодня, как раз, полнолуние.

– Куда?

– В степь. А камлать я буду, как и полагается, в час волка. Знаешь, хан, что это такое?

– Знаю, – подтвердил Чингиз. – Неверное и загадочное время. Ночь медленно умирает, но ещё не умерла до конца. А рассвет только ещё собирается народиться – в кровавых отблесках утренней зари.

– Хорошо сказано, мой степной хан. Молодец. Вели седлать коня. Провожатых с собой брать не будем…

Конь медленно и осторожно рысил по ночной степи. Очень медленно, осторожно и неторопливо.

Всё ночное небо, насколько хватало глаз, было усыпано яркими июньскими звёздами. На северо-западе, разливая вокруг себя призрачное жёлтое сиянье, висела огромная круглая Луна.

– Правь на Зелёную звезду, – крепко держась костлявыми ладонями за бока Чингиза, велела шаманка. – И ленивого коня погоняй, не стесняйся. Но сугубо в меру. Боги, они любят – несуетливых и отважных. Знающих, чего хотят – от этого призрачного Мира…

Под широкими конскими копытами тихонько и тревожно поскрипывали мелкие камушки. Где-то на юго-востоке тоскливо и мрачно завывали голодные степные волки.

– Впереди река, – известил Чингиз. – Куда дальше, бабушка?

– Едем вдоль речного берега, – бодро откликнулась старуха. – Вверх по течению. Внучок…

Вскоре впереди показалась ровная травянистая площадка, залитая жёлтым лунным светом. Звонко и беззаботно стрекотали шустрые степные сверчки. На противоположном берегу тревожно и угрожающе ухал ночной филин. Речные медленные воды, встречаясь с каменистыми перекатами, тихонько нашептывали что-то бесконечно-нежное, ласковое и успокаивающее.

– Приехали. Слезай, – велела шаманка. – Подай мне руку…. Спасибо, степной хан. А теперь иди на поляну, к большому чёрному камню. Он там всего один, не заблудишься.

– А, как же…

– О коне, хан, не беспокойся. Я шепну пару заветных слов, и он уснёт до рассвета. Иди.

Приблизившись к чёрному камню, Чингиз обернулся – его тёмно-гнедой конь послушно опустился на густую степную траву, а старушка, отойдя к пологой речной косе…

– Кажется, она собирает сухие дрова, выброшенные щедрыми весенними водами на пологий берег, – тихонько прошептал Чингиз. – А видит наша бабуля в темноте, судя по всему, не хуже дикой камышовой кошки.

– Это точно, – откликнулся от речной косы звонкий голосок, в котором не ощущалось ничего старушечьего. – И дрова собираю. И всё вижу в ночной темноте. И всё слышу. Даже писк голодной буро-рыжей мыши, которая живёт под чёрным камнем…. Что, степной хан, сердечко учащённо забилось? Не переживай, всё будет нормально.

– Я и не переживаю. С чего ты взяла?

– А ты, милок, переживай. Обязательно – переживай. Иначе ничего не получится…

Вскоре метрах в тридцати от чёрного камня – напротив круглой блёкло-жёлтой Луны – запылал яркий весёлый костёр.

– Разденься до пояса, – велела шаманка. – А теперь прижмись спиной и затылком к камушку. Крепче. Ещё крепче! Вытяни руки в стороны. Молодец, степной хан…

Каменная поверхность оказалась на удивление гладкой, приятной и тёплой.

– Что делать дальше? – чувствуя, как вдоль позвоночника побежали шустрые ласковые мурашки, спросил Чингиз.

– Выпей шаманской настойки, – поднеся к его губам изогнутый рог горного яка, предложила старуха. – Не отрывай затылка от камня! Нельзя! Глотай. Ещё. Ещё…

Напиток – кисло-приторный на вкус – приятно обжигал горло. В усталом за долгий день теле поселилась блаженная лёгкость. В голове приятно зашумело…

– Закрой глаза! – приказал звонкий властный голос, в котором не ощущалось ничего старушечьего. – Крепче! Молодец…

– А, что дальше?

– Ничего. Жди. Только – жди…. Стой, где стоишь и не двигайся. Когда услышишь первые удары в бубен, тогда глаза и откроешь. А дальше – как получится…. Откуда – бубен? В моём старом походном мешке – всякое найдётся. Чего там только нет…

А потом пришёл сон. Вернее, сладкая предательская дрёма – неверная, призрачная и обманчивая.

Перед внутренним взором Чингиза навязчиво замелькали цветные рваные картинки: череда низких серых зданий, высокий бородатый старик, облачённый в тёмно-фиолетовый бесформенный балахон, железные тёмно-зелёные кони, оснащённые – вместо ног и копыт – чёрными вертящимися колёсами.… А ещё в этом странном сне была она, стройная и безумно-красивая черноволосая женщина с фиалковыми глазами молодой степной кобылицы…

Время текло медленно и вязко. Незнакомка – в том странном сне – ласково улыбалась и, медленно удаляясь, призывно махала рукой. Хотелось смеяться от радости и бежать, бежать, бежать…. Куда – бежать? Конечно же, за ней. За той, предназначенной Богами…

Раздался размеренный ритмичный перестук.

«Пора», – подумал Чингиз и, безжалостно отгоняя усилием воли призрачное наваждение, открыл глаза.

Вокруг царил тревожный, серо-призрачный полусумрак. Наступил час волка. Невдалеке трескуче догорал шаманский костерок.

Чуть в стороне от костра, внимательно вглядываясь в тёмный восточный край ночного неба, застыла старая Гульча.

«Куда подевались её грязные обноски-лохмотья?», – мысленно удивился Чингиз. – «Да и уродливый горб пропал без следа…».

Шаманка была облачена в широкий бордовый малахай до самой земли, щедро украшенный разноцветным бисером и блестящими монетками. На её голове красовалась островерхая монгольская шапка, отороченная пышным тёмно-коричневым мехом неизвестного животного. Лицо пожилой женщины было испещрено красно-чёрными узорами – вычурными и странными.

Гульча, несколько раз сильно ударив в бубен, прокричала несколько гортанных и резких фраз.

Странно, но на Небесах её как будто услышали: через мгновение на восточном краю небосклона затеплилась робкая розовая нитка зари. Звёзды начали, тускнея, исчезать. Бледно-жёлтая Луна, потеряв где-то половинку своего круга, визуально приблизилась к западной линии горизонта.

Шаманка закружилась в каком-то странном танце, полном резких и угловатых движений, и запела – на незнакомом языке – что-то очень тягучее и рвано-непостоянное. Порой в её песне проскальзывали просительные и жалостливые нотки, иногда же, наоборот, угадывался яростный и ничем не прикрытый гнев…

Удары в бубен участились.

Старуха, медленно и плавно обойдя несколько раз вокруг догорающего костра, направилась к Чингизу. Глаза – молодые, яркие, изумрудно-зелёные – приблизились к нему вплотную.

«Какие же у неё красивые волосы!», – пробежала в пустой голове одинокая шальная мысль. – «Огненно-рыжие, блестящие. И гадких бородавок больше нет на носу…».

– Смотри на меня! – велел звонкий властный голос, в котором не ощущалось ничего старушечьего. – В глаза мне смотри, степной жеребёнок! Не мигая, смотри! Ещё! Ещё! Ещё…

Изумрудно-зелёная вспышка, сноп ярких жёлто-фиолетовых искр, ультрамариновая молния, угольная чернота…

Он пришёл в себя. Жаркое оранжевое солнце стояло-сияло высоко над головой. В бездонном голубом небе – плавно и величаво – парили могучие степные орлы. Где-то, как казалось, совсем рядом, беззаботно звенели легкомысленные и вечно-голодные жаворонки. Пахло обильной росой, походным дымком и наваристой мясной похлёбкой. В отдалении слышалось призывное конское ржание.

– Вставай, мой степной и отважный хан, – уважительно прошамкал глухой старушечий голос. – Время пришло. Пора. Слегка перекусим и тронемся в обратный путь…

Чингиз сел и с любопытством огляделся по сторонам. Его тёмно-гнедой конь, войдя по пузо в реку и жадно поводя тугими боками, пил хрустальную степную воду. Уютный костерок горел на прежнем месте. Над его красно-жёлтым пламенем был пристроен бронзовый котелок, в котором лениво кипело какое-то варево.

– Сушёные лягушки и крылья летучих пещерных мышей? – брезгливо морща нос, спросил Чингиз.

– Обижаешь, степной хан, – старательно помешивая в котелке гладко-струганной дощечкой, хихикнула Гульча. – Пока ты спать изволил, я успела подбить – из пращи – жирного зайца. Вставай, светлоликий. Умывайся. Будем кушать.

Старуха была прежней – горбатой, седовласой, в грязных лохмотьях и с разноцветными бородавками на длинном крючковатом носу.

– Сперва – Предсказание, – неловко проведя ладонью по сонному лицу, заупрямился Чингиз. – Всё остальное – потом.

– Будь, молодой и симпатичный хан, по-твоему, – понятливо вздохнув, согласилась шаманка. – Слушай.…Женщину, которая заберёт твоё глупое сердце в полон, ты встретишь в другом Мире…

– Как это – в другом Мире?

– Никогда, мальчишка сопливый, не перебивай старших!

– Хорошо, не буду. Извини.

– Могучие Боги тебя извинят. Если, конечно, не забудут – в суматохе важных и неотложных дел…. На чём это я остановилась?

– На молодой и прекрасной женщине, которая коварно похитит моё глупое сердце, – любезно подсказал Чингиз.

– Вспомнила. Спасибо…. Эта женщина будет высокой и стройной. В светло-серых одеждах. С короткими чёрными волосами. Она полюбит тебя. Ты, степной хан, полюбишь её. У вас всё будет хорошо, лучше не бывает. Черноволосая женщина понесёт от тебя…

– Как же я найду этот другой Мир? – нахмурился Чингиз.

– Чёрное – на белом. Чёрное – на белом…, – дурашливо заблажила старуха. – Понимаешь, мудрый хан?

– Нет, не понимаю. Поясни, пожалуйста.

– Поясню, так и быть. Это моя работа – пояснять и наставлять…. Ищи, хан, чёрную пещеру в белой скале. Ищи, позабыв и позабросив все другие важные дела. Чёрную пещеру – в белой скале. Ищи, не торопясь. И не понукая своего коня.

– Ладно, буду искать, – заверил Чингиз. – Не понукая…. Это всё?

– Нет, – покачала головой шаманка. – Ещё одно. Глядя в твои чёрные раскосые глаза, мне привиделось…. Непонятное…

– Говори.

– Через некоторое время ты, узкоглазый и смуглолицый хан, вернёшься в наш степной счастливый Мир. Вернёшься – вместе с сыном. И с женщиной, беременной двойней. Только волосы у твоей жены будут белыми-белыми, как зимние снега.

– Как такое может быть? – рассердился Чингиз. – Полюблю – в другом Мире – чёрненькую. Она забеременеет от меня. С этим, как раз, всё в порядке…. А вернусь – с беленькой, уже родившей мне сына? И вновь беременной? Что ещё за ерунда?

– Не знаю, – запечалилась Гульча. – Предсказания и Пророчества, они такие. В них всегда, как правило, найдётся-отыщется неожиданная и пакостная закавыка…. Вот, и разбирайся, мальчик…. Кто, в конце-то концов, здесь могущественный хан? Ты, или я? Ты? Вот, и отрабатывай своё высокое ханское звание, сил не жалея и никуда – без веских на то причин – коней не торопя…

Хан неторопливо, как и было велено, скакал – в окружении верных и многократно-проверенных воинов – по нежной весенней траве. Иногда под чёрными копытами гнедых и каурых коней тихонько поскрипывали мелкие камушки. Высоко в бездонном голубом небе висели почти неподвижные крохотные точки – могучие степные беркуты, терпеливо высматривающие добычу.

С северо-запада долетел едва слышный тревожный гул.

– Что это такое? – насторожился Хан.

– Ерунда, – лениво и беззаботно зевнул сотник О-чой. – Наверное, стадо трусливых джейранов. Услышали цокот конских копыт и, наученные горьким опытом, решили откочевать – ради пущего спокойствия – за Белые холмы. Обычное дело.

– Думаешь?

– Уверен.

– Может, это лошадники?

– Не думаю. Откуда им здесь взяться? После разгрома в последней славной битве лошадники стали осторожными – без всякой меры. Без особой нужды они даже близко не подходят к Быстрой реке. А от этого места – до ближайшего речного брода – почти неделя пути…. Согласен со мной, светлоликий?

– Согласен.

Путники замолчали. Далёкий гул стих.

«В степи не принято много говорить», – подумал Хан. – «Здешняя тишина, она очень величественная и красивая. Хочется её слушать и слушать, не отвлекаясь на всякие мелочи…».

Тем не менее, минут через десять он спросил:

– А как получилось, что все всадники разделились на «лошадников» и «конников»?

– Давно это было, – после короткой паузы откликнулся О-чой. – Много-много сотен Больших солнц тому назад…. Монголы – после череды длинных и кровавых войн – одержали окончательную победу над всеми другими народами. Великую Победу. Бледнолицые, черномазые, краснокожие, жёлтокожие, прочие – все они покорно склонили головы перед несокрушимой волей Великого Хана. Полная победа…. Казалось бы, надо радоваться, беззаботно предаваясь хмельным возлияниям. Но тогдашний Великий Хан задумался, мол: – «А что же дальше? Больших войн больше не будет. Совсем. Так, сплошные мелочи. То есть, лишь подавления всяких и разных бунтов…. Хорошо это? Плохо? Скорее всего, смертельно опасно. Монголы – со временем – разленятся, зажиреют и утратят боевые навыки. И тогда другие народы, предварительно сговорясь и дождавшись подходящего момента, дружно ударят нам в спины. Начнётся безжалостная бойня. Будут разрушены все вековые устои. Будут попраны все краеугольные традиции. Весь наш Мир умоется кровью…». Осознав эту страшную опасность, мудрый Великий Хан разделил всех монголов на «конников» и «лошадников», которым было строго-настрого предписано – на вечные времена – воевать между собой, не ведая пощады, жалости и милосердия. Чем «лошадники» отличаются от «конников»? Одни передвигаются верхом только на лошадях, другие – сугубо на жеребцах. Чем ещё? Больше, извини, ничем…. Как бы там ни было, но решение прозорливого Великого Хана оказалось верным. Монголы до сих пор правят всеми землями нашей прекрасной и неповторимой планеты…

Вскоре отряд, состоявший из трёх сотен всадников, подъехал к первому из череды Белых холмов, на светло-сером склоне которого загадочно чернела прямоугольная дыра.

– Что это такое? – спросил Хан.

– Запретное место, – вяло передёрнул широкими плечами О-чой.

– Кто и когда запретил?

– Конечно, кто-то из Великих Ханов. Когда? В древние и незапамятные времена. Ещё до Великой Победы.

– Почему туда нельзя ходить?

– Какая разница? Нельзя, и всё на этом. Закон такой.

Подумав, Хан торжественно объявил:

– Я залезу в чёрный провал!

– Нельзя же. Запрещено…

– Я слышу – в голове – зов. Мол, обязательно надо залезть.

– Зов – великое дело, – согласился О-чой. – Это, наверное, всесильные и многознающие Боги тебе советуют. Тогда лезь смело, без страха и сомнений…. Один пойдёшь?

– Один.

– Иди.

Хан ловко соскочил с коня и, не оборачиваясь, начал медленно подниматься по крутому склону холма. Обернуться-то очень хотелось, рукой помахать, заглянуть в глаза верным соратникам, но…

В голове навязчиво и монотонно пульсировало: – «Иди вперёд, отважный степной хан. Иди и не оборачивайся. Обернёшься – засомневаешься. Засомневаешься – раздумаешь. Раздумаешь – не залезешь в чёрную дыру. Не залезешь в чёрную дыру – всю оставшуюся жизнь будешь жалеть об этом, мучаясь от неудовлетворённого любопытства…. Шагай, отважный хан! Шагай! Смелее…».

Чёрный прямоугольный провал оказался входом в пещеру.

– Солидно, – пробормотал Хан. – Запросто два всадника – бок о бок – могут проехать. А, вот, факела с собой я не захватил. Что теперь делать? Видимо, придётся, всё же, возвращаться назад…

Он – на всякий случай – заглянул внутрь. Заглянул и, облегчённо вздохнув, радостно улыбнулся – в пещере оказалось гораздо светлее, чем можно было ожидать.

«Это из-за жёлто-зелёных каменных прожилков, покрывающих пещерные стены», – решил Хан. – «Они, извилистые, слегка и светятся. Не густо, конечно, но идти вперёд можно…».

Касаясь – время от времени – ладонью правой руки шершавой стены, он медленно и осторожно зашагал по подземному коридору.

«Какой ровный и идеально-гладкий пол», – мысленно удивился Хан. – «Словно озёрная гладь – в безветренную летнюю погоду. Как, интересно, такое может быть?».

Вскоре с потолочного свода пещеры начали свешиваться уродливые тёмные наросты, которые приходилось – чтобы случайно не набить шишку на лбу – старательно обходить.

Неожиданно послышались странные заполошные хлопки, и над головой путника пронеслись – прохладным вихрем – непонятные чёрные существа. Сердце отчаянно рванулось вниз, к пяткам.

– Ничего страшного, – крепко вжимаясь спиной в каменную стену, заверил сам себя Хан. – Обыкновенные летучие мыши. Мне про них – в далёком детстве – прабабушка рассказывала…

Подземный коридор вывел его в просторный зал. Раздался громкий резкий треск, и впереди вспыхнуло яркое пламя.

– Обыкновенный факел? – предположил Хан. – Только очень-очень яркий?

Предположил, и потерял сознание.

Он – с огромной скоростью – летел по бесконечному чёрному коридору, в конце которого угадывалось крохотное светлое пятнышко. Перед глазами – навязчивой чередой – мелькали красно-жёлтые круги, фиолетово-сиреневые спирали и лимонно-зелёные молнии…

Сознание медленно вернулось. Вернулись запахи, звуки, мысли.

– Первый, здесь второй, – монотонно забубнил хриплый незнакомый голос. – У меня – «переселенец». Похоже, из степных дикарей. Поставьте в известность «Чистилище». Повторяю, у меня – «переселенец»…

Хан открыл глаза и неуверенно огляделся вокруг. Он, прислонясь спиной к толстому шершавому пню, сидел на тёплой и влажной земле. Над головой тревожно и вдумчиво шумели ветви могучих деревьев. А метрах в десяти-двенадцати, на узенькой просеке, стоял незнакомый тип в светло-серой облегающей одежде. Тип, недоверчиво поглядывая на Хана, негромко бормотал в крохотную чёрную коробочку:

– «Переселенец» пришёл в себя. Срочно присылайте вертолёт. Я нахожусь в квадрате «Бэ два, дробь двенадцать»…. Вас понял. Жду…

– Странно, – пробормотал Егор. – Но Лана же – блондинка?

– Старается, чтобы всё было – как в том Пророчестве, – пояснила Ванда. – В Мире «церковников» она была с чёрными волосами. Брюнеткой же и забеременела. А после этого перекрасилась в блондинку. И сейчас регулярно красится. Чуть ли не два раза в неделю. Мол, другого выхода, просто-напросто, не существует. Пророчества, как ни крути, надо уважать. Краеугольное правило такое, одинаково-действующее во всех Мирах…. А за счастье надо сражаться до конца. Зубами и ногтями. Ничего не выпуская из вида. В этом деле, как известно, мелочей не бывает…