Текст книги "Сопромат"

IX

Спокойно, спокойно, спокойно. Все нормально. Зайди в этот красно-белый бункер, украшенный фотографиями гигантских яблок, бутылок с подсолнечным маслом и целлофановых кур.

У Гуся голова работает. Здесь они точно искать не будут – какой дурак будет скрываться в ближайшем супермаркете. Тем более между рядами ходят человек пятнадцать, не меньше. Спокойно возьми корзинку, кивни охраннику, который зевает у турникетин с синими стрелками – какой-никакой, а сейчас это твой телохранитель.

В супермаркете всегда хорошо. Здесь не тепло и не холодно. Как надо. Здесь чувствуешь себя в безопасности, как в чужом городе, когда кажется, что ты вырвался в другую реальность, или попал в кино, где все не по-настоящему. Заметил, что в супермаркетах – не дешевых полуоптовых базах, которые зовутся гордым иностранным словом, а в нормальных больших супермаркетах – почти никогда не встречаются старухи и гастарбайтеры, как будто охранник на входе проводит селекцию покупателей. А может быть, по вечерам они сидели дома. Вспомни, когда ты бывал в супермаркетах? Только по вечерам, возвращаясь с работы и сделав контрольный звонок Ольге – что-нибудь купить? Обычно, выяснялось, что купить что-нибудь нужно, и тебе приходилось заходить сюда. В зависимости от настроения, ты мог идти с удовольствием, особенно, если нужно было купить для себя бутылку пива или виски, а мог прийти с покупками и в очередной раз устроить разборку на тему твоей работы, ольгиных посиделок дома, и почему она не могла за целый день купить то, что нужно.

Может быть, спокойствие, которое здесь тебя обволакивает – от ощущения детства и мстительного желания накупить всякой разной вкусной ерунды, которую только пожелаешь. Никто не стоит над тобой и не спрашивает, зачем тебе это нужно и не говорит, что обойдешься, потому что накануне плохо себя вел. Помнишь свой первый батончик Марс, который принесла мать из выросшего неподалеку от дома киоска, и как ты нарезал его маленькими кусочками, чтобы продлить удовольствие на несколько дней. Теперь же этих батончиков можно было купить хоть целую коробку, и от своих возможностей ты чувствуешь себя повелителем миров.

В первом отделе – апельсины, бананы, киви, яблоки – сшибают запахом летних каникул и нового года. За ним – отдел с конфетами, зефиром в шоколаде, печений, пряников, тортов, чая и кофе. Те, кто проектируют расположение всего этого добра, ясное дело, обладают умом древних жрецов, и простраивают реальность по своей потребительской библии. Мир детства, конечно же, единственный осязаемый образ рая. Пройди весь путь к началу. Фрукты, конфеты – сладкий рай. Следом – крупы, рыба, салатики, хлеб – как напоминание о грехе, здесь ты обычно путаешься, забываешь, что нужно купить, мечешься из рыбного отдела в хлебный, вспоминаешь, что забыл купить сахар или соль. В молочном отделе сшибает запах младенческого пота – тревога перед выходом в большой мир. У самых касс, для тех, кто испытывает космический страх, рядами стоит алкоголь и напоминание о рае, расфасованное в красочные обертки сосательных конфет, жвачек и шоколада.

Не спеши на выход, остановись у полок с водкой и вином, сделай вид, что ты увлечен выбором, тебе же не хочется выходить в большой-пребольшой мир. Твое дело сейчас поглядывать на выход и ждать появление Гуся, а может быть, рассерженных охотников, которые прямиком отведут тебя в ад.

X

Солнце прицелилось прямо в глаза. Давай просыпайся, пора что-то делать. Осмотрись по сторонам – хуже дня и места не придумаешь. Понедельник, обочина дороги, по которой несутся машины. У людей дела, четкий распорядок и цели. У тебя есть цели, кроме как сходить поссать и залить в пересохшую глотку побольше холодной воды? Для тебя все радости жизни – справа растут кусты, а позади виднеется заправка.

Ты в машине один. Где Гусь? Давай вспоминай, что было вчера.

Гусь забрал тебя из супермаркета, чуть ли не за руку выволок. Ты как баран перед новыми воротами стоял в узком проходе возле касс и не решался шагу ступить, вцепившись в бутылку водки. Потом вы долго молча ехали по дороге и остановились здесь, поближе от цивилизации – этого светящегося островка заправки. Гусь открыл бутылку и вылакал треть, после чего рассказал о том, что случилось там. Когда он спокойно садился в машину, те ребятки уже прорвались в подъезд. Он завел машину и уже тронулся с места, как в этой самой квартире, в которой они были несколько минут назад грохнул взрыв. Стены первого этажа поджались внутрь, и сердцевина длинного дома аккуратно сложилась в пыльную кучу. В зеркале Гусь видел только огромную щербину, заполненную клубами пыли.

Только б живы были, только б живы были – твердил Гусь, и ты заметил, как у него стучат зубы об горлышко бутылки. Не знаю, может газ? – говорил Гусь, – а может, у какого-нибудь долбоеба чеку сорвало. Надо пересидеть, подумать, – говорил он. – могут и на нас выйти… Пальма голодная, но это ничего, она у меня выносливая.

Он позвонил куда-то и старый жигуленок с надписью доставка алкоголя – привез вам еще две бутылки водки. Так вы и пили всю ночь, молча, сосредоточившись на тлеющем за лобовым стеклом востоке.

Выходи, кусты ждут. Рядом никого, только машины проносятся со свистом. Под хлипкими кустами – толку-то от них, не прикрывают даже – на изнасилованной земле, валяются шприцы, пакеты и окаменевшие куски газеты. Неуютно тебе? Смотри не законтачь, мало ли.

Вот это номер! Гусь уже будет сидеть за рулем. Как ты его пропустил? Или он за машиной прятался?

Гусь будет напряженно вглядываться куда-то в небо.

– Нормально все?

– Только б живы были, только б живы были, – как молитву пробормочет Гусь.

Не глядя на Умрихина, он достанет из своего кармана бутылочку воды.

– Вода, – скажет он.

– Как же так-то, Андрей. Как же так-то. Выходит, мы их того. Они ж гражданские.

Гусь не будет ждать от тебя ответа.

Закури. Огонек затрепыхается у самого носа.

Так, так, так, что мы имеем.

Похоже, для тебя в ночной пьянке был толк – в голове пустота. И Ольга, и вчерашние посиделки у бандерши, и кредит за квартиру, и Маркин со стекающей струйкой крови по подбородку, – где-то совсем далеко. Есть ты, и эта дорога, по которой несутся машины.

– Знаешь, Валер, Света… Ну, которая, вчера…

– Виктор.

– Что?

– Витя я, – отрывисто скажет Гусь, хищно сощурив глаза, вглядываясь в небо.

– А… извини…

Что сказать-то хотел? Ты посмотри на него, ему сейчас не до твоих откровений. По ходу, вчерашний взрыв хорошенько шандархнул по его головушке.

– У меня бог в желудке живет, – вдруг скажет Гусь, даже процедит сквозь потемневшие зубы.

– Что?

Он продолжит тихо, не глядя на тебя.

– У меня еще с учебки с желудком что-то. Кишку не глотал. Ну ее, боялся. И вот с тех пор у меня приступы. Это самое, раз в три месяца. Хрен его знает, гастрит, язва. И вот когда у меня болит, я, знаешь, это самое, про бога вспоминаю. Просыпаюсь ночью от боли и молюсь, значит, богу. Сильно молюсь, потому что боль страшная. Потом хлебушка пожую, чайком запью, и вроде как внутри все успокаивается. А часа через три опять. И опять по новой. Целый день вот так хожу с богом общаюсь. И на следующий день тоже. Он вроде как, это самое, о себе напоминает оттуда, из желудка. И главное, не знаешь, когда боль уйдет. Может, через три дня, а может, и через месяц. А когда боль на время затухает, внутри все-равно хреново. Все такое, это самое, мрачное такое. И Пальму не люблю, прям стыдно перед ней, она ж жалеет, ластится, а все равно. Заодно у бога за это тоже прощения прошу. Ну и вообще за все.

Гусь возьмет передышку. Помнишь, откуда прозвище пошло? С того самого первого дня, когда Саша испугалась рыка его овчарки. Саша отошла от испуга только на улице, и первое ее слово было – Гусь. Он и правда походит на гуся. Нос уточкой-гусочкой, глаза маленькие, как гусь важный, и шипел как гусь на Пальму.

– И вот как-то утром просыпаешься. И думаешь, это самое, че-то ночью вроде не болело. Каши овсяной поешь, посидишь. Не, не болит. После обеда опять не болит. И прям такая радость накатывает. Прям понимаешь, что бог-то он есть. Он вот был в желудке, а сейчас оттуда вылетел и он везде. Странное такое ощущение, оно недолго так. Вот смотришь вокруг, а он везде. Кровать, там, Пальма, деревья – все это как будто бог. И прям, это самое, слезы наворачиваются. Не знаю от чего, вот просто глаза щиплет и хрен чего поделаешь. А потом забываешь про это все, это самое, ну как… привыкаешь. Про бога уже не помнишь. И тут рраз! И опять он в желудке.

Помолчи вместе с ним. Да и сказать нечего. Ну разве что:

– А сейчас болит?

– Да болит, болит, – смущенно пробормочет Гусь и отвернется.

Весь съежился как мокрый гусенок.

Займись уборкой. Перед тем как провалиться в темноту, ты рвал и метал. Припоминаешь? Метал под ноги. Собери эти клочки и выброси в окошко к шприцам, пакетам и газеткам. Там им самое место. Только без этих сопливых кадров из дурацкого сентиментального фильма – сложить на торпеде обрывки фотографии и посмотреть в последний раз. А хотя…

Странно, да? На торпеде складывается не тот паззл, как будто кто-то подкинул тебе чужую фотографию сегодня ночью. Ну, вспоминай, ты видел Ольгу на той фотографии? Когда вырывал из альбома, было не до этого. Какое-то лицо на фотографии было, это точно. Это была фотография с последней страницы? Да, именно та самая, которую разглядывала бандерша. Отлично, идем дальше. Ночью, когда перед глазами раздваивалось, ты сумел навести фокус? Или было уже все-равно? А не рыдал ли ты, случаем, слезы не застили глаза, было достаточно света от маленькой лампочки в салоне? Глаз не ее – щелочка с веселыми морщинками, заостренный подбородок, нос вздернут, длинные волосы. Да, когда вы встретились у нее были длинные волосы, но потом… Да и не обесцвечивала она их никогда, у Ольги всегда были черные волосы, разве что, подкрашивала рано поседевшие завитки на висках.

Это не Ольга. Повтори еще раз – это не Ольга.

Как ощущения? Как будто в чужую спальню заглянул, да? Запахи пота, грязных простыней и комочков макияжа на ватных палочках бьют в нос. Сунул свой длинный нос по самое не хочу. Поздравляю. Телефон? А что телефон? Люди иногда ошибаются номерами, не знал разве? Бывает же такое – набираешь номер, полностью осознавая каждую кнопку, боясь ошибиться, проговаривая про себя названия циферок, сверяясь с номерами на дисплее, и – на тебе, незнакомый настороженный голос, как будто из параллельной реальности. Не туда попал. Промахнулся. Невинная, легкая, случайная шутка связи.

Легко строить иллюзии? Вернись назад. Откуда такая уверенность, что это была та самая фотография. Включаем разум. Турборежим. Вырванная впопыхах картинка убеждает тебя, что произошел сбой связи. А что если фотография Ольги была на другой стороне последнего листа, а эту крашеную блондинку просто забыли удалить. У тебя есть только слова бандерши, которые ты воспринял на свой лад.

А теперь соображай быстрее.

Что мы имеем? Пустую голову, чистый лист. Гони прочь все эти дурацкие фантазии, ты, дружок, загнался. Есть реальность, а есть то, что ты сам себе придумываешь.

Что мы имеем?

Руки, ноги, глаза. Перед тобой – дорога, небо, солнце. Кем бы ни была твоя жена, у тебя есть родная дочь. В любом случае, ты должен увидеть Ольгу – узнать горькую правду или оградить ее и Сашу от опасности. У тебя есть квартира, которая потеряла свой смысл после твоих нелепых придумок и страхов. Ее уже нет. Эти ребята, если они, конечно, живы, вычислят по номеру телефона твой адрес. Ехать туда не стоит. Главное, что ты жив. Самое время начать все заново. Нет смысла думать о том, каким ты был идиотом, когда начал всю эту комбинацию из полублефа в ожидании хороших карт. Забудь все, что было до этого момента. Выходи из игры. Вали из этого уставшего города.

– Едем.

– А? – испуганно рявкнет завороженный ранними облаками Гусь. – Куда?

– На Войковскую.

Все правильно, месяц на исходе, получишь расчет, и в путь дорожку, к Ольге и Саше.

XI

Ты уже не имеешь никакого отношения к этим мельтешащим людям. Они заходят в бизнес-центр, выходят. Все на одно лицо.

Да и имел ли ты какое-нибудь отношение к ним? Вливался в эту толпу, даже выглядел как они, вот только на проходной ваши пути расходились. Они вверх на лифте, а ты – вниз, в подвал. Ты же сам этого захотел?

Кстати, о проходной. Пропуска-то у тебя нет, и за стойкой скучает незнакомый охранник в черном костюме, как будто сделанном из картона.

Люся как обычно будет источать свет. Полночи за решеткой по подозрению в организации нелегального казино, продажи спиртного и проституции ее картину мира, как будто, не подпортили. Как с гусыни вода. И на тебя вроде бы не обижается, будет что-то спрашивать, волноваться за твое ухо. Совместные приключения объединяют, осталось только пуд соли съесть, и вот она – новая ячейка общества, какая там, к чертям, любовь-морковь. Все просто. Вот баба – вот мужик, ну что еще надо. Улыбаешься? Если б не Ольга, почему бы и нет, хоть сейчас – к светлому совместному будущему.

У Шабанова будет как всегда бардак. Он будто строит крепость из бумаг, ненужных шкафов и шкафчиков. Он будет выглядывать из-за высокого икеевского шкафа с открытыми полками, забитыми журналами и газетами. По озабоченному лицу можно подумать, что он там мастурбирует.

– О, ты вовремя, – скажет он и с облегчением выйдет из укрытия. – Сегодня как раз нужно в два места сгонять.

Он крепко пожмет руку и опять скроется уже за стопками бумаг, выросших на столе.

– К двенадцати на Тимирязевскую, а потом…

– Я за расчетом.

Он, конечно, вздохнет тяжело. Видимо, для него это не такая уж неожиданность. Не тот это бизнес, в котором кадры решают все, даже с твоим особым здесь положением. Он схватит трубку и наберет трехзначный номер.

– Милен, организуй-ка там расчет Умрихину. Нет, у тебя десять минут. Документы потом… Наличкой, за месяц… За полный. Сорок. Мало ли что по окладу. Я сказал, сорок. Давай вот не будем сейчас обсуждать. Ты знаешь где.

Он положит трубку и начнет копаться в бумагах – вот прямо сейчас ему приспичило посмотреть, что же спрятано в этих завалах.

– Ну, я думал, ты раньше опомнишься. Только у меня к тебе крайняя просьба будет. Не в службу, а в дружбу.

Он в первый раз взглянет на тебя и даже улыбнется по-свойски.

– Съезди все-таки на Тимирязевку? Там делов-то на полтора часика. Люди ждут уже, а Колю посылать, ну, ты сам понимаешь.

Чего там понимать. Дождись денег и бегом, задрав штанины, к Ольге.

А все-таки Шабанов – человек хороший, и с расчетом не стал тянуть. Понимающий. За полтора часа ничего не изменится. Может в последний раз уважишь бывшего начальника? Подумай. В конце концов, надо и отдавать взамен на доброе к тебе отношение. Полтора часа. Покатаешься. Подумаешь о том, о сем? Ну, по рукам?

Гусь не проронит слова. В очередном заторе он как беременный будет поглаживать свой выпирающий живот и задерживать дыхание, чтобы утолить боль.

Ну что, побаливает голова? Меньше пить надо. Как всегда просыпаешься легко, в мозгах тишь и благодать, а к середине дня взывает печень, посылает свои яды в самый мозжечок. Если у Гуся бог живет в желудке, то у тебе в похмелье бог поселяется в голове. И вокруг все остается без него. Замечал, как с похмелья тебя как будто не замечают прохожие? А если замечают то только после того, как столкнутся с тобой плечом к плечу, чуть не сбив нахрен, и еще выражение лица такое, мол, откуда ты взялось, чудище лесное.

А еще этот стыд. Причинный и беспричинный. Который глаза не ест, но нутро все пожирает. Стыдно тебе за вчерашние фантазии? А организму все-равно – ему что реальность, что фантазия – адреналин так и пер. Вот и сейчас в мозгах коротит, нейтрон об нейтрон, вспышка, треск, и на тебе – стыдоба и серость в глазах. И те вчерашние картинки, которые ты так умело малевал, от них уже никуда не денешься, ушли в запасники великой живописи, выставки будут попозже, в самый неподходящий момент. Как бы так научиться не жить без придуманных картинок? А? Есть идеи?

– Чего тебе? – вяло кинет Гусь в окно.

Вы уже на Тимирязевской, как и договаривались, возле стоянки у рынка. За боковым окном будет мельтешить чье-то прыщавое лицо, шарить глазами по внутренностям салона.

– Дык, это, вы от ягуара? – спросит лицо.

– Чего надо тебе?

Не томи Гуся, ему совсем хреново – может и сунуть кулаком в окошко.

– Да, мы за грузом.

– Надо проехать пару улиц. Забрать у человечка.

Как же у них все мудрено. Вот уж где монументальные холсты в головах. Станковая живопись.

Прыщавый сядет на заднее сидение, посредине широкого кожаного дивана и будет указывать путь своими желтыми пальцами. Они прямо у твоего уха, и от них несет тухлыми яйцами.

Он скроется минуты на две в подъезде какой-то старой пятиэтажки – не то жилой дом, не то заброшенное общежитие. Выйдет, оглядываясь по сторонам, конспиратор хренов, с большим рюкзаком, уверенно распахнет дверцу и закинет его на заднее сиденье, а сам быстрым шагом направится во дворы.

Чувствуешь взгляд из окон? Кто-то невидимый вас изучает. И тоже рисует – кругом одни художники-передвижники. Кто вы для него? Очередные бандюганы? Шестерки на побегушках?

– Все что ли? – спросит Гусь.

Что там, в рюкзаке? Наркота, оружие, взрывчатка? Какая разница, хватит уже рисовать – вы просто едете по дороге. Едете в район Кузьминок. Из пункта Т в пункт К. Едете скачками, то застревая в пробке, то разгоняясь до ближайшего светофора.

Меньше будешь знать, крепче будешь спать. Три. Твои веки тяжелеют, руки и ноги наливаются свинцом. Два. Глаза закрыты, ты чувствуешь, как тепло разливается по телу. Один. Ты засыпаешь, ты засыпаешь…

XII

Гусь тронет тебя за плечо и скажет:

– Приехали.

Снова глухая промзона. Позади, в километре от вас – жизнь, копошение машин. Впереди – тупик с покосившимся, давно заброшенным ларьком. Слева решетчатый забор, наглухо заросший кустами, а за ним кресты и гранитные камни. Тебе налево – в длинный бетонный коридор.

– Туда? – кивнет Гусь, и начнет выкручивать руль влево.

– Я пешком. Сам.

Гусь выдохнет и как-то сразу обмякнет.

Отличное место для побега. Из кладбища на свободу. Пусть все идет к чертям собачьим, вместе с этим городом. А еще лучше пусть на него грохнется огромный астероид, но после того, как ты отпустишь Гуся, а сам сядешь на первую подвернувшуюся попутку в сторону Софрино.

Ну, все, опять картины маслом. Выходи уже.

– Стой, – выдохнет Гусь. – Пригодится.

Он протянет тебе револьвер. Бери и иди, не огорчай Гуся, по его страдающим глазам видишь, что и без твоих отмазок ему будет тошно.

В рюкзаке килограмм двадцать, не меньше, а ноги как будто пришили недавно, не прижились еще. По вискам уже стекает пот. Меньше надо пить.

Солнце уже ушло за бурую пелену. Интересно, возле кладбищ всегда так? Хотя кладбищенского опыта у тебя с гулькин нос. В последний раз был там на похоронах матери. И да, тогда шел дождь. И отец умер в феврале, небо было таким же как сейчас. И ты идешь сейчас под тяжестью этого рюкзака совсем один, без роду без племени. А может, возьмешь грех на душу, да и свалишь отсюда вместе с этим рюкзаком? Бежать, так бежать. Пусть ищут ветра в поле. Сыграешь в последний раз? Найдут – не найдут. А?

Устал.

Их белая просевшая от старости ауди будет стоять у бетонной стены, прямо за кучей старых шин. Выйдут вразвалочку. Один молодой, длинный, с бородкой-скобкой, байкер недоделанный. Второй – коренастый, с лысой головой и толстыми губами. Он кивнет в сторону виднеющегося носа твоей бывшей машины.

– Кто с тобой?

– Друг. Вот, держите.

Скидывай рюкзак и уходи.

– Друг, говоришь? Клык, пробей ситуацию.

Байкер три раза цапнет свой нос и с готовностью направится к Гусю, а лысый вопьется в тебя взглядом. Откуда эти двое только повылазили – там, позади, таких как они целые штабеля под гранитными плитами.

– Тебя не предупреждали что ли?

– О чем?

– Одному с грузом приезжать.

Не отвечай, просто смотри ему в глаза. Много чести ему будет – отвечать.

– Да ты не менжуйся. Чего руки-то дрожат? – скажет он, чуть растянув уголки рта. Взглядом не получается, будет давить добродушной снисходительностью.

Он с тревогой заглянет за твое плечо и громко свистнет.

И только где-то вдалеке шумят машины.

Добродушие улетучится так же быстро, как и появилось. Он станет жевать невидимую жвачку, и уши его как живые будут беспокойно двигаться взад-вперед.

– Ментов что ли привел? Ты, мля.

– Нет никаких ментов. Там сосед мой.

– Друг, сосед… Че ты мне тут лепишь.

Он ударит тебя по лицу, несильно, можно и устоять.

А нервишки-то у лысого сдают – на тебе уже не может взгляда удержать, глаза за твое плечо просятся. Там, вдалеке как будто время остановилось. Черная дыра. Оглянись – машина, как стояла, так и стоит. И тишина. И вот вы смотрите в одну сторону оба. В оба. Отличная картина бы получилась – торчащий из-за серой бетонной плиты красный капот машины на фоне темной кладбищенской зелени, искусствоведы обязательно отметили бы тревожное настроение картины, которое создается контрастом глубокого зеленого и красного пятна в нижнем правом углу.

– Так. Бери рюкзак. Идем.

Так. Бери рюкзак. Иди.

Рюкзак как будто потяжелел на пять килограмм. Не отставай. Лысый будет идти впереди ступая твердо, чуть ссутулившись.

За машиной будет какое-то странное копошение. Лысый забежит за нее и крикнет – падла.

На земле будет лежать байкер, замерев с выпученными глазами. Руки его застынут у шеи, как будто он собирался поднять воротник куртки. А на шее – глубоко вдавленный в кожу тросик.

Всего несколько секунд. Лысый уже будет сидеть на Гусе и сдавливать его шею. Как тесто будет месить, пытаясь освободиться от цепких пальцев хрипящего Гуся. Лысый вдруг отпрянет в сторону, вытащит короткий нож, и обрушится с ним на живот Гуся. Черная футболка его заблестит на пузе, и Гусь с облегчением выдохнет, вмиг ослабев и странно улыбнувшись.

Ну, чего встал, дебил?

Лысый успеет сделать еще пару ударов в живот и в грудь. Вали на него рюкзак. Отлично. Лысый прижмется к застывшему Гусю и резко обернется, ошалело посмотрит на тебя.

Ты уже труп. Ты уже труп. Доставай пистолет. Выстрел. Еще. Лысый попытается подняться. Прыгай на него – или пан или к Гусю за компанию. Бей дулом в висок – стреляй. Еще. Еще. Еще.

Чужая кровь отталкивает.

Красная голова Лысого лежит на животе Гуся. Странно, да? Минуту назад они двигались, а сейчас не шелохнутся, притаились. А вдруг они сейчас все втроем оживут? Страшно? Не смерти страшно, а то, что все разом воскреснут? Только не надо раскисать, не надо падать на колени рядом с ними и тереть глаза – что ты хочешь еще разглядеть. Опомнись, они уже не здесь.

Оставь рюкзак, садись в машину и выжимай на полную педаль газа. Чем дальше от этого места – тем будет легче, и тем сильнее желание обнять Ольгу и Сашу. Они сейчас твое единственное оправдание.