Текст книги "Мир искусства в доме на Потемкинской"

Иные дни, иные судьбы

Моряк и писатель[37]37
  А.Г. Булах, 2010 г.


[Закрыть]

25 мая 1985 года мой старший брат инженер-капитан I ранга Кирилл Булах и его семья уехали из квартиры на Потемкинской, и в ней поселились я с моей женой Викторией Викторовной Кондратьевой и ее матерью Евфросиньей Максимовной (1907–1985). Это был итог большой круговерти, проведенной моим братом по просьбе нашей мамы, Любови Эмилиевны Родэ. Она умерла в марте 1985 года и уже не успела переехать сюда. Кирилл, исполняя ее желание, совершал тогда большой сыновний подвиг – он как бы уводил меня в сторону от места жизни и трагической кончины моего сына Славы (Вячеслава) Булаха (1970–1984). Кирилл, как ему казалось, тоже делал шаг вперед, давая самостоятельность своему взрослеющему приемному сыну Олегу Осипову (1962–1991).

Как оказалось, этот обмен стал роковым для семьи Кирилла, судьба предначертала ей тяжелые испытания: бандитское убийство днем, на глазах у людей, Олега, болезнь (рак) и смерть самого Кирилла 20 апреля 1999 года, всего лишь через два месяца после его семидесятилетия. Жена, Надежда Леонидовна Осипова, оберегала его и помогла ему не сломиться. Дети от первого брака Кирилла, Никита и Дмитрий, имеют свои семьи.

Кирилл, словно предвидя, описал собственное мужество перед смертью в повести «Полный вперед! – Воспоминание о друге и флотской молодости»; она опубликована в журнале «Звезда» (1992. № 5/6). А вообще мой старший брат был человеком широким. Он оставил после себя прекрасные стихи, написанные в молости, и две чудесные книги о морской службе, дружбе и верности отчизне – «Полный вперед» (СПб., 1997) и «Сказки старого крейсера» (СПб., 1998), издал две подборки воспоминаний своих однокурсников по училищу имени Дзержинского (СПб., 1988, 1993).

Страницы альбома с фотографиями К. Булаха

Их все высоко оценил Виктор Конецкий: «Кирилл написал про всех нас – сталинских и послесталинских моряков – замечательно. Не боюсь этого слова, ибо он правдив и память его отменна. Каждый штрих его заметок будит во мне вихри летучих воспоминаний и зависти» (URL:www.prochitano konetzkim).

 
Мечта всей жизни, ты сбылась?..
Великий океан… Твой путь – Норд-Вест.
В лицо муссон, от пряностей хмельной.
И, оставляя за кормою Южный Крест,
Летит в ночи фрегат в погоне за луной.

Немного грустно: ты опять один.
Опять пересекаешь океан,
В котором был и у полярных льдин,
И у атоллов самых жарких стран.

Архипелаг любви Таити позади,
А впереди – Калькутта и Бомбей.
Любовь, быть может, снова впереди
За тысячами миль тропических зыбей.

Потом – гавайский солнечный прибой,
Над теплою лагуной тихий стон гитар,
Дыхание мечты, танцующей с тобой.
Пьянящий, как вино, роскошных плеч загар.

И снова ночь. И снова – тишина.
Чуть слышный скрип снастей, журчанье под килем…
И снова – одинокая луна
Плывет над одиноким кораблем.

«Красный Крым», 1951

Так много лет ищу себя
И не могу найти.
Иду, препятствий не любя,
И устаю в пути.

Казалось: светлая звезда
Сияла надо мной,
Все брал свободно, без труда,
Хоть трезвый, хоть хмельной.

Таланты брызжут через край:
Ученый и поэт.
Ума и чувств хоть отбавляй –
Полно на много лет…

А на поверку – ничего,
Иссякло все во сне.
И хоть немножко б своего
Осталось бы во мне.

И только трудною порой
Я понял, наконец,
Что был не гений, не герой,
А слабенький юнец.

«Спешный», 1956 г.
 

В день похорон друзья принесли из типографии первые экземпляры его исторического исследования «Сражения и будни лидера „Ленинград“» (СПб., 1999). В нем по отысканным автором документам абсолютно честно поведано о трагедии перехода советских военных кораблей из Таллина в Кронштадт в самом начале Великой Отечественной войны. Кирилл намеревался вручить книгу каждому еще живому потомку погибших матросов, старшин, офицеров «Ленинграда», он разыскал их и хотел сделать это торжественно. Немного позднее, фактически тоже после кончины, вышла его книга «Страницы жизни флагмана Юмашева» (СПб., Логос. 1999). Научные книги, учебники, справочники – это уже иное, их много, ведь Кирилл был профессором в военно-морском инженерном училище в Пушкине.

Линии отца и матери

Мое возвращение в квартиру на Потемкинской улице вернуло меня из быта и настроений спальных районов Ленинграда в обстановку моего детства и юности, в мой старый мир. Постепенно я начал систематизировать литературные сочинения своего отца. Они охватывают 1910–1970-е годы. Это живо написанный и легко читаемый рассказ, но это не тривиальные мемуары о себе-гениальном, а добрая история поколений инженерной интеллигенции нашей страны, повесть о жизни, любви, душевных порывах, радостях и горестях, взлетах мысли, творческих победах и провалах обычных людей. События происходят в Петербурге-Петрограде-Ленинграде, в Одессе, на Кавказе, в Херсоне, Алма-Ате, в Иране, Эстонии, снова в Одессе. Постепенно именно такие книги воссоздадут не официозный, а правдивый образ нашей страны во времена строительства социализма.

В.К. и Н.К. Гордон, В. Кондратьева и А. Булах около дома М.Я. Акимовой-Перетц (Гордон) в Сочи, построенном в 1910 г. Фото 2009 г.

Я опубликовал рукопись сначала по частям в разных журналах и альманахах в Санкт-Петербурге, Одессе, Астане. Потом в Киеве неожиданно для меня издали книгу отца «Херсон. Путь в неизведанное» (Киев, 2004), и, наконец, мы с женой опубликовали на свои средства «Записки инженера» Глеба Булаха в виде четырех небольших книг в формате, удобном для чтения. Они нашли отклик у читателей. В 2008 году одну из глав напечатали на русском языке в журнале «Таллинн». Полный перевод на английский язык трех первых книг «Записок инженера» профессионально и высокохудожественно выполнил в США Джон Деккер. В Одессе ученики отца, уже давно профессоры, готовят к изданию книгу «Глеб Булах. Записки инженера. Одесский период».

Также я стал распутывать линии жизни моей матери.

Она родилась в Одессе, окончила в 1927 году Петроградский политехнический институт[38]38
  Смелов В.А. К истории инженерно-строительного (гидротехнического) факультета. СПб. гос. техн. ун-т. Ч. II. 1918–1930. СПб. 1999. С. 216.


[Закрыть] и была одной из первых в нашей стране дипломированных женщин-инженеров. Она работала на строительстве Волховской ГЭС, железобетонных дебаркадеров и судоремонтных доков в Ленинграде, была прорабом в Петрозаводске, главным инженером на шахтах в Сланцах. Мама строила горные электростанции вблизи Алма-Аты, участвовала в опытных работах при проектировании плотины Саяно-Шушенской ГЭС. Она прилетела в Саяны на тожественное открытие электростанции, которое совпало с днями ее семидесяти пятилетия. Она специально поступила так – поездка было для нее символом свершения ее молодых взглядов на свою будущую жизнь. Она доказала и себе, и рабочим, и мужчинам тоже, что женщина может быть хорошим инженером. В начале XIX века так не считали. К тому же мама была очень человечной, заботливой. Рабочие уважали и любили свою «Емельяновну».

Она, в отличие от отца, скрывала о себе и своих родственниках почти все. И на то в советское время были основания. Нам с женой удалось узнать много неожиданного из утаенного моей мамой. Мы проехали по всем местам, где жили ее сестры и брат. Это были поездки в Канаду, США, Германию, Финляндию, Францию, Италию, Турцию, Чехию, Бельгию. Постепенно родилась книга[39]39
  Булах А.Г. Модель художника К. Сомова и французский импрессионизм в Нельсоне (Канада). СПб., 2005.


[Закрыть]. Книга о моей маме стала рассказом о многих старых русских семьях, разорванных границами СССР. Это история родителей и детей, братьев и сестер, любящих и помнящих друг друга, но не имеющих возможности ни встречаться, ни переписываться. Особенно тяжело было тем, кто жил в Советском Союзе – все надо было хранить в тайне даже от ближайших друзей. К счастью, сейчас положение изменилось.

Изложив в книге о моей маме, казалось бы, все, я отправился в 2009 году в Италию, чтобы узнать о мифической для меня Вере Роде, покинувшей Петербург еще около 1910 года. Ее внучка, профессор университета в Перудже Кристина Скатамаккиа приняла меня и мою жену в своей квартире в Риме. Две недели прошли в рассуждениях и рассматриваниях фотографий и документов, пока они не сложились в стройную цепь событий и лиц и не оформились в небольшую статью.

В римской квартире у бюста Веры Роде Либерман фон Зонненберг ее внучка Кристина Скатамаккиа и Андрей Булах. 2009 г.

Среди линий нашего рода есть две фигуры из мира искусства. Это жена Вильгельма фон Роде – дяди моей матери, и старшая сестра моей матери Варвара Эмилиевна Зозулина-Роде.

Женой Вильгельма Готлиба фон Роде (1861–1935) была профессор Санкт-Петербургской консерватории, знаменитая финская певица (лирико-колоратурное сопрано) Альма Фострем (1856–1936). Фотографии этой четы стоят в нашем книжном шкафу. Проще всего прочитать об Альме Фострем в Большой советской энциклопедии (1956 г. Т. 45). Она пела в разных залах во многих уголках мира, получила знаки признания ее таланта от русских императоров Александра II, Александра III, Николая II, от императора Германии Вильгельма, королевы Англии Виктории, императора Бразилии дона Педро, императора Австрии Франца Иосифа.

Вильгельм Роде и Альма Фострем

Тетя Альма – так ее звали в нашей семье. В 1990-е годы мне помог узнать о ней финский профессор Вейкко Лаппалайнен. Он был генеральным директором геологической службы Финляндии (тогда это соответствовало министру геологии и охраны недр СССР), а главное – большим меломаном и патриотом. Имя Фострем много значило для него. Все собранные им материалы я передал в библиотеку Санкт-Петербургской консерватории. В мае 2008 года Вейкко Лаппалайнен встретил меня с женой на вокзале в Хельсинки и повез куда-то – как оказалось, на старое шведское кладбище у берега морской лагуны. Он показал нам могилы Альмы Фострем и Вильгельма Роде в некрополе почетных людей Финляндии, охраняемом государством. Немного дальше, вдоль берега лагуны, находится знаменитый памятник Яну Сибелиусу – органные трубы и бюст на гранитной скале.

А вот как написал в 2003 году о тете Альме директор Института Финляндии в Петербурге Ярмо Ниронен[40]40
  Ниронен Ярмо. Финский Петербург. СПб, 2003. С. 92. «Алма Фохстрем», в Большой советской энциклопедии – «Альма Фострем».


[Закрыть]: «Давным-давно здесь слышался колоратурный голос Алмы Фохстрем фон Роде, которая родилась в Хельсинки, свыше десяти лет была примадонной московской императорской оперы, а с 1909 г. – профессором петербургской консерватории. Алма Эвелина стала первой финкой, певшей в Метрополитен-Опера в Нью-Йорке. Когда в моду вошли маршевые песни трудящихся, она переехала в Берлин и оттуда вернулась в Финляндию».

Варвара Эмильевна Зозулина-Роде (1889–1969) была художницей. Известен небольшой карандашный портрет Варвары Зозулиной работы Константина Сомова. Однажды при отсутствии натурщиц в классе Е.Н. Званцевой при Академии художеств он стал работать над портретом бывшей там ученицы Зозулиной. Портрет хранится в Одесском художественном музее. В каталоге музея (Одесса: изд-во Мистицтво. 1974) указано: «Портрет художницы Варвары Эмилиевны Зозулиной (рожд. Роде, 1886–1969). 1917. Б., кар. 38x30. л. вн.: К. Сомовъ. 30 янв. 1917. На обороте листа: Портрет художницы Зозулиной (Г-494)».

Сам Сомов написал о нем так[41]41
  Короткина Л.В. Сомов. СПб., 2004. С. 74.


[Закрыть]: «Портрет получился неплохо. А сама Зозулина – прехорошенькая». Как известно, Е.Н. Званцева (1864–1922) была ученицей И.Е. Репина (ее портрет работы Репина входит в постоянную экспозицию Атениума в Хельсинки). Она организовала в Москве, а потом и в Санкт-Петербурге известную художественную школу. В ней учился, например, Марк Шагал. Школой вместе со Званцевой руководили Бакст и Добужинский, а после отъезда Бакста в Париж – Добужинский и Петров-Водкин. Упомяну, что у нас в квартире на Потемкинской висит портрет маслом работы Варвары Зозулиной (1926 г.). Изображена ее сестра Вера. В композиции портрета чувствуется влияние Петрова-Водкина, да, возможно, и настроения того времени: и разворот головы, и размах бровей, и суровый взгляд, и линия воротника словно навеяны его автопортретом 1918 года. Но техника исполнения разная: у Петрова-Водкина – маслом, в экспрессивной, резкой, угловатой манере, у Зозулиной – акварель в более спокойной, классической манере.

В. Зозулина. Портрет сестры Веры. 1926 г.

Л.В. Короткина пишет[42]42
  Булах А.Г., Короткина Л.В. Художница-импрессионистка В. Зозулина-Роде. Одесский альманах «Дерибасовская/Ришельевская». 2006. № 25. С. 217 – 221.


[Закрыть], что В. Зозулина была в 1917 году секретарем общества петербургских художников «Свободная мастерская». В 1920 году В. Зозулина эмигрировала из России. Известность и успех пришли к ней в 1930-е годы в Париже после создания гравюр – иллюстраций к книге Марселя Пруста «Un Amour de Swan». Считалось, что они наиболее удачно передали его настроение. Гравюры хранятся сейчас в Музее искусств Гарвардского университета (см. файл «Zozouline, Barbara Rodé. Illustrations for works of Marcel Proust: Guide» по адресу: http://oasis.lib.harvard.edu).

В 1941 году В. Зозулина уехала из Парижа в Брюссель, где жила до 1954 года. Упоминание о ней есть в диссертации Н. Лекомт-Авдюшевой о русских художниках в Бельгии[43]43
  Авдюшева Н.А. Русская художественная эмиграция «первой волны» в Бельгии (1918–1939). Диссертация на соиск. уч. ст. канд. искусствоведения. СПб., Рос. Гос. педагогич. ун-т. 2009.


[Закрыть]. Она пишет: «Варвара Эмилиевна Зозулина-Роде (урожд. Роде, 1889–1969) училась некоторое время в петербургской школе Елизаветы Званцевой. Уже в ранних ее пейзажах и портретах художница опиралась на традиции постимпрессионистской живописи и прежде всего Сезанна, а понимание ею цвета приближалось к фовистской экспрессивности. Пейзажный мотив всегда служил ей лишь поводом для поиска новых колористических решений. Художница стремилась живописными средствами строить сложные композиции, передавать глубину бескрайних просторов и красоту конкретного места, где ей было уютно и спокойно».

В. Зозулина-Роде. Мост через Сену. Париж

Характеризуя творческую манеру В. Зозулиной, Л.В. Короткина отмечает, что «в творчестве художницы сказалась хорошая школа мастерства в традициях „Мира искусств“, которую она прошла в Петербурге. Живописное наследие Варвары Эмилиевны отличает светлое, жизнерадостное восприятие мира, что нашло отражение в главной теме ее творчества – пейзаже. Это уголки Франции, Бельгии, Канады, городские виды, дома, окруженные садами, панорамы гор. Техника, в которой работала художница, – масло на бумаге, давала возможность особому способу наложения краски – легкому, почти воздушному. Отсюда та нежная зелень и серебристо-голубое небо, мягкие, едва уловимые оттенки цвета, которые при обычном способе письма маслом по холсту, наверное, невозможно было бы передать». Но я-то думаю, что родилась эта техника от крайней бедности художницы. Рисунки акварелью и цветным карандашом тоже жизнерадостны, мягки и светлы. Видимо, дело было не в технике и средствах, а в душе.

В. Зозулина-Роде. Канада. 1964 г.

Живописные работы, рисунки, литографии работы Варвары Роде находятся в частных собраниях в Канаде, США, Бельгии, Югославии, России. Несколько работ бывшей модели Константина Сомова есть у нас в доме на Потемкинской, в тех комнатах, где когда-то бывал он сам, а потому мы с женой с особым чувством искали его могилу на русском кладбище в Сент-Женевьев де Буа, когда мы оказались в Париже в 2010 году. И, между прочим, дом на Потемкинской стоит на земле, принадлежавшей в 1822–1824 годы жене капитана 1-го ранга Михаила Давыдовича Роде (1762–1834)[44]44
  См. подробнее: А. Дубин. Фурштатская улица. М., СПб., 2005. С. 390.


[Закрыть]. Прямо-таки круги судеб! Правда, кто этот Роде, родственник ли он, неизвестно. А по сведениям от Н.А. Авдюшевой-Лекомт, в Российском государственном историческом архиве в Санкт-Петербурге в фонде 452 (Майковы) хранится дело 572 с месячным рапортом (1806 г.) поручика морской пехоты в Охотске С. Роде. Новая загадка!

Обложка книги А. Булаха «Модель художника К. Сомова»

А еще один круг судеб – знакомство двух Андреев Булахов. Это я и Андрей Борисович Булах (1955 г. р.). Нас выявили как однофамильцев и тезок и воссоединили наши друзья. Андрей Борисович – математик и одновременно художник, он создает свои небольшие яркие картины с помощью компьютера. Конечно, они тоже есть в доме на Потемкинской. Его мама – Татьяна Борисовна Булах-Извекова (1929 г.р.) – подробно рассказала о своей замечательной семье и ее корнях[45]45
  Булах-Извекова Т.Б. Преодоление. СПб., 2007; Воспоминания моей жизни. Книга 2. Возвращение. СПб., 2008; Воспоминания моей жизни. Книга 3. СПб., 2010.


[Закрыть].

Материалы, документы, справки, письма, фотографии, цифровые диски из наших семейных архивов Родэ и Роде, Фостром, Роде-Зозулиных, Орбелиани в России, Финляндии, Канаде, Италии и Булахов переданы мной в ЦГАЛИ.

Вместо эпилога

На 90-летнем юбилее ВГИКа

Осенью 2009 года я увидел телепередачу о предстоящем 90-летнем юбилее Всероссийского государственного института киноискусства (ВГИК). Проректор А.П. Чинарова рассказывала о Владимире Ростиславовиче Гардине. Под впечатлением от увиденного я написал ей письмо.

Быстро пришел ответ. Он был таким:

Здравствуйте, Андрей Глебович!

Благодарим Вас за письмо! В год 90-летия ВГИКа оно представляется особенно знаменательным. Мы очень признательны Вам за желание пополнить вгиковский архив бесценными материалами об основателе нашей киношколы. Хотим направить на встречу с Вами ведущего редактора редакционно-издательского отдела, аспирантку ВГИКа Елену Сибирцеву. Она приедет в Санкт-Петербург 23.10 и пробудет там до воскресенья, 25.10. В какой из дней вам будет удобно встретиться с Еленой?

С нетерпением ждем ответа!

С уважением,

проректор по научной работе А.П. Чинарова,

начальник редакционно-издательского отдела

Т.Ф. Турсунова,

ведущий редактор Елена Сибирцева.

В оговоренный день к нам пришли две милые девушки – Лена Сибирцева и Аня. Они были ошеломлены тем, что известное им из учебников имя основателя ВГИКа, ушедшего в мир легенд, осязаемо соотнеслось с человеком, жившим в квартире, в которой они сейчас находились. Лена делала пометки о своих впечатлениях, Аня фотографировала. Потом мы вместе пили чай и беседовали.

Алевтина Петровна Чинарова любезно пригласила нас с женой, и мы были в Москве на юбилейных торжествах ВГИКа со 2 по 7 ноября 2009 года. Приехав, сразу же утром пошли во ВГИК, но там В.В. Путин свободно общался с преподавателями и молодежью, а потому вход в здание перекрыли. Я постоял в вестибюле перед турникетом. Для меня это был трепетный миг жизни, осененной с детства именем Владимира Ростиславовича – моего дяди Володи. Потом мы с женой посетили научную конференцию в гостинице «Мир», затем вернулись и наконец-то вошли в здание ВГИКа. Очень было интересно увидеть, что же это такое.

ВГИК поразил меня, старого университетского профессора, чистотой помещений, хорошей организацией и занятий, и быта студентов, дисциплиной и интеллигентностью молодежи, ее одухотворенностью и открытостью, вежливостью. У ректоратских кабинетов висит на парадном стенде фотопортрет Владимира Ростиславовича – первый в ряду знаменитейших режиссеров и актеров, сценаристов, операторов кино – выпускников ВГИКа. Владимир Ростиславович сфотографирован в 1920-е годы в примятой кепке и мягкой кожаной куртке. Но его облик на фото и место в этой плеяде блистательных творцов советского киноискусства не увязывается с моим представлением о нем, его характере и интересах в той жизни, когда я ребенком и юношей знал его, уже старика. Конечно, он был тогда совсем иным человеком, нежели герой-авангардист на фото в коридоре ВГИКа. Но сохранял энергию и напористость до самой глубокой старости.

Мы были гостями на торжественной церемонии и концерте в Кремле, и здесь опять все началось с имени Гардина и с его портрета и кинокадров. Потом оказались на банкете в каком-то чудесном, таинственном, необъятном кафе. Мы сидели тихо и неприметно среди сотен людей, чувства которых были наполнены миром кино, встречей с друзьями, беседами, воспоминаниями, шутками, смехом, а я с радостью и гордостью вспоминал дядю Володю, когда-то верно и удачно посадившего древо. Оно выросло и живет уже независимо от него, в пространстве, неведомом ему.

Вместе с ректором ВГИКа Владимиром Сергеевичем Малышевым, проректором Татьяной Николаевной Сторчак и почетными зарубежными гостями мы совершили поездку в хранилища Госфильмофонда России в Белых Столбах под Москвой. Всех нас хлебосольно принял директор Госфильмофонда Николай Михайлович Бородачев.

С девяти утра и до ночи в разных аудиториях ВГИКа непрерывно шли показы учебных студенческих киноработ прошлых и нынешних лет. Театральные студенческие коллективы ВГИКа и его гостей демонстрировали свое актерское мастерство. В переполненном актовом зале проходили встречи студентов с артистами и режиссерами. Это было бурление молодости.

В один из дней мы встретились с очаровательной девушкой, искусствоведом и историком кино, которая должна была подготовить материал о Гардине. Она только что вернулась из Парижа и выразила свое удивление поворотом в карьере Гардина: как же это он в середине 1920-х годов вдруг навсегда уехал из Москвы в провинцию – в Ленинград и там, в стороне от столицы, жил и работал? Владимир Ростиславович сам описал некоторые творческие и личные обстоятельства этого своего перемещения (см. с. 32, 33, 48 во втором томе его «Воспоминаний» и с. 158, 165, 168, 171–174 в книге «Жизнь и труд артиста»). Сначала он уехал ставить фильм о Пушкине, потом ставил «Кастуся Калиновского» и на съемках встретил свою будущую жену Татьяну Дмитриевну. Так постепенно изменилась его судьба, он навсегда стал ленинградцем.

С моих позиций, для Владимира Ростиславовича, сложившегося как личность еще в XIX веке, жившего в свободном мире и творившего в разных странах, отъезд из Москвы в Ленинград помог остаться самим собой. Он умел обеспечить себя материально. А потому он мог не бросаться за заработком в нарастающие потоки социалистического реализма и искажать свою душу вместе со временем. Он отошел от кинорежиссуры, стал только артистом. Жил по-старому, независимо, говорил и действовал прямо, все менее вписывался в идеологию советской киноиндустрии и все более выпадал из среды ее творцов. Постепенно в кино он стал исполнителем только небольших эпизодических ролей. В каждой был ярок, правдив, глубок.

А. Булах и В. Кондратьева во ВГИКе

После юбилейных торжеств мы вернулись домой, на Потемкинскую, полные радости за Владимира Ростиславовича и нового благоговения перед ним. Дядя Володя, хотя и не имел со мной ни капли родной крови, дал мне очень многое. Громадная дача с потайным, как в романтических книгах Дюма, ходом между комнатами Татьяны Дмитриевны и Владимира Ростиславовича, необъятный лесной участок и множество собак, большая красивая квартира на Потемкинской дали мне с детства явственность осязания иного масштаба жизни, нежели тот, который был вокруг меня.

Потом, когда в самые первые дни января 1946 года мы с мамой и братом вернулись после войны в Ленинград, то поселились у Гардиных в их квартире на Потемкинской. Здесь уже жил отец. Дядя Володя приютил его – бездомного «врага народа», но брата его жены. А нам в Алма-Ату он прислал официально заверенное письмо, гарантировав жизнь и прописку в его квартире. Без таких вызовов ленинградцев не пускали назад в Ленинград, а маму не приняли бы на работу, ведь наши две комнаты в доме на улице Некрасова в войну кто-то занял. Почти на три года квартира Гардина превратилась в коммунальную. А так как парадные комнаты с окнами на Потемкинскую образовывали анфиладу, то есть все были проходными, жить в квартире было неловко всем. Папа размещался в темной комнате за прихожей, мы жили в проходной комнате перед громадной кухней с окнами во двор.

Сразу же в день приезда мы отправились по протекции дяди Володи на «Шельменко-денщика» в Театр Комиссаржевской. Сидели на балконе где-то ряду в четвертом. Было весело и приятно, задорно и смешно. Еще в годы войны в Алма-Ате театр стал для меня родным. Я занимался в драматическом кружке и ходил с папой-ссыльным на оперы и балеты и в Русский драматический театр. Возвращение в Ленинград сделало доступными Малый театр оперы и балета, Консерваторию. Потом в обиход вошло посещение Александринки.

Нередко вечерами Гардины раскладывали ломберный стол, и начиналась игра в вист, винт или преферанс. Дядя Володя очень ловко обращался с картами. Татьяна Дмитриевна кричала: «Гардин, Вы опять жульничаете!» – «Что Вы, Танечка! Вот посмотрите – все карты у меня на месте» (обращение на «Вы» было нормой старой жизни, моя мама так и не смогла в новое время перейти на «Ты» со своей мамой). Манипуляциям с картами и фокусам он учил и меня, и брата. Вспоминаются романсы, которые Таня (так всегда я и брат называли Татьяну Дмитриевну) исполняла под гитару, она ее очень любила. Иногда дядя Володя делал заранее заготовленный розыгрыш своих гостей. Он неприметно стучал пальцем по голове, и тогда громадный сибирский кот Кузя выскакивал из необъятной фарфоровой китайской вазы на круглой печке в углу комнаты, прыжками по шкафам и столам пересекал пространство и начинал лизать, урча, лысину народного артиста СССР, смущая этим гостей и возмущая Таню этой детской забавой. Дядя Володя любил вдруг как-то по-особому встать в позу и театрально чуть дрыгнуть ногой или насупить бровь и произнести излюбленную фразу.

Помню, как он любовно проверял все мои школьные домашние работы по русскому языку и арифметике, раскладывая их в своей комнате на высокой конторке красного дерева, и тщательно зачищал тонко отточенным скальпелем и исправлял все мои ошибки (надо сказать, он учил и меня так же искусно зачищать документы). А потом он с удовлетворением и забавной горделивостью принимал как свои мои хорошие оценки за эти домашние работы. Он приучал меня к системе сбора вырезок из газет по какой-нибудь тематике, а я собрал и потом передал в библиотеки многолетние газетные вырезки о хунвейбинах, убийстве Кеннеди, полете Гагарина, о венгерских и чешских событиях. Я испытывался им в декламации и даже в способности к артистическому движению, более того – к балету.

Однажды весной, в мой день рождения, мы отправились в Лисий Нос на дачу Татьянино. В холодной гостиной на первом этаже дядя Володя взял книгу в золоченом тисненом кожаном переплете, с золотым обрезом, изданную в Лондоне, и подарил ее мне. Эта было описание жизни Иисуса Христа на английском языке с восьмьюдесятью цветными иллюстрациями. В дарственной надписи были слова о том, что пример надо брать только с хороших людей, и что эта книга меня многому научит. Так и случилось, но в мои пионерские и комсомольские годы я из опасения перед своими школьными и студенческими товарищами выскоблил из дарственной надписи эти ее главные слова. Так же я остерегался показывать друзьям-комсомольцам (а ими были все) дарственную надпись дяди Володи о том, что в книге теоретика кино Кулешова есть много верных формалистических решений в построении кадра – этой книгой он преподал мне уроки композиции, когда я увлекся моей первой «Лейкой» в 1947 году.

Вспоминаются реакции Гардина на злобные, хлещущие фразы и издевательские эпитеты, обрушившиеся на его коллег и друзей после постановления ЦК ВКП(б) о космополитизме. Он коллекционировал эти слова и от души наслаждался невероятными изощрениями советской журналистики. Но главным его переживанием был ужас за своих поверженных друзей. Возвращаясь домой, он с горечью рассказывал о встречах на улицах с брошенными и уже оставшимися не у дел и без денег несчастными артистами и писателями – я не буду ворошить их имена сейчас. Это очень известные люди.

В памяти запечатлелись события, связанные с продажей дачи Татьянино. Дядю Володю чуть в отдалении сопровождал мой брат с как-то запрятанным под пальто старинным гладкоствольным ружьем из гардинского антиквариата, я думаю, времен турецкой войны. Деньги сдали в сберкассу. Там через полгода они «сгорели» в денежной реформе. Никаких истерик, рыданий, инфарктов в семье Гардиных не происходило. С точки зрения дяди Володи состоялось привычное ему очередное большевистское «мероприятие» по укреплению экономики страны, от которого невозможно уберечься.

Сама жизнь среди картин Айвазовского, Репина, Кипренского, Левицкого, Боровиковского, ваз китайского фарфора, статуэток и нэцке, в комнатах, меблированных старинными столами, диванами, креслами и стульями влияла на склад моей души. Однажды пришел в квартиру Гардиных мой симпатичный скромнейший классный руководитель узнать, почему же всю неделю я не бываю в школе. Сидел он, раздавленный увиденным, и никак не мог постичь того, что над ним на стене подлинное полотно Нестерова, а не его копия.

Но помнится и такая забавная сцена: дядя Володя не без гордости демонстрирует свои раритеты каким-то гостям и вдруг окаменевает перед местом, где хотел показать только что приобретенное полотно Левитана. «Что это, Танечка?!» – резко вопит он без стеснений. – «Шагал, я обменяла его вчера на Левитана». – «Это подделка!» Так оно и было: Татьяна Дмитриевна сама создала этого «Шагала» и разыгрывала сначала хозяина, а потом – гостей. Через много лет я повторил этот розыгрыш, когда академик Лия Николаевна Когарко попросила меня принять в Ленинграде ее заграничных коллег. Я небрежно махнул в сторону «Шагала», сказав, что мы его случайно порвали. А еще через несколько лет я зашел в Копенгагене в университет к профессору Троельсу Нильсену – одному из тех моих гостей, думая, что, пожалуй, он уже забыл меня. «Как я могу забыть визит к тому, у кого есть свой Шагал, я всем рассказываю о Вас!»

Когда наступила пора думать о моем будущем, дядя Володя серьезно обсуждал со мной вопрос о получении образования по истории и культуре Кореи в Ленинградском университете, о моем поступлении в Московский институт международных отношений или во ВГИК на операторскую специальность – тут он собирался отписать необходимые рекомендации своему Эдуарду Тиссэ.

Но все получилось по-иному. Я, как и многие, увлекся химическими опытами с пламенем и взрывами. И после тяжелых раздумий все решили за меня, что я буду поступать на химфак ЛГУ. С этим я уехал в деревню готовиться к экзаменам. Пришло письмо от мамы о том, что, везя документы в приемную комиссию, она поняла, что геологический факультет лучше, так как в отличие от химфака, к нему ведет прямой автобус и не надо делать пересадок. Я стал геологом…

Дядя Володя старел. Гардины приобрели «ЗИМ» (на это потребовалось разрешение из Москвы), наняли шофера, часто выезжали за город. Летом Гардин получал домик через дачный трест Ленгорисполкома или в Зеленогорске, или в Комарово. Наслаждался там покоем и воздухом. Очень любил своего боксера Бима. Старение неуклонно наступало. Дядя Володя все более уходил в себя и в свои старческие болезни. Жизнь угасала…