Текст книги "Кружево дорог"

Корчма встретила многоголосьем: народ пользовался непогодой, оторвавшей от нескончаемой череды каждодневных забот. Кидали кости, пили пиво, звучала музыка, кто-то уже пустился в пляс. Хозяин заведения с прислугой сновали меж гуляющих, спеша всех напоить и накормить. Ярко пылающий очаг гнал сырость, основавшуюся за порогом.

Сокеа и Ванки прошли в относительно спокойный угол, где по соседству только степенно беседовала пара осанистых мужчин, с виду купцов. Заказали поесть и, дождавшись заказа, принялись неспешно ужинать – торопиться сегодня было некуда. К тому же, тело просило отдыха, а одежда просушки. Насытившись, Ванки сидела, отхлебывая из кружки горячий сбитень и с интересом разглядывая танцующих. Сокеа с улыбкой внимала картину людского веселья, которая выплеталась из сонма звуков и запахов.

Скрипнула входная дверь. Показалось, что монотонный шум дождя хлынул в нее, глуша звуки музыки и веселые голоса. Вопреки жару очага и разгоряченных людских тел, корчму неудержимо заполняла стылая сырость, вызывая в памяти ощущение давно нетопленного брошенного помещения. Да и пламя очага вдруг уменьшилось вдвое, еле колеблясь на поленьях синеватыми язычками.

На пороге стояла высокая худая фигура в длинном темном плаще с накинутым глубоким капюшоном. Тень его не скрывала жестких складок лица, сурово сжатых губ и тяжелого взгляда.

– Что это? Стихло все… И холодом вдруг… – спросила Сокеа.

Ванки предостерегающе положила ладонь ей на предплечье и сказала вполголоса:

– Похоже, что искали само нас нашло. Уж не Тусклый ли Пастырь в гости забрел? Может не по наши души, но мнится мне, сейчас многое проясниться.

Тяжелый взгляд вошедшего прошелся по корчме, ни на ком особо не задерживаясь, но как сеть забрасывая. Смотрит Ванки: края темного плаща незнакомца будто рваной живой бахромой шевелятся. Сквозняк что ли или мерещится в неверном свете? Нет, не показалось: поползла та бахрома по утоптанному земляному полу серыми призрачными щупальцами. Куда дотянется – блекнет все, цвета теряет. Ширится тусклое кольцо, словно больше плащ становится, укрывает полами все вокруг. Вот и до людей дотянулось: одного тронуло, другого – тут же словно спотыкался человек посреди веселья, в ступор впадал, лицом мертвел. Были и такие, что поутихли только, словно просто настроение спало. Те оглядывались недоуменно, на застывших косились: что случилось, хорошо ж все было? Мало таких оказалось. Ванки с тревогой следила, как серость подползает все ближе к их дальнему углу. Сокеа ощущая неладное, хмурилась, но молчала, доверившись глазам Ванки.

За их стол кто-то с размаху бухнулся и поставил что-то звякнувшее, завернутое в дерюгу, к скамье рядом с собой. В прорехе грубой ткани Ванки увидела – лютня. И что интересно, будто случайно на пути ползущей серости поставленная: шарахнулись призрачные щупальца, не дотянулись до места, где они сидели, купцов только зацепили – те примолкли, лицами потяжелели.

Подняла взгляд Ванки и с прищуром цепких глаз встретилась: музыкант бродячий, из тех, что людей веселил.

– Ой девки! Не вовремя забрели. В краях наших по такой погоде этот часто паству жнет, – кивнул тот со значением в сторону порога. – Или все же вовремя? Ай, черноглазая, не удивил, вижу! Да и у тебя, задумчивая, лицо говорящее.

Ванки настороженно промолчала, глянула на Сокеа. Та сидела с озадаченным лицом: задумчивая?… Интересный переход от «мудрой матери»… Опять же, сама морщилась, что теперь.

– Знаешь что? Расскажи, – все же спросила Ванки.

– Вот что, девки, болтать шибко не успеем. Коли не спроста здесь, то спешить надо. Он щас пойдет и следом не увязавшись, потом поди отыщи. Такие дела. Вот вам, гостинец от дядьки Авуста. На шею весте – сбережет от силы его, если повезет, – протянулась темная от дорожной жизни горсть, в ладонь Ванки звякнувшую малую тяжесть обронила, словно лютня толикой звука поделилась.

Посмотрела Ванки на ладонь: колокольца серебряные на шнурках кожаных.

– Стерегитесь там. Тусклый Пастырь плох. Да он только радость светлую берет и краски жизни. А вот что взамен в землях тех в людях заводится? Заползает в пустоту души червем смердящим. Тогда уж и людей стеречься мысль не из глупых, – добавил музыкант.

На раздумья и впрямь время не осталось: развернулся Тусклый Пастырь, так и не сказав ни слова, и в сумрак за порогом шагнул. Тени от плаща следом за ним потянулись и людей, что лицом помертвели, за собой, как на привязи, увлекли. Накинула Ванки Сокеа на шею колоколец, себе надела. Только успела «Спасибо» бросить, уже надо спутницу за руку хватать да за собой тянуть торопливо. Пристроились вслед за последними выходящими.

Выскочив из корчмы, поняла Ванки слова Авуста о том, что не отыщешь потом, если сразу не побежать: уводил Пастырь людей тропой, которой до этого не было. Точно Ванки помнила: шла дорога прямо в поселение, у края которого корчма стояла. А сейчас еще одно ответвление образовалось: отходило от основного направления, околицу огибало стороной и скрывалось в мутной пелене. И пелена эта к пасмурной погоде с сыплющим дождем отношения не имела. Весь этот новый путь был лишен ярких красок и уводил будто в другой мир – вероятно, это и были Серые Земли. И, судя по всему, именно Тусклый Пастырь туда дорогу торил. «Да, без глаз моих Сокеа вряд ли смогла бы это распознать», – подумала Ванки, тихим голосом спешно поясняя ситуацию попутчице.

***

Ноги их ступили на камень новой тропы. Местность вдоль нее была изломана трещинами и усыпана скальными отломками. Сухие деревья со страшно перекрученными стволами и голыми ветками навевали мысль о искореженных болезнью телах. Пойманные сетью Тусклого Пастыря люди шли безучастно, размеренным тяжелым шагом. Ванки старалась не сильно глазеть по сторонам, чтобы не привлечь лишнего внимания. Сокеа шла напряженно вслушиваясь. Колокольцы на их шее позвякивали тонкими серебряными голосами, и Ванки видела, как непрерывно ищущие щупальца мрачной магии Тусклого Пастыря словно обжигаются этим звоном, не в силах преодолеть создаваемой им незримой преграды. Сокеа же чувствовала это на тонком, плохо объяснимом словами уровне: первое, что приходил на ум, это рождаемый вибрацией звука легкий ток свежего воздуха, что отгонял маячивший на краю обоняния призрак затхлости.

Серая тропа влекла идущих по ней к темнеющему разлому меж двух вырастающих впереди скалистых массивов. При приближении стало видно, что стены его вздымаются вверх ломаными плоскостями от основания тропы, сводя на нет возможность попадания даже скудного света этих мест в глубину ущелья. И было что-то еще: разлом словно дышал потерей всех возможных смыслов, кроме лежащих на уровнях простого выживания.

– Хм… Ущелье Мрака? И тут слухи в явь превращаются, – пробормотала Ванки.

Их процессия, человек за человеком, втянулась в неуютный проход между каменных стен. Узкая щель непрерывно изгибалась, от нее случались ответвления, еще более тесные и темные. Сверху какое-то время сочились остатки света, но в один момент вдруг резко навалился мрак. Возможно солнце за пеленой облаков сдвинулось и уже не могло заглядывать в ущелье, или тучи гуще накатили, или стены совсем искривились и перекрыли небосвод. Как бы там ни было, дальше идти в таких условиях Ванки уже не могла. Она остановилась. Сокеа, почувствовав это, тоже. Немного постояли, тщательно прислушиваясь.

– Совсем ничего не видно, пожалуй, лампадку затеплю. Поди вперед уже все ушли, не увидят. Да и тоже, наверное, огонь зажгут: не в темноте же они идти будут, – рассудила Ванки. – Вернуться бы, конечно – как разжечь, и то не видно, – но, пожалуй, лучше здесь попробую, пока слышно их, а то отстанем – вдруг свернут куда. – И Ванки, скинув с плеч дорожный мешок, начала в нем копаться, пытаясь отыскать заправленную горючим маслом лампадку.

Сокеа ничего не ответила. Она стояла и напряженно вслушивалась в удаляющееся шарканье множества ног: что-то тревожило. Звук шагов становился все тише и тише, потом исчез: далеко ушли? остановились? Эта мысль не давала ей покоя.

Меж тем Ванки наконец отыскала лампадку и поставила ее перед собой, высвободив фитиль, достала огниво, начала на ощупь высекать искру, силясь попасть на пропитанный маслом льняной шнур. Глаза от этих вспышек стали совсем незрячими, но пока не получалось. Сокеа на грани ее тонкого слуха послышался шорох чьего-то присутствия. Следом резко накатилась душащая волна затхлости. Сокеа уже хотела предупреждающе окликнуть Ванки, но тут искра упала куда нужно и фитиль, разгоняя тьму, вспыхнул.

Ванки подняла голову и, отшатнувшись, чуть не упала назад: бледная костистость изрезанного морщинами лица, капюшон и плащ сливаются с окружающей чернотой и кажется, что оно само по себе зависло в ее густоте. Мрак сочится из глубоких впадин глазниц, проникает внутрь, гасит яркость души, гасит ее свет. Звон колокольца давал шанс, позволял бороться, но не справлялся с прямым вниманием Тусклого Пастыря. Сознание Ванки еще какое-то время цеплялось за этот звук, потом растворилось в темноте.

***

Окружающая непроглядность тычет в тело острыми выступами стен, бросает под ноги булыжник тропы, полнится жутким шорохом вкрадчивых шагов, вскриками, звуками грызни. Тьма полна яростью и желанием любой ценой продлить хоть такую, но жизнь. Память полна смутным ощущением безжалостного течения, что подхватило разум и волокло его нескончаемым лабиринтом, пока не выбросило непонятно где, оставив среди всех этих страшных, настораживающих отголосков.

Чистый, разгоняющий туман в голове, звук: сродни свету, что проясняет и делает контуры четче. Он не дает провалиться обратно, утонуть во тьме окончательно: тревожит, будоражит, тормошит. Чуткие руки на лице. Прохладное горлышко бурдючка с водой.

– Это я, Сокеа, – знакомый голос. – Глотни. Родниковая.

Вода освежает сжавшееся горло. Руки смачивают ей лоб, щеки: туман окончательно отступает – Ванки приходит в себя. Постепенно память возвращается: до момента, как она разожгла лампадку, потом лицо Тусклого Пастыря и все – провал. Она поморгала глазами – было почти ничего не видно: даже собственная рука оставалась еле различимой будучи поднесенной чуть ли не к самому носу.

– Где мы? – спросила Ванки хрипло.

– Кто-бы знал, – раздался голос Сокеа. – Когда этот, Пастырь, прихватил нас, даже я потерялась, хоть для меня тьма вечный спутник. Это не как во сне было. Просто я словно перестала тонко чуять вокруг, а как в реку попала. Иду, не спотыкаюсь, а словно не сама путь слушаю, а просто влечет меня, за меня дорогу выбирает.

– Вот и у меня, как в реку… Помню – несет. А куда? – отозвалась Ванки.

– Ну а потом звон – дозвался колоколец. Чудесная вещичка, конечно, жаль только совсем темного отогнать не смогла, – продолжила Сокеа. – Я в себя раньше пришла – привычней мне, как и сказала. Тебя сразу услышала – ты как в ступор впала: у стены сидишь, сжалась вся, дрожишь. Еще эти кругом, остальные. Разбрелись по щелям. Кто дерется, кто просто прячется. Разговаривать не хотят, помощи хоть запросись. Не верят ничему. Рычат, как звери. Напугала я их – тут поверили.

Ванки глотнула еще воды, попыталась осмыслить услышанное.

– Если радость забрать, да во тьму? Что на месте радости вырастет, взамен светлых чувств? Видать темные. Зависть, злоба, неверие. Да уж, – пробормотала, она, подумав. – Напугала-то чем?

– Мне на слух камень бросить, что тебе глядя. Сказала: вижу их и камешком небольшим подтвердила. Следующий, сказала, большим будет и в голову. Страшном им, незрячим, против меня, – ответила Сокеа и невесело усмехнулась.

– Куда дальше нам? Вот в чем вопрос. Я не вижу. Думать, вроде, опять могу. Да вот мысли никакие не идут, – рассудила Ванки.

– Сделаем так. Для начала просто пойдем, чтоб на месте не топтаться. Глядишь, дорога сама подскажет или мысль какая придет, – ответила на это Сокеа.

***

Сокеа уверенно продвигалась вперед. Для нее ничего не поменялось: тот же созданный объемом звука и красками запаха мир, дополняемый деталями косновений чутких пальцев, подошв, зоркого посоха в руках. Здесь было даже легче: близкие стены яснее говорили о окружающем. Ванки держалась за конец ее пояса, ежеминутно спотыкалась и чертыхалась. Но в целом продвигались они хорошо. Тревожило другое: хоть время от времени Сокеа останавливалась и, угрожая, бросала камни, их преследовали. Все больше слышалось позади и в боковых ответвлениях шорохов, коротких, вкрадчивых перебежек, угрожающего нечленораздельного ворчания и вполне понятных выкриков с конкретными обещаниями: мягко говоря, неприятными, а то и пугающими. Они шли, все ускоряя шаг и поминутно нервно вздрагивая.

От долгого блуждания в слепящей темноте Ванки не сразу поняла, что появление в полной черноте вокруг серых оттенков, это не галлюцинации усталых глаз.

– Выход там что ли? Вроде как светлеет, – сказала она.

Еще немного продвинулись и она вышла вперед: глаза стали различать изломы стен ущелья. Почти в этот же момент дно его вильнуло за угол, за которым явно добавлялось освещения. Зловещие шорохи за спиной становились все ближе, и спутницы побежали, с надеждой стремясь обнаружить за поворотом спасение. Повернули, пробежали по инерции несколько шагов и остановились: точнее, резко встала Ванки, а Сокеа уже в нее уткнулась. Дальше стены ущелья ненадолго расходились чуть шире и были менее изломаны – сверху смогло заглянуть солнце, которое, видимо, и в этом мире временами все же прорывало пелену облаков. Тонкий луч падал на вершину большого камня, лежащего посреди расширения. На его вершине сидела женщина, подставляя запрокинутое лицо ласке светила. Одежда ее была изрядно изношена: видно не первый день блуждала она в этом суровом месте.

Ванки обернулась: из темной расщелины, откуда они только что выскочили, выходило несколько оборванных сгорбленных фигур. Их горящие жадным предвкушением глаза смотрели сквозь нечесаные сальные патлы, рты были перекошены злобной гримасой, стирающей с лица все признаки человеческого. Грязные руки с отросшими обломанными ногтями сжимали явно бывавшие в деле камни и палки. Ванки поняла – сбежать не удастся. Она решительно подобралась, готовясь к защите: тут хоть светло, все легче. Сокеа застыла, словно напряженно слушая.

Вдруг преследующие остановились и принялись, недовольно ворча, но с явным испугом, потихоньку пятится обратно. Смотрели они мимо Ванки. Она бросила взгляд обратно на камень: сидящая на нем женщина пристально глядела на тех, кто ее потревожил. Затем начала плавно подниматься: из-за спины Ванки послышался резкий топот ног – удаляющийся. Взгляд туда подтвердил: преследователи исчезли.

– Они боятся ее, – пробормотала Ванки. – Почему?

Сокеа ничего не сказала: была поглощена новым ощущением. С той стороны, от которой почти незаметно веяло солнцем, слышалось и обонялось присутствие кого-то необычного: женщины, но… было нечто еще. Это не объяснялось ее прошлым опытом, ранее не находило отклик внутри после рассказа других. Когда Ванки практически выволокла ее за поворот, она… увидела? Сокеа не знала, как это назвать, разве что вспомнить рассказы зрячих. Как нечто, одновременно зазвучавшее раскатами грома, освежающее запахом озона и пускающее мурашки по коже легким треском вставших дыбом волосков на предплечьях. Словно все вместе в одном, новом ощущении, которому она не могла найти названия внутри.

– Это она. Мы за ней пришли, – чуть слышно, до конца не понимая, о чем она, произнесла Сокеа.

– За ней? – немного опешивши, переспросила Ванки, с тревогой наблюдая за целеустремленно идущей к ним женщиной.

В ее походке угадывалась стремительная грация сильного зверя. Решительность движения и нечто хищное в слегка напряженных кистях опущенных вниз рук, наталкивало на желание бежать. Выражение ее пронзительного взгляда добавляло желание бежать еще быстрее, слепо обгоняя прежних преследователей и задыхаясь от ужаса.

– Мы с добром пришли! Мы не с этими! – протянув ладони миролюбивым жестом, крикнула Ванки, но это отразилось в глазах незнакомки лишь недоверчивым прищуром. Губы ее презрительно скривились, и она ускорила свое стремительное движение.

Как бы там ни было, когда было нужно, Ванки умела соображать очень быстро. Превозмогая желание шарахнуться прочь, ведомая скорее тенью мысли, чем долгим раздумьем, она сдернула со своей шеи серебряный колоколец. Когда к ней устремились взывающие к ужасу руки, набросила его на шею незнакомки и полете кубарем, смятая, как тряпичная кукла, жесткой стремительной силой.

***

Тряся головой, гоня тошнотную слабость, Ванки пыталась подняться, оторвать непослушное тело от земли: там была Сокеа, куда ей одной против такого? Только зрение малость перестало плыть, она увидела: Сокеа обнимает незнакомку, гладя чуткими пальцами по голове, спине, что-то негромко говорит, а та стоит, словно задеревенев, но уже не пробуя напасть. «Угу, вроде пока пронесло. Надолго ли?» – подумала Ванки и начала потихоньку отскребать себя от поверхности. Без колокольчика на шее внутрь кралось липкой патокой желание забиться в темный угол, свернуться в клубочек и тоскливо повыть, но присутствие света как-то спасало.

Незнакомку звали Уско, и она уже не помнила, как давно себя потеряла в здешней тьме. Уско, пожалуй, совсем бы в ней растворилась, но спасало тянущее влечение встречать лицом солнечный свет. Она необъяснимо знала места и моменты, где и когда солнце заглянет в эти гнетущие недра: всегда была рядом в нужное время.

– Как ты с ними? – спросила Ванки, жестом обозначая тех, кто скрылся в темных щелях. – Боятся тебя. Хотя чему я удивляюсь?

– Не знаю. Я не боюсь. И знаю, что могу. Это во мне, – пожала плечами Уско. – Они чуют слабость, сами ею пахнут. И силу чуют. Или пугаются, если слабостью не пахнет? Не знаю. Чаще уходят, не проверяют. Кто проверял, не ушли – другие видели.

– А сдружиться с кем-нибудь? Пыталась? – спросила в свою очередь Сокеа.

– Не верю никому – опасно. Здесь не только те, кто напрямую да с палкой, есть и хитрые, – ответила Уско. – Я и вам не верю. Штука только эта, колоколец, вроде как гладит внутри: не верю, а хочется, сильно хочется. Только забыла как.

Сокеа немного постояла, устремив свой незрячий взгляд вверх, к слегка проглядывающему небу.

– Выйти бы нам отсюда, – задумчиво сказала она, вслушиваясь в эхо своих ощущений. – Глядишь, и совсем стряхнулось бы тягостное.

– Пыталась я, но Тусклый знает дело. Поди выкружись в этой тьме кромешной, куда закружил он, – заметила Уско. – Да и давит она: чем дольше в ней, тем больше только рвать охота. Или бежать, в лаз узкий забиться – кому как. Разве что колокольца ваши помогут. Дак два их у нас на троих. Попробуйте, я здесь останусь – привыкла.

– Нет, нужна ты нам. Не объясню – чую так. Мы не как все здесь – сами пришли, – твердо сказала Сокеа.

– Сами? Ну, даже если и так. Я нужна, говоришь? А вы мне? – холодно прищурилась Уско. – Угрозы вроде нет от вас, признаю. А корысть мне с того какая?

Сокеа замолчала, растерявшись с ответом. Тут вмешалась Ванки:

– Солнце – тебе же нужно оно? Вместе выйдем, а одна ты уже не смогла. А без колокольца я попробую пойти, мне легче будет, устроена так. А тьма Сокеа не помеха, она с ней всю жизнь об руку. Видит во тьме. Или слышит? Да как ни назови.

– Это да. Об руку, подруги верные, но есть конечно момент. И впрямь закручено здесь лабиринтом: сколько кружить наугад даже с моим «зрением»? – рассудила Сокеа и вдруг вскинула голову на донесшийся сверху звук.

Почти бесшумно, в льющемся сверху свете, замелькала тень взбивающих воздух крыльев.

– Толло, – улыбнулась Сокеа. – Она поможет.

Сова, спланировав, опустилась ей на плечо и уселась, разглядывая всех своими круглыми глазищами. Ванки вопросительно посмотрела на Уско: та, недолго поколебавшись, утвердительно кивнула. Сокеа уже что-то нашептывала Толло. Сова внимательно слушала, склонив голову набок, затем сорвалась с места и улетела во тьму ущелья.

– Идите за мной, – сказала Сокеа и двинулась следом за совой. – Толло выведет: я ее полет слышу, а где потеряю, она позовет.

Ванки взяла Сокеа за пояс, Уско положила ей руку на плечо. Густой мрак принял их в свои жадные объятия: отпрянул от светлого звона колокольцев на шее Сокеа и Уско и, удовлетворенно заурчав, протянул щупальца к Ванки.

***

Ванки двигалась, с каждым шагом ощущая, как чернота все сильней просачивается внутрь. Ее пронизанный логикой разум держался какое-то время, но тьма и здесь нашла свой подход. Все то, с чем она пришла к Сокеа, всколыхнулось изматывающей душу волной, заполнило все уголки ее естества, вымывая остатки рационального, оставляя лишь зовущее боль состояние полной безысходности. Ставящая на колени непонятность пути. Сводящая с ума путаница чужих троп, что стараются прикинуться своими. Берущий за горло вопрос: «Неотвратимость судьбы или ответственность ошибки выбора?» Все это росло, множилось, кричало в голове Ванки на разные голоса, грозясь свести ее с ума, бросить сознание в кромешную бездонную пропасть отчасти спасительного небытия, оставив лишь голую основу зверя. Хотелось сдохнуть, забиться в угол, отчаянно взвыть. Она все ниже клонила голову, ноги еле отсчитывали шаги, заплетаясь одна за другую. В один момент она споткнулась и уже не смогла выровняться. «Все», – вяло, как в тумане, мелькнула мысль и Ванки поняла, что падает, не в силах устоять.

Сильные руки поддержали ее, не дали свалится: Уско охватила ее за талию, подставила под свободную руку свои плечи, дала опору, возможность встрепенуться и стряхнуть засасывающую липкость отчаяния.

– Э-э-й, родная! Ты чего это удумала?! Давай-ка – ножками, ножками. Сама, сама. Держись. Надо будет, на руках вытащим, но лучше ты уж сама давай. Мы все же гордое племя! Давай, держись. Выйдем – вспоминать, смеяться будем. А мы выйдем, я тебе говорю. И не такое перешагивали! Держись, родная! – лился голос Уско в сознание Ванки, разгоняя мару безнадеги.

Ванки выровнялась, пришла в себя, перестала заплетаться ногами на каждом шагу. И еще одно пробежало внутри щекочуще-вибрирующим осознанием: поняла вдруг, почему Сокеа решила, что за Уско они шли в своем основанном на смутных отголосках поиске. Рядом было телесное присутствие Уско, обычное человеческое тепло. И в то же время казалось… Нет, не так – это не было иллюзией, готовой рассеяться от неловкого движения. Рядом горело пламя: неугасимый, ровно гудящий силой огонь. Но и это не все: Ванки почуяла, в обход своего насквозь рационального естества, как в ней самой откликается, вспыхивает такой же. Вспыхивает и пронизывает удивительным ощущением родства с этой уверенной, двигающейся в древнем танце могущества, стихией. И то, как Уско к ней обратилась – «Родная», – заиграло новым, наполненным уверенным спокойствием, смыслом.

Казалось, бесконечная пелена темноты перед глазами посерела, наполнилась оттенками, деталями, забрезжила отголосками света, прорезалась ломанным выходом ущелья. Пространство раскинулось ширью Серых Земель, по сравнению с ущельем уже не кажущихся такими унылыми. Они вышли.

***

На тропе у выхода их ожидала высокая фигура в темном плаще: Тусклый Пастырь вперил в беглянок свой давящий взгляд. Стылые ручейки темноты, только отпустив, опять вкрадчиво поползли в душу. Ущелье Мрака плотоядно ухмыльнулось искореженным провалом входа.

Сокеа, уже без ошибки почуяв его присутствие, гордо подняла голову: в ней жила память того нового чувства, что отыскалось при первой встрече с Уско. Оно напомнило о себе, пока она вела всех сквозь тьму. Сокеа шла, и ощущение присутствия Уско позади каким-то образом меняло ее, сплавляя ингредиенты ее и так тонких восприятий в чудесный состав. Звук шороха крыльев, эхо шагов складывались в четкое представление о окружающем, словно она ощупала всю его поверхность своими чуткими пальцами. Оттенки ароматов усиливали это: Сокеа с удивлением поняла, что понимает по запаху траекторию движения их крылатого проводника – это было ново, удивительно и требовало осмысления. Это все оказалось намного яснее прежнего образа мира, который она получала доступными ей чувствами. И с этим новым внутри Сокеа не собиралась отступать перед угрозой Тусклого Пастыря, терять обретенное.

По бокам от нее утвердились Ванки, с ее набирающим силу внутренним огнем, и Уско, которая наконец вышла на свет, а теперь хотела и солнце увидеть. Женщины сплотились плечами, не намеренные отступать.

– На цацки свои надеетесь? – первый раз подал голос Тусклый Пастырь.

Сокеа, вдруг поняв: так надо, – сняла со своей шеи чудесный колоколец, протянула руку в сторону Уско и, почувствовав в ладони второй, аккуратно положила оба на камень у тропы. Затем вернулась на свое место.

Глаза Пастыря зловеще вспыхнули, сила его рывком навалилась на непокорных, охватила клубком серых змей. Он даже шагнул в нетерпении вперед, растеряв свою размеренность, жадно протянул когтистые пальцы. Чтоб тут же с болезненным стоном отшатнуться от ударившего навстречу света, который шел от троицы, невредимо стоящей среди тающих серых щупальцев. Серый мир неудержимо истлевал вокруг, в прорехи врывались гонящие сырость лучи солнца и яркая голубизна полуденного неба. Еще миг, и от Серых Земель и Тусклого Пастыря не осталось и следа.

***

Проселочная дорога среди полей с цветущей гречихой: бело-розовая россыпь соцветий на зеленом ковре листьев, медовый аромат, жужжание пчел – только путниц на одну больше.

– Думала все, опять утянет. Но меня будто больше стало. Втрое…, – пробормотала, ни к кому конкретно не обращаясь, Уско, подставляя солнечным лучам лицо, озаренное улыбкой. – Да, и впрямь, не только я нужна. И мне…

В голове Ванки крутился, подобно пчелам над цветами гречихи, рой мыслей, собирая пыльцу откровений, творя из нее волшебный мед осознания.

…И чувства отказать могут, заплутать в противоречиях или поблекнуть от изматывающих вспышек. Логика теряется в растущем разветвлении связей, построений, законов и аксиом, переигрывает саму себя. Столько правил, вбитых жизнью: жизнью вообще и среди себе подобных. Правил, ограничений, догм – все меньше для радости места. Не уведет Тусклый Пастырь того, кто сам не готов.

Но есть же еще что-то внутри… Вспыхивает, горит! Вера, молния бога, искра?! Как не назови, но вспыхивает же подчас! Крылья последнего края. Когда взлетаешь, потеряв все. Но не только ж на краю даются, просто там легче увидеть – не заслоняет ничего. И все это есть в нас всегда: нечто, способное гореть. Возможно, не во всех сильно, но во всех точно. И чем больше таких, в ком горит, тем чище и сильнее мир.

А в тех, кому дано разжечь в себе, по крупицам просеивая пески забвения, продираясь сквозь серую веру Тусклого Пастыря, те могут раздувать это в других: чем не подвиг, чем не смысл жизни? Принести в мир свет, огонь, ветер, сдувающий серую золу, возрождающий жар, несущий его искры дальше, бросая в готовое вспыхнуть просохшее топливо ищущего разума. Выгоняя влагу из совсем сырых, не способных гореть сейчас. Сейчас… Но в будущем!.. Даже если не ты – факел примут следующие руки: с благодарностью, с пониманием, с памятью о твоей жизни, твоем огне. И ты будешь жить вечно. И судьба это, результат выбора, или все вместе, а может совсем другое – неважно. Главное, в этом можно найти себя и обнаружить, что тот, кого ты нашел, стоит на этом пути, который ты искал и готов идти дальше…

Ванки положила руку Сокеа на плечо, та с улыбкой обернулась.

– Ты все же вывела нас. Не все увидишь глазами, – сказала Ванки. – Спас всех нас твой внутренний взор. – Нет, не я – мы вышли, вместе, – ответила Сокеа. – Только так. По-другому не получилось бы.

– Вместе… – задумчиво проговорила Ванки и, через небольшую паузу, добавила, – может и дальше – вместе?

Сокеа накрыла ее ладонь своей и, улыбаясь, кивнула.

– Я с вами, – окликнула Уско, не прекращая блаженно впитывать ласку солнца.

Их общий смех праздником жизни и радости разлетелся над цветущим полем. А потом они двинулись дальше – по своему Пути.