Текст книги "Кружево дорог"

Вместе

– Не хочу, не хочу, не хочу! – девочка бежала сквозь заполненный дождем лес. Мокрые ветки хлестали по лицу, норовили стянуть с плеч длинный шерстяной плащ, лишить последней защиты от непогоды. Сырая ткань тяжело липла к плечам, но продолжала исправно греть. Сквозь неё, – как раз на груди, где были стиснуты руки девочки, – слегка пробивался легкий свет, различить который позволял сгустившийся вокруг сумрак. Можно было подумать, что девочка прятала там кусочек солнца.

Девочка знала: нельзя останавливаться. Если остановиться, она догонит: серая женщина – догонит и уведет её за собой. И тогда всё яркое и волшебное растеряется, мир вокруг потускнеет и лишиться радости. Зачем тогда жить? Точнее – как? Ведь именно это даёт силы, наполняет смыслом существование.

Ненастье заволокло небо мутной пеленой, скрыв и так скудный свет луны. Поэтому девочка не сразу поняла, когда выскочила из путаницы кустов на проторенную тропинку. Так уж получилось, что она просто с размаху наткнулась на что-то большое, шумно дышащее и с испуга заверещала.

– Да не кричи ты так! Коня испугаешь, пигалица! – услышала она добродушный голос.

Протерев наконец глаза от залившей их влаги, девочка увидела воинственно выглядящую женщину с мечом у пояса, которая как раз соскочила со своего жеребца и, ухватив за узду, успокаивающе поглаживала его по шее. Девочка поняла: что-то большое, с чем она впопыхах столкнулась, и было конём.

– Ну и чего ты так летишь? – спросила женщина.

– За мной гонятся, – пробурчала девочка.

Женщина-воин прислушалась, пристально вглядываясь в направлении, откуда девочка выскочила.

– Знаешь, либо ты что-то путаешь, либо всё же убежала, – сказала она немного спустя.

– Ничего я не путаю! – запальчиво вскликнула девочка. – Это серая женщина! Она хочет забрать меня в свой серый мир! А я не хочу, не хочу!

– Ладно, ладно. Верю, – примирительно сказала женщина-воин. – Как зовут-то тебя? Меня Сотури.

– Лапси, – ответила девочка и тут же уточнила, нервно оглянувшись назад, – а ты в какую сторону направляешься? Можно мне с тобой?

Воительница слегка задумалась, словно подобное не очень соответствовало её планам, но всё же пару мгновений спустя кивнула.

– Да, хорошо. Давай, помогу на коня забраться. Его, кстати, Нопеус зовут.

Сотури подсадила Лапси на спину коня и вспрыгнула в седло позади неё. Некоторое время ехали молча. Дождь постепенно потерял силу и совсем затих. Сквозь потерявшие плотность тучи начал проглядывать серебристый блеск луны.

– А куда ты вообще едешь на своем коне? Да с таким большим мечом? – поинтересовалась Лапси.

– В целом никуда, – ответила Сотури. – Нет у меня определённой цели. Просто еду, не на месте ж стоять.

– Просто никуда? – удивилась Лапси. – Ну так же не бывает!

– Не бывает, говоришь? Вот она я – выходит, бывает. Еду ради самого пути. Чтоб не стоять, как и сказала. Во многих местах побывала. Врагов кучу одолела. А вот зачем это всё по итогу, сама не знаю. И чтоб стоять, не бороться… Не умею. Создана так, видимо. И понять не могу, куда мне, для чего двигаться. Так и живу, – проговорила Сотури.

– А я вот иду, чтобы найти место, где много-много света, птички поют, солнышко греет. Я бы кружилась на зеленом лугу в таком красивом веночке из цветов! А ещё бабочки! Знаешь какие они красивые?! Я бы летала вместе с ними. И ящерки на камушках сидят, смешные такие – маленькие дракончики, – увлеченно начала рассказывать Лапси, и тут же, нахмурив лоб, спросила, – а враги, это кто? Это когда страшно, что там в темноте, да?

Сотури хмыкнула на такой незамысловатый вопрос, вспоминая, все ли встреченные ею противники относились к тёмным. Выходило так, что напрямую утверждать было тяжело. Разве что если внутрь смотреть. Но она решила не усложнять.

– В темноте? Да, возможно. В темноте они могут прятаться, – ответила наконец Сотури и затем рассудила, – знаешь, у тебя ещё пока очень детская цель. Солнечный луг, это конечно хорошо, но их же полно вокруг. Что за цель?

– Вот много кто так же говорит, – с ноткой обиды и некоторой грусти проговорила Лапси. – Надо взрослеть, говорят они, становиться серьезней. Что за детские желания, ты же уже большая? А я не хочу. Зачем жить так, чтоб всё серьезно? Скучно же. А потом она пришла. Вот я и сбежала. Скучно, это одно. А если она ещё и свет отнимет… А там в темноте эти, враги. Вот, гонится теперь за мной… Всё равно убегу!

– Убежишь конечно. Вон, Нопеус тебя везет, он очень быстрый, – примирительно сказала Сотури. – Просто взрослеть это ведь не так уж плохо. Новый опыт, понимания, умения. Как с теми же врагами справится, если не взрослеть?

– Может ты и права. Но если я повзрослею, это ведь буду уже не я, понимаешь? – серьезно произнесла Лапси и тут же переключилась, – и у меня не только луг солнечный, у меня ещё цель есть, вот. Есть кое-что, оно яркое и радует. Я его храню. И поделится хочу со всеми. Только не все хотят это увидеть. Наверное, потому что взрослые. Вот, посмотри.

И Лапси доверчиво достала из-под плаща и, обернувшись, показала Сотури на ладошке нечто похожее на наполненное светом зерно или, может, орех. Сотури всмотрелась. Мягкие лучи словно коснулись её стремительной души, проникнув по ниточке взгляда, окутали чем-то уютным и слегка звенящим. Она замерла, недоумённо вслушиваясь, как это ослабляет, казалось бы, намертво въевшуюся собранность, распускает путы сосредоточенной воли. Возникло ощущение чего-то большого, настоящего, светлого. Не подберешь слов, но чувствуешь, как это удивительное состояние наполняет тебя восторгом от всего окружающего, от каждой частички мира. Сотури с непривычки захлопнула глаза, но отголосок возникшего всё не затихал внутри, приглашая вернуться.

– Да, красиво. Спрячь пока, – сказала она чуть хрипло.

Тут Сотури вдруг показалось, что она со стороны себя видит – себя и ещё кое-что. Висит оно позади неё, нити бледные тянет: голову опутали, к глазам приросли. А взор такой мутный-мутный, словно пленкой молочной затянут: совсем не такой, который у Сотури в зеркале отражается. И тут же понимание всплыло: вот что видеть мешает, для чего это всё, куда дорога. Силы-то много, да куда направить? Тонешь, барахтаешься в чем-то вязком, без опоры смысла.

Рефлекторно мотнула головой Сотури, гоня наваждение: вроде схлынуло. И как привиделось такое? Или всё же нет… Маячило на краю тягостное присутствие лишнего, аж волосы на затылке шевельнулись, да в глазах зуд отголоском, тенью бледных нитей. Волшебный свет что ли выявил нечто призрачное? Если так, есть о чём подумать. С обычным врагом Сотури справляться было привычно, а вот с таким, которого и не увидишь просто так, и язвит там, где даже в мыслях не ждешь, как справится?

***

Так в дороге наступило утро. Лучи солнца вмиг прогнали остатки ночной слякоти, и даже темная чаща вокруг словно посветлела. Две путницы остановились передохнуть на открывшейся справа от тропы поляне. Трава была ещё слегка влажная, но съёжившиеся под ночным дождем цветы уже спешили открыть свои нежные яркие лепестки новому дню. Птицы словно задались целью перещеголять друг друга в переливах трелей.

Сотури, освободив Нопеуса от сбруи, отпустила отдохнуть на вольной травке. Сама устроилась на сброшенное на землю седло и принялась наблюдать за Лапси. Та, оставив шерстяной плащ сушиться на низкой ветке, раскинув руки, в упоении кружилась по поляне. Вот она присела и завела разговор с цветочком: сказала ему, какой он красивый и поведала, как Сотури прокатила её на такой чудесной лошадке – Сотури невольно улыбнулась. Затем Лапси некоторое время прыгала с кузнечиком, сосредоточенно копируя его торчащие высоко колени. Хохоча, «полетала» с проснувшимися и обсохшими бабочками. Наконец она уселась на примятую траву и достала свой лучащийся даже на солнце орешек.

Этот свет ещё больше преобразил всё вокруг. В нём даже серый, торчащий угрюмым шершавым боком камень заиграл новыми красками, увлёк глаз причудливой паутинкой трещин, неповторимым узором лишайника, подчеркнул суровой мощью гранитного бока нежность и хрупкость окружающих лепестков. У Сотури от вида этих контрастов затрепетало внутри, зашевелились смыслы, потянулись образы. Она даже себя и Лапси сравнила с этим валуном и цветами – понятно, кто чем был: такие разные, но есть ведь красота и гармония, если рядом. Есть же?

В таких смутно бродящих внутри ощущениях Сотури посидела ещё некоторое время. Затем оседлала Нопеуса и позвала Лапси продолжить путь. Та с некоторым сожалением покинула полянку, но спорить не стала. Примерно к полудню они выехали на развилку. От тропы, по которой они двигались, отходило ещё три направления. Сотури остановила коня. Самой ей, в принципе, было неважно по какому ехать дальше. Она решила спросить:

– Куда тебе? До полянки солнечной, выходит, мы уже добрались, а дальше?

Лапси задумалась и ощутимо занервничала.

– Я не знаю, – сказала наконец она. – Я хочу туда, где свет.

«Где свет. Вокруг же и так светло? Как-то непонятно», – подумала Сотури.

Но дальше размыслить не случилось: на солнечный день словно туманную кисею набросили – заволокло ясность непроницаемой дымкой. Сотури настороженно остановила коня. Впереди тенью сгустилась фигура, обрела объем, черты. Ей оказалась женщина в сером простом платье. Лицо её застыло скопищем угрюмых морщин, губы были сердито сжаты – шрам, криво сросшийся, вместо улыбки. Казалось, под тяжелым оценивающим взглядом женщины всё словно пеплом подёргивается, лишняя яркость с радостью в кучу мусорную летят, как шелуха ненужная. На весах только полезность остаётся. Или бесполезность – как выйдет.

По бокам женщины из тумана выступили ещё фигуры: ни лиц, ни привычных человеческих или звериных очертаний – так, сгустки серости с множеством жадных гибких щупалец. Отголоском волшебного сияния мелькнуло в сознании Сотури видение: бросается такое на человека, стягивает душными объятиями, на плечах виснет – уходит у того свет из глаз, режут лицо суровые складки, блекнет он, как трава, растущая без солнца.

Первым делом незнакомка посмотрела на девочку, которая сидела перед Сотури, задержала взгляд – задрожала Лапси, съёжилась. Затем Сотури оглядела, оценила.

– Отдай девочку, – раздался ровный бесцветный голос.

Сотури чувствовала, как Лапси дрожит и слышала её тихое бормотание: «Не хочу, не хочу, не хочу». Она спрыгнула с коня, ссадила ещё больше сжавшуюся Лапси, которая видимо решила, что отдают её, поставила на землю. Затем вышла вперед, бросив коню, указывая на девочку:

– Стереги, – и добавила, уже смотря на серую женщину и опирая руку на эфес меча, – она не хочет. Не справедливо против воли.

– Несправедливо? Хм, смешно, – покривила отвыкшим улыбаться ртом серая женщина. – Ну что ж. Тогда по-плохому.

Она не отдала никаких видимых знаков. Сопровождающие её фигуры просто двинулись вперед, расходясь полукругом и расставляя завораживающее шевеление щупалец.

Сотури не ощутила страха: она умела побеждать и не обязательно легко. Спокойно достала меч и приготовилась. За её спиной всхрапнул Нопеус, забил угрожающе копытом в землю, возбуждённо переступая, загораживая Лапси от наступающей угрозы. Когда серые обладатели щупалец приблизились, на груди Сотури слегка завибрировал висящий на кожаном шнуре серебряный знак. Сотури помнила руки, повесившие его ей на шею, и слова, произнесённые при этом: «Неуязвима будешь, следуя Пути». Так и было, а что тому причиной стало, сила амулета или умение, накопленное в дороге, Сотури не думала и не проверяла. Зачем? Действует и хорошо.

Не дожидаясь, пока наступающие подойдут сами, Сотури скользнула вперед. Щупальца с готовностью прянули навстречу, и она взорвалась блеском режущей воздух отточенной стали. За оставленных позади Лапси и Нопеуса она не переживала: знала своего коня. Пожалуй, беспокоится надо было за того, кто сунется.

Это был необычный противник. Поначалу всё шло вроде привычным путём: Сотури исправно отсекала тянущиеся к ней щупальца или ловко уворачивалась. Но на месте отсечённых буквально на глазах вырастало вдвое больше. В груди Сотури принялась обжигающей пеной вскипать злость. Ощутив внутри эту ревущую волну, она начала двигаться стремительней и безжалостней, но почти сразу поняла, что это, обычно помогающее в схватке чувство, теперь даёт обратный эффект. Заметила, что с чем большей злобой она наносит удары, тем более стремительными становятся щупальца врага. Они всё чаще проникали сквозь блеск стали и, прорываясь к телу, не сколько хватали, а словно пили силу, энергию и желание двигаться. Руки и ноги становились всё тяжелее, хотелось всё бросить и безвольно осесть на землю. Дала сбой неуязвимость: амулет подвел или?..

Отогнав широким взмахом нападавших, Сотури обернулась и бросила взгляд туда, где оставила коня и Лапси. Нопеус яростно визжа и, прижимая уши, бил копытами, взбрыкивая вокруг девочки и отгоняя от неё пару не занятых Сотури щупальцеруких. А Лапси… Лапси стояла и держала в открытых ладонях своё светящееся сокровище. Смотрела на него то ли любуясь, то ли на всякий случай прощаясь. Видно было, что она боится. Потом Лапси слегка приподняла голову, посмотрела в глаза Сотури и ободряюще улыбнулась: дрожащая от страха девочка, ей, не ведающей страха.

В этот миг Сотури предельно точно поняла: нет, Лапси и её свет не должны достаться этим, пропасть в их душных объятиях. Даже если ей придётся непрерывно рубиться, не сходя с этого места, защищая её, пусть так. Она создана для подобного. А до этого чем занималась, себя, неуязвимую обороняла? М-да. Какая разница, подумалось Сотури, непрерывно двигаться, борясь в пути без цели, или непрерывно сражаться на месте, занимаясь, по сути, тем же, но уже зная, за что. Осознание это словно колючей молнией пробежало по узору смыслов в голове Сотури, выжгло опутавшие их бледные нити, обнажило ясный и четкий рисунок: ушло тягостное присутствие, глаза ясностью наполнились.

Всё, о чем так долго говорить, на деле заняло считанные мгновения. Не успели щупальцерукие, отогнанные взмахом стали, вновь двинуться, как она повернулась, глубоко вдохнула и выдохнула. Охватила взглядом противника всего целиком, как умела, выстраивая картину схватки, видя на пару шагов вперёд. Злость схлынула очередным глубоким выдохом, оставила её. На Сотури снизошла спокойная сосредоточенность выполнения дела, с которым она умела справляться очень хорошо: она вновь встала на свой Путь, и теперь у этого пути была цель.

Всё закончилось быстро. Часть нападавших, почему-то растеряв свою скорость и напор, пала под точными ударами меча. Часть просто растворилась в тумане, словно и не было их. Сотури стояла, низко опустив клинок и прямо смотрела на серую женщину, предлагая своей позой: сама решай, как дальше. Та, всё так же не выказывая никаких эмоций, ещё какое-то время оглядывала сложившееся, затем молча развернулась и пошла. Фигура её постепенно потерялась в охватившей всё дымчатой пелене. А следом и та расточилась утренним туманом под лучами опять явившего себя солнца.

***

Сотури подошла к Лапси, посмотрела на её светящуюся улыбкой мордашку и сказала:

– Нет, не надо тебе взрослеть. Я за тебя взрослой буду: дела делать, вопросы решать, с врагами справляться, если придётся. А ты сияй. Так лучше будет.

– Хорошо, – ответила, улыбаясь, Лапси. – И мы же теперь найдем, куда идти, где свет, да?

Сотури хотела было ответить, но не успела.

– Ты сама свет. Куда придешь, там он и будет, – раздался вдруг голос со стороны деревьев.

Сотури и Лапси настороженно обернулись, внутренне уже понимая: угрозы нет. Из глубокой тени древесных исполинов вышла высокая седая женщина: она смотрела на них с ласковой мудростью во взгляде.

– Хорошо, что вы наконец встретились, – добавила эта женщина, подойдя и остановившись рядом. – Так должно быть, так правильно.

– Это ты, да!? – воскликнула Лапси. – Ты всегда была рядом? В тени этих деревьев? Я чувствовала, ты меня берегла, да?

А Сотури не отрывала глаз от рук подошедшей: она помнила их – они повесили Знак на её грудь.

– Не берегла – так, присматривала. Ждала, когда это произойдет – встреча, – ответила женщина и добавила, переведя взгляд на Сотури, – вы и сами имеете всё, чтобы позаботиться о себе. Всё в вас. А вместе ещё сильнее.

Сотури посмотрела на Лапси. Мелькнуло вдруг: вот она и эта, маленькая яркая девочка, а вот уже и одно целое – сильная женщина, несущая свет. И опять отдельно стоят. А ещё неким ощущением, мерцающей дымкой неточности – целая ли? И словно отголосок вдали – зов. В глазах Лапси ответная тень понимания.

Быть может, где-то там нужна их помощь: стойкость и сила, умение светить и видеть красоту, открывать невидимое, не бояться скрытого в темноте. Возможно, именно этого не хватает, чтобы не потерять себя. Как жизнь показала, у каждого может случится враг, ему самому не подвластный. И даже такое прекрасное умение, как быть свободным, может опутать страхом его потерять, закрыть пути, сделать несвободным в своей свободе, а значит несвободным и в целом. А со страхами лучше справляться не одному.

– Вижу: сами чуете, – сказала, пристально глянув на них, женщина. – Есть вам дальше дорога. Всех найдёте. В добрый путь, девочки мои.

Улыбнувшись и взмахнув рукой на прощание, она замерцала и постепенно исчезла, став частью наполненного солнцем воздуха.

Они немного помолчали, каждая в своих мысля. Потом Сотури подсадила Лапси на Нопеуса, вскочила следом, обняла её и они поскакали. Их ждала следующая встреча, интерес узнавания и радость быть вместе.

Слепая

Она шла привычно не торопясь: жизнь уже дала плохой пример последствий излишней спешки. Прямо смотрели подернутые дымкой вечности глаза. Она знала грубость шкуры лесного патриарха под пальцами, гладкость окатанной морем гальки, невесомую прочность паутины и соседство разящего шипа розы с нежностью ее лепестков. Тысячи ароматов: от изысканности цветочного благоухания до отвратительной вони гниющих отбросов. Всевозможное разнообразие и неисчислимое количество оттенков звуков, наполняющих все вокруг и способных поведать ей достаточно много, чтобы жить в этом мире. Не знала она только одного: как это все выглядит. Она была слепа, сколько себя помнила. А то время, которое не всплывало в памяти… кого оно волнует? Ее-то точно нет: что нельзя было потрогать, услышать или унюхать – в подобное просто не верила, а значит и не было этого, не существовало для нее.

Ноги чутко ступали по неровностям ведущей к роднику тропы. По тонкости ощущения дороги, ее стопы могли дать фору трепетным прикосновениям влюбленных пальцев зрячих. Ветер слегка касался тела, словно не умеющий по-другому видеть собрат: это откликалось некой общностью с окружающим, ощущением близости, части целого. Бьющий из недр земли ключ наполнил прихваченный с собой кувшин и освежил разгоряченное солнцем лицо. Вода была холодная и сладковатая на вкус.

Возвращаясь, уже на подходе к своей пещере, она почувствовала присутствие гостя. Точнее – гостьи. Мозаика звуков и запахов сложила понятный образ, приятный голос дополнил картину, недоставало только прикосновения.

– Доброго дня, Мудрая мать, – произнесла пришедшая.

Слепая женщина слегка поморщилась.

– Не зови меня так. Зови просто Сокеа.

– Хорошо… Сокеа, – с небольшой заминкой перестроилась гостья.

– Как мне обращаться к тебе и с какой нуждой ты здесь?

– Зовут меня Ванки. С чем пришла? – гостья задумалась, подбирая слова. – Я не знаю, теми ли дорогами иду и не знаю, как это понять. Слышала от людей о твоей мудрости. И вот я здесь.

– Мудрости! Люди склонны обзывать мудростью то, что и сами способны разуметь, остановись они хоть ненадолго в своей суете. Твоя нужда подразумевает зоркий взгляд. А я, как видишь, слепа, – произнесла, испытав почему-то легкую щекотку раздражения, Сокеа.

Ванки немного помолчала. Вопросы ели ей душу. Не давали спокойствия внутри, опутывали грузными цепями сомнений.

…Да, глаза ее четко видели мир. Видели картинки его бытия. Но разум знал и большее: не все являлось тем, чем кажется, и не всегда казалось тем, чем являлось. Ничему нельзя было верить полностью. А то, что виделось незыблемым, засасывало бездонной трясиной при ближайшем знакомстве. И все больше крепла внутри мысль о мире, как скопище иллюзий, возникших в блуждании человеческого разума по бесконечным барханам информационной пустыни: не просеешь никаким ситом. Сгорев от жажды, бросишься к любому миражу, хоть малость шепчущему о влаге познания, поражающего своей реальностью.

Найти в этом всем свою судьбу задача еще та. Чем не путь для лишенного зрения? Убрать вводящий в заблуждение аргумент. Хотя да – судьбу не ищут. От нее безуспешно прячутся или выдают за нее свои огрехи навигации.

А как понять? Как?! Спроси хоть сотню мудрецов – напустят умный вид и скажут: да, на верном ты пути! Или: отринь пустое, сердцем зри – обрящешь путь единственный средь многих! В итоге скажут максимум, как жизнь свою пройти, не мучаясь мозолями дороги.

Вот, высокопарный слог мельканием рдеющих флажков ведет все к одному: где вспышкой выстрела в конце итог хрипящей гонки размышлений. Как не беги в иллюзии борьбы, ведут не к предрешенному тобой. Сойти с отмеренной тропы? Вопрос – один, другой…

Все это сбивчивым голосом, неудержимой, наконец выпущенной волной, Ванки и поведала Сокеа. Та выслушала, постояла, смотря незрячими глазами в неведомые дали своего разума, бросила: «Пошли», – и отправилась в пещеру. Ванки последовала за ней.

***

В жилище Сокеа было уютно. Уже горел огонь в круге закопченных камней: дым сизой струйкой утягивало в естественный дымоход где-то наверху. Над очагом на металлической треноге висел небольшой котел с водой, чуть закрывающей дно, которая уже начала закипать. Сокеа, жестом пригласив Ванки располагаться, долила в него из принесенного с родника кувшина. Ванки села на табурет у небольшого деревянного стола и огляделась: в дальнем углу стояло низкое ложе, застеленное шерстяным одеялом, по стенам были развешены пучки трав. От пары таких Сокеа отделила часть и бросила в котел: по пещере поплыл тонкий приятный аромат.

В темном углу, на выступе скалы сидела сова. На гостью она отреагировала с завидной невозмутимостью: лишь слегка приоткрыла клюв и один раз моргнула своими круглыми глазами. Сокеа представила свою соседку по пещере:

– Это Толло. Она чем-то похожа на меня. Днем, конечно, видит, но предпочитает ночь. Мышиная смерть на бесшумных крыльях. Ушами «зрит» получше глаз.

Немного погодя Сокеа поставила на стол две парящие деревянные кружки, полкруга сыра и немного зелени. Все это она проделала с легкостью, не ожидаемой от человека лишенного зрения.

– Не дивись. Где я давно – чувствую все вокруг. Да так каждый может. Не у каждого причина найдется внимание обратить, – как-то почуяв легкое удивление Ванки, сказала Сокеа и, втянув аромат из своей кружки, добавила, – ну что, дальше рассказывай. Только поразмеренней.

Ванки, собираясь с мыслями, покрутила в руках перышко лука.

– Ты знаешь… Столько в жизни понаверчено. А дальше – больше. Вот вроде понятно все: хаос чистый и порядок выстроенный, связями полный. Вижу я эти связи, шибки вижу – умею. Но чем дальше живу, копится это все. Порядок на порядке, связи одна в другую вплетаются, друг с другом перекликиваются. Со временем смотришь: вот хаос чистый, а вот порядков куча накопленная, вроде и связи есть, и структура, а вязнешь во всем этом – хаосе порядка. И даже моего умения видеть не хватает, чтобы понять – мой-то путь какой? Не эти все тропки перебежные, которыми то трудность обойдешь, то к радости вильнешь, а основной, вокруг которого все вьется. Столько всего произошло за эти годы… Шла я по нему? Или в чужих тропах плутала? Большее я могу совершить? Чувствую ведь силу. Или моя судьба просто как-то жизнь прожить, в суматохе. Интересно, конечно, это все, но в одну дорогу не складывается. Или может я просто не пойму, и не судьба это, а делаю не то. Нет, не верю, что так оно все, без смысла большого. Не могу бестолково! – все же опять разгорячилась Ванки.

– Верю, не верю… Я вот вообще видеть не могу, только чувствовать. И советы мои такие же – набор ощущений. Приходят люди – поди объясни. А ты говоришь – структура. А люди меня мудрой называют. Тебе вот тоже, дорогу покажи, – подосадовала Сокеа. – Мудрая мать, мудрая мать. Слушаю тебя, ты сама умные вещи не хуже выдаешь. Может подменишь, побудешь Мудрой? А я к тебе за советом приду. Я, может, тоже узнать ее хочу, дорогу эту.

Ванки промолчала, задумавшись.

Сокеа вдруг слегка зашевелила головой, будто прислушиваясь, судорожно вздохнула, замерла и, когда уже начало казаться, что пауза затянулась, вдруг разразилась отрывистыми монотонными фразами:

– Чувства, разве что… Ощущения… Держит тебя. Путь твой. Чую – стремниной тащит. Пленница ты. Пути пленница. Основной ли он… Не пойму. Сложно… Другая ты… Мыслишь, связи ищешь. Понимаешь. Вяжешь, сама узлы видишь. Чувства… Мало… Мало… Как держит что… Объятия душные… Воздуха бы… Сладкого… Нет, не вздохнуть… Давит… Не пускает… Страшно… Больно… Очень больно… Давно больно… Не слышно почти… Но точно сильно… Боли эхо страшное… Страх сильно слышно… Как в темноту шагнуть… Что там? Помню – падала, так падала, что… Нет. Ногой шаришь, рукой… Зыбко… Колышется… Не веришь… Оборвется трясиной, мерзкой жижей в горло… Колом гнилым… Руками злыми… Сжалась… Нет. Нет. Нет. Не верю, – Сокеа наконец вздрогнула и вышла из состояния некого оцепенения. – Вот, слышишь? Накатило. То, за что Мудрой зовут… Что уж там извлекают из такого…

Ванки сидела, натянувшись, как струна, жадно ловя слова слепой. Острота ее разума пасовала перед возникающими внутри яркими отголосками, но сила их вызывала не поддающийся логике трепет и предчувствие правильного направления. Вроде как: вот-вот и поймешь, ухватишь ускользающий верткий хвост мысли.

– Умна… Соглашусь, не дура. Чувства… Как слушать их, анализировать? Верить им… Сплошные гормоны и неадекватные реакции, – бормотала Ванки, обуреваемая противоречиями.

Сокеа немного подумала, потом сказала:

– Тебе нужно, как я чувствую. А мне твои глаза. Поняла я это сейчас. Вместе пойдем дорогу искать. Если есть она – найдем. И еще одно: как сказала уже, на вопрос мне ответ не так, как вам, зрячим, приходит. Звуков история в обрамлении запахов. И осязания память на коже, словно только коснулся сам или к тебе кто. Рядом окажусь – узнаю, что знаком приходило, не ошибусь. А где искать это, в какой стороне – тут уж твой ум сгодится. Говоришь, видишь связи и пути? Вот и поможешь разобрать невнятное. Есть у меня кое-что. Не раз уже приходит.

Сокеа встала, походила по пещере. Остановилась перед очагом, траву из пучка ближнего дернула, в огонь бросила: поплыл сладковатый дым, не утянуло его, как дровяной, в дымоволок. Застыла Сокеа спиной к Ванки, голову опустила – слушает. Сова почуяла что-то, крылья раскрыла, заклекотала. Сокеа начала говорить:

– Твердо. Ступают ноги, давят эту твердость через подошвы сандалий. Лучше мягкой вязкости песка, надежней. Песок лжив, обманчив. Утекает сквозь пальцы, волной из-под ног его уносит. Камень понятней. Звук ведет: стучит песней сухого дерева посох в руке. Мир отвечает, – посоху отвечает, – о жизни вокруг звучит. Привычно. Спотыкаюсь я. Что такое? Для людей я слепа, а ноги зрячи, вперед меня чуют. Да и посох – знает поиск пути… Позже понимание холодком по хребту – звуки… Исчезли… Запах? Тяну воздух, как в последнем вдохе: нет… Не может быть… Так. Трава в кошеле – пустотой пахнет… Ничем! Не ее горько-терпкий аромат я сейчас тру меж пальцев. Вроде топчут ноги землю, посох в нее тычет. Вроде есть что-то под ними. Все, словно в воздух… Не проваливаюсь, нет – не чувствую. Рукой? Не может быть… Не бывает так. Вот же я. Не исчезла! Вроде… Не слышу ничего, не чую! Не осязаю… Совсем слепая. Мертвая? Плывет сознание… Не чувствую… Нет меня! Но есть же я! Нет… Не уцепиться… Не за что… Крутит… Уносит… Растворяет в слепоте… Вот она! Полная… Что это? Чуть слышно… Как эхо путеводное, от посоха стука… Внутри…

В пещере воцарилась тишина, лишь огонь в очаге продолжал негромко потрескивать, увлекая продлить это состояние подольше.

– Внутри… – наконец повторила Ванки. – Не чувствуешь… Не ощущаешь скорее… Хм, органы чувств… Да, ниточка, конечно, к чувствам… Где же это? Где их потерять можно… Если подумать, возможно, я знаю, где попробовать искать – Ущелье Мрака в Серых Землях. Про него разное говорят: что-то происходит там с людьми странное… страшное… Не знаю – не понятные слухи ходят. И про чувства говорили: теряют их там или крадет кто. Странно звучит. Тусклого Пастыря поминали. Может и не стоит туда ходить. Но другого на ум пока не идет.

– Стоит, – твердо ответила Сокеа. – Не будет покоя. Вперед надо. Дорога покажет. – И усмехнулась своему каламбуру.

Ванки промолчала, смотрела в огонь. Два пути сходились одним или он был одним, а два ищущих встретились на нем: как ни крути – что-то начиналось. Поход за ответом не закончился у пещеры мудрой, лишь дал следующий виток дороги. И это было хорошо: движение означало многое, в том числе жизнь.

***

Утро встретили в пути. Ванки примерно знала направление, уточнить рассчитывала в ближайшей деревне. Выходя из пещеры, глянула на сову. Сокеа, как-то догадавшись, сказала:

– Она не пропадет. Захочет – догонит.

Дорога приняла их и повлекла своим неспешным течением мимо тянущихся полей с цветущей гречихой: бело-розовая россыпь соцветий на зеленом ковре листьев. В воздухе плыл медовый аромат, жужжали трудяги пчелы. Сокеа размеренным шагом шла вперед. Посох ее почти беззвучно окунался в мягкую пыль. Ванки двигалась рядом. Не удержалась, спросила:

– Как ты так уверенно идешь? Даже путь особо не трогаешь.

– Я, как и ты, наслаждаюсь тем, что вокруг: ароматом, гудением пчел, – ответила Сокеа и добавила после небольшой паузы, – над дорогой они гудят меньше.

Так они и шли: два дня, от деревни к деревне, ночуя у готовых предоставить ночлег за небольшую плату. Встреченные крестьяне на вопрос о Серых Землях и Тусклом Пастыре отговаривались незнанием, но при этом смотрели странно. Словно и не скрывая намеренно, но говоря о незнании, они испытывая внутри обратное смутное ощущение, на секунду вспоминая, но тут же стряхивая это подкинутое памятью и отправляясь дальше.

На третий день путницы остановились в придорожной корчме, которая стояла у околицы большого поселения. С полудня небо заволокло сплошной пеленой серых облаков и зарядил нудный мелкий дождь: из тех, что, начавшись, никак не могут остановиться, погружая мир в сырое уныние.