Текст книги "Угарит"

43

Да какой там был такой особый постоялый двор? Так, домик в придорожном селении, чуть побольше прочих, мы все и не влезли в него, и караванщикам пришлось расставлять свои потрепанные шатры на улице, но они были к этому делу привычны. Внутрь пригласили только главных купцов и нас как почетных гостей, да еще командира финикийской стражи. И то, ночевать нам предложили во внутреннем дворе, под навесом.

Я-то еще с армейских времен вполне привык к походным ночевкам, а вот Юльку, похоже, всё это стало напрягать. И вот когда мы, похлебав с незнакомыми нам обитателями этого дома жидкого супчику с лепешками, собирались уже устраиваться на боковую, один из них внезапно поднялся и подошел ко мне.

– Меня зовут Ахиэзер, – представился он, – и я вижу, что с тобой женщина. Не пристало женщине ночевать во дворе, на голой земле.

Он говорил на чистом иврите, и его выговор сразу показался мне очень странным… так не выговаривали ни финикийцы, ни эти еврейские купцы, к которым мы пристали. Где я мог прежде слышать этот говор? Но у них тут что ни область, то свой диалект, и нет даже никакой четкой границы между ивритом и финикийским – значит, он просто издалека. Имя тоже показалась мне сперва необычным, Ахиэзер – «брат мой помощь». Но почему бы и нет, в конце-то концов? Нормальное западносемитское имя. Но вот отчего это вдруг он решил позаботиться о женщине…

– Это моя наложница, – сразу решил я расставить точки над всеми буквами здешнего алфавита. Хотя, на самом деле, до изобретения огласовок оставалось тысячелетия полтора.

– Я вижу, – ответил он, – позволь, я отведу ее на женскую половину дома, там ей будет привольнее. А утром продолжите свой путь.

Я поразился такой галантности. Тут ведь было как? Если наложница моя, то и заботиться о ней предстояло лично мне, как, скажем, о своем личном верблюде. Где она ночует, что ест – это уж вопросы для ее господина. Но, с другой стороны, мы вступили в пределы Израиля. Здесь верят в Единого, всё должно быть здесь по-другому.

– Благодарю тебя за заботу, – ответил я, – ты из этого селения?

– Нет, я издалека, – ответил он, – я лишь ночую здесь, а завтра иду в Дан, как и вы.

– Мы потом отправимся дальше.

– Я тоже.

На том мы и разошлись в тот вечер. Ничего такого особого я в нем не заметил – обычное лицо, каких много на Ближнем Востоке, одежда добротная, но без роскошества, неплохие по местным меркам манеры… Видимо, еще один торговец, каких много ходит и всегда ходило по земле.

А на следующее утро нас ждала полная перемена действующих лиц. Тирская стража оставляла нас здесь, в округе Дана (до города оставалось, по их словам, всего полдня пути, и дорога была совершенно безопасна) и возвращалась обратно. С огромным трудом мне удалось уговорить верного моего Петьку пойти назад с ними. Он никак не мог понять, почему я хочу покинуть его, когда мы столько дорог прошли и стольких опасностей избегли вместе, но я был непреклонен. Мы не собирались возвращаться в Угарит, а у него там оставалась жена (хотя это обстоятельство его, кажется, не особенно заботило), да и вообще налаженная жизнь. Даже отсюда, из Дана, ему было бы трудно выбраться на родину, и обратный путь с воинами тирского царя был чуть ли не единственной возможностью спокойно вернуться в Финикию, а уж как бы он добирался домой из Иерусалима, я просто не мог себе представить.

На прощание я подарил Петьке половину оставшегося серебра и свой нож – не без сожаления, надо сказать. При мне зато остался угаритский меч, немного зазубренный и со следами ржавчины, не очень хорошо, как казалось мне, сбалансированный – но в этом мире даже такой меч был куда полезнее верного швейцарского лезвия. А для Петьки это уже было целое состояние. Оставалось только надеяться, что до возникновения археологии нож успеет расплавиться в огне какого-нибудь пожара или кануть на дно морское – иначе археологов точно ждет еще одна неразрешимая загадка.

Ну, а Юлька отблагодарила его, как могла – рисунками. Стоило ей покрыть угольными штрихами поверхность последнего листа папируса, как вокруг собралась толпа. Папируса больше не было, ей совали холсты, а когда кончился уголь, тут же развели какую-то краску из подручных материалов… Пришлось рисовать портреты и еврейским купцам, которых мы встретили в Тире. Они, кстати, решили разделиться и уже перепаковывали вещи, зорко следя, где чье добро: Этан (так звали одного из них) собирался вернуться к себе в Галаад напрямую, не заходя в Иерусалим, а вот другой купец, Нааман, обязался сопроводить царский караван до столицы и представить положенный отчет сразу за двоих. Впрочем, первую половину пути им все равно предстояло идти вместе, и мы собирались отправиться с ними.

И только Ахиэзер не просил нарисовать его портрет, смотрел внимательно, с прищуром, но не цокал языком, не восторгался, как прочие. Ох, не простой это был Ахиэзер… но я не мог понять, кто он и откуда. О себе он ничего толком не рассказал, но сообщил, что тоже идет в Иерусалим к царю Давиду (он так и сказал, безо всяких там «Евусов»), дескать, его дальнее племя ведет с ним и торговые, и политические дела, и надо бы нанести визит царю вежливости. Чем дальше, тем страннее выглядели его замыслы: торговец без каравана, дипломат без пышной свиты? Как-то не нравилось мне такое соседство, но и возразить было нечего.

В общем, за всеми прощаниями и рисованиями мы тронулись в путь не сразу после рассвета, как обычно, а уже около полудня, и к городским воротам подошли ближе к вечеру. Ворота впечатляли своими размерами даже после того, что мы видели в Финикии – но ведь там, если разобраться, главной защитой для всех городов было море. Здесь же врагов действительно должны были сдерживать стены, и стены были будь здоров – высотой в несколько метров, сложенные из обожженного кирпича, а над воротами нависала огромная башня.

Купцы наши остановились в нерешительности:

– Сегодня уже поздно, наверное, с утра.

– Да, конечно, с утра.

– О чем вы? – спросил я их.

– Надо принести жертву на высоте.

– Какую жертву? На какой высоте?

Они посмотрели на меня как на таджика в московском метро, переспрашивающего у милиционера, что такое регистрация.

– Жертву Владыке и Владычице Дана на высоте, что подле города.

– Евреи! – вскричал я, не утерпев, – какие владыки и владычицы! Слушай, Израиль: Господь – Бог наш, Господь один…

– Это он о ком? – спросил товарища Этан.

– О Яхве, конечно, – ответил Нааман, – ты бы почаще бывал во дворах царских, тогда бы и слышал эти слова!

– А, так это в Евусе, – спокойно ответил Этан, – в Шило, в других городах царских… А здесь свои владыки.

– Вы что, не чтите Господа? – воскликнул я, – то есть Яхве? (надо было еще привыкнуть, что здесь они называли Бога древним именем).

– Чтим, конечно, – ответил Этан, – чего кричишь? Всех чтим, и Его тоже.

– Его даже гораздо больше остальных! – уточнил Нааман, – но здесь мы все-таки в Дане. Здесь нельзя так вот сразу. Надо завтра барашка на высоте зарезать. Зачем хороших людей обижать?

– Здесь что, не евреи живут? – не мог я понять.

– Почему не евреи? Племя Даново, сыновья Израилевы. Некоторые нас еще евреями называют.

– И что же, сыновья Израилевы не чтут Господа?

– Какой ты непонятливый, – покачал головой Нааман, – чтим мы Господа, как не чтить. Но вот ты скажи, ты свою наложницу любишь?

– Люблю, – ответил я честно.

– А что, когда далеко от дома, когда нет ее рядом, неужели к блудницам не ходишь? Не всегда же она при тебе! Или жаль тебе подарка для блудницы? Или сила твоя мужская совсем оскудела?

Я поперхнулся и не знал, что ответить. Он говорил почти теми же словами, что и пророки, обличавшие язычество как блуд… Только он его не обличал, а оправдывал! А те пророки – они еще не родились. И если бы я ему сейчас про них сказал – он бы ничего не понял.

– Ну конечно, им что боги, что блудницы – все едино, – язвительно прокомментировала Юлька, – Стало быть, они местных богов продажными считают, но ублажать все-таки торопятся на всякий случай?

Я цыкнул на слишком разговорчивую «наложницу» и порадовался, что из Юлькиной тарабарщины купцы не поняли не слова. А то разбирайся потом с их восточной обидчивостью… В нашем положении лучше иной раз промолчать.

– Вот то-то же! – подвел Нааман итог нашей беседе, – один бог хорошо, а много богов – и прибыльнее, и спокойнее. Всегда есть, кого попросить о помощи. Пошли в город, переночуем, завтра видно будет.

И мы пошли в город. Купцы мои отправились к каким-то своим партнерам, а нас с Юлькой отвели в небольшой, но опрятный домик на окраине. Я уже начал прикидывать, надолго ли хватит остатков серебра, если так путешествовать и постоянно платить за еду и ночлег, и сколько дней может продолжаться наш путь до Иерусалима, но нам с Юлькой молчаливые хозяева отвели – неслыханная щедрость! – отдельную комнатку на втором этаже, и вся эта бухгалтерия испарилась вмиг, едва мы переступили ее порог, и осталась только ночная прохлада, стрекот невидимого сверчка, дрожащий огонек масляного светильника и тени, тени наших тел на стенах…

А утром мы отправились на торговую площадь – именно там и договорились встречаться с купцами. Им нужно было пополнить запасы, продав кое-что из финикийских товаров. Ну, а нам было просто любопытно посмотреть. Думаю, что это их утреннее жертвоприношение не должно было занять много времени, да и не похоже было, чтобы сами они придавали ему много значения. Так, пустой ритуал – уговаривал я сам себя. Ну что поделать, вера в Единого тут еще не до конца вытеснила языческие суеверия, вот и в Библии о таком чуть не на каждой странице рассказано.

Но на рыночной площади вчерашняя тема получила свое новое развитие. Протиснувшись мимо торговцев зерном и овечьей шерстью, мы наткнулись на невысокого лысого человека, перед которым были разложены на куске пестрой ткани забавные глиняные статуэтки: лицо тщательно вылеплено, причем с очень серьезным выражением, и руки намечены, а всё остальное – полено поленом.

– Ой, какие забавные, – защебетала Юлька, – давай посмотрим?

У меня возникли смутные подозрения относительно природы этих статуэток, но торговец даже не дал мне их высказать.

– Берите, берите, отличные терафимы, просто великолепные! А впрочем, зачем вам глина, каков ее срок, где в ней прочность? Вот у меня есть бронзовый Адад. Работа сидонского мастера! Тонкое искусство!

И он извлек из складок свой одежды изящную бронзовую статуэтку бородатого мужика со стрелой в занесенной руке. И Юлька его взяла посмотреть поближе!

– Кто это? – переспросила она.

– Адад, повелитель грома и молнии. Но госпоже, наверное, нужна Астарта? Чтобы родить много детей, и чтобы ее всегда желал молодой господин?

– Нет уж, спасибо, – скривилась Юлька и сразу вернула бронзового громовержца, – он и так желает. И вообще, мне вот эти больше нравится. Как ты сказал? Тера…

– Терафимы, домашние божества, – договорил за торговца я сам, и добавил по-русски, – Юль, это язычество сплошное. Хватит уже, насмотрелись.

– Мы верим в Единого Бога! – тут же объяснила всё Юлька торговцу, и теперь вдруг это «мы» прозвучало, как что-то само собой разумеющееся…

– Это который был в Шило? – переспросил торговец, – который теперь живет в городе царя Давида?

– Который сотворил небо и землю, – мрачно уточнил я.

– Ну, значит, точно он, – отозвался торговец, – есть, есть, как не быть? Есть и он у меня. Вот, глядите!

На свет был извлечен металлический уродец… в котором не было ни грозного изящества Адада, ни наивной простоты глиняных терафимов.

– Он, конечно, попроще будет, из железа, и работа не такая тонкая, но что поделать, что поделать, это же такое божество, он бог гор, сами знаете, сыны Израилевы не очень искусны в выплавке металла… Зато, если возьмете, я уступлю вам совсем задешево к нему пару. Его супругу.

– Чью супругу? – обалдело переспросил я, глядя, как он извлекает из своих бездонных складок еще одного уродца, страшнее прежнего.

– Ну, вашего, который у царя Давида. Яхве, так ведь его зовут?

– Его супругу?!

– Ну да. Всякому богу нужно иметь супругу, разве нет? Вот ты же, к примеру, с супругой на рынок пришел?

Юлька бросила на меня хитрый взгляд: мол, смотри, никакая я не наложница! А вовсе даже законная жена. Но мне было не до тонкостей.

– Подожди… ты израильтянин?

– Из племени Данова, – кивнул торговец уже несколько настороженно, – а ты-то сам кто и откуда?

– Я Бен-Ямин, – ответил я гордо, – сын Израилев из племени… из племени Вениаминова (ну а какого же еще, с таким-то именем?). И я… Не боги это! – взорвался я вдруг, – Помнишь, что заповедал нам Господь через Моисея на горе Синай, когда отцы наши вышли из Египта: да не будет богов иных! И не сотвори себе кумира! А ты что тут натворил? Как финикиец какой-то…

– Э, ты потише, – торговец угрожающе привстал с места, держа в руке свою сладкую железную парочку, – ты тут не очень…

Но что мне мог сделать этот дохляк и к тому же язычник?

– Хочешь верить в своих терафимов – верь! – закричал я, – а имя Господа нашего не смей произносить всуе! Не смей поганить его идолами своими!

Я ударил его наотмашь по руке, державшей эту пакость, железяки полетели куда-то в сторону, и торговца от изумления всего аж перекосило, и тут завизжала Юлька:

– Сзади!

Но я все-таки не успел обернуться, только рукояти меча коснулся – навалились втроем, или вчетвером, заломали руки, перехватили меч, стали тыкать под ребра – и не больно даже было от злости…

– Богов наших хулил, – спокойно сказал торговец, – говорил, что Яхве почитает, а сам и его, и супругу его наземь бросил. Богохульник. Беглый раб, наверное!

– Оставьте его! – вопила Юлька.

– Беги, – крикнул я ей по-русски, – беги скорее, найди наших. Уходите из города немедля, я отобьюсь. В Иерусалиме встретимся, у царя Давида! Расскажи ему…

Но договорить я не успел – только увидел сквозь мельтешение потных и злобных тел, как опрометью кинулась она в сторону, вот молодец…

– Так он еще и не из наших, – с расстановочкой сказал торговец, – не по-нашему говорит. А сказал, вениамитянин. Точно лазутчик, или беглый раб.

– Да я… – взревел я, стараясь вырваться, и тут затылок пронзила тупая и боль, мир распался на тысячи цветных кусочков, а затем навалилась чернота.

44

Ну вот что он, спрашивается, натворил? Зачем надо было связываться с этим придурочным торговцем? И что мне теперь делать, как вытаскивать Фокса с кичи? Мысли, кружившиеся в моей голове, были, прямо скажем, весьма бестолковыми. Всё вышло так молниеносно, я была растеряна и страшно зла на всех на свете – на стражников, торговцев, Веньку, на себя саму. И надо было мне этих дурацких тетраформов разглядывать? Не подойди я к этому прилавку, ничего бы не случилось, и мы бы сейчас гуляли вместе, а потом… потом много чего было бы. А теперь нет. Теперь Венька сидит в какой-то вонючей тюряге, и неизвестно, что вообще ждет его дальше, как в этих диких краях принято наказывать за оскорбление божества и сопротивление при аресте. А Венька ведь такой, он молча терпеть не будет, наверняка снова в драку ввяжется, едва очухается… И что теперь будет с нами всеми? Имне-то самой что делать без денег, без языка? От моего корявого финикийского толку как от козла молока, это понятно. А Венька тоже шутник – доберись к царю Давиду, скажи ему… А что сказать? Дескать, Ваше Величество доисторическое, мы тут к вам в гости намылились, тридцать столетий нам не крюк, так что извольте послать со мной вашему потомку на выручку батальон спецназа, тридцать три богатыря и с ними дядьку Черномора? Да меня сразу же в дом умалишенных, или как это тут называется, на всю жизнь запрут. Неет, придется без царской помощи, самим разбираться. Но как, как?

Венькин меч с зазубренным лезвием по-прежнему валялся в пыли, поднимать его никто не решился. Подняв его, я не сразу поняла, куда его сунуть. Кожаного пояса у меня не было, зато была достаточно прочная и длинная полоса суровой ткани, которой я вместо ленты подвязывала изрядно отросшие за время исторической эскапады волосы. Распустив прическу, я перепоясалась и заткнула за импровизированный кушак меч, оказавшийся удивительно тяжелым и нескладным. Окружающие на меня смотрели дико – видать, воинственные девы здесь были в диковинку. Собственно, я и сама бы на этой роли не настаивала, но не бросать же оружие? Да мне этого Венька никогда не простит, если… Нет, не если, а когда выберется на волю. Чтоб не было мне больше этих пораженческих «если», обругала я сама себя, сглатывая подступившие к глазам слезы. Ну что ж, раз судьба такая, будем изображать еврейскую валькирию. В конце концов, мне не привыкать, богиней и вестницей я уже была, так что побыть теперь валькирией мне не жалко.

А, собственно, с чего это я решила, что тут боевых дам не было? А как же Юдифь? Я ее портрет с головой какого-то тогдашнего Гитлера очень даже хорошо помню по репродукциям. Интересно, она здесь уже была или еще будет? Тьфу, совсем я с этой античной хронологией запуталась, ум за разум заходит. А Далила Самсона тоже уже того или…? Или это она его, а он ее поборол, а его потом кто-то другой? А, и вот еще: была такая Девора, она тоже у них кого-то прикончила и всех сразу победила.

Мысли о героических еврейских тетках малость помогли – всхлипывать я перестала и даже наоборот преисполнилась воинственного настроения. Ну ладно, господа-язычники, попомните вы и меня, и Венечку. Ой попомните, до самого Нового Времени чесаться будете.

Базар, меж тем, зажил своей жизнью, ну или, по крайней мере, сделал вид, что зажил. Давешний торговец подобрал и отряхнул своих уродцев, шепотом прося у них прощения за то, что их так обидел чужеземец. На меня он поглядывал исподлобья, но в разговоры не вступал, да и что ему с чужой женщиной говорить, собственно? Прочие купцы тоже делали вид, что мной совершенно не интересуются, но то с одной стороны, то с другой я ловила молниеносные кинжальные взгляды, бросаемые из-под нахмуренных бровей и сумрачных век. Этих о помощи проси – не просит, все без толку, никто не будет чужестранке помогать, да еще наложнице преступника. Ну и не надо, сама разберусь! Гордо вскинув голову, я отправилась по Венькиным следам, точнее, по следам тех придурков, которые его утащили. Городок-то не такой большой, найду, куда его упрятали.

Оптимизм мой явно оказался преждевременным, ибо прошло немало времени, прежде чем я, вымотавшись до предела и сломав язык от объяснений с местными, нашла какой-то кривой сарай за городской стеной, куда его упрятали. У входа стоял малопочтенного вида оборванец, коротавший время за исследованием недр собственного носа. Но едва я попыталась приблизиться к дому скорби, горе-вояка как-то весь подобрался, напружинился и, набычившись буркнул короткое отрывистое слово. Сделав вид, что я не понимаю его, я попыталась пройти в дверь и сама не заметила, как что-то острое весьма болезненно уперлось мне прямо в горло. Чуть отстранившись, я увидела, что страж вытащил откуда-то из складок своей хламиды короткий, но весьма острый меч и недвусмысленно продемонстрировал, что вверенный ему пост будет охранять буквально до последней капли крови непрошенных посетителей.

– Мне нужно пройти. Я должна поговорить с твоим господином. – Я старалась подбирать как можно более короткие фразы и произносить их максимально четко, но замызганный страж помотал головой, изображая, что вообще не понимает моих слов, и растопырился во все стороны, показывая, что граница, сиречь дверь в узилище, на самом крепком замке.

– Ну и пожалуйста, раз ты такой дурак, – Я была готова зареветь от бессилия, но ради Веньки сдаваться и убегать в нервах было категорически нельзя. Оставалось действовать хитростью, если она у меня еще оставалась.

– Ну и карауль свою дурацкую тюрьму, а я сяду здесь и буду ждать твоего господина, – с этими словами я решительно уселась у самого порога прямо на пыльный и горячий от солнца здоровенный булыжник, неизвестно кем и неизвестно для чего брошенный на обочине.

Стражник гортанно заклекотал и начал замахиваться на меня, судя по всему, намекая, что здесь в присутственных местах просителям сидеть не положено. «Отстань, дурак,» – отмахнулась я от него и в ответ получила весьма чувствительный удар в плечо. К счастью, орудовал привратник простым кулаком, а то травмпунктов тут не предусмотрено. Негостеприимный страж демонстрировал недвусмысленную решимость отоварить меня еще разок, причем посильнее, и я поняла, что против этого бульдозера мне не сдюжить. Пришлось перебазироваться подальше, на порядком вытоптанную лужайку, на которой паслись грязные репьястые козы.

Бурый вожак, тревожно взмемекнув, похоже, попытался выяснить мои намерения и поинтересоваться, на каком основании я вторгаюсь на его законную территорию.

– Начальника я жду, – честно сообщила я, в упор глядя в карие на выкате козлиные глаза.

– Мееее, – согласился козел, тряся бородой, в которой запутались соломинки. Он осторожно ткнулся носом мне в ладонь, убедился, что ничего вкусного там нет, и неспешно убрел к подведомственному стаду, продолжавшему медленно и печально расправляться с остатками некогда сочной травы.

Ждать мне пришлось долго, очень долго. За это время успел смениться караул, и новый стражник, молодой и туповатый на вид детина, глупо ухмылялся, поглядывая на меня, пока предшественник что-то гортанно ему рассказывал – не иначе, передавал подробности нашего томного свидания.

Потом прежний стражник ушел, а молодчик уселся на корточки, поплевывая в придорожную пыль и периодически как-то странно поглядывая на меня. Мне уже было совсем не до него – пить хотелось просто неимоверно, да и не только пить, если честно. Но уйти с поста я не могла – мне нужно было обязательно поговорить с начальником тюрьмы или как это у них называется, убедить его, что Венька ни в чем не виноват, что его не за что наказывать. И ради этого я была готова сидеть на солнцепеке хоть целую неделю без сна и без питья… тоже ведь что-то библейское: «не буду вкушать хлеба и пить воды, доколе не…» Только лучше бы он все-таки появился пораньше. Мысли путались, голова гудела, мир выглядел всё более жестоким и бессмысленным.

Стражник явно на что-то решился. Огляевшись по сторонам, он пересек дорогу и обратился ко мне тоном, который при некотором воображении можно было назвать даже дружелюбным. Но увы, слов я его не поняла совершенно, и потому только повторила свой прежний текст про «жду господина и никуда не уйду». И тут стражник выкинул фокус совершенно дикий и непостижимый – с жестом, не оставлявшим сомнений в его намерениях, он закивал в сторону двери. Типа, стоит только удовлетворить его страсть раз-другой-третий, и передо мной будут открыты все пути, и может, даже, удастся втихаря от начальства выпустить Веньку. А цена всему такая безделица, что и говорить о ней ни к чему, тем более наложнице, которой и так грош цена в базарный день, особенно когда собственного ее господина в кутузку замели. К чему ждать начальника, можно ведь без него договориться – ясно намекал этот предок наших славных гаишников.

И пока я набирала в легкие воздух, намереваясь высказать придурку все, что я думаю по поводу его гнусного предложения, всё произошло словно само собой. Недоговоренные слова застряли у него в горле, когда мои зубы крепко, до крови впились в грязную волосатую руку, нагло сжавшую мою грудь. В эту же секунду раздался оглушительный звон, и на щеке стражника вспыхнул алый отпечаток пятерни. Стражник взвыл, тряся рукой и стараясь освободиться от моих зубов. Второй рукой он так сжал мне горло, что перед глазами поплыли цветные круги, и я непроизвольно разинула рот, безуспешно стараясь вдохнуть поглубже. Отцепившийся от меня стражник замахнулся, гнусно ругаясь, и если б не гибкость и хорошая реакция, шкурка моя украсилась бы парой хороших синяков. Но увернуться от негодяйца мне все-таки удалось, а вот дальше всё пошло уже не так радужно. Я потянулась было к рукояти меча – и обнаружила, что он лежит на земле в шаге от меня, вместе с развязавшейся лентой, а злобный детина готовится к последнему прыжку, и мне оставалось надеяться только на быстроту ног и скорость реакции.

Только все равно недолго бы мне прыгать на лужайке между двумя козлами, звериным и человечьим, если бы не тот пегий бородач. Не знаю уж, откуда он взялся, а только заорал он во всю ивановскую, мы оба с детинушкой остолбенели, после чего тот помчался оправдываться за небрежное несение караульной службы, а я получила краткую передышку. Правда, после выяснений меж собой они уже вдвоем накинулись на меня – как это все-таки было по-нашему, по ближневосточному!

Старшего по званию я понимала лучше, но оптимизма мне это понимание не прибавило. По его словам, с грязной потаскухой, наложницей беглого раба и дохлого пса (это он о Веньке так!) и говорить было нечего, и чтобы я немедленно убиралась, если не хочу, чтобы меня тут же на месте… ну, дальше я не очень поняла конкретику, но общий смысл дошел отлично. Нас видели вместе на рынке, и городским главам прекрасно известно, что я рабыня и сообщница осквернителя божества, и посему мне следует до наступления ночи исчезнуть из города куда подальше и не мозолить глаза, не то участь моя будет печальна. А упавший меч преступника – его конфискуют доблестные органы охраны правопорядка, и нечего мне тянуть к нему лапы.

В первую минуту мне хотелось гордо встать в позу и выдать что-то пафосное, типа, что я предпочитаю разделить судьбу моего любимого и не стану спасаться недостойным бегством, но словарного запаса, по счастью, не хватило. А потом я и сама сообразила: в неволе я Веньке точно ничем помочь не смогу. Правда, на воле от меня тоже было мало проку, но все-таки…

Делать было нечего, и я пустилась со всех ног, надеясь, что в спину мне не полетят булыжники, а то от этих горячих еврейских мужчин всего можно ожидать. Бежала я прочь от города, пока совсем не кончились силы (а кончились они скоро). Споткнувшись и упав в полном изнеможении на какую-то грязную кочку, я разревелась. Было отчаянно жалко и Веньку, и себя, собственные никчемность и бессилие злили до исступления, так что рыдала и ругалась я долго и самозабвенно, а потом забылась каким-то подобием сна.

Очнулась я от того, что моего плеча осторожно коснулась чья-то рука. От неожиданности я вздрогнула, инстинктивно отворачиваясь и пряча распухшее от слез лицо. Но голос, заговоривший со мной, звучал очень дружелюбно, хотя что он говорил, я не очень могла понять. Осмелившись наконец приподнять голову, я к неожиданности своей увидела нашего давешнего знакомца – Ахиэзера. Ему-то я зачем сдалась, что у него, своих забот мало – чужой наложницей заниматься?

Не обращая внимания на мой распухший нос и прочие красивости, Ахиэзер продолжал ласково и дружески повторять одни и те же слова. Мало-помалу успокоившись, я понемножку начала понимать, чего он от меня хочет. А хотел он, на удивление, не от меня, а для меня… Хотел, точнее, предлагал тишины, покоя, отдыха… И обещал, что все будет в порядке, и Веньку мы обязательно спасем, а вот сейчас надо просто переждать, отдохнуть, успокоиться…

В первый момент мне хотелось просто послать его куда подальше – с какой стати незнакомый человек будет смешиваться в чужие дела? Не иначе у него в этом какой-то интерес, и фиг знает, чего он потом захочет от нас за свои услуги. Но, с другой стороны, деваться мне все равно было некуда, а тут появлялась хоть слабенькая, но все-таки надежда на помощь. В конце концов, кто не рискует, тот не пьет шампанского, а хуже, чем сейчас, мне уже наверняка не будет. Да и сам Ахиэзер, если честно, почему-то внушал скорее доверие, чем опаску.

Всхлипнув напоследок, я дала себя уговорить. Ахиэзер отвел меня в какой-то маленький загородный домик (идти оказалось совсем недалеко, минут пять), где мне дали воды, много-много свежей прохладной воды, а еще лепешек и козьего сыра, и постелили в углу большой комнаты. А потом наступила ночь, и я… я без сил рухнула на постель и провалилась в какой-то глубокий черный колодец, в который я летела, летела и никак не могла приземлиться. Но лететь было совсем не страшно. Кто-то большой и сильный взял на себя решение моих проблем, а значит, все обязательно кончится хорошо, это я во сне почувствовала окончательно и бесповоротно.