Текст книги "Отряд зародышей"

– Мне от тебя ничего не нужно, – покачала она головой и чуть заметно улыбнулась, – если только.

– Что?

– Пусть Зелёный проводит меня домой…

Вот ведь хитрюга, а! Ну, да ладно.

– Зелёный! – позвал я.

– Слушаю, господин сержант! – вырос он передо мной прямо из ниоткуда.

– Собирайся. Проводишь знахарку обратно, – и чуть слышно добавил, – свободен до завтрашнего утра.

– Есть, господин сержант! – улыбаясь во весь рот, радостно проорал Зелёный и, накинув плащ на плечи, подхватил Санчару под руку, – бежим отсюда, пока он не передумал, – шутливо прошептал ей на ушко.

Хмыкнув, девушка выскользнула за ним на конюшню. Вскоре с улицы послышался удаляющийся топот копыт.

Пять дней наш незнакомец провалялся в беспамятстве, лишь на короткое время приходя в сознание. Мы едва успевали дать ему в эти короткие минуты выпить ту настойку, что нам оставила Санчара, как он опять проваливался в забытьё.

Во второй раз Санчара приехала через два дня, как и обещала. Размотала повязку на ноге, осмотрела отёк и сказала, что надо надрезать кожу, выдавить всю гнилую кровь и слизь, что собрались на месте вывиха, и наложить другую повязку. Иначе может начать гнить кровь. И тогда он точно не выживет. По её просьбе мы поставили у лежака больного пустую бадейку, ведро с горячей водой и подали чистую холстину. Степняк с Циркачом взялись его держать, пока знахарка будет пускать кровь. Остальные уселись в сторонке, чтобы понаблюдать и, при случае, оказать необходимую помощь.

Уж не знаю, где она этому научилась, у какой горской бабки-знахарки, но только делала она всё не хуже лекарей из наших полковых лазаретов. И инструмент на огне обожгла, и место разреза горячей водой обмыла и уксусом обработала, и всё прочее, что при таком лечении надобно, исполнила.

А уж сколько из раны разрезанной чёрной крови вперемешку с гноем натекло, и не передать! Даже мне чуть плохо не стало. А она – ничего! Хоть бы носом от вони гнилостной повела. А как кровь чистая из надреза выдавливаться стала, она рану настойкой какой-то промыла, тряпочкой чистой просушила, да по краям тонким слоем мази обмазала. После чего опять ногу холстиной чистой обмотала и в шерсть завернула. Рассказала, как нам дальше быть и чего делать и обратно к себе уехала. В сопровождении Зелёного, понятное дело.

Кроме повреждённой ноги у нашего больного проявилась ещё одна напасть. В результате переохлаждения у него началась сильнейшая простуда. Высокая температура, тяжёлый хриплый кашель и периодические разговоры в бреду на незнакомом языке заставили нас изрядно поволноваться. Бывали даже такие моменты, когда мы начинали подумывать о его близкой кончине. Однако постепенно ему становилось всё лучше. Он всё чаще приходил в сознание, бредил всё реже, температура понемногу спадала…

Под вечер седьмого дня наш больной пришёл в себя окончательно. Приподнявшись на локтях, он внимательно оглядел всю комнату и каждого из нас в отдельности. Мы, сидевшие в это время за столом и ужинавшие, на какое-то время замерли, боясь, что он опять рухнет без сознания. Но больной слабо улыбнулся и что-то тихо сказал.

Я вылез из-за стола, подошёл к нему и уселся на соседний лежак.

– Здравствуй, – протянул я ему руку.

Он мой жест понял, выпростал сухую горячую ладонь из-под шкуры и слабо пожал мне руку. После чего обессилено откинулся на спину.

– Ну, ладно, ты лежи, лежи, – сказал я, поправляя шкуру у него на груди, – Одуванчик, бульон давай!

Наш каптенармус подскочил на месте, немного суетливо схватил глубокую миску и влил туда мясного бульона. Был он, правда, не куриный, а из недавно подстреленного Хорьком горного козла, но зато свежий, только сегодня днём сваренный.

Быстро подойдя к больному, Одуванчик склонился над ним и, придерживая ему голову, стал поить бульоном из миски через край. Тот, не отказываясь, жадно припал к миске, втягивая в себя наваристую жидкость и время от времени переводя дух.

– Ну, вот так-то лучше будет, – удовлетворённо кивнул я и вернулся за стол.

Утром, когда наш больной проснулся и, завтракая, напился вчерашнего бульона, заедая его сухарями, я опять подсел к нему на лежак и принялся расспрашивать, что он за человек, откуда взялся и куда идёт.

На нашем языке он почти не разговаривал. Заодно выяснилось, что и на горском наречии он тоже не говорит. Хотя в этом случае от меня тоже проку было не много. А потому больше объяснялись жестами.

После почти часового такого «разговора» я узнал, что зовут его Дзю-сай, он монах из монастыря в какой-то неизвестной мне стране, лежащей далеко на востоке. Это ещё дальше Великих степей. А идёт он на запад. Его туда послал их настоятель монастыря. Книгу какую-то найти, великие знания несущую. Якобы она где-то в западных землях хранится. Ну, да это уже его дела, я в этот вопрос сильно вникать не стал. Зато расспросил его, как он на перевале оказался?

Выяснилось, что монах этот два дня пережидал метель в ближайшем к перевалу горском аиле. Когда же непогода успокоилась, он пошёл дальше, но идти по глубокому снегу было трудно. На полдороге, ещё до того, как он смог подняться на перевал, опять начался снегопад с ветром. И на перевал он поднялся уже в сумерках. Решил переждать до утра среди камней, где не так сильно задувало. Набрал немного хвороста, разжёг костёр. Но до утра дров не хватило, и он понемногу начал замерзать. К тому же очень сильно болела нога, которую он повредил во время сбора хвороста, поскользнувшись на камне, скрытом под снегом. И потому идти дальше он уже не мог. Так его снегом и засыпало…

В конце беседы Дзюсай очень благодарил меня и, в особенности, тех, кто нашёл его под снегом и привёз в казарму. Сказал, что ему никак нельзя оставлять этот мир, не выполнив поручение своего настоятеля.

– Ладно, отдыхай пока, – похлопал я его по плечу, заканчивая разговор. И, поймав его непонимающий взгляд, жестом показал, – спи. Потом ещё поговорим.

Дзюсай понял. Поблагодарив меня слабой улыбкой, послушно повернулся на бок и закрыл глаза.

Выйдя во двор, я подошёл к парням. Зелёный как раз проводил с ними стрельбы из арбалетов.

Пересказав свою беседу с монахом, я взял в руки уже заряженный арбалет и, вскинув его, выпустил болт. Звонка щёлкнула спущенная тетива и болт со свистом ушёл в цель – нарисованную на деревянном щите фигуру человека. Пролетев полсотни шагов, болт вонзился точно в центр нарисованной груди.

– А не врёт монах наш? – высказал сомнение Хорёк, – а вдруг он на самом деле – лазутчик вражий?

– Поглядим, – пожал я плечами, – сейчас мы всё равно проверить этого не можем. А ему с больной ногой у нас месяц валяться, не меньше. Может, что и прояснится за это время, – снарядив арбалет, я послал в цель следующий болт, – а пока будем приглядывать за ним да почаще с ним разговаривать. Правда, с языком у него слабовато…

– А я думаю, что если бы он шпионом был, то уж наш-то язык он бы точно знал, – высказался Дворянчик, – какой смысл посылать человека в чужую страну, если он даже не понимает, о чём местные жители разговаривают?

– А может он – прикидывается, – предположил Полоз, – в заблуждение вводит.

– Не похоже, – покачал я головой, – вроде бы и в самом деле по-нашему почти не говорит… В общем, как я вам и сказал, приглядывайте за ним, чаще с ним разговаривайте и обо всём, что услышите от него, докладывайте мне. Да виду в том, что мы в сомнениях, ему не подавайте. А там разберёмся…

Шло время. Нога монаха постепенно заживала Да и простуда тоже довольно быстро проходила. Мы старались почаще разговаривать с ним, благодаря чему он узнавал всё больше наших слов, с заметным прилежанием и удовольствием изучая местный язык. Произносимые им слова звучали довольно забавно, с заметным присвистыванием и смягчением некоторых букв. Разговаривал он приблизительно на уровне «твоя моя не понимай, моя твоя не знай, как сказать». И при этом активно использовал мимику лица, жестикуляцию и любые подручные предметы. Но для простоты передачи его речи я буду просто пересказывать, как мы его понимали. К тому же во время разговора он всегда улыбался, о чём бы с ним не говорили. Когда Циркач, удивлённый такой манерой разговора, спросил, почему тот всегда улыбается, монах ответил ему, что в его стране есть поговорка: «Улыбка продлевает жизнь, а хмурое лицо иссушает печень». А так как печень есть средоточие жизни, то и хмуриться лишний раз не стоит, добавил он. Уж лучше улыбаться, верно!? Не согласиться с ним было невозможно, что Циркач и сделал. Кстати, борец наш с большим интересом просмотрел найденную у монаха книгу и подробно расспросил Дзюсая, что за приёмы такие изображены на картинках.

Ответ нашего гостя немало поразил нас. Оказывается, это не приёмы какого-то неведомого нам воинского искусства, а некий путь самопознания и совершенствования, проходя по которому, человек обретает внутренний покой, умиротворённость и спокойствие духа, познаёт мир и взращивает в себе любовь ко всему окружающему.

Озадаченно почесав в затылке, Циркач перелистал книгу, нашёл подходящий, по его мнению рисунок и, ткнув в него пальцем, ехидно поинтересовался:

– Так это он, значит, от большой любви к ближнему своему мечом ему по шее рубит?

На рисунке было изображено, как один человек выкручивает другому руку с мечом и, заставив его согнуться, рубит сверху своим мечом по шее противника.

Коротко взглянув на рисунок, Дзюсай чуть заметно улыбнулся и ответил:

– Останавливая агрессию нападающего, мы тем самым отправляем его в высший мир, к вечному блаженству. Одновременно мы избавляем этот, и без того несовершенный мир от излишнего проявления жестокости со стороны непросветлённого истинным знанием злодея…

– Ни хрена себе ты завернул, – невольно восхитился Грызун, – это что же, получается, что когда я кошель у богатея на рынке подрезал, я избавлял его от излишнего груза золота, отягчающего его пояс и совесть? И тем самым спасал его душу и помогал этому миру совершенствоваться? За что ж тогда меня в тюрьму отправляли?

– Деяния твои не могут быть признаны правильными потому, что брал ты не своё и путём не праведным. Вот если бы ты смог в разговоре убедить богатого человека добром отдать тебе золото его, да потом сам раздал бы его нуждающимся, тогда твои деяния были бы признаны истинно верными.

– Ну, хорошо, – согласился Грызун, – пусть так. Но почему же тогда меня хотели упрятать за решётку только за то, что я выиграл пари? А ведь на кону стояло не много ни мало, а целых две тысячи золотых дукров!

Хорёк удивлённо присвистнул, тут же присоединившись к дружному хохоту всех окружающих. Уж мы-то знали, чего стоят пари, с Грызуном заключаемые!

– Не понимаю, – вежливо улыбнулся монах, – объясните, почему вы смеётесь?

– Поспорил я понимаешь, с одним подвыпившим купцом на эти самые две тысячи, что не сможет он монетку из тарелки с вином вытащить, а я смогу, – пустился в разъяснения Грызун, – И условия ему обговорил, что и как делать должно. Он ведь сам на это согласился! И я, понятное дело, пари это выиграл! Так он же меня ещё и мошенником обозвал, и в суд подал! И суд его правоту признал! Вот и где, спрашивается, справедливость?

– А в чём была суть спора, – поинтересовался Дзюсай, – могу я узнать все подробности?

– Э, нет! – отгородился от него ладонями Грызун, – я просто так свои секреты не раскрываю. Хочешь узнать, в чём суть, давай пари заключим. Тогда и узнаешь.

– Грызун! – предостерегающе подал я голос.

– А чего, сержант? – повернул тот ко мне невинное лицо, – он же сам этого хочет.

– Грызун, – повторил я, показывая кулак, – у тебя все сами хотят. Да и денег у монаха всё равно нет. На что спорить будешь?

– На что? – Грызун озадаченно поскрёб подбородок, – А пускай он, ежели проиграет, обучит меня тем приёмам, что в книжке его нарисованы. А уж как да на что их использовать, я сам определюсь.

Дзюсай, внимательно слушавший наш разговор, попросил объяснить ему кое-что из того, что он не понял. Подумав немного, он сказал, что, мол, он с предложением Грызуна согласен. Только на случай своего выигрыша он деньги брать не будет. Не положено, мол, монаху к золоту тянуться. А потому Грызун, коли проиграет, будет все пожелания монаха исполнять. Ну, там – постирать, помыть и другое разное, по мелочи. До самого Дзюсаева отъезда с поста пограничного. Вроде слуги, в общем, будет.

Грызун, абсолютно уверенный в своём выигрыше, с лёгкостью согласился. Я, не видя в условиях пари денежной зависимости ни одного из спорщиков, тоже дал своё согласие.

– Ну, гляди, – начал Грызун, – вот монетка, видишь?

Он показал монаху серебряную монету и поставил на стол неглубокую тарелку.

– Я кладу в тарелку эту монету, – продолжал он, – и наливаю вино.

Взяв со стола кувшин с вином, Грызун влил в тарелку вино. Немного.

Оно едва-едва прикрыло монетку сверху. Отставив кувшин в сторону, Грызун сказал:

– Суть дела в следующем. Нужно достать монетку так, чтоб не замочить руки в вине. Нельзя пытаться вытащить монетку ножом, вилкой или ещё каким-либо предметом, нельзя прикасаться к тарелке и переворачивать или наклонять её, чтоб вылить вино. И нельзя вино выпить. Если ты, соблюдая все эти условия, достанешь монетку, тогда ты выиграл. Если нет, то тогда это сделаю я. И ты, соответственно, проиграл!

Опираясь на стол локтями, добродушно ухмыляющийся Грызун посмотрел прямо в лицо сидящего напротив него монаха. Дзюсай, понятливо кивнув и улыбнувшись, перевёл взгляд на тарелку и задумался. Грызун тихо насвистывал и скучающе поглядывая то на монаха, то по сторонам, ждал.

Дзюсай думал не очень долго. Минуты две. Потом, не переставая вежливо улыбаться, огляделся по сторонам, встал из-за стола и, прихрамывая, подошёл к полке, заставленной всякой посудой. Покопался там, выбрал глиняный стакан и подошёл к очагу. Там он принялся греть пустой стакан над горячими углями, обернув вокруг него кусок холстины. Погрев стакан какое-то время, монах быстро вернулся к столу и, перевернув стакан днищем к верху, опустил его в тарелку рядом с монеткой.

Дальше произошло невероятное! Вино само всосалось в стакан!

Икнув от неожиданности, ошалевший Грызун на несколько мгновений лишился дара речи. Тыкая в тарелку пальцем, он лишь беззвучно разевал рот и беспомощно поглядывал то на меня, то на остальных присутствующих.

Тем временем Дзюсай, аккуратно достав монетку из тарелки, с легким поклоном и не переставая улыбаться, протянул её Грызуну. Взяв монетку, Грызун вдруг завопил:

– Да он колдун, сержант! Такого быть не может!

Я был ошарашен увиденным не меньше остальных. И, признаться, мысль о колдовстве была первой из всех, посетивших мою голову. Однако, как бы то ни было, монах спор выиграл. О чём я и не преминул сообщить Грызуну.

– Да какой там выиграл!? – возмущённо завопил тот, – речь шла о честном пари, а не о колдовских штучках!

– Ой, Грызун! Кто бы говорил о «честном пари»!? – насмешливо отозвался Цыган. – Это у тебя-то пари «честные»?

– Я хотя бы не пускаюсь в колдовство, когда их выигрываю, – скорчил гримасу Грызун, – а этот.

– Проиграл – плати, – ухмыльнулся Циркач.

Монах, судя по выражению лица, не понявший и половины из всего разговора, вновь попросил объяснить, о чём речь. Когда же Циркач и я растолковали, что к чему, долго смеялся и, хлопая себя по груди ладонью, что-то говорил на непонятном языке. Отсмеявшись, он объяснил нам, что было это никакое не колдовство, а простое знание свойств и природы вещей и природных стихий.

– Как это? – не понял Грызун.

– Смотри, – сказал монах и взяв небольшое птичье пёрышко, простёр руку над очагом. Когда он отпустил перо, то оно сперва подлетело вверх, а потом плавно опустилось на горячие угли, где, вспыхнув, мгновенно сгорело.

– И чего?… – озадаченно посмотрел на монаха Грызун.

– Воздух горячий, – пояснил тот, – когда нагревается, идёт вверх. Поэтому перо сначала и взлетело. Я нагрел стакан. Воздух из него вышел. Потом я перевернул стакан и поставил его в тарелку. Вместо ушедшего воздуха в стакан пришло вино. Вот и всё.

Грызун озадаченно кашлянул и, хмыкнув, произнёс:

– Вот зараза! Так просто… Я это запомню. Пригодится…

– Ну, а ты-то как собирался пари выигрывать? – поинтересовался Дворянчик.

– Да ладно, – попробовал увильнуть от ответа Грызун, – чего уж теперь-то?

– Давай, колись! – засмеялся Цыган, – всё равно с нами этот случай уже не прокатит. Мы теперь, по крайней мере, один способ уже знаем, как это пари выиграть.

– Да. через соломинку хотел вино высасывать и в стакан сливать, – помявшись, нехотя ответил Грызун.

– По сути, ты бы делал то же самое, что и монах, – ухмыльнулся я, – заполнял вином высосанный воздух. Так что – всё честно. Пари ты проиграл. И с этого момента поступаешь в услужение нашего гостя. Но только в свободное от службы и обучения время, – предупреждающе добавил я.

Тяжело вздохнув, Грызун повернулся к Дзюсаю:

– Ну, говори, чего делать-то?

Дзюсай приподнял стакан, стоявший до сих пор в тарелке. С тихим хлопком из него обратно в тарелку выплеснулось вино.

– Надо помыть, – улыбнувшись, сказал монах.

Грызун молча взял со стола посуду и вышел на двор. Протерев там всё снегом, он вернулся обратно, поставил тарелку и стакан на полку и повернулся к монаху в ожидании следующего задания. Тот покачал головой и сказал:

– Спасибо. Больше ничего не надо. Ты свободен.

– В смысле? – не понял Грызун.

– Совсем, – пояснил монах, – ты свой долг исполнил.

Мы все озадаченно переглянулись. Видя наше общее недоумение, Дзюсай продолжил:

– Я только хотел показать, что не стоит всегда надеяться только на свою силу. Любую: силу тела, силу ума или силу духа. Всегда можно встретить другого человека, обладающего ещё большей силой, чем вы. И поэтому нужно быть всегда готовым не только к победе, но и к поражению. Чтобы встретить его с достойным лицом. Это помогает легче переносить удары судьбы… Помните об этом!

Прошёл месяц с тех пор, как монах Дзюсай поселился у нас. Он уже почти выздоровел, но был ещё слаб после перенесённой болезни. Едва только он начал ходить, как тут же принялся дважды в день, утром и вечером, исполнять какой-то плавный, протяжный танец, порой напоминавший мне движения человека, бьющегося без оружия, а порой – различных животных и птиц. Когда я поинтересовался, чем это он занимается, монах ответил мне, что это такие специальные движения, которые укрепляют и восстанавливают тело человека и какую-то там его внутреннюю энергию. Якобы, чем сильнее эта энергия, тем здоровее человек. Я из всего сказанного понял только то, что это поможет его выздоровлению. Ну, а коли так, решил я, то и пускай себе танцует.

Но ещё больше всех нас поразило, когда он однажды вечером вытащил из маленького деревянного пенала, который мы нашли в его мешке, те самые непонятные иглы и начал их в себя втыкать.

У Одуванчика, первым увидевшего столь поразительное действо, глаза полезли на лоб от изумления.

– Ты чего это делаешь!? – потрясённо завопил он, – Мы его тут лечим, понимаешь, а он иглами в себя тычет! Помереть захотел?

Привлечённые его криком, подошли и остальные, в том числе и я.

Увиденное заставило меня невольно содрогнуться, а по спине пробежал предательский холодок.

У монаха, воткнутые в тело (даже в нос и уши!), уже торчали несколько иголок. А он, как ни в чём не бывало, продолжал втыкать всё новые и новые.

На мой вопрос, чем это он тут занимается, Дзюсай, улыбаясь по своему обыкновению, ответил, что лечение иглами – это очень древнее искусство. Оно позволяет восстановить движение в теле той самой «ци» – внутренней энергии. Что, в свою очередь, приводит к выздоровлению всего организма.

Немало подивившись такому необычному и болезненному, с нашей точки зрения, способу лечения, мы оставили монаха в покое. В конце концов, решили мы, если уж хочет человек в себя иглами тыкать, то это его личное дело. На том и успокоились.

Санчара же, узнав об этих иглах от Зелёного, примчалась к нам на пост при первой же возможности и полдня просидела с монахом, подробно расспрашивая, каким образом эти иглы помогают в лечении. Уехала она от нас уже под вечер в глубокой задумчивости, сказав мне на прощание, что монах этот, судя по тому, что она услышала – великий знаток всяческих лекарских тайн и знаний. В общем, что ни день, монах удивлял нас всё новыми своими познаниями и взглядами на жизнь.

Однако ещё больше он удивил нас, когда однажды утром он вышел на двор по пояс голый и со своим мечом в руке. Выйдя на середину утоптанной площадки, он на несколько мгновений замер, держа меч за рукоять обратным хватом и остриём вверх. Потом, чуть дрогнув, плавно скользнул вправо и – начал свой танец. Не такой, как я видел прежде, плавный и текущий. А – быстрый и резкий. Движения его порой были почти неуловимы, а порой он как бы застывал на месте, приноравливаясь к следующему движению. И опять – короткий рывок, взрыв ударов и блокировок и попять – короткая заминка. Он двигался по какой-то странной, не привычной мне линии боя, то начиная закручивать круг, то опять выходя на прямую линию.

Когда он закончил, от всего его тела, разогретого этим странным танцем, валил пар. Но, удивительное дело, он даже не запыхался! Для меня это было ещё тем более удивительно, что он целый месяц проболел и едва не помер в самом начале!

Когда я подошёл к нему с вопросом, что он исполнял на этот раз, то монах опять ответил мне, что это всего лишь упражнения для укрепления человеческого тела и поднятия его духа. Циркач, находившийся здесь же и наблюдавший весь танец от начала и до конца, в самой категоричной форме потребовал от монаха, чтобы тот обучил его всему, что знает сам.

– Я скоро пойду дальше, – с мягкой улыбкой ответил Дзюсай, – а за столь малый срок всего изучить невозможно. Я изучал это, придя в монастырь в возрасте семи лет.

– Ну, значит, учи меня столько, сколько ты здесь будешь, – упёрся на своём Циркач.

– Хорошо, – ответил монах, – я не буду учить тебя каким-либо приёмам. Но я покажу тебе суть пути совершенствования и дам некоторые упражнения, которые ты должен будешь научиться выполнять.

– Давай, – согласился Циркач, – вот прямо сейчас и начинай.

Улыбчиво кивнув, Дзюсай жестом позвал его за собой. Заинтересованный, я пошёл следом.

Обойдя вокруг казармы, монах немного поднялся по склону вверх и подошёл к торчащему из снега пню, высотой где-то по колено.

– Вставай на него, – указал он на пень Циркачу.

– Как вставать? – не понял тот.

– Ногой. Одной, – пояснил ему учитель.

Удивлённо приподняв брови, Циркач вспрыгнул на пень и замер на правой ноге, слегка покачиваясь и балансируя руками. Пень оказался не широким, меньше, чем длина стопы человека.

– Не так, – покачал головой Дзюсай, – по-другому встань.

– Как по-другому? Объясни.

– Вот так, смотри.

Монах, стоя на правой ноге, ступню левой упёр себе в правое колено, а меч выставил перед собой, держась за рукоять обеими руками.

Хмыкнув, Циркач попытался изобразить то же самое, стоя на пеньке. В тот же момент его качнуло сначала вправо, потом – влево. Не удержав равновесия, он соскочил на снег. Попробовал опять, и вновь – на снегу.

– Ну и зачем это надо? – саркастически поинтересовался он, не делая третьей попытки, – Да ты сам-то это сможешь сделать?

Ни слова не говоря, монах вспрыгнул на пенёк и застыл в указанной позе. Немного постояв так, он перепрыгнул на другую ногу. Поменяв ногу ещё раз таким же образом, он взглянул на Циркача и вдруг скомандовал:

– Нападай!

– На кого? – не понял тот.

– На меня – пояснил Дзюсай, – бей мечом.

С недоумением оглянувшись на меня, Циркач взялся за меч…

Вот это было зрелище, скажу я вам! Поблизости от этого пенька из-под снега торчали ещё два. Перескакивая с одного на другой, вращая меч вокруг себя со скоростью вихря и при этом крутясь сам, как волчок, монах с успехом отражал все атаки Циркача, не переставая при этом улыбаться.

Пока они бились, за казарму подтянулись, привлечённые звоном стали, и остальные.

– Что это тут у вас происходит? – поинтересовался Дворянчик, появившись у меня за спиной.

– Да вот, – показал я рукой, – монах наш Циркача смыслу жизни учит.

– И как? Успешно?

– Судя по всему, да, – кивнул я, – борец наш уже весь в мыле. А Дзюсаю хоть бы что! Танцует на пеньках, как на деревенской гулянке.

– Красиво танцует, – послышался восхищённый голос Зелёного, – впечатляет!

– Циркач, тебе помочь? – участливо поинтересовался Одуванчик.

– Не надо, – переведя дыхание, дёрнул плечом Циркач, – сам разберусь.

– Ну-ну, – хмыкнул Дворянчик.

В какой-то момент показалось, что Циркач и в самом деле «разберётся» с монахом. Загнав его на самый крайний пенёк, он лишил того возможности перепрыгивать на соседние пни и изготовился к самой решительной атаке.

В ту же секунду монах, высоко подпрыгнув, едва коснулся правой ногой плеча своего противника и, перескочив через него, опять оказался на соседнем пне.

У Циркача была настолько опешившее и раздосадованное выражение лица, что мы невольно покатились со смеху. Сплюнув, он вновь развернулся лицом к монаху.

Однако тот, вероятно решив, что на сегодня преподанного урока вполне достаточно, жестом остановил Циркача и спрыгнул с пенька.

– Зачем нужно, понял? – спросил он борца после лёгкого благодарственного поклона.

– Ну… да, – неопределённо протянул тот.

– Хорошо держишь равновесие – ты побеждаешь. Плохо держишь – нет победы, – терпеливо пояснил монах и указал рукой на пень, – вставай.

Коротко выдохнув, Циркач вспрыгнул на пенёк и постарался замереть, держа равновесие в заданной позе. Получалось не очень.

Увидев, что именно требуется сделать, Дворянчик удивлённо присвистнул. Зелёный хмыкнул, покрутил головой и, махнув рукой, развернулся и ушёл. Следом за ним потянулись и остальные.

– Учись, – коротко сказал монах, поворачиваясь к казарме, – когда научишься – покажешь.

Преподанный урок был настолько впечатляющим, что после него Циркач уже никогда не выказывал сомнений в возможностях своего учителя.

Вечером, сидя в казарме, я задал Дзюсаю вопрос:

– Послушай, монах, помнишь, ты говорил нам, что каким бы сильным ни был человек, на него всегда найдётся более сильный? И что надо избегать схватки с такими людьми?

– Помню, – кивнул монах.

– Так вот я думаю, что для нас, воинов, твой совет не подходит.

– Почему?

– Да потому, что не можем мы от схватки с врагом уклониться. Мы ведь землю свою и короля нашего защищать должны. И хоть сами поляжем, а долг свой выполнить обязаны.

– Долг выполнять надо, – согласился Дзюсай, – а умирать – зачем? Надо так сделать, чтоб и долг выполнить, и живым остаться.

– С этим я согласен. Но тогда это противоречит тому, что в прошлый раз сказал ты.

– Нет.

– Объясни.

– Хорошо, смотри.

Дзюсай вышел на середину комнаты, туда, где было побольше свободного места, и жестом пригласил подойти Степняка. Тот, поднявшись со своего лежака, подошёл к монаху.

– Он – сильный, – сказал монах, уважительно похлопав Степняка по груди и энергично встряхнул своими, согнутыми в локтях руками, – очень сильный! Я – слабый.

Рядом с рослым и мускулистым Степняком невысокий и худощавый монах и впрямь смотрелся, как молоденькая овечка рядом с племенным быком. Встав лицом к лицу с воином на расстоянии двух шагов, монах сказал:

– Толкай меня!

– Как – толкать? – не понял Степняк.

– Сильно! Толкай! – нетерпеливо повторил Дзюсай.

Степняк покосился на меня и осторожно толкнул монаха в грудь. Однако тот даже не шелохнулся.

– Сильно толкай, говорю! – воскликнул монах.

Степняк толкнул сильнее. Результат – тот же. А Дзюсай вдруг как-то обидно засмеялся и воскликнул:

– Я смотрел на тебя и думал: ты – сильный! А ты – слабый! Ты даже кошку с места не сдвинешь!

Было заметно, что слова эти сильно задели Степняка. Насупившись, он вдруг резко спружинил ногами и, выставив вперёд обе руки, сильно толкнул обидно смеющегося монаха в грудь. Точнее – попытался толкнуть… Всё случилось за пару мгновений.

Дзюсай вдруг слегка качнулся в сторону, пропуская устремлённые к нему руки Степняка мимо себя… слегка прихватил его правое запястье и немного довернул летящее мимо тело соперника. ещё пара неуловимых взгляду коротких и быстрых движений… и вот уже Степняк, переворачиваясь в воздухе, со всего маху и с коротким хеканьем приземляется на собственную спину. При этом рука его плотно сжата обеими руками монаха.

На несколько секунд в казарме повисла мёртвая тишина. Степняк лежал ни жив ни мёртв, не шевелясь и даже, похоже, не дыша.

– Однако, – первым подал голос Дворянчик, – впечатляет…

– Чего-то я не уловил, – задумчиво произнёс Циркач, – а можно ещё раз повторить?

– Да! На «бис», пожалуйста! – съехидничал Хорёк, – А то мы кое-что упустили.

– Нет уж, – болезненно морщась, с кряхтением отозвался Степняк, осторожно переходя из лежачего положения в сидячее и потирая спину, – тебе, Циркач, надо, вот пусть он на тебе и показывает. А мне и так хватит.

Поднявшись с пола и продолжая потирать поясницу, Степняк с ворчанием переместился обратно на свой лежак.

– Ну, и что ты этим хотел сказать? – задумчиво спросил я монаха.

– Если человек сильный – используй его силу против него, пояснил тот, – я сейчас почти ничего не делал. Я только чуть-чуть направил его туда, куда мне нужно. А упал он сам.

– А если умный? – поинтересовался Грызун.

– Тогда сделай так, чтобы он думал, будто и в самом деле он умнее тебя, – повернулся к нему монах, – и тогда он обязательно ошибётся.

И ты воспользуешься этим. Как в нашем с тобой споре, помнишь? Ты ведь думал, что знаешь больше меня. Я позволил тебе так думать. И ты проиграл.

– Помню, – досадливо хмыкнул Грызун.

– А вот как насчёт духа? – обратился к монаху Полоз, – У меня отец священник. Он всегда говорил мне, что невозможно победить человека, сильного духом и верой своей.

– Это так, – согласился монах, – но сила духа всегда основана на чём-то. Найди в этой основе слабое место, и ты её разрушишь. А разрушив основу, победишь и дух.

– М-да. сильно сказано, – не мог не признать Дворянчик, – пожалуй, у тебя и в самом деле, есть чему поучиться…

В каждом из нас тот разговор оставил свой след, заставив задуматься над тем, ради чего мы живём, что мы делаем и чего не делаем? И кому нужно то, что мы делаем и ради чего живём? Ведь не может же быть, в самом деле, такого, чтоб жил человек только ради того, чтоб есть, пить, спать с женщиной, охотиться либо воевать. Должно быть что-то ещё, более ценное. То, ради чего нас и создал Высший. Что является для каждого из нас, для меня лично, той самой основой, что поддерживает мой дух в бою? Вера в Высшего и его святых помощников? Но разве мы мало знаем примеров, когда человек отказывался от своей веры, переходя в другую? И с не меньшей силой духа бился, защищая уже свою новую веру… Или верность своему роду, своим предкам? Возможно… Но лично я знал нескольких храбрых воинов, выросших в приютских домах, никогда не знавших материнской ласки и понятия не имевших о том, кто их предки и какого они рода. Для кого-то сила духа заключена, возможно, в личной верности и преданности своему сюзерену, а то и самому королю. Но сегодня твой сюзерен (король) жив, а завтра – убит либо помер от болезни или по старости. Что тогда будет поддерживать силу твоего духа? Верность другому сюзерену? В таком случае выходит, основа твоего духа меняется в зависимости от обстоятельств. А значит – её легко сломить. А может быть, сила духа человека заключена в его верности к своим братьям по оружию, стоящим рядом с ним в жаркой схватке? В уверенности, что они не бросят тебя, не оставят одного на поле боя? И ты так же не сделаешь этого, потому что и они верят в тебя! Так что же на самом деле является основой силы духа человеческого?… И если бы в тот момент кто-либо из моих парней задал бы мне эти вопросы, я бы не знал, что им ответить. Каждому из нас наступит свой срок понять это и самому найти все ответы…