Текст книги "Сопромат"

V

Я вспомнил.

К четвертому курсу я потерял интерес к архитектуре.

Наверное, это и было то самое большое кольцо, оказавшееся где-то в середине детской пирамидки.

Меня раздражали монотонные расчеты и чертежи, бесило то, что у каждого на нашем курсе были проекты мечты, а я такого проекта не то что не имел, но и не мог его выдумать и заставить себя в него поверить. И даже мечта стать архитектором обернулась всего лишь в детское желание создать свой отдельный уголок, домик на несколько комнат, огороженный ото всего вокруг. Бросить институт я не мог, хотя бы потому, что сжимался от стыда при виде выжатых моей прихотью отца с матерью. Они гордились мной – наш сын без пяти минут архитектор, питались овощами с маленького огорода и дешевыми суповыми наборами из остатков распотрошенных кур, чтобы сберечь лишний рубль для моего будущего.

Для подработки я устроился в маленькую курьерскую компанию, и это занятие мне нравилось больше подготовки к дипломному проекту. Я мог с легкость представить, что и через десять лет буду также бегать через весь город от одного бизнес-центра к другому, тупо передавая и принимая посылки.

Бегая по курьерским делам, я то и дело натыкался на глупые рекламные щиты со слоганами – бери от жизни все, все в твоих руках, живи по своим правилам, дай волю энергии, будь самим собой, лови удачу, открой живительную силу, управляй мечтой, двигайся в своем ритме, попробуй жизнь на вкус. Эти слова давили и нагоняли меня в любом закоулке. Знать бы еще, чего я хотел взять от жизни, чем управлять и что конкретно в моих руках.

Чем ближе был выпуск из института, тем ужаснее казался выход в ту самую жизнь, которую нужно было во что бы то ни стало попробовать на вкус. Выходить одному было страшно, поэтому я искал верного помощника, который бы играл роль заградотряда, задавливая малейшие попытки сопротивления тем обязанностям, о которых кричали рекламные слоганы.

Так я схватился за Ольгу.

Прогулок больше не было.

Я стал меньше спать, и когда не спал, ходил от двери к окошку. Туда-сюда, туда-сюда. С каждым новым воспоминанием я ощущал, что пространство комнаты постепенно сужается.

Теперь я был плохим архитектором и еще каким-никаким мужем и отцом, семейным человеком, от которого зависели две жизни.

С тех пор как вернулась Ольга и Саша, комната превратилась в самую настоящую пыточную камеру, в голове долбил только один вопрос – что с ними произошло. Что. С ними. Произошло…

Я долго стучал в дверь, но мне так и не открыли, как будто там, за дверью, контролировали мое возвращение к подзабытой реальности и хотели меня подольше помариновать.

Я вспомнил Гуся и того урода, которого пришлось убить и оставить на животе Гуся. Я вспомнил, как гнал по ярославскому шоссе туда, где, как мне казалось, было безопасно для нас троих. Всего-то и нужно было без приключений добраться до места и признаться Ольге, что я заигрался, что теперь я не буду так рисковать собой, а значит и ей и Сашей.

После того дня, когда рухнула крыша аквапарка, я понял, что это знак. Все несчастные случаи – это возможность, наконец, остановиться и одуматься. И сидя в коридоре, который тянулся к боксу реанимации, я понял, что рухнувшие конструкции означали только одно – я должен навсегда покончить с архитектурой. Что все, что бы я ни начертил на бумаге или в окне монитора с этого момента не будет выдерживать сопротивления материалов, потому что в голове глубоко засел подтачивающий страх. Я дал себе ровно год на то, чтобы определиться с тем, что делать дальше. Год на то, чтобы восстановить нормальные отношения с Ольгой и Сашей.

Я мог бы оправдываться тем, что не хотел резко ломать их жизнь, переезжать в захолустье, строить высокий забор для защиты от посторонних глаз, но кому теперь нужны эти оправдания. Я был в этой белой камере, а они неизвестно где.

VI

Когда Дмитрий вошел в камеру, я лежал на кровати, отвернувшись к стенке.

– Андрей, просыпайтесь, – тихо сказал Дмитрий, как будто боялся меня разбудить.

Я почувствовал, что он слегка склонился надо мной. Я резко развернулся, схватил его за шею, и, прижав его голову к краю кровати, спрыгнул на пол. Теперь он стоял на коленях, левой рукой нашаривая пол, а правой шлепая по белому матрасу.

– Ольга. Саша. Где? – сказал я, еле справляясь со сбитым дыханием.

Он что-то промычал в ответ, свободной ладонью показал, что ему мешают мои пальцы, которые больно сдавливали шею.

– Отлично. Наш герой просыпается, – послышался сзади голос Даренко.

Они присел на корточки рядом с нами.

– Дави, его дави, – смеялся Даренко, – Души этого жалкого докторишку.

Я убрал руки и сел на кровать.

Дмитрий встрепенулся, вскочил и поправил свой серый костюм.

– А я говорил, всего одну неделю подождать, – отдуваясь сказал Дмитрий.

– Где жена и дочь, – сказал я.

Я смотрел в пол.

– Вот это другой разговор. Мужской. По делу, – сказал Даренко с улыбкой. – Пойдем-ка покатаемся.

Даренко вел меня новым путем – с Дмитрием мы выходили на поверхность на лифте, который был в пяти шагах от моей камеры. Теперь же мы шли через подземный бункер с множеством отсеков. Это было что-то вроде военной казармы – большой коридор был заполнен молодыми парнями в темно-синей форме, они кучковались группами по пять человек: одна группа шла строем из отсека в отсек, вторая ошивалась возле оружейной, третья выходила из столовой.

– Вот, Андрей, все для тебя! – обернулся Даренко, раскинув руки в стороны. – Ты будешь здесь главным. На тебя будут все равняться.

Даренко встал на платформу, а я, поравнявшись с толстым типом в форме, остановился. Толстяк глянул на меня, улыбнулся и подмигнул левым глазом. Это был Михаил, коллектор. Он уже скрылся с глаз, а я стоял в ступоре, осознавая, что все это значит.

– Давай-давай, уже поднимаемся, – сказал Даренко.

Я взошел на платформу.

– Ну, подумаешь, небольшой театр, – сказал Даренко, кивнув в сторону, где только что был Михаил. – Но ты боец, доказал.

На улице уже была тяжелая, с висящими в воздухе мелкими каплями, осенняя ночь.

Мы ехали по пустым московским улицам, и Даренко ни на секунду не умолкал.

– Что этот мудацкий Голливуд. Вот ты – избранный. Сверхчеловек. В тебе, Андрей, сконцентрирована вся мощь. А ты этого не ценишь.

– Ты вовремя появился. Я уж думал не доживу до такого. Вот почему ты появился? А я тебе скажу. Вокруг, Андрей, все измельчало. Вши, а не люди. Как псам кинешь развлечение, а они давай лаять. Кризисы, протесты, антиглобалисты, заговоры мировые. Все чушь по сравнению с тобой. Ты это хоть понимаешь?

– Мне ж про тебя все известно. Вот ты метался туда-сюда, маялся. Все потому что свой дар не осознавал. Но ничего-ничего, мир этот хоть и не совершенный, а случайностей в нем не бывает. Не зря мне на глаза попался. А? Что скажешь?

– Разрушить все нахрен. Вот идея, так идея! Просекаешь? Чтоб, блять, места живого не осталось. Чтоб выжили самые сильные и самые умные. И ты, Андрей, будешь самым главным.

– У меня тут знаешь, какая мысль была? Я тут один раз на метро прокатился. Этнографический эксперимент. Так вот, что первое в глаза бросается? Не узбеки и не таджики. А бабки с тележками. Вот скажи, куда они все время перемещаются со своими тележками? Долго я думал. Ничего путного в голову не пришло. Но ведь, блять, ездят куда-то. И пришла мне, значит, мысль. Подложить каждой бабке в тележку по часовой бомбе. Чтоб одновременно, по всей Москве, в самых разных точках – сто, двести, пятьсот взрывов. А? Как тебе?

– Что с Ольгой и Сашей? – спросил я.

– Да не волнуйся ты. Все с ними хорошо. Живут спокойно в квартире, никто их не беспокоит.

– Я хочу их увидеть.

– Андрей, сейчас не получится. Я столько ждал, пока ты… Да и подготовиться надо, сам понимаешь, тебя родная мать не узнает.

– Что с лицом?

– Сорвался один боец. Изуродовал тебя будь здоров. Все лицо в мясо. С бойцом пришлось расстаться, нервный слишком… Но ничего, лицо подлатали. Это даже хорошо – новый человек, новое лицо.

VII

Мы остановились в районе Китай-города, на самой вершине пригорка, с которого открывался вид на подсвеченные оранжевыми светом извилистые улицы, дома и церкви. Если бы не короткая поездка, я бы подумал, что мы приехали в мой старый, из детства, городок.

Дорога, уходящая куда-то вниз, в темноту, была пуста. Слева стояла недобитая стена старинного здания, судя по кладке и форме окон, десятых годов постройки. Справа возвышалось странное сооружение: в основании – перевернутая трапеция, из которой торчали три разновеликие высотки, соединенные прозрачными переходами. Наверное, проектировщик держал в уме олимпийский факел. Основание – чаша факела, а три высотки – типа, языки пламени. Подобными извращениями мы забавлялись на первом курсе.

– Ну, как тебе? – спросил Даренко. – это из последнего.

Я промолчал.

Чуть позади от машины, на которой мы приехали, остановился белый микроавтобус. Из него вышли пять человек в форме – видимо, они все время следовали за нами от самого бункера. Они выстроились в ряд и сурово глядели на нас.

Даренко, задрав голову, смотрел на верхние этажи, менял ракурс, оглядывая здание слева и справа, будто искал самую удачную точку для съемки.

Даренко подозвал невысокого парня лет двадцати.

– Вот, Андрей, познакомься. Это Савва. Он у нас будет отвечать за боевую подготовку. Наш генерал. А? Что думаешь? Как в гражданскую – пятнадцатилетние командиры. Сейчас самое время рано мужать.

Даренко обвел рукой здание и сказал:

– А теперь показывай, как ты это делаешь. Пусть ребята увидят, что такое настоящая сила.

– Что вы хотите? – спросил я.

– Андрей, Андрюша… – Даренко подскочил ко мне, встал вплотную и зашептал: – Круши его нахер, пусть все разлетится к ебени матери. Ну, давай.

Если кого и надо было держать в камере, так только этого психа.

– Я не могу этого сделать.

Даренко обхватил мои локти, рисуя своими глазами восьмерку на моем лице.

– Ну, Андрей, ну что ты, в самом деле. Голова болит? Устал? Может, помочь чем-нибудь? А? Так вот же мы – к твоим услугам.

Я молча смотрел в его переносицу.

– Да что ты будешь делать, – взорвался Даренко.

Он отвернулся, быстро отошел от меня и принялся молча нарезать круги у входа в бизнес-центр.

Наконец, он собрался с мыслями и снова подошел ко мне.

– Андрей, я не мент. И не судья. Передо мной дуру ломать не надо. Ты понимаешь? Или мы работаем вместе, или… Блять, только вот не надо из меня доктора Зло делать. В пошлятину не макай.

Даренко рассмеялся нервно.

– Я тебе видео показывал? Себя видел? Ты в каждом, в каждом, блять, видео. Это не случайность, Андрей. Таких случайностей не бывает. Я могу допустить, что ты даже не осознавал, что делаешь. Но то, что причина в тебе, это, Андрей, факт.

Я заметил, что чем больше он раздражается, тем спокойнее я себя чувствую. Этот бред, который он нес, никак меня не задевал, разве что утомлял немного. Я просто не отводил от него взгляд и молчал.

– А Мытищи? Шестьдесят с лишним трупов. А? Что скажешь? В том числе и дети. Тебя твои беспокоят? А о них ты побеспокоился?

Даренко обхватил своей ладонью мою челюсть.

– Давай, Андрей, вспоминай. Что ты делал?

Они принялся расхаживать вокруг меня.

– Ну, допустим ты не осознавал. Вспоминай, что ты чувствовал. Что у тебя в голове творилось? Может быть, странности какие? А? Или у тебя временная дисфункция? Нет, ну ты так и скажи. Я пойму, у меня вот в последнее время бывают сбои по этой части, – Даренко, раскрыл свой плащ, не вынимая рук из карманов. – Не стоит, и все тут. Слушай, а может, правда, когда хер стоит, тогда и сила появляется? Нет? Не замечал? Давай виагру попробуем. Ты, Андрей, только скажи.

Даренко взялся за лацкан моего пальто, и, прижав к себе, сказал резко на ухо:

– Ну! Ты же монстр. Ты монстр, слышишь? Хочешь своих увидеть? Тогда действуй, Андрюша, действуй.

Он резко развернул меня на сто восемьдесят градусов и подтолкнул в спину.

Я сделал несколько шагов к бизнес-центру. Вход его подсвечивался внешними светильниками. Через стеклянные двери можно было увидеть заляпанные краской стремянки, ведра и упакованную в целлофан регистрационную стойку из неражавейки.

Я не хотел быть монстром. Я не хотел стоять здесь и слушать этого урода. Я просто хотел вернуть Ольгу и Сашу. Даже если Даренко и не сошел с ума, и я действительно как-то влиял на те обреченные постройки, я все-равно не знал как это повторить.

Как?

Я попробовал показать зданию ладони. Как там делали экстрасенсы в телевизоре? Экстрасенсы. Я вдруг вспомнил, как я, восьмилетний, заснул под сеанс такого чудодея, который изнутри прожигал взглядом экран телевизора. А наутро у меня отказали ноги, и я три дня ползал по полу, не понимая, чем таким я провинился, что жгучий взгляд из телевизора решил наказать именно меня.

Я почувствовал слабость в ногах, колени подломились, и я спустился на асфальт.

Я стоял на коленях, и в голове зазвучало – Господи, сделай так, чтобы оно обрушилось, сделай так, чтобы все кончилось, сделай так, чтобы я снова их увидел, а если не сможешь…

Я не знал, что еще сказать Ему.

***

…Толпа несет меня в сторону моста. Мое дело идти спокойно и не делать лишних телодвижений.

Я не знаю, в честь чего собрались эти люди. Многие из них идут молча, как-то угрюмо. Кто-то обсуждает, как много народу собралось, говорит, что мерзнут руки и что скоро зима. Небо и в самом деле уже зимнее.

Я не смотрю по сторонам, не вглядываюсь в лица и не читаю надписи на картонках, щитах и полотнищах, которые несут эти люди. Может быть, это какой-то протест, после которого все мирно разойдутся по домам и теплым кафе пить чай или водку. Может быть, они идут убирать власть, в надежде согреться, когда толпа оживиться и побежит в какую-нибудь сторону, а толпа побежит, это я знаю точно.

Но все это меня совершенно не волнует.

Я только подумал о том, почему мне совершенно не жалко этих людей. Потому что я не вижу их лиц? Или потому что меня больше занимают мои последние минуты. Странно думать о том, что ближе к вечеру ты никуда не попадешь – ни домой, ни в кафе. Я попробовал им завидовать и поймать себя на мести: пусть они, такие живые и с надеждой за пазухой, тоже никуда не вернутся, какого черта они вышли на улицу, чего дома не сидится, вот пусть теперь расплатятся за свою беспечность. Нет, не получается. Мы просто тупо идем вперед, и никто не знает, когда именно придет конец.

Да, я отвлекся.

Последние минуты.

В последние минуты очень холодно, но лоб щекочут мелкие капли пота. В последние минуты время бежит очень быстро, хоть и шагаю я медленно и тела вокруг не спешат меня обогнать. В последние минуты я думаю о том, что вовремя не остановился и заманил в свои сети Ольгу. Ради чего мы стали жить вместе? Если бы каждый серьезно задавался таким вопросом, стоя в загсе на мягком ковре, наверное, и свадеб было бы намного меньше. Ради чего врываться в судьбу другого человека и круто менять его жизнь, делать эту жизнь короче или ломать уже сложившийся характер. Ради детей? Ерунда. На последнем дне рождения Саши меня оглушило осознание ее сверхзвукового взросления, еще лет десять – и прикрытие детьми превратится в жвачку для стареющих идиотов. Ради того, чтобы не так страшно было жить? Может быть, но только при одном условии, если вторжение в чужую судьбу не принесет еще больше ужаса перед одинаковыми днями. Гарантий никаких. Пятьдесят на пятьдесят. И, как это доказывает мой случай, развод не спасение.

Я искал кольцо, которое ломает стройность детской пирамидки.

Я его нашел.

Это было то самое утро, когда она вернулась от Ильи. В первую их случайную встречу я сразу понял, что она его давно любила. Понял потому, что в одну секунду стал лишним. Один ее взгляд на него, и я бы мог пойти дальше по улице, не оборачиваясь – торопливого цоканья каблуков за своей спиной я бы не услышал. И утром, когда она сидела в том самом колючем кресле, на котором я всю ночь заливал в себя крепкое пиво, я был для нее помехой. Если бы она и трахнулась с ним, она, конечно бы, призналась в этом с тем безразличием, с которым она пожимала плечами на мои зацикленные вопросы – ну, почему ты поехала к нему, ну почему ты не приехала в общагу. Я сидел на кровати, и мне казалось, что торчащие из кресла колючие волосы за ночь облепили все тело – я ощущал кожей, что в эти самые минуты теряю ее. Она спокойно сказала, что сегодня они договорились вместе поехать в Софрино навестить старого инструктора по туризму, который водил их в походы по Крыму и сплавлял по горным рекам.

Я подхожу к чугунной ограде моста и смотрю на ртутную воду.

Вот она та минута, которая незаметно грызла меня следующие десять лет, которую я смог на время забыть, но где-то совсем глубоко-глубоко внутри по-глупому пробовал переиграть.

У меня уже не было никаких прав запрещать ей ехать, и я сказал, что поеду с ними. Она удивленно подняла брови и усмехнулась так, что уже было без разницы трахнулась она с ним или нет. Как хочешь – сказала она. Знай я тогда, что будет в финале, что я буду идти в толпе, обвешанный тротиловыми пластинами с запалом-мобильником, я бы никуда не поехал, для порядка обозвал бы ее последней блядью, может быть, отвесил бы пощечину, или что там делают мужики, которых бросают бабы, и пожелал бы подмыться перед поездкой, а то мало ли, приспичит в тамбуре перепихнуться. Она бы уехала от меня навсегда, я бы помучился дня три, и все было бы по-другому, может быть, лучше, а может, хуже для меня и для нее. Главное, по-другому. Может быть, мне вообще не стоит влезать в чужую жизнь. Откуда такая уверенность у каждого человека, что он имеет право влиять на жизнь других, что может вот так запросто брать на себя такую вселенскую ответственность.

Но я ничего не знал. Я сидел в электричке на холодной скамейке, обтянутой порезанным дерматином, и смотрел в окно. Они сидели напротив, изредка перекидывались какими-то воспоминаниями из детства и смущенно поглядывая на странного типа, который не имел никакого определения – не хахаль и не совсем незнакомец, не обреченный обожатель и не маньяк. Зато сейчас я знал, кто это был – жалкий, испуганный и униженный подросток с альбомом под мышкой, которому вдруг взбрело в голову вырвать кусок счастья во что бы то ни стало, затащить жертву к себе в коробочку, чтобы до поры до времени прикрыться ей от жестокого приговора – ты, мальчик, просто трус и долбаный псих.

Я улыбаюсь. На каждого долбаного психа всегда найдется еще больший долбаный псих. Пришла пора и пришло время. Дэ так и не добился от меня апокалипсиса, поэтому послал меня сюда в роли ходячей бомбы. Я его понимаю, каждый из нас рисует свои картинки, вот только реальность перешибает любую гениальную фантазию. Это невыносимо обидно.

За глубокое внедрение в толпу дэ гарантировал, что с Ольгой и Сашей ничего не случится. Сейчас, стоя на мосту, я понимаю, что все эти гарантии – очередной его бред, вроде тех старушек с бомбами в сумках на колесиках. Ему просто нужно избавиться от меня. Покончу я с собой в толпе или в сторонке, большого значения иметь не будет, и уж точно мой выбор не коснется Ольги и Саши. Какой смысл расправляться с ними, когда меня уже нет.

Надеюсь, у меня есть еще время, чтобы сделать последний выбор. Я всегда выбирал сам, хоть пирамидка и сложилась криво. Зачем сейчас отказывать себе в удовольствии сопротивляться течению.

Скорее всего, эту запись никто не услышит. Диктофон я выпросил как последнее желание. Я хотел поговорить с собой.

Внизу – темная вода. Наверное, в ней очень холодно.

Только не надо искать в этом геройство, я не собираюсь никого спасать.

Я просто делаю свой выбор ….

VIII

Ну, давай уже открывай глаза.

Слышишь, как суетятся над твоим телом? Они будут хлестать тебя по щекам и давить на грудь.

– Да че ты делаешь, пальто расстегни.

– А я чего делаю?

– Что это у него?

– Кажись, броник.

Сейчас не время лежать. Давай, потихонечку-потихонечку, напрягись, дай воздуху продраться через твое горло. Отлично, пошла водичка. Не стесняйся, поблевать сейчас жизненно необходимо.

– Ожил? Э, мужик, слышишь?

– Бля, проводки какие-то…

– Бомба что ль? Пиздец!

– Да хорош пургу гнать.

А вот теперь самое время делать ноги. Запахнись, их это не касается. Поблагодари их, скажи им свои первые слова сквозь икоту:

– Идите отсюда! Ик, бегом!

Они просто хотели тебе помочь. Один из них будет весь мокрый, в прилипшей к накаченному телу рубашке и штанах, это он отважился вытащить тебя из этой мутной жижи. Второй, сухой, в легком пуховике, схватит его за руку и потянет подальше от тебя.

– Ну его в пень, психа. Пойдем греться, – скажет сухой.

Мокрый подберет свою черную кожаную куртку с бетонного настила и только ухмыльнется зло на прощание.

Вставай и беги. Поначалу не получится, но другого выхода нет. Шаг, второй, ускоряйся. Работай мозгами. Пока ты бежишь, ты живешь, и есть еще шансы сберечь Ольгу и Сашу.

Пусть думают, что ты пьяный. Пусть думают, что ты наркоман или пациент психбольницы, учуявший запах толпы. Да на тебя и не будут обращать внимания, пока ты не приблизишься на опасное расстояние. Сейчас твоя задача вырваться из зоны риска, где видимо-невидимо ментов и космонавтов. Держись главного ориентира – Кремля, он должен быть всегда за твоей спиной.

Тихие переулки Полянки. Теперь твои точки силы – боксы с мусорными контейнерами. Вспоминай компьютерные игры. Здесь ты будешь набираться жизни и восстанавливать здоровье. А здоровье твое под большим вопросом, ты же хочешь умереть здоровеньким? Кто не курит и не пьет, тот здоровеньким помрет. Снимай свой тротиловый жилет. Пальто как ледяной панцирь, и даже к вечеру твое разгоряченное не высушит его. А может, до вечера ты и не доживешь. Даренко, наверное, уже на уши поставил своих архаровцев, поэтому бросай пальто и жилет в контейнер, беги и думай, что делать дальше.

Кто просил этих уродов спасать тебя. Опять случайности? Или даренковские закономерности? Снова все предусмотрел и разыграл для тебя спектакль. Или ты и вправду избранный, одним взмахом десницы подрывающий основы и фундаменты.

Твой мокрый красный свитер, свисающий соплями, – манок для любопытных глаз. Притворяться и придуриваться пьяненьким бесполезно. Пусть каждый придумает твой образ сам, хватит подыгрывать. Что ты там трындел на диктофон? Кто еще делал выбор сам? Ты только и делал, что подыгрывал окружающим людям, облегчал им задачу идентифицировать себя. А все для того, чтобы никто не увидел твою никчемность и пустоту.

Вот и сейчас ты бежишь, отражаясь в окнах ресторанчиков и в витринах магазинов, и каждый раз в них отражается новый человек – вытянутый, прозрачный, бесцветный, разбитый на квадраты. В жизни никто так и не схватился за тебя, потеряв к тебе всякий интерес. И ты остался совершенно один. И Ольгу держал на коротком поводке только потому, что боялся остаться один на один с собой. Спасала только роль мужа и отца. Тебя всякий раз трясло, когда ты смотрелся в зеркало, старался закончить поскорее с бритьем и закрывал глаза, сидя в парикмахерском кресле.

Ты никто. Так, красная точка, пульсирующая на карте в масштабе один к тьме.

Кто это сидит на детской площадке в красном свитере? Брошенный муж, бегун, решивший перевести дух, собачник, или чей-то папаша, который ждет, когда из кустов вернется его сын.

Под свитером и футболкой – взбитое в масло пот и вода.

Сколько уже прошло времени? Час, три? Сейчас темнеет рано, сразу и не поймешь.

Не проморгай его. Он должен подъехать. Обычно он не оставался в блядских шалманах накануне понедельника. Что может быть хуже похмелья в понедельник. Он это уяснил рано и правильно делал, это тебе было все равно.

Ты узнаешь его по стоячему воротнику плаща и слегка подпрыгивающей походке.

Он уже занесет ногу на раздробленную ступеньку, когда услышит твой голос.

– Марка, постой.

Он посмотрит, прищурившись.

– Чего надо?

– Марка, долго объяснять. Помощь нужна.

Его правая рука нырнет за пазуху и забегают по сторонам глаза в поисках твоих дружков.

– Денег нет. Иди отсюда.

– Марка, это я. Андрей.

Приближайся осторожно, не спугни его.

– Какой, нахрен, Андрей. Вали, я сказал.

– Марка, долго объяснять. У меня лицо другое. Это я. Умрихин.

Он пощупает у сердца, осматривая тебя с ног до взъерошенной головы. Пройди еще немного вперед в полосу света от подъездного фонаря.

– Я сказал, вали. Не подходи.

– Ну как тебе еще доказать… Помнишь, как мы боролись с тобой в общаге, в сортире? Ну?

Как только он вытащит пистолет, лови момент. Он наверное, уже и забыл, как вы стояли сцепившись в кафельном предбаннике с вонючей лужей на полу. Силы были равны, но твой страх упасть в эту лужу оказался сильнее, ты сделал умелую подсечку, и он не устоял.

Рассчитай один единственный шаг, отведи его руку с пистолетом, обними его, подсечка – память не подвела.

Его голова приложится к верхней ступеньке, а вылетевший из руки пистолет прошуршит в стороне.

Он будет лежать без движения, как будто решил вздремнуть от усталости. Не бросай его, закинь его руку на шею и неси в квартиру.

Не торопись. Сейчас не время рассматривать его бледное лицо и щупать пульс. Надейся на лучшее, будет жить. А может, и нет.

Бери пистолет, ключи от машины и – бегом.

Домой.

Тебя ждут.