Текст книги "Отряд зародышей"

Кровь на молочных клыках

Неспешно помахивая топором, я обтёсывал ствол только что срубленного деревца от торчащих там и сям веток. Ствол не слишком толстый и не тонкий, с мою руку. Как раз то, что надо для лежака. Неподалёку таким же делом занимались Зелёный и Степняк. Ещё двое, Одуванчик и Цыган, грузили уже оструганные жердины на телегу с впряжённой в неё обозной кобылой и отвозили к отстроенной только на прошлой неделе казарме. Стены её были сложены из камня и покрыты тёсовой крышей, поверх которой был уложен толстый слой дёрна. Вместо окон – узкие бойницы, изнутри закрывающиеся на ночь и в непогоду ставнями. Дверной проём тоже узкий, закрывающийся крепкой дверью, сбитой из толстых дубовых досок. Казарма, пристроенная задней стеной к скале и прикрытая сверху зеленой крышей, издали казалась просто скальным выступом с очень правильными формами.

Сбоку к казарме была пристроена конюшня на полтора десятка лошадей. А небольшой грот, вокруг которого и возводились стены, мы решили использовать в качестве кладовой.

Спасибо селянам! Помогли с постройкой. А то уж и не знаю, как бы мы со всем этим управились. У них даже умелец нашёлся, чтоб посреди казармы очаг с отводом дыма сложить. А сейчас мы занимались тем, что сколачивали в казарме лежаки в два этажа. Ну и заодно отгораживали там для меня отдельную каморку, сбивая стенки из таких же жердей, что шли и на изготовление лежаков.

За всё это время горцы ни нас, ни посёлок ни разу так и не побеспокоили. То ли наше присутствие их отпугнуло, то ли свои дела у них были, но за все четыре месяца нашего пребывания на этом плато горные племена себя никак не обозначали. Мы их присутствие даже со смотровой площадки не обнаружили.

Селяне у нас не появлялись с прошлой недели. Им сейчас не до нас. Осень наступила. Сбор урожая вовсю идёт. И на полях, и в садах, и даже в лесу. Мы тоже то в лес по грибы-ягоды-орехи ходим, то к реке – рыбу ловить да коптить. Зелёный коптильню сложил из камней, как они у себя в лесу делали. Так что мы теперь и рыбой, и мясом копчёным запасаемся, к зиме готовимся. И лошадям на зиму сена вдоволь заготовили. Эвон, неподалёку два огромных стога стоят, верёвками перетянутые, чтоб ветрами осенними да зимними не разметало.

Продолжая обтёсывать жерди, я мысленно перебирал, что мы сделали за прошедшее время, чего не успели, и что ещё предстояло сделать, готовясь к зиме. Глаза при этом по привычке скользили вокруг, осматривая окрестности и примечая все изменения, происходящие в окружающей обстановке. Потому я ещё издалека заметил скачущего к нам во весь опор всадника.

«От деревни скачет, – отметил я, – случилось чего?»

Между тем всадник доскакал до нашего поста, покрутился там, видимо, выспрашивая о чём-то. Кто-то ему что-то ответил, кто-то махнул рукой. Всадник, развернув коня, помчался в мою сторону. Когда подъехал ближе, я его узнал. Один из молодых парней из посёлка. Бывал у нас часто, помогал строить казарму, косить сено. И вообще был парень свойский и простой в обращении.

– Эй! Цыган! Привет! – послышался его звонкий голос, – Сержант где?

Цыган в ответ помахал рукой и ткнул пальцем в направлении кустов, за которыми я и стоял:

– Там!

Кивнув в благодарность, парнишка развернул коня.

Подъехав поближе ко мне, парень спрыгнул на землю и, приветливо улыбнувшись, сказал:

– Доброго дня вам, господин сержант! Да поможет вам Высший!

– Здорово, – ответил я, – и тебе – того же! Чего примчался? Дело есть? Или так, попроведать со скуки?

– Староста прислал, господин сержант, – оглаживая коня, ответил тот, – праздник у нас в эту субботу будет. День последнего снопа. Вас всех на праздник приглашаем.

– Хм. Праздник – это хорошо, – раздумывая над его словами, ответил я, – Вот только всем-то уж точно прийти не получится. Но кто сможем – придём обязательно. Так старосте и передай.

– Так мы ж понимаем, – согласно кивнул гонец, – служба Как без неё?… Ну, так мы вас ждём, господин сержант! – воскликнул он, запрыгивая обратно в седло.

Я в ответ изобразил некое движение топором, мол – договорились, и с одного замаха снял с жердины сразу несколько мелких веточек.

Полоз и Грызун, работавшие неподалёку, разумеется, весь разговор слышали и, довольно переглянувшись, показали друг другу большие пальцы.

Не успел посланец старосты уехать, как в поле, со стороны реки показались два всадника. Это возвращались с охоты Степняк и Зелёный, уехавшие ещё утром.

Однако, когда они подъехали к казарме, добычи при них не оказалось, а вот выглядели они довольно странно. Степняк весь, с ног до головы, был вымокшим до нитки. Зелёный же, бросая на него короткие взгляды, прыскал от смеха в сторону.

– О! Привет, охотнички! – приветствовал их весёлым возгласом Одуванчик, как раз вышедший из казармы, – Как охота?

При этих словах Зелёный вдруг от души расхохотался, а Степняк насупился и, соскочив с седла, молча исчез за дверями казармы.

– Чего вы? – недоумевает Одуванчик.

– Да, уж… поохотились, – закатывается Зелёный.

Тем временем к ним подхожу я, следом подтягиваются Полоз и Грызун, из казармы выходят Циркач и Дворянчик.

Услышав сказанное Зелёным, Дворянчик коротко бросает:

– Рассказывай.

– Поехали мы со Степняком на охоту, – начал Зелёный.

– Это мы и так знаем. Ближе к делу, – отозвался Циркач.

– Ну, подъезжаем к реке. Взяли немного в гору. Едем мимо большого серого камня над обрывом. А вплотную к этому камню сосна растёт. Гляжу, а под сосной енот сидит. Нагрёб себе кучу шишек сосновых и грызёт их. Обед у него, значит, – хмыкнул Зелёный.

– И чего такого? – не понял Полоз.

– А то! – продолжает закатываться Зелёный, – Я Степняку и говорю, гляди, мол, шапка тебе на зиму под сосной сидит, енотовая. Надо? Он обрадовался. О, говорит, сейчас я его поймаю. Я говорю: «А чего его ловить? Давай лучше я его подстрелю. Всего и делов». А он мне говорит: «Подожди, не стреляй. А то ты мне шапку испортишь!»

Последнюю фразу Зелёный произнёс уже под громкий смех слушателей. Начало истории прозвучало довольно многообещающе. Мы устроились вокруг рассказчика, уже спрыгнувшего с седла и принявшего картинную позу ради продолжения рассказа:

– Скидывает Степняк плащ, сползает с седла и растянув плащ в руках, со всех ног рвёт к обедающему еноту. Да там и бежать-то – с полсотни шагов. Енот сперва и не понял, что это за ним бегут. А когда сообразил, то единственное место, куда он мог скрыться, была та самая сосна, под которой он сидел. Не долго думая, енот зажимает в зубах самую большую шишку и что есть духу взлетает на самую макушку сосны. Он наверное, думал, что такая туша, как наш Степняк на ту сосенку не полезет. Она же с руку толщиной, не больше. Ан, нет, просчитался енот! Степняк, с криком «Попался, сука!», полез! – Зелёный от возбуждения хлопнул кистью правой руки по ладони левой, – И вот, значит, Степняк лезет, енот на макушке визжит благим матом и пытается отстреливаться.

– Как это? – не понял Циркач, – Чем отстреливаться?

– Ну, как чем? – хмыкнул Зелёный и ткнул себе пальцем за спину, – Хвост поднял и – залпами! Но, правда, не попадает, – тут же уточнил Зелёный, покосившись на вышедшего из казармы Степняка, уже переодевшегося в сухое, – сосна слегка под наклоном к реке растёт. Так что всё мимо летит. А Степняк – лезет!

Я-то со стороны смотрю, лучше него всё, что происходит, вижу. И вдруг понимаю, что дальше ничего хорошего не будет. И кричу ему, мол, слазь оттудова, не лезь дальше! А он – ни в какую. Я его, говорит, уже почти достал! Вы знаете, в какой-то момент я уже тоже думал, что он этого енота достал. Но тут сосна под весом Степняка понемногу начинает сгибаться и наклоняться в сторону реки. Он этого сначала не заметил, а потом уже поздно было.

– В смысле? – уточнил Дворянчик, посмеиваясь, – Сосна сломалась?

– Да нет, – отмахнулся Зелёный, – не сломалась. Просто она вдруг так сильно согнулась, что Степняк, не ожидавший такого выпада с её стороны, разжал руки и полетел мимо енота прямо в реку.

Мы покатились со смеху, представив себе летящего с дерева в реку Степняка.

– Это ещё не всё! – замахал руками Зелёный, – После того, как Степняк выпустил из рук сосну и полетел в воду, дерево, понятное дело выпрямилось.

– И чего? – задавив в груди смех, выдохнул Одуванчик.

– И дико орущий енот, тоже не ожидавший такого разворота, подброшенный сосной, полетел в другую сторону, шагов на пятьдесят, в кусты. Ну, точно, как камень, выпущенный из пращи.

Народ катался по земле, давясь и икая от смеха. Кто-то в приступе веселья колотил по земле кулаком, кто-то, держась за живот, стонал в изнеможении.

– Но и это ещё не всё! – перекрикивая смеющихся, продолжал Зелёный, – В это время мимо пролетала ворона. Я не знаю, что она подумала, когда её обогнал летящий мимо и орущий енот, но я сам видел, как она в воздухе перевернулась кверху лапами и тоже заорала!

Сказать, что мы были в истерике, это ничего не сказать. Народ буквально задыхался от хохота. А взглянув на хмуро улыбающегося Степняка, опять хватался за животы в новом приступе смеха.

– А что Степняк? – сквозь смех спросил Дворянчик.

– А Степняк вылез из реки, прыг в седло и – ходу до казармы галопом! Переодеваться! – смеясь, ответил Зелёный.

– Слышь, братан, – хлопнул Степняка по плечу Грызун, – может, мы тебя теперь по другому звать будем?

– Это как? – насторожился тот.

– Катапульта!

– Не! – отрицательно замахал руками Циркач, – Не катапульта Гроза енотов!

– Вот вы смеётесь, – с явным сочувствием произнес Одуванчик, вытирая слёзы, выступившие на глазах от смеха, – а ведь Степняк на зиму без енотовой шапки остался…

Ответом ему было новое ржание всех присутствующих.

Как я и предупреждал, в субботу на праздник выехали не все. На посту оставались Полоз и Грызун. Ничего не поделаешь – очередь! Я пообещал им, что отпущу в посёлок позже, через пару дней после праздника. А пока, согласно очерёдности, пусть несут службу. Да Степняк уехал ещё на день раньше. По поводу него у меня со старостой уже пару месяцев, как действовал уговор, что по возможности буду отпускать Степняка в деревню почаще. Какой-никакой, а всё ж – кузнец. Летом для него в деревне работы – выше крыши. Ну, а за это к нам мужики из посёлка помогать в строительстве приезжали. Кузнец наш, как я слышал, уже и подругу себе в посёлке завёл, обживаться начал. Но на службе это никак не отражалось. И на площадку в свой черёд поднимался, и на занятиях заметное усердие выказывал. Ну, а коли так, то чего ж человеку в обустройстве жизни мешать?

Да и не только Степняк себе подружку завёл. Остальные тоже, приезжая в посёлок, не скучали. Даже наш скромняга и тихоня Одуванчик сошёлся с молодкой лет двадцати с небольшим. Мужа своего она потеряла аккурат прошедшей зимой. Пошёл на охоту, да и не вернулся. Только по весне, когда снега сошли, отыскали его случайно сельчане в одной из расщелин. Видать, в снег провалился, а выбраться не сумел. Так и замёрз там… И осталась молодая баба одна с сыном пятилетним на руках. Понятное дело, погоревала сколько-то времени. Дак ведь жизнь-то не остановилась… А тут мы приехали. Вот и присмотрела она себе скромного, рассудительного да работящего паренька. И он, семью свою потерявший, тоже к ней душой потянулся. Так и стал Одуванчик все свои выходные на вдовьином дворе проводить, помогая ей хозяйство поднимать.

… Праздник деревенский начинался с того, что группа ряженых сельчан, возглавляемых духом – покровителем полей, садов и пастбищ, обходила весь посёлок, собирая с каждого дома по небольшому снопику колосьев. В жертву этому самому духу (тоже – ряженому, понятное дело). Ходили они с плясками и шутками, распевая положенные гимны, как самому духу, так и его многочисленным ряженым помощникам.

Обойдя все дома, процессия выходила на деревенскую площадь, где из собранных снопиков складывался один большой стог. Туда же кидали зарезанных прямо на площади курицу и молоденького ягнёнка, клали соты с мёдом и разные фрукты и овощи. После чего староста вручал духу-покровителю горящий факел, сопровождая процесс вручения торжественной речью с благодарностью за обильный урожай и пожеланием и впредь не обделять сельские поля, сады и стада святым покровительством. «Дух», приняв факел, благодарил за подношения и клятвенно заверял, что и далее будет заботиться о жителях села, об их достатке и сытости. Не преминув при этом напомнить, что и сельчане, в свою очередь, должны усердно трудиться на полях и в садах, да заботиться о своих стадах и птичниках, а не валяться на полатях, милости от богов дожидаючись. После дружных заверений сельчан, что так оно всё и будет, «дух» милостиво раскланивался на четыре стороны и поджигал сложенный на площади стог. Куда и кидал использованный факел.

После этого начинались пляски, песни, вождения хороводов и игры.

На столах, установленных по бокам площади, каждый дом выставлял своё угощение для всех желающих. Пироги, сыры, колбасы, сотовый мёд, кислое и пресное молоко, каши, пареные, жареные и варёные овощи, свежие фрукты и ягоды, разнообразные копчёности так и притягивали взор и заставляли бежать слюну. Свежее пиво и молодое вино, разлитые в разноразмерные бочонки, бочки и кувшины, стояли тут же, маня к себе и соблазняя буквально нырнуть в их глубь и там забыться. Я своих по поводу питья предупредил сразу. Пить можно. Но ежели кто завтра утром на коня самостоятельно не влезет, будет порот нещадно. Парни морды покривили, но к сведению приняли.

Посёлок гудел и гулял до глубокой ночи. Я потерял своих из виду, едва только сумерки начали опускаться на землю. Да, откровенно говоря, не особо за ними и смотрел. К тому моменту, будучи уже сам в заметном подпитии, я ходил в обнимку со знакомой мне селяночкой-брюнеточкой средних лет, обладавшей довольно гибкой спинкой и заметными со всех сторон приятными достоинствами. А уж когда совсем стемнело, мы нашли стоявший в сторонке сеновал и, рьяно помогая друг другу, восславили духов плодородия со всем возможным старанием и усердием.

Приостановились мы только глубоко за полночь, сполна насытившись друг другом и, несомненно, оставив довольными всех, нам известных, духов. И, конечно же, самого Высшего. Ибо не кто иной, как именно он заповедал нам: «Плодитесь и размножайтесь!» Чем мы с подружкой с удовольствием и занялись.

Женщиной она была страстной и темпераментной. Да к тому же ещё и изрядно истосковавшейся по мужской ласке. С моей прошлой ночи, проведённой с ней (эх, дела служебные!..), прошло не меньше месяца. Потому и я себя не сдерживал и делал с новой подругой всё, что душе было угодно. Так, незаметно для нас обоих, пролетело часа три. Наконец, истратив все силы, я утомлённо откинулся на скомканный плащ, брошенный поверх сена. Малетта (так звали подругу), примостилась у меня под левой рукой и, положив голову мне на плечо, затихла.

Но лежала так она не долго. Приподнявшись на локте, Малетта заглянула мне в лицо.

– Послушай… А почему ты себе постоянную женщину не заведёшь?

– Ты о чём? – коротко взглянул я на неё.

– Ну… я вот заметила – ты по два раза ещё ни с одной женщиной у нас в посёлке не был. Хотя ночь провести с тобой многие бы не отказались. Пожалуй, и со мной тоже не долго будешь, – с грустью заметила она.

– Не хочу привыкать, – буркнул я.

– А что в этом плохого? – пожала она плечиком, – У тебя всегда было бы место, где остановиться на ночь. Накормят, напоят, спать уложат. Да ещё и приласкают! Чем плохо?

– Да я и так сыт, напоен и приласкан. Верно, лапушка? – я попытался перевести разговор в шуточное русло.

Но она не поддалась.

– Это всё не то, – поморщилась Малетта, – то одна, то – другая… Сколько ещё это будет продолжаться? А ты уже в возрасте. Пора бы и семьёй обзаводиться. Женился бы.

– На ком? На тебе, к примеру? – продолжал я улыбаться.

– А хоть бы и так! А что? Чем я для тебя плоха? Может лицом или фигурой не вышла? – стоя на коленках, она выпрямила спину, уперев руки в бока и, явно красуясь, повела плечами из стороны в сторону, – Или тебя простые селянки не прельщают? Может, тебе графиню какую надо?

Она и в самом деле была хороша! Упругое гибкое тело и красиво очерченная грудь так и манили к себе, пробуждая страстное желание обнять её покрепче и не выпускать до самого рассвета.

– Да не надо мне никакую графиню, – вздохнул я, не отрывая от неё глаз, – и жениться мне тоже не надо.

– Почему? Ты мужчина видный, с достатком, с положением… Да и в постели ещё хоть куда, – игриво добавила она, поиграв пальчиками у меня внизу живота.

Я решил поддержать её игру, чтоб уйти от ненужного мне разговора, притянул к себе и слегка сдавил ей грудь. Но Малетта, похоже, была настроена на серьёзный разговор, и так быстро сдавать позиции не собиралась.

– Подожди, – слегка отстранилась она, – ты не ответил на мой вопрос…

Поняв, что отвечать всё равно придётся, я опять откинулся на спину и вздохнул.

«Ну, хорошо, – думаю, – хочешь узнать? Так получи от всей души! И либо забудь меня, либо прими таким, какой есть.»

– Знаешь, – начал я, – если честно, то у меня нет никакого желания проходить ещё раз по тому пути, на котором уже однажды был.

– То есть? Ты уже был женат? Как интересно! Расскажи! – она перевернулась на живот и, опираясь на локти, заглянула мне прямо в глаза.

– Не думаю, что это интересно, – хмуро буркнул я, принимая сидячее положение.

Она, подогнув колени, села позади меня и обвила мою шею руками.

– Рассказывай, – мягко выдохнула она мне прямо в ухо.

Собравшись с духом, я тяжело вздохнул и заговорил.

– Десять лет назад у меня уже была одна женщина. Мы прожили вместе немногим более шести лет. Детей, правда, не нажили.

– Почему? – тут же встряла со своим вопросом Малетта.

– Так получилось… Не перебивай, – поморщился я, – слушай уж, пока говорю.

– Всё, я молчу, – она вновь коснулась мягкими губами моего уха.

– Ну, вот. Я тогда на юге служил. Город пограничный, торговый. Забот хватало… Бывало, неделю дома не ночуешь. По окрестностям мотаешься, контрабандистов ловишь. Видать, устала она от такой жизни. Друг у неё появился. Я и не знал поначалу. А как-то раз я среди недели дома остался. Отгул мне командир дал. Короче говоря, сижу, значит, дома. Сапог себе подби-ваю. Она на кухне своими женскими делами занимается. Как вдруг мальчонка какой-то заскакивает. Меня увидел, да так и застыл на месте. Я ему и говорю, мол, чего надо? А он – мне: «Госпожу Лиару, послание к ней». Жене, значит, моей. Меня это, понятное дело, удивило. «Кто бы это, – думаю, – ей послания шлёт?» Ну и, значит, пацанёнка подзываю. Давай, мол, послание сюда. Он – не отдаёт. Я уже злиться начал. Да тут сама Лиара из кухни вышла.

Забрала у него послание, прочитала. Потом велела ему за дверью ждать. А мне, значит, говорит, есть, мол, у меня один знакомый. Приглашает в загородный дом на пару дней. Давай, говорит, поедем вдвоём. Я ей отвечаю: «Куда мы поедем? У меня не сегодня-завтра опять выезд на границу, купеческий караван сопровождать. Ну, как я поеду?» А она мне, значит: «А ты не будешь возражать, если я одна съезжу?» На меня как воды холодной ушат вылили. «Вот это да! – думаю, – О чём же ты думаешь, коль меня об этом просишь!?» А сам ей отвечаю: «Знаешь что, дорогая моя? У меня служба такая… Я ведь за тобой тут уследить не могу. Ты сама должна и свою, и мою честь блюсти. Вот и подумай теперь, надо ли тебе туда одной ехать?». «Если ты запретишь, я не поеду». «Нет уж, – говорю, – сейчас ты сама должна решать, как правильно тебе поступить. А как поступишь, так оно и будет».

Я замолчал, заново переживая события, случившиеся много лет назад.

– И… … что дальше было? – вывела меня из задумчивости Малетта.

– А разве не понятно? – криво усмехнулся я, – Поехала… А я в тот же день собрал свои вещи да и ушёл в полковую казарму жить.

– И ты её больше не видел?

– Нет, почему же? Видел… Она хотела всё обратно вернуть. Мы как-то раз даже с ней в одной постели оказались… А, только, знаешь… когда всё внутри выгорело, то уже и не хочется. Я ей так и сказал. Мол, извини, но меня к тебе, как к женщине, уже не тянет. Она тогда сильно обиделась. Сразу же встала и ушла. А я в тот момент испытал в душе… как бы это назвать. пустоту, что ли?… И, одновременно – тяжесть. Ты знаешь, что это такое: чувствовать внутри себя тянущую и одновременно давящую пустоту? Почти боль. Даже нет, не боль. Что-то такое, что лишает тебя сил, не даёт ни спать, ни есть, ни заниматься каким-либо делом. И такое происходит каждый раз, как только ты вспомнишь о ней. Потом ты сходишься с другой женщиной, спишь с ней. Потом ещё с одной. Ещё… Но каждый раз, когда ты оказываешься с кем-то в постели, после того, как всё случится, поневоле сравниваешь с той, кого ты помнишь всегда. Даже тогда, когда думаешь, что уже забыл её… И каждый раз испытываешь горечь от того, что не она сейчас рядом с тобой. И каждый раз, вспоминая её, казнишь себя за то, что тогда не удержал её рядом. И раз за разом где-то глубоко внутри тебя опять начинает шевелиться это глухое ощущение пустоты и тяжести одновременно… И теперь я не хочу ещё раз проходить той же дорогой. Уж лучше так, – жёстко усмехнулся я, – провёл ночку с весёлой подружкой, на утро разбежались, да и забыли друг о друге. Меньше боли.

Я выговорился… Сидел, глядя прямо перед собой, ничего не видя и вновь чувствуя в глубине души эту тянущую тяжёлую пустоту. Малетта тоже молчала, лёгкими касаниями пальцев поглаживая мою коротко остриженную макушку. Потом мягко потянула меня назад, укладывая на спину. Прижалась ко мне и, положив руку мне на грудь, чуть слышно прошептала:

– Спи… Тебе надо отдохнуть…

Проснулся я на рассвете от нескончаемого, бьющего по ушам сполошного набата. Кто-то со всей мочи колотил в било, вывешенное на деревенской площади. С трудом разлепив глаза, я приподнялся, вслушиваясь и вглядываясь в происходящее. Потом, схватив сапоги, принялся торопливо обуваться.

Рядом села Малетта.

– Чего бы это, а? – тревожно спросила она, поправляя причёску.

– Собирайся, – торопливо сказал я, – не иначе – горцы набежали, – и сполз с сеновала вниз, на землю.

Она, прерывисто охнув, поспешила следом.

Только-только развиднелось. Светлая полоска над восточными горами едва начала набирать свою силу и разрастаться вширь и вглубь, пробуждая природу. А звон сполоха уже поднял на ноги всю деревню. Хлопали двери в домах, топот ног по улице, гул голосов, через двор – короткий звяк железа. Все эти звуки я отмечал мимоходом, торопливо, практически на ходу, одеваясь и цепляя на себя перевязь с мечом и пояс с кинжалом. Конь мой стоял на дворе старосты, и о нём я пока не беспокоился.

Выбежав на площадь, я увидел там уже изрядное количество народа и Полоза, продолжавшего беспрерывно колотить по билу молотком. Подскочив к бойцу, я выдернул из его стиснутых пальцев рукоятку молотка и, встряхнув за плечи, спросил:

– Что случилось?

Тот, переведя взор с наполняющих площадь людей на меня, мотнул головой и крикнул:

– Господин сержант! Набег! Горцы идут!

Похоже, парень был в состоянии лёгкой паники. Ну, разумеется. Первый набег в его жизни, в отражении коего ему придётся участвовать. Вот и переволновался маленько…

– Так, хорошо, – своим спокойным тоном я постарался привести его в чувство, – где идут? Сколько? Как далеко от нас?

– Так на перевал же идут! – ещё не успокоившись и пытаясь голосом побудить нас действовать, воскликнул Полоз.

– Хорошо, – повторил я ещё раз, – я это понял. Только доложи спокойно и по пунктам. Итак, первое: сколько их?

Парень, переведя дух и отпив воды из протянутого ковшика, уже более спокойно сообщил:

– Сотен пять, не меньше. Их Грызун увидел, когда они к перевалу поднимались. С утра в сумерках еле разглядел. И меня сразу же к вам отправил. Чтоб готовились, значит.

– Понятно, – протянул я, – ну-ка, посиди там пока, – указал я на лавочку у колодца и огляделся по сторонам. Заметив стоящего неподалёку старосту, подошёл к нему.

– Сколько у тебя бойцов наберётся?

– Ну… … сотни две с половиной будет, – подумав ответил тот, – да ты не подумай чего, сержант. Для нас это дело привычное. Они, что ни год, к нам забегают. Только вот, что-то многовато их на этот раз, – помолчав, в раздумье добавил он, – уж и не знаю, как выдюжим…

– Давай, собирай всех, кого можно и – на стену. Ворота закрыть и завалить. Будем держаться, пока помощь не подойдёт.

– Какая помощь? – изумился староста, – Откуда ей тут взяться?

– Из города, – ухмыльнулся я, – сейчас гонца отправлю. Цыган! Ко мне!

– Да? – с сомнением посмотрел на меня староста. Но, ничего не сказав, отошёл к столпившимся на площади односельчанам и принялся отдавать необходимые распоряжения по организации обороны посёлка.

Между тем я, пристроившись на той же лавочке у колодца, где сидел и Полоз, торопливо строчил записку на имя майора Стоури. Дописав, свернул особым образом и, запечатав воском, приложил сверху перстнем, полученным мной ещё в столице перед отправкой на границу. Осмотрев оттиск, повернулся к гонцу.

– Значит так, Цыган, – начал я инструктаж, передавая ему письмо, – берёшь кобылу Дворянчика заводной и что есть духу летишь в город. Письмо передашь майору лично в руки. И сразу же возвращайся назад с подмогой. Всё понял?

– Так точно, понял, господин сержант!

– Да вы что, сержант!? – тут же встрял в разговор Дворянчик, – Чтоб я какому-то цыгану свою лошадь отдал!? Да ни за что на свете! Его сейчас только выпусти. Потом поминай, как звали! Не дам!

– Заткнись, – ровным голосом посоветовал я ему, – я это даже обсуждать не буду. Кобылу отдашь. Цыган! Ты ещё здесь? А ну – марш за ворота! И помни: наша жизнь зависит от тебя.

Цыган повернулся к Дворянчику и протянул ему свою гитару.

– Возьми. Сохрани, пока не вернусь.

Граф исподлобья взглянул на него и, взяв в руки гитару, пробурчал:

– Смотри… Если хотя бы захромает – убью…

– Не боись, граф! – белозубо оскалился Цыган, запрыгивая в седло своего вороного, – всё будет нормально!

После чего намотал на руку повод альбиноски и, пронзительно свистнув, намётом вылетел за деревенские ворота. Дворянчик обречённо посмотрел ему вслед, вздохнул и вялой походкой направился к дому старосты, держа в правой руке цыганскую гитару.

К отражению нападения деревенские жители готовились споро и организованно, без лишней суеты выполняя всю необходимую работу. Сразу видно – не впервой в осаду садятся. Да и набег горцев – это ж не планомерная осада. Прибегут, под стенами пошумят, пограбят, чего смогут, да и назад отхлынут. Одно только смущало меня: много их слишком. Как бы на серьёзный штурм не пошли. Дай бог тогда удержаться, за ограду их не пустить. Не то – конец деревне. Всех вырежут. А кого не прирежут – в полон уведут.

По выражениям лиц окружавших меня людей было видно, что не меня одного терзали подобные мысли. Потому и готовился народ к осаде основательно. Запасались стрелами, камнями, кипятили воду, точили топоры, вилы, лопаты, готовили к бою копья и прочее оружие, у кого что нашлось. В дело шло всё, что только можно было использовать в бою для поражения противника.

Горцы появились под стенами спустя пару часов после того, как за Цыганом были закрыты ворота. Первыми примчались немногим больше сотни всадников на полудиких лохматых коняшках. Довольно малорослых, но злых и необузданных. Как сами горцы с ними управлялись – ума не приложу. По моему мнению, так этих полудиких лошадей вообще объездить невозможно…

Всадники покрутились в поле, промчались вокруг всего селения, не приближаясь на дальность полёта стрелы и, сгрудившись напротив ворот, принялись о чём-то совещаться. Вероятно, верхом у горцев ездили в основном вожаки и особо выдающиеся воины. Ну, и ещё те, у кого хватило средств заиметь себе такого коника. Остальные передвигались пешком.

Пехота подошла ещё где-то через час и расположилась прямо в поле, растянув плащи для укрытия от солнечных лучей или дождя, буде таковой вдруг случится.

Мы наблюдали за ними со стен, ничем не провоцируя и не пытаясь раздразнить. В данном случае в наших интересах было, чтоб они как можно дольше простояли под стенами, не предпринимая попыток к штурму.

Горцы, посовещавшись ещё немного, отправили к нам парламентёра. Размахивая высоко над головой зелёной веткой, как знаком для ведения переговоров, он подскакал под самую стену и закричал:

– Эй! Кито главний? Ходи сюда! Гаварить будэм!

– Говори, – предложил староста, перевешиваясь через стену, – чего хотел?

– Ти кито? – спросил горец, – с кем папала гаварить нэ буду!

– Староста я здешний. А ты кто?

– А я – могучий жигит – Аштан. Миня все горы знают! Слышал про миня?

– Послушай-ка, могучий жигит, – я перегнулся через стену рядом со старостой, – я – десятник конно-пикинёрного полка Его королевского величества, сержант Грак. Прибыл сюда для охраны границ от разбойников и грабителей. И потому спрашиваю тебя: вы для чего сюда пришли?

– Пилёхо охраняешь, сержант, – захохотал довольный горец, – сматри! Ми – зидэсь, – он повёл вокруг себя рукой, – а ти – за стэнка сидишь, в поле нэ ходишь. От страха дрожишь, что я, могучий жигит Аштан, за тивой стенка пириду, тибя убью, тивой женшин сибе вазьму, тивой сын – мой раб сиделаю! А!? – и вновь захохотал, покачиваясь в седле от смеха.

Лица стоявших рядом сельчан побелели от гнева. У одного скрипнули зубы, второй сжал в руках древко копья так, что казалось – оно вот-вот хрустнет. Зелёный вскинул лук, целясь в наглеца.

– Отставить! – скомандовал я.

Боец, плотно сжав губы и сузив глаза, медленно ослабил тетиву.

– Слушай, жигит, – вновь повернулся я к посланнику, – ты сюда по делу прибыл? Или так просто, посмеяться и поглумиться? Ежели по делу, то дело и говори. А ежели нет, так враз стрелу в горло схлопочешь!

– Канэчна – па дэлу! – Аштан, похоже, понял, что дальше шутить не стоит, а то и впрямь стрелой между глаз получить можно, – Важди наши собрались, пагаварили и велели вам, чтоб ви нам выкуп дали!

– Какой выкуп? – уточнил я, – Чего хотите?

– Харашо, силюшай, – осклабился довольный жигит, – Золотых монет – два штука с каждый дивор. Патом – вино. На наши десять воинов – дива ведро. Мука – десат телега. И ещё – бараны. Каждый наш воин – по дива баран. И – дэвушка! Пият раз вот по стока, – он поднял над головой растопыренные пальцы обеих рук.

– Не многовато ли будет? – усмехнулся я.

– Нэт! – замотал он головой, – Харашо будэт!.. Кагда дашь?

– Послушай, жигит, – заговорил староста, – ты же должен понимать, что сразу на такие вопросы ответ не дают. Надо подумать, посоветоваться с уважаемыми людьми, решить, что мы можем сделать. Сам знаешь – время надо.

– Харашо, думай, – милостиво разрешил Аштан, – кагда ответ скажишь?