Текст книги "Сопромат"

XVI

Магомедов стал раскачиваться на стуле, что означало – допрос закончен, больше ни слова ни проронит, только тихо, монотонно будет читать молитву. С такими каши уже не сваришь. Это раньше приходили новообращенные – рецидивисты, бывшие сельские учителя, агрономы и инженеры, у которых в миг улетучивались все догматы и разговор шел по накатанной, по-советски. Теперь научились, кого ни возьми – богословы, у которых на все есть ответ сурой и аятом, смертью не запугаешь, родственниками не проймешь.

Генерал и сам любил напустить туман в самых простых вещах и приучал к этому все отделы. Он называл это приобщением к концептуальному мировоззрению. Каждый месяц он приглашал лекторов, которые делились тайными знаниями. Даже встретив случайно на улице, Лошманов мог вычислить такого пророка. Военная выправка – как правило, это были отставники или партработники, от безделья забивавшие мозг чтением самопальных книжек в желтоватых картонных обложках, с дремучими черно-белыми фотографиями и путаными графиками. У каждого был тот особый взгляд – испуганный и затравленный как у пленного солдата, да они и были такими пленниками выстроенных ради оправдания своего неопределенного положения лабиринтов и систем устройства окружающего мира.

Генерала можно было понять – сам он или по распоряжению с более высоких инстанций пытался дать личному составу то ощущение избранности и обладания сокрытыми от обычных людей знаниями, на которых держалась старая идеология. Только приглашенные пророки с задачей явно не справлялись, внедряя в головы еще больший хаос.

Они проповедовали. Есть правда и ложь, и то, что мы обычно принимает за правду, на самом деле есть часть большой лжи. А настоящая правда скрыта, не доступна простым смертным, но вы научитесь видеть все скрытые механизмы лжи, будете видеть больше, чем явлено миру. Деньги – это только цифры, не обеспеченные материальными ценностями, и тот, кто печатает деньги, на самом деле управляет миром. Есть оружие традиционное, а есть генное, как, например, табак, пиво или героин. Алкоголь блокирует торсионные поля и возможность принимать информацию от высшего разума, и только через три года воздержания от алкоголя эта способность вновь проявляется. Бог есть, но мировые церкви его приватизировали с целью сбора податей и выстраивания своих бизнес-империй. Постепенно все сводилось к тому, что все действия сегодняшней власти правильные, пусть и внешне они малообъяснимы и абсурдны, и само собой разумелось, что каждый слушатель лекции, конечно же, встроен в этот благородный потайной механизм. Задавать вопросы на таких проповедях было не принято и после всего этого гона – а Лошманов даже при всем желании согласиться с некоторыми доводами, воспринимал это именно как гон и бред сивой кобылы – мужики расходились молча, умело скрывая свои впечатления, в курилках старались не касаться затронутых тем, поэтому Лошманов не мог, да и не пытался даже представить масштабы этой проработки и ее реальный эффект.

Сейчас он знал одно – здания падают и никакой даже самой передовой и сумасшедшей теории не нашлось, чтобы объяснить этот факт. Еще он знал, что перед ним сидит выпускник богословской школы с Кораном на перевес, а он не не может понять, с какой стороны к нему подступиться. Оставалась еще где-то глубоко-глубоко спрятанная надежда, что все схвачено, что в тумане секретности – о, с этим как раз было все в порядке – есть и другие специализированные отделы, которые разбирались лучше в доморощенных кучках воинов джихада, имели агентов и информаторов. Но и надежда эта не выдерживала простого предположения – а что если, никто ни черта не знает, и все сидят и полагаются на несуществующий порядок, тех, кто более сведущ и умнее. Получается такой невидимый разум, которого на самом деле не существует, но он же и управляет всем, питаясь страхами и домыслами таких же как он незнаек. Кто знает, может быть, и Сталина не было. Нет, ну существовал такой человек, но каждый в нем видел того, кого хотел видеть. Воображение человека вещь безграничная, нарисует все что угодно и мало того, что нарисует, так своими же мыслями и воссоздаст – как там служивые пенсионеры-проповедники талдычат, торсионные поля делают мысль материальной. И вот сидит Сталин на даче и получает доклады от старательных слуг, которые должным образом восприняли его нечаянно оброненное слово, ухмылку, суровый прищур или чих. И все вокруг самообразовывается по какому-то несуществующему стандарту, вокруг идеи. Точно, Сталин был всего лишь идеей-идеалом, вокруг которого все вертелось, сами беса внутри разбудили и вперед, к пятилетке. А дальше все закольцовывается – писатели пишут книжки про великого ученого, киношники снимают фильмы про живого бога в белоснежном кителе, сажающего деревья в эдемском саду, а песенников распирает от чувства гордости за отца родного. Мы его слепили из того, что было. И пошла круговерть торсионных полей: заводы, промышленность, расстрелы пачками, победа и ядерная бомба. Кто во что горазд. А над всем этим сидит старичок с усами, навроде папы Карло, и диву дается – ведь могут же, когда захотят и рад бы уйти, или сквозь землю провалится, да только торсионные оковы не дают. Лошманов определенно знал, чем займется на пенсии и, похоже, пенсия не за горами.

Он понял все по растерянному лицу Леши, который неуверенно, боясь скрипнуть железной дверью, просочился в камеру. За ним уже посмелее вошли черные автоматчики с балаклавами на головах.

Лошманов махнул рукой, и те, схватив Магомедова под локти, вывели его из камеры.

– Ну что, все? – спросил Лошманов. – доигрался кум на скрипке?

Леша пожал плечами:

– Сам приказал срочно доставить вас к нему.

Лошманов сложил руки за спиной и улыбнулся:

– Ну, чего встал? Доставляй.

XVII

В кабинете Генерала пахло как в церкви – то ли от застарелых паркетных полов, то ли от самого Генерала исходил запах старости.

Когда Лошманов вошел, Генерал стоял, не шелохнувшись, у окна, как будто позировал для затаившегося в углу художника. Лошманов для верности скосил глаза в угол, но там стояла только высокая ваза, расписанная под гжель.

– Устал, Роман? – спросил он, оторвавшись от созерцания и по давней традиции без артподготовки задав тему предстоящей беседы.

– В каком смысле? – спросил Лошманов.

– Все мы устали, – выдал единственный правильный ответ Генерал. – А страну жалко. Вот в девяносто первом лихо все поменялось, и Союз рухнул и впереди неясность. А такого вот не было. Уперлись в стену, а чего там впереди никто не знает… Ты многого не знаешь, Роман. Скажу кратко – кругом пиздец.

Генерал погрозил в окно пальцем:

– А все-таки это американцы. Я прямо шкурой чувствую, что-то у них все-таки есть. Вот закрыли наши лаборатории. А там это дело хотя бы исследовали. Ты, наверное, и не в курсе. Новый вид оружия, вроде нейтронной бомбы замедленного действия. Ну и куда мы против этого? Да хоть миллион ядерных боеголовок, все – как мертвому припарка. А все почему? Потому что продались с потрохами. У нас треть всех долларов в мире, все в эти бумажки. А кто доллары печатает, тот и управляет, Роман. И тут ты хоть застрелись, а ничего не поделаешь. Все, приехали. Но и сдаваться, Роман, тоже рано не надо. Не надо сдаваться…

Генерал посмотрел на часы-шайбу с орлом и показал рукой на кожаный диванчик в углу, его личный, генеральский уголок отдыха с висящим на стене черным прямоугольником телевизора.

Лошманов покорно сел, а Генерал, прищурившись стал нажимать на кнопки пульта.

На экране замелькали встревоженные лица ведущих новостей и репортеров с шишками микрофонов, любительские кадры из чеченских лесов и бородачи в натовском камуфляже, смазанные фотографии Магомедова, которого он видел буквально час назад целого и невредимого. Голоса долдонили одно и то же: Умаров взял ответственность за обрушения домов… Разыскивается главный организатор взрывов Расул Магомедов, родственник Умарова и амир поволжского джамаата… Эксперты отмечают тщательную подготовку взрывов и не исключают повторения новых актов терроризма… Все службы переведены на усиленный… Вводится мораторий на проведение массовых… В Москве введен красный уровень…

Генерал завис над душой, облокотившись о спинку дивана, и с остервенением продолжал переключать каналы. Остановился, когда на экране возник лев, который осторожно подкрадывался к глупой антилопе. Ни льву, ни тем более антилопе не было никакого дела до того, что в Москве обнаружена террористическая угроза.

Лошманов перевел взгляд на Генерала. Рот его был открыт, а в глаза покрылись кровавой сеткой. Он походил на медведя-гризли, раздумывающего, вмешаться ему в борьбу за добычу сейчас или подождать, пока лев не сделает всю черную работу за него.

– Короче, ты все понял, Роман.

Генерал выключил телевизор и аккуратно положил пульт рядом с Лошмановым, как будто это был пистолет с намеком выйти из позорной ситуации с честью офицера.

– Приказ я уже подписал. Идешь на оперативное задание в одну строительную компанию. Еженедельные отчеты будешь пересылать лично мне. Алексея переводим на наблюдение за промышленными объектами северо-запада. Все понял?

Лошманов закусил губу. Выяснять причины того, что он увидел по телевизору, было глупо – по тихому металлическому голосу Генерала было ясно, что тема эта закрыта навсегда, и все его откровения перед просмотром можно выкинуть из головы как лекции тех затравленных жрецов концептуального мировоззрения. Причины ссылки на теплое местечко можно было объяснить особым к нему расположением Генерала, который, скорее всего получил указания откуда надо вышибить лишнее звено. Хотя и не исключено, что решили просто-напросто заткнуть рот – не хватало еще мелких личных обид и мстительных разоблачений в самопальных видео-разоблачениях. Роли были четко расписаны без участия самого Лошманова, и теперь ему оставалось только изобразить большую благодарность за то, что контора не вышвырнула его на обочину с волчьим билетом. Служу Российской Федерации, всем спасибо, все свободны.

Лошманов крепко сжал руку Генерала. Искать в глазах старика что-то человеческое тоже было напрасно. Перед Лошмановым стояла слегка изношенная, но все еще крепкая машина с остекленелыми глазами.

XVIII

Они долго ехали по пробкам, пропуская самых настырных, норовивших подрезать исподтишка и пару мигалочников. Шофер, врезавший с утра пораньше Карабину по носу, не выдерживая неровного хода потока тоже пытался протиснутся сквозь узкие ряды машин, но Даренко делал окорот, мягко похлопывая его по плечу. Карабин порядком уже измотался с этим невнятным типом и бессонная ночь изо всех сил пыталась отобрать свое – веки закрывались сами собой. Ему уже хотелось побыстрее вернуться к Масяне, которую выпустили той же ночью, не продержав и двух часов и которая сейчас скорее всего молилась на свой мобильник, ожидая заветного звонка.

Карабин очнулся от толчка в плечо. Широкая морда шофера оскалилась, видимо, он так улыбался:

– Подъем.

Машина стояла в сосновом лесу, возле высокого забора из листов оцинкованного железа. Даренко стоял у ворот и махал кому-то рукой. Наконец, ворота медленно расползлись в стороны, открыв большую стройку.

Это было огромное поле рыжей изъезженной земли. По рыхлым дорогам передвигались самосвалы и экскаваторы, вдалеке виднелись краны, поднимавшие крупные бетонные блоки. По стройному ряду фундаментов Карабин понял, что скоро здесь будет что-то вроде элитного поселка. За территорией стройки земля возвышалась и переходила в холм, покрытый яркой молодой травой.

Даренко уверенно, не обращая внимания на ошметки земли, облепившей тонкие туфли, шагал к ангару, распложенному в самом центре поля. Шофер подтолкнул в спину Карабину и тот пошел следом, ориентируясь на широкий белый квадрат, колебавшийся впереди.

Внутри ангара было чисто, кое-где валялись коробки и рядами стояли прозрачные бочонки с питьевой водой. Карабин подумал, что здесь явно не хватает реактивного самолета.

– Вы, Савва, восторженные идиоты, – громыхнул вдруг Даренко, когда Карабин доплелся в самый центр ангара и остановился в метрах пяти от него.

– Че?

От прожекторов, развешанных вдоль стен, щипало в глазах.

– Вы, большие мудаки, Савва. Все эти ваши славянские союзы-хуюзы. Неужели не понятно, кто вами на самом деле управляет. Или дурочку строите?

– Проходили уже, – заметил Карабин.

– Проходили они, – сквозь зубы цыкнул Даренко. – Сборище ряженых дегенератов. За что ратуете, господа?

– Мы за русских, – буркнул Карабин.

– Вот в том-то Саввушка и беда. Нет никаких русских, и народа нет никакого, за кого на пули-то полезете? А я тебе скажу за кого. За тех же самых ребят.

Даренко показал пальцем в стальной сводчатый потолок.

– Все эти Сенкевичи, Ярцевы, кто там у вас еще, все, Савва, прибраны к рукам, на поводке на таком – ав-ав-ав. Бегают как шавки с отчетами, хотя сами, поди думают, что у них там друзья, единомышленники, мать их. Запомни, нет там друзей, и главари все ваши или хорошо притворяются или вправду такие идиоты, что ничего не понимают.

– Как-нибудь без вас разберемся, – сказал Карабин.

– Смотри-ка, заговорил, – удивился Даренко. Он подошел вплотную к Карабину. – Ты что ли будешь разбираться? Я тебя не для этого выкупал, чтоб ты потом разбирался. Мне нужны герои. Ну, что? Пойдешь в герои? Заебашим великие перемены? А?

Даренко захохотал.

– Чтобы свой живот за нацию отдавать, надо это нацию создать для начала.

Даренко подошел к стене коробок и со всей силы пнул ее ногой. Коробки полетели прямо на него. Он стал выкидывать их в центр ангара.

– Вам бы все в игрушечки, да зиги кидать. А тут, Савва, глобальный подход нужен. Русских нет, все – кончились русские. Поэтому и топчетесь на месте. Они там, оккупанты, не спорю, только чего они оккупировали-то? Вышки нефтяные и трубу? Так это дело поправимое, тут большого ума не надо. Хочешь, прямо завтра договорюсь, и всех твоих Сенкевичей пристроим на вышечку. Они же этого, подлецы, хотят? А чтобы русские снова стали жить, они должны погибнуть, а потом воскреснуть. Новые люди в новой стране, начать все с нуля. А что касается идеологии – все просто. Берем самый махровый национализм и смешиваем с коммунизмом. Да, Савва, смешиваем, но не взбалтываем. Сталин к этому пришел под конец жизни, вот только не дожил бедняга, а может, и не дали ему продолжить великое дело. Русских коммунистов изрядно подпортила мысль об интернационализме. Вот на ней мы и погорели. Себя потеряли, так что концы найти не можем. Для нас что? Идея всеобщей справедливости, но без всякой интернациональной мути. Только для русских. Никаких денег внутри страны, каждому на счета капают доходы от нефтянки и воды. Да, Савва, будем еще и водой приторговывать по всему миру. С этим в ближайшем будущем будет большая напряженка. Нерусские будут мечтать о том, чтобы стать русскими, а чтобы заработать это великое право, будут вкалывать на самом тяжелом производстве. Думаешь, рабы? Ну как сказать – по сути да, а по духу это будут люди с верой и надеждой влиться в великую нацию. Перепишем историю, отменим великую русскую литературу. Потому что весь распад нации идет только оттуда. В девятнадцатом веке запрограммировали все последующие поколения на то, что русский – ленивый и любит водку глотать, вот и кончились. Пушкина, пожалуй, оставим. Пушкин – будет у нас идеалом русского. А чтобы штаны от безделья не протирать, обустроим колонию на Марсе, потому что новый русский без космоса никуда. Космос будет наш и только наш. Русский космос. А?

– Космический фашизм? – вставил Карабин.

– Называй как душе угодно, – сказал кряхтя Даренко.

Пока говорил, он создал два непонятных сооружения из коробок – одно небольшое, другое побольше раза в два.

Даренко показал на небольшую гору коробок:

– Здесь находилась мастерская настоящего русского мужика Марвина Джона Химейера. По своей дурости, а может быть, и жадности – он продал часть своей земли цементному заводу.

Даренко указал на большую кучу.

– Цементный завод был большим, перспективным, и мог бы заплатить побольше, поэтому Химейер что сделал? Взвинтил цену до миллиона долларов. Завод – ни в какую, документы уже подписаны, и пока они спорили, администрация согласовала передачу земли.

Даренко скинул несколько коробок из большой кучи ближе к мастерской несговорчивого Химейера.

– Цементный завод стал расширяться и загородил подъезд к его мастерской и маленькому магазинчику. Жалобы и просьбы разобраться властями игнорируются. Человек перед властью никто, формальности соблюдены, противозаконных действий нет – иди гуляй, старина Химейер. А тут еще банкиры с ипотекой требуют погашения. Пожарники и санитарный надзор выписывают штрафы. Пространство сужается. Цементный завод хахватывает еще больше земель вокруг его дома. Вырубают свет и воду. Что же он предпримет?

Даренко схватил пятнадцатилитровый бочонок с водой и бросил рядом с мастерской.

– У него был вот такой вот бульдозер. Он продает весь свой бизнес и закрывается в гараже.

Даренко присел к бочонку, любовно поглаживая его ребристые бока.

– Полтора года он тратит на то, чтобы оборудовать свой бульдозер. Тридцатимиллиметровая броня, винтовки, карабины, видеокамеры, кондиционер. Все предусмотрел.

Даренко медленно покатил бочонок сквозь мастерскую по направлению к цементному заводу.

– Он запасается водой и пищей, задраивает люк, так, что вылезти уже не сможет. И покатил. Проломил стену своего магазина, редакцию газеты, библиотеку, дом судьи, который клал на нашего Химейера большой болт во время споров о земле. И вот он – цементный завод, большая бетонная стена. Путь свободен. Пули не берут броню, взрывчатка не пробивает, двести пуль из пистолетов и винтовок и все без толку. Понимаешь, Савв, всю эпичность действа?

– И чем все кончилось?

– Застрелился. Из бульдозера выковыривали его долго.

Даренко подтолкнул рукой бочонок и он ухая покатился в самый дальний угол ангара.

– Есть у вас в рядах такие перцы? – спросил Даренко, вытирая ветошью руки, – или только на маршах дартаньянить, один за всех и все за одного?

Карабин отвернулся. Разглядывая стены, он думал о том, что все это походит на какую-то хитрую проработку эшников. Весь этот театр, разговоры про судьбы родины, от которых его подташнивало на допросах. Хотя тип был, конечно, с особым сдвигом, на тех зомбированных баранов не походил, поэтому решил просто дождаться и посмотреть, чем кончится это представление.

– Короче, Савва. Дело такое. Мы с тобой хорошо знаем, кто завалил того адвоката…

– Какого адвоката? – сглотнул Савва.

– У тебя есть яйца. Готов пойти за идею. Молодец. Пока твои руководители по шашлыкам с фээсбешниками бегают, ты грязную работу на себя берешь. Я тебе могу ближайшее будущее обрисовать, раз ты до сих пор не догоняешь, что тебе люди умные говорят. Самых бойких примут в ближайшие дни. Ты в первых рядах числишься. Авторитет какой-никакой есть, труп опять же имеется. Таких как ты нейтрализуют пораньше. Остальных толстолобиков хорошенько проработают на предмет посотрудничать. Ну, наговорят им какую-нибудь ерунду про американскую угрозу. Что здания взрывают их спецслужбы, родина в опасности, все демонстрации и шествия устраиваются внутренними врагами, в общем, переманят их защищать основы государства. Больше того, там, наверху объявят о приоритетах русской нации. Кинут кость. Миграция не устраивает? Перекроем все ходы и выходы, будем отлавливать на улицах, а вы будете помогать. Кавказ не дает покоя? Отстроим стену, а еще лучше решим вопрос раз и навсегда маленькой победоносной – это ведь наша земля. Ну, как тебе картина? Все что хотели получите, что еще нужно? Да, все это в случае, вооруженных действий, которые все организовать не можете. Но я думаю, что все обойдется без них, и таких как ты закрывать не будут, наоборот, будете в первых рядах, старшие ребята позаботятся.

– Че-то я не врубаюсь, – сказал Карабин.

– Иди сюда.

Даренко достал из неприметного железного ящика, подвешенного на стене пластиковую коробушку, вроде доисторического калькулятора, и прошагал в центр ангара.

– Быстрее!.. Вот здесь замри. – скомандовал Даренко.

Он нажал на кнопку пульта, и Карабин почувствовал, как медленно оседает вместе с образовавшимся квадратом в полу.

Они оказались в подземелье с единственным длинным коридором. Постройка походила на противоядерный бункер, который Карабин видел в старых хрониках. Слева и справа он увидел множество длинных ответвлений.

В одном стояли двухярусные лежанки.

– Это зона отдыха бойцов, – пояснил Даренко. – А здесь арсенальная.

Карабин заглянул в соседний отсек и почувствовал, как в висках запульсировало. Такого набора оружия он никогда не видел. В отдельных боксах, выстроенных в ряд, стояли М-16, калашниковы, снайперские эсвэушки, и целые штабеля боеприпасов в зеленых ящиках.

Даренко шел дальше.

– Здесь тир, здесь столовая, здесь госпиталь, – спокойно перечислял он, как будто сдавал в аренду квартиру в центре, которая говорила сама за себя – бери, не раздумывая, пока цена выгодная.

– Здесь штаб, здесь аналитический центр, здесь тренажеры, здесь лаборатория, это склад провианта, банк…

Они добрались до конца коридора. Даренко похлопал по бронированным дверям и улыбнулся.

– А это пока подождет.

Карабина как будто огрели тазом по голове. Он никак не мог соединить три картинки – привычные московские пробки, унылая стройка и все это богатство, свалившееся на него только что. Как в детстве, когда играешь в самодельные машинки, и вдруг тебе дарят набор новеньких моделей с открывающимися дверками. Если у этого типа и съехала крыша, она съехала в правильном направлении.

Даренко небрежно вынул из кармана гору мелочевки – ключи с брелоками, помятые доллары и бумажки. Выцепил четвертушку и протянул Карабину:

– Вот список, кто ничего не должен знать. Эти ребятки уже отработаны, с ними каши не сваришь.

Карабин развернул бумажку и увидел знакомые фамилии по движению.

– Осенью, Савва, начнем. А до этого времени нужно собрать крепких ребят, которым все эти игры закулисные нахрен не сдались. Нужны герои! А? Десять, двадцать, сто настоящих Химейеров. Справишься?

Карабин не знал, что на это ответить. Это уже походило на какую-то дурацкую насмешку. Несколько лет они только тем и жили, что обсуждали предстоящий переворот, тренировались в секретных лагерях, погрязли в конспирации и оттачивании идеологии, и тут ему говорят, что все это было детским садом и игрушками, пришло время, наконец, действовать.

– Я… я не знаю.

Даренко улыбнулся:

– Ну узнаешь, позвонишь. Телефон внизу. Да ты не дрейфь, Савва, прорвемся. А пока иди, мне тут еще дела надо поделать. Дорогу найдешь? А?

Даренко хорошенько встряхнул Карабина за плечо и Савва виновато улыбнулся в ответ.