Текст книги "Отряд зародышей"

«А чего мелочиться? – думаю, – Похитители с него за сына пять тысяч просили. А мы всего-то и хотим получить – меньше трети от запрошенного. Пускай платит.»

– Поня-атно, – протянул купец, – когда получить хотелось бы?

– Он у меня сейчас опять с поручением в город отправился. Через недельку вернуться должен. Вот тогда мы бы к тебе и заехали.

– Ну, будь по-вашему, – решил купец, пристукнув по столу широкой ладонью, – денег на такое дело дать не жалко. Не на пропой да на баб продажных пустите, а на пользу. Пускай будет молодой граф офицером. Вот за то давай и выпьем, сержант, – добавил он, поднимая свою кружку с пивом.

После столь удачного обсуждения всех наших дел насущных не грех было и расслабиться. А потому и я, не раздумывая, ухватился за кружку.

Пока мы парились, в дом купца пришёл Будир, узнавший о возвращении пленённого горцами купеческого сына. И как раз поспел к тому моменту, как мы вышли из бани и собирались идти за стол. А потому встретили старосту во дворе весёлыми криками и похлопываниями по спине. Староста тоже не остался в долгу, обнявшись с каждым и поздравив со счастливым окончанием столь опасного и трудного дела. За столом, специально для старосты, уже в который раз мне пришлось пересказывать все перипетии нашего приключения. И опять женщины охали и ахали, слушая моё красочное повествование. Вот умею я, когда надо, блеснуть красноречием и словом завихренным. Что есть, то есть – не убавишь. Ну, а после моего рассказа принялись все дружно есть и пить, хозяйками приготовленное. И им тоже толика от хвалы нашей перепала, заставив не раз зарумяниться от удовольствия, похвалой едоков проявленного.

Застолье прошло шумно и весело. Однако, всё хорошее и приятное так или иначе – заканчивается. Настал момент и мне прощаться с хозяевами. Пообнимавшись и раскланявшись по деревенскому обычаю на прощание со всеми присутствующими, я оседлал своего коня, запрыгнул в седло и выехал с просторного купеческого двора.

Идти мне в посёлке было не к кому. Так и не выбрал я себе подругу после того, как Малетту осенью потерял. Устал я, наверное, от этих знакомств временных, да потерь быстрых. Душой устал… Ну, а коли так, решил возвращаться обратно на наш пост.

Приехав туда уже в сумерках, я поставил коня на конюшню и вошёл в казарму. Ко мне тут же подошёл Хорёк:

– Господин сержант, Зелёного нет…

– Как нет?

– Не прибыл, – уточнил Хорёк, и помолчав, добавил, – не случилось ли чего?…

– Та-ак, – я озадаченно потёр подбородок.

– Может, сгоняем туда? – предложил Цыган.

– Сиди уж, – махнул я рукой, – куда ты сгоняешь на ночь глядя?

– А что ж делать-то? – озаботился Одуванчик.

– Ждём до завтра, – решил я, – если к полудню не появится, вот тогда и «сгоняем», выясним, в чём там дело.

В ту ночь, понятное дело, спалось нам не очень. Я то и дело выходил из казавшейся душной казармы подышать свежим морозным воздухом. И каждый раз ловил себя на том, что невольно прислушиваюсь – не едет ли кто, не стучат ли копыта? Хотя и понимал умом, что среди ночи Зелёный всё равно не появится. Скорее уж – по утру, не раньше.

И не раз во время таких вот моих выходов за дверью оказывался кто-нибудь ещё из отряда, так же, как и я, прислушивающийся к ночным звукам. Постояв так какое-то время и переглянувшись, мы уходили обратно в казарму – ждать рассвета.

Утром все поднялись хмурые и не выспавшиеся. Завтракали без особого аппетита. После завтрака Цыган с самым мрачным видом полез на площадку сменить дежурившего там ночью Грызуна.

– Ну, что, не появился? – был первый вопрос Грызуна, едва переступившего порог казармы.

– Нет, – буркнул Хорёк.

Грызун сел было за стол, и пододвинув к себе тарелку с кашей, поданной Одуванчиком, принялся есть. Однако проглотив нежеваными пару ложек, с силой оттолкнул её от себя.

– Ты чего? – с недоумением воззрился на него Одуванчик, – Не нравится?

– Да нет, – отмахнулся Грызун, – что-то еда в горло не идёт…

Спустя ещё час Степняк не выдержал:

– Послушайте, господин сержант, может, не стоит дальше ждать-то? Время ведь уходит.

– Поехали, а, сержант, – как-то тоскливо добавил Хорёк, – уж лучше в дороге, чем вот так вот сидеть…

– Ладно, собирайтесь, – махнул я рукой, – со мной едут Хорёк, Степняк и Полоз. Грызун – отдыхать после дежурства. Одуванчик, остаёшься дежурным.

– А почему я?

– Да куда уж тут отдыхать!

Обе фразы, сказанные остающимися в казарме, были произнесены практически в один голос. А значит, и ответа требовали простого и конкретного.

– Потому, что я так сказал! – не стал утруждать я себя долгими разговорами и повернулся к отобранной мной для сопровождения троице, – чего задумались? Живо собираться и седлать лошадей!

Собрались в пять минут. Доспехи и оружие на себя, оседлали лошадей и, выведя их из конюшни, попрыгали в сёдла.

И тут со смотровой площадки раздался звон била. Подняв голову, я поглядел на стоящего наверху Цыгана. Тот что-то громко кричал, подпрыгивая от возбуждения и тыкал пальцем в направлении реки. Поглядев туда же, я увидел вдалеке хорошо различимую на снежном поле фигуру всадника, медленно ехавшего по направлению к нашему посту.

– Зелёный?… – предположил Хорёк.

– Может, ранен? – высказал опасение Полоз.

– Тьфу ты, сплюнь, скажешь тоже, – сердито отозвался Степняк.

– Может, и ранен, – задумчиво согласился я, – уж очень медленно едет. Сейчас проверим. А ну, марш за мной! – и ожегши коня плёткой, с места сорвался в галоп. Троица моя едва поспевала следом.

Когда мы сократили расстояние до всадника на столько, что смогли чётко разглядеть его лицо, то невольно придержали коней, заставив их сперва перейти на шаг, а потом и вовсе остановиться.

Всадником этим и в самом деле оказался Зелёный. Вот только выглядел он… скажем так – несколько странно. На лице его гуляла тихая, едва заметная улыбка, а глаза вокруг глядели с таким всевозлюбляющим умилением, что в голову невольно приходили мысли о нормальности соображалки нашего Великого охотника и боевого товарища. А если ещё добавить к этому мерное покачивание им головой в такт какой-то песенки, которую почти беззвучно напевали его губы, то картинка получалась более полная и наводящая на определённые выводы.

– Чего это с ним? – подивился Полоз.

– Никак, умом тронулся, а, сержант? – высказал опасение Хорёк.

– Может, случилось чего? – предположил Степняк.

Вот его-то вопрос и навёл меня на некоторые предположения. Сопоставив все события прошедших дней и кое-что быстренько обдумав, я уже сделал некоторые выводы, но пока решил не торопиться с высказываниями. А потому, просто пожав плечами, неопределённо ответил:

– Сейчас узнаем…

Зелёный заметил наше присутствие, лишь оказавшись в полусотне шагов от нас. По крайней мере, именно в этот момент он радостно улыбнулся и приветливо помахал нам рукой, даже не подумав придать своей лошади хоть какое-то ускорение.

Парни с недоумением переглянулись и вновь уставились на него.

– Хоть не ранен, – с некоторым облегчением выдохнул Степняк.

– Угу, – хмуро кивнул Хорёк. Похоже, ситуация с «нераненным», но довольно странно ведущим себя Зелёным начала его напрягать.

Тем временем Зелёный подъехал вплотную ко мне и остановился.

– Здравия желаю, господин сержант! – звонко выкрикнул он, вскинув руку в воинском приветствии, – Рядовой конно-пикинёрного полка Его королевского величества Зелёный прибыл для дальнейшего прохождения службы! – и радостно мне улыбнулся.

– Гляди-ка, – вновь подивился Полоз, – вроде нормально разговаривает. И не сказать, что умом тронулся…

– Всё? – поинтересовался я у Зелёного, – Добавить ничего не желаешь?

– Никак нет, господин сержант! – так же чётко отрапортовал Зелёный, улыбаясь во весь рот.

– Тогда, может быть, уважаемый Великий охотник и рядовой войска Его королевского величества объяснит своим боевым товарищам, где он шлялся полтора суток!? – постепенно повышая тон, последнюю часть фразы я буквально проорал в лицо опешившему от такой встречи Зелёному.

Всё ещё продолжая неуверенно улыбаться, он оглядел нас всех и, запинаясь, произнёс:

– Но вы же сами мне разрешили, господин сержант… отлучиться… ненадолго.

– Вот именно, – рявкнул я, – не надолго! Или для тебя отсутствие на посту в течение полутора суток, это – «ненадолго»!? Тогда скажи мне, что в твоём понимании означает – «надолго»!? Чтоб я на будущее знал и учитывал твои временные рамки! Ну!?

Однако Зелёный и сам уже понял, что сморозил глупость. Виновато опустив голову, он тихо произнёс:

– Простите меня, пожалуйста. Я, конечно, виноват… Но тут, понимаете, такое дело, – лёгкая, блуждающая улыбка вновь чуть заметно скользнула по его лицу. Мелькнула и – пропала, оставив на лице едва заметный след своего сияния.

Я отвёл свой взгляд в сторону, вздохнул и вновь посмотрел ему прямо в глаза. Не отводя глаз, он чуть заметно пожал плечами и опять улыбнулся.

– Ладно, – невольно усмехнулся я, – поздравляю. А за опоздание – три ночи подряд – дежурство на площадке. Начнёшь сегодня же! Это тебе урок на будущее, – и, разворачивая коня, добавил, – всё, возвращаемся. За мной – марш!

Хорёк догнал меня на обратном пути и, поровняв своего коня с моим, спросил:

– С чем это вы его поздравили, господин сержант?

– А ты что, не понял? – хмыкнул я.

– Нет… Вы о чём!?

– Ну, если говорить грубым солдатским языком, то вчерашней ночью Санчара отдалась ему! Вот так-то, парень! Дождался наш охотник своей добычи.

– Да ладно! Не может быть!? – поразился Хорёк, – Это ж надо, а? Полгода ходил за ней, а всё ж таки добился своего?

– Может, Хорёк, может! Молодец, Зелёный! Настойчивый…

– Да, дела, – протянул Хорёк, оглядываясь на нашего охотника, – ей же теперь в родной аил дорога заказана. Прибьют её родичи за такое. И замуж её там теперь никто не возьмёт.

– Значит, она для себя всё решила, – сделал я вывод, – да и Зелёный наш, похоже, тоже.

Хорёк, придержав коня, дождался, пока Зелёный поравняется с ним и с силой хлопнул его по спине:

– Поздравляю!

– С чем? – удивлённо глянул на него охотник.

– Да ладно, – заржал Хорёк, – не прикидывайся. Мне сержант уже сказал. Про подружку твою.

– Спасибо, – Зелёный был заметно смущён и раздосадован тем, что тайна его так быстро открылась.

А Хорёк, размахнувшись во второй раз, влепил ему увесистый подзатыльник:

– Балбес!

– Теперь-то за что? – обиженно вскинулся Зелёный.

– Не делай так больше! Знаешь, как мы тут все переволновались! Чего только не передумали… Парни всю ночь не спали.

Последние слова он произнёс, уже спрыгивая с седла возле конюшни.

– Извините, – только и смог произнести Зелёный, виновато глядя по сторонам.

К вечеру разыгралась метель. Нагнавший из-за перевала снежные тучи ветер выл и свистел вокруг нашего небольшого поста, сразу показавшегося нам островком тишины и покоя посреди разбушевавшейся стихии. В казарме было уютно и тепло. Отряд отдыхал. Лезть в такую погоду на смотровую площадку было величайшей глупостью, поскольку на расстоянии десятка шагов уже было абсолютно ничего не видно. Зелёному явно повезло с отрабатыванием назначенных дежурств. Но я не преминул ему напомнить, что должок в три ночные смены он мне обязательно вернёт сразу же, как только закончится это погодное безобразие. Он согласно кивнул и завалился на свою лежанку спать, пояснив, что будет таким образом подготавливать свой организм к ночным бдениям. Я и не возражал, поскольку заняться всё равно было больше нечем.

Двое суток продолжалась эта круговерть. К вечеру второго дня ветер постепенно утих, тучи на небе убежали дальше, на запад и вскоре над горами засияли крупные, яркие звёзды, засветила луна.

Постояв у порога казармы и полюбовавшись на чистое звёздное небо, я вошёл внутрь и толкнул дремлющего с самого обеда Зелёного:

– А ну, подъём! Хорош спать! На службу пора.

Зелёный, приоткрыв глаза, сонно уставился на меня.

– Метель кончилась, – сообщил я ему, – пять минут на сборы и – бегом на площадку!

Сев на лежаке и спустив на пол ноги, Зелёный потёр руками лицо и потянулся к сапогам.

– Эх, господин сержант, – вздохнул он, – какой сон не дали досмотреть.

– Хе, – усмехнулся Грызун, – то-то я гляжу, ты во сне руками по поясу елозишь! Небось, подружку свою горскую под себя подминал?…

– Отвали, – лениво отозвался Зелёный, – зависть – тяжкий грех!

– Да мне-то чего грехов бояться? – махнул рукой Грызун, – Я уж чего только не повидал. Это тебе, молодому, о грехе рукоблудия надлежит помнить, – язвительно добавил он.

– Да иди ты, – невольно покраснел Зелёный, – чего говоришь-то?

– Послушайте, сержант, – подал голос Цыган, – а может не стоит нашего влюблённого охотника одного на площадку отправлять? А то начнёт он там о своей подружке вспоминать. Так и до греха, Грызуном озвученного, недалеко. Воспоминания, должно быть, ещё свеженькие.

– Ничего, – ухмыльнулся я, – бодрее службу нести будет.

– Да чего вы привязались!? – не своим голосом взвыл Зелёный, – у меня и мыслей таких не было!

– Ты собрался? – ехидно прервал его Хорёк, – ну давай, давай, дуй на площадку. Там и определишься, есть у тебя такие мысли, или нет.

В сердцах сплюнув, Зелёный под дружный хохот всего отряда выскочил наружу, с силой хлопнув дверью.

– Цыган, спой чего-нибудь, – попросил Степняк.

Сняв со стены гитару, Цыган легко тронул струны, проверяя настройку, глянул по сторонам, как бы проверяя, слушают ли его и запел.

Сначала негромко, потом всё сильнее и сильнее. Вначале это были просто цыганские напевы с различными изменениями тональностей и тембра, а потом, видимо – распевшись, Цыган запел одну из своих песен. Песня была для нас новая и, хоть и не отличалась высокой художественностью текста, слушали мы её с интересом.

 
– Ай, да вьюга веет в чистом поле,
Ветер свищет между гор…
Ой, да погулял, да на просторе
Конокрад – цыганский вор!
 
 
А я сегодня не гуляю
Не пляшу, не пью вино.
Не поверите, ромалы!
На мне солдатское сукно.
 
 
Цыган служит… ой, на границе
Средь высоких диких скал.
Ой, как много я, ромалы,
Здесь за год службы повидал!
 
 
Наш десятник, больно строгий,
День продыху не давал!
Иль горцы буйные наскочат,
Да опять – за перевал…
 
 
А мне бы девку – губки-ягодки,
Жбан вина, добра коня…
Ой, да умчуся я на волюшку,
Ввек не отыщете меня!
 
 
Воля, воля, воля-вольная!
Ай, ты – душа цыганская!
Поле, поле ты раздольное,
Ой, забери скорей меня.
 

Закончив петь, Цыган ещё продолжал какое-то время наигрывать мелодию, прикрыв глаза и едва заметно улыбаясь.

– Да, Цыган, – сказал я, – не для тебя служба воинская…

– Верно говоришь, сержант, – белозубо улыбнувшись, ответил он, – уж больно строго и дисциплина жёсткая. Но с вами, сержант, служить интересно.

– Это чем же?

– Скучать не даёте! Что ни день, то новая придумка Вон, и за хребет с вами сбегали. Человека из плена освободили, да заодно и золотишком разжились. А от того и на душе приятно, и кошелю – радость!

– Ну, положим, за казну эту Грызуна благодарить надо. Всё ж таки, это он её нашёл…

– Э, нет, сержант, – вступил в разговор Грызун, – Я нашёл – это верно. А вот только ежели бы вы своего согласия на то, чтоб добыть золотишко это не дали, вовек бы нам его не видать…

– Послушай, Цыган, а вот уйдёшь ты со службы, чего делать будешь? – спросил Степняк.

– А на коня быстрого, да в поле чистое – долю свою добывать, – мечтательно отозвался Цыган.

– А какую долю? – не отставал Степняк.

– Жену хочу в таборе взять, – признался Цыган, – свою кибитку иметь. Детей чтоб целая куча! И кочевать по свету с табором своим, куда глаза глядят, куда душа летит, куда ноги несут!.. Э-эх!

Он ударил по струнам и с силой перебрал несколько аккордов.

– Да, семья – это хорошо, – согласился Одуванчик, – вон, Линика моя, из посёлка, уж несколько раз намекала, мол, не останусь ли и дальше здесь?…

– А ты чего? – поинтересовался Полоз.

– А чего я? – вздохнул Одуванчик, – Куда ж я со службы денусь? Это мы сейчас тут. А время пройдёт, куда дальше пойдём?

– Так уходи со службы!

– Не знаю… А может, и вправду, а? Что скажете, господин сержант?

– А ты сам-то чего хочешь? – спросил я.

– Дом хочу, – признался Одуванчик, – землю пахать, скотину разводить, сад посадить. Я ведь на земле вырос! А ещё, как Цыган говорит, чтоб детей целая куча! Вот у Линики сын от первого, покойного, мужа растёт. Только ещё пятый годок пошёл, а до чего шустрый да сообразительный парнишка – куда там! – довольно рассмеялся Одуванчик, – и мне, как приду, завсегда радуется…

– Я вот тоже иногда думаю, остаться, что ли? – задумчиво сказал Степняк, – Приработался я к кузне здешней, как своя стала. Да и подруга в посёлке тоже имеется. И тоже уж не раз разговоры об этом заводила. Только, чуется мне, не до мирной жизни нам скоро будет. Верно ли говорю, сержант?

По наступившей в казарме тишине и устремлённым на меня со всех сторон взглядам я понял, что не одного Степняка подобные мысли тревожат.

Тяжело вздохнув, я ответил:

– Не только тебе, Степняк, это чуется. Королевскому совету это ещё прошлой весной почуялось. Для того и мы здесь сидим, да за хребет пограничный смотрим. Чтоб, значит, врага вовремя углядеть, да в столицу весточку послать. Только вот когда оно будет, неизвестно. А потому до срока о том – молчок. Делай своё дело, да язык за зубами держи. Всем понятно?

Ответом мне были лишь молчаливые кивки.

– Ну, а коли понятно, то на этом разговор и закончим. Цыган, бери трубу и – марш на двор: «Отбой» играть.

– Как будто нельзя просто взять и объявить его прямо в казарме, – проворчал Цыган, поднимаясь с лежака и вешая гитару на стену.

– Поговори мне ещё!.. – показал я ему кулак.

Цыган вздохнул, накинул на плечи плащ, снял с полки горн и вышел за дверь. Вскоре с улицы донёсся чистый, мелодичный звук горна, звонко пропевшего самый сладостный для солдатского уха сигнал ««отбоя».

Ночь прошла тихо и спокойно. На следующий день, ближе к полудню, к нам на пост прибыл Кузлей с двумя своими сородичами, уже знакомыми нам по совместному рейду по горам. Отец прислал их забрать выданных нам ранее лошадей.

– Еле через перевал перебрались, – пожаловался он мне, спрыгивая с заморенной лошадёнки и протягивая руки для приветствия, – снегу столько, что лошади идти не могут.

– Как же вы их всех обратно поведёте? – спросил я, здороваясь.

– Через проход пойдём, – вздохнув, решил Кузлей, – иначе – никак.

Стоявший поблизости Зелёный, услышав это, тут же с загоревшимися глазами предложил проводить горцев до прохода.

– Ты мне ещё две ночи должен, – показал я ему кулак и понурившийся Зелёный вернулся в казарму.

– О чём это вы? – не понял Кузлей.

– Да, это наши дела, не обращай внимания, – отмахнулся я, – ну, ставьте лошадей на конюшню да заходите в казарму. Сегодня вам уж точно назад возвращаться не придётся.

Согласно кивнув, Кузлей потянул свою лошадь за повод к конюшенным воротам.

Во время ужина он рассказал нам, что пришлые карзуки, потеряв своего главного вождя, попытались для начала выбрать другого среди предводителей помельче. Однако ни один из них ни должным авторитетом, ни властью, ни богатой казной не обладали. Выборы, как и ожидалось, закончились ничем. И теперь каждый род жил сам по себе и решал самостоятельно, что делать и куда идти. Некоторые роды даже решили по весне возвращаться обратно в восточные горы, не особо доверяя словам посланцев нанявшего их короля о грядущих победах и богатой добыче. Таким образом, Грызун одним своим выстрелом невольно раздробил бывшее до того единым войско карзуков. Что, конечно же, не могло не сказаться на его боеспособности в грядущей войне.

Утром следующего дня Кузлей со своими родичами, позавтракав, отправились в обратный путь. В провожатые я назначил им Одуванчика и Полоза, запретив Зелёному даже заикаться о поездке к проходу в ближайшие дни.

Отправились они вовремя, потому как ближе к полудню из-за перевала опять начал задувать ветер, потянулись тучи и начал сыпать снег. Сначала редкий, но чем дальше, тем всё крупнее становились хлопья и всё гуще становился снегопад.

Во второй половине дня на пост вернулись Дворянчик и Циркач. Они, конечно, задержались в пути, но не по своей воле. Подняться по ущелью на плато два дня назад, когда бушевала метель, было просто невозможно. И пережидать непогоду пришлось в той самой крепостце, что расположена в долине, неподалёку от входа в ущелье. Кстати, как оказалось, майор Стоури после памятного нам всем осеннего боя с горцами оставил в той крепости две сотни конных пикинёров из своего полка на случай, если вдруг опять что серьёзное приключится. И менял их там регулярно каждые два месяца.

Выслушав короткий доклад о поездке, я дал им время на отдых до завтрашнего утра.

– А утром, – добавил я, – Циркач – на площадку, Дворянчик – дежурный по казарме.

Дружно ответив «Есть!», они занялись своими делами.

Не замедлили с возвращением и Одуванчик с Полозом, провожавшие горцев до реки.

К вечеру опять разыгралась метель. Но длилась не долго, после полуночи ветер заметно утишился и к утру всё улеглось.

Выйдя после завтрака из казармы, я увидел разгорающийся над хребтом чистый, аж до хрустального звона, рассвет. Поглядев в сторону перевала, я вернулся обратно в казарму.

– Хорёк!

– Я, – отозвался тот, сидя на лежаке и перематывая на ногах портянки.

– Возьми с собой пару человек и смотайтесь к перевалу. Посмотрите, что там и как… Вернётесь – доложишь.

– Есть, – кратко отозвался он и, натянув сапоги, повернулся к остальным, – Степняк, Полоз, собирайтесь. Со мной поедете.

– И чего там может быть? – пробурчал себе под нос Полоз, натягивая тёплую куртку, – сколько дней метель мела… Там же сейчас ни пройти, ни проехать! Вон, Кузлей со своими позавчера едва через него перебрался.

– Побурчи у меня, побурчи, – отозвался я, – установлено регулярные выезды к перевалу проводить, будь добр, соберись и выполни. Вопросы?…

– Никак нет, – отозвался Полоз, направляясь к двери на конюшню.

Пока они ездили к перевалу, всех остальных, за исключением спустившегося с площадки Зелёного, я выгнал на улицу на выездку. Чтоб и сами размялись, и лошадей своих погоняли.

Выездка плавно перешла в конную тренировку. Мы до того разгорячились и увлеклись, что только окрик Дворянчика «Сержант, смотрите, Хорёк возвращается!» отвлёк меня от увлечённой рубки с двумя верховыми «соперниками». Остановив схватку, я оглянулся.

Посланная к перевалу троица спешно возвращалась, и явно не с пустыми руками. Поперёк седла Полоза что-то лежало, издали похожее на большой мешок. Когда они подъехали ближе, стало понятно, что это вовсе не мешок, а человек.

Остановив лошадей возле входа в казарму, Хорёк спрыгнул на землю и подбежал к Полозу, продолжавшему сидеть в седле.

– Помогите мне! – крикнул он, обращаясь к нам, – надо его занести внутрь.

Одуванчик с Цыганом тут же бросились на помощь. Осторожно сняв человека с коня, они втроём занесли его в казарму. Степняк, держа в руках потрепанный заплечный мешок, посох и продолговатый кожаный свёрток, вошёл следом.

Человек был уложен на лежак, ближайший к нашему очагу и Хорёк принялся снимать с него одежду, состоявшую из длинной шерстяной накидки, намотанной поверх полотняной рубахи и шерстяных штанов на ногах. Голени его были обмотаны длинными полосами льняной ткани. А поверх обмоток были обуты невысокие кожаные сапоги, сшитые мехом внутрь. Голову прикрывала облегающая вязаная шапочка с наушниками.

Сам он тоже выглядел непривычно: жёлтая кожа, узкие глаза, нос с широкими ноздрями и приплюснутой переносицей, длинные чёрные волосы заплетены в косицу и обёрнуты вокруг шеи. На вид ему было лет тридцать. Но я мог и ошибиться, учитывая его состояние.

– Где вы его нашли? – спросил я.

– Полоз увидел. Случайно, – ответил Хорёк, растирая шерстяной рукавицей грудь незнакомца.

Я вопросительно взглянул на Полоза.

– Да я и не его сначала увидел, – пожал тот плечами, – а посох. Он из снега торчал. Сразу было видно, что это не ветка какая-то и не дерево. Интересно стало. Подъехал поближе, гляжу, а меж камнями вроде как сидит кто-то, снегом присыпанный. Позвал остальных. Откопали. Вот так и получилось…

– Понятно, – я повернулся к Степняку, – что за мешок у тебя?

– При нём было, – Степняк положил всю поклажу на стол.

– Так, посмотрим, – произнёс я, подходя к столу.

Посох я отложил сразу, ничего примечательного в нём не было. Так и не сумев развязать смёрзшиеся ремешки на кожаном свёртке, я их просто перерезал и развернул кусок тонкой кожи, ещё не успевшей полностью отогреться и поскрипывавшей у меня в руках. На свет явился меч, каких я ещё не видывал. Рукоять на полтора хвата, круглая плоская гарда и слегка изогнутый, расширяющийся к своей передней трети клинок были непривычны и вызывали определённый интерес. И в плане того, где такие мечи изготавливают, и в плане того, как же им надо биться? Известные мне способы ведения боя нашими мечами здесь не подходили.

– Хм… Интересно, – протянул я, осматривая меч.

– Гляди-ка, клинок какой необычный, – сказал Степняк, глядя на находку, – аж до ширины ладони доходит. Это где ж, интересно, такие делают?

Зелёный, отдыхавший после ночной службы и разбуженный поднявшейся суетой, тоже подошёл к столу. Поглядев на меч, он повернулся ко мне и высказал предположение:

– А может, он лазутчик вражеский, к нам засланный?

Я неопределённо пожал плечами.

– Не знаю…

– Сержант, – окликнул меня Хорёк, продолжавший заниматься лежащим без сознания человеком, – у него, похоже, нога правая не то сломана, не то вывихнута. Лечить надо.

Подойдя к лежаку, я осмотрел и осторожно пощупал правую лодыжку, сильно опухшую и наливавшуюся нехорошим сине-багровым цветом. Кожа его была ледяной и жёсткой. Человек, не приходя в сознание, тихо застонал.

– Так, парни, ну-ка, быстро, корыто сюда.

Когда приказание было исполнено и рядом с лежаком на пол установили корыто, найдёныша переложили в него, оперев голову о край, и по моему приказу принялись заливать тело чуть тёплой водой.

– Ну, вот что, Зелёный, – решил я, – не придётся тебе сейчас отдохнуть. Давай, быстро собирайся и дуй за своей знахаркой. Я думаю, сейчас её помощь в самый раз будет.

– Есть! – радостно отозвался тот, – я мигом!

– Не радуйся особо, – охладил я его пыл, – не один поедешь. Цыган! Собирайся. Вместе поедете. И обратно поторопитесь! А то он может и не дожить до приезда вашего…

Спустя пять минут оба всадника умчались по направлению к реке, ведя в поводу третью лошадь для Санчары.

– Хорёк, как отмокнет и конечности разгибаться начнут, вынете его из корыта, переложите на лежак, оботрите и прямо так, голышом, заверните в медвежью шкуру. Пусть отогревается.

– Я понял, сержант, – отозвался Хорёк, подбавляя ещё тёплой воды в корыто.

Раздав все необходимые распоряжения, я вновь подошёл к столу и взялся за мешок.

– Так… а что у нас здесь?

Верёвка, стягивавшая его горловину, уже оттаяла. Повозившись с ней немного, я развязал узел и принялся поочерёдно вытаскивать из мешка всё, на что натыкалась рука.

На столе поочерёдно оказались: запасная холщовая рубаха; чистые обмотки на ноги; небольшой кусок холста, служащий хозяину, по-видимому – полотенцем; деревянная миска, кружка и такие же деревянные палочки непонятного назначения; небольшой нож, предназначенный скорее для каких-либо кухонных работ, чем для использования в качестве оружия; несколько кусков какой-то странной бумаги и пенал с письменными принадлежностями и кисточками; книга в кожаном переплёте с абсолютно незнакомыми мне письменами; маленький, размером с указательный палец, деревянный пенал, в котором хранились несколько очень тонких и странных медных и стальных игл, совершенно не похожих на швейные. Ещё в мешке лежали завёрнутые в отдельную холстину несколько луковиц, кусок хлеба, горсть сушёных фруктов, какая-то крупа в мешочке и завёрнутая в клочок бумаги соль.

– Вот, собственно, и всё, – констатировал я, оглядев содержимое мешка.

– Интересно, – покачал головой Грызун, – вы обратили внимание? Денег-то у него нет. Ни в мешке, ни в одёжке. На что же он живёт?

Дворянчик взял книгу и раскрыл её. Полистал, поразглядывал картинки и опять захлопнул.

– Ни хрена не понятно, – сказал он, кладя её на стол, – что за язык, что за буквы? И как они их только читают?

– А картиночки-то интересные, – протянул Степняк, – как будто люди на них дерутся.

– Это Циркачу интересно будет, когда вечером с площадки спустится, – равнодушно пожал плечами Дворянчик, – он ведь борец цирковой. Вот пусть и разбирается…

– Похоже, оттаял, – подал голос Хорёк, – давайте его перекладывать.

Степняк с Одуванчиком помогли аккуратно переложить человека на лежак и, обтерев сухой холстиной, завернули в шкуру.

Спустя какое-то время его вдруг начал колотить сильный озноб, он застонал, скрипел зубами от боли, временами едва ли не срываясь на крик. На короткое время он даже пришёл в себя, поводя непонимающими глазами по сторонам, огляделся, попытался что-то сказать но, опять застонав от боли, провалился в забытьё.

Так продолжалось ещё несколько раз, пока не приехала Санчара. Развернув медвежью шкуру, она осмотрела пострадавшего, нимало не смущаясь тем, что перед ней лежит голый мужчина, и повернулась ко мне.

– Это не перелом. Это сильный вывих. Надо вправлять. Нужно, чтобы его крепко держали, тут и тут, – она показала на грудь и бёдра.

– Понятно, – кивнул я и подошёл к больному со стороны плеч, – Степняк, держи его ноги. А я буду держать за плечи.

Когда мы со Степняком покрепче прижали к лежаку пострадавшего там где, показала Санчара, девушка взялась за вывихнутую ступню и начала потихоньку двигать её туда-сюда, одновременно растирая и разминая лодыжку. В какой-то момент она вдруг напряглась и с силой рванула ступню на себя, чуть разворачивая в сторону. Лежавший без сознания человек от боли дико вскрикнул, на мгновение пришёл в себя и опять лишился чувств.

Между тем Санчара, густо намазав повреждённый сустав тёмной вонючей мазью, обложила его какими-то размоченными в тёплой воде сушёными листьями и туго обмотала длинной полосой белого холста. Поверх холстины обернула куском шерстяного покрывала и, наконец, опять укутала больного шкурой.

– Теперь он будет спать, долго, – сказала она, – может быть, до утра. Когда проснётся, налейте ему полстакана вот этого, – она протянула мне небольшой глиняный кувшинчик, – и добавьте туда теплой воды. Пусть выпьет. И надо ему дать выпить бульон из мяса. Лучше – из курицы. Потом он опять будет спать. Через два дня я приеду, посмотрю.

– Это всё? – спросил я, – Может быть, что-то ещё нужно?

– Нет, – покачала она головой, – теперь всё будет зависеть от духов гор и от его здоровья. Если он сильный, то поправится. Если нет – умрёт. Но я сделаю, что смогу.

– Спасибо тебе. Чем мы сможем тебя отблагодарить?