Текст книги "Сопромат"

XII

В моменты всеобщего безумия Даренко становился спокойным, моторчик, хотя что уж там, реактивная турбина внутри глохла и ему хотелось натянуть на себя защитные чехлы. И сейчас он лежал, вполне себе пьяный, один на изогнутом буквой «С» диване в самом дальнем шатре, отгороженном от буйства на сцене плотными шторами и почти уже заснул под грохот музыки, когда к нему пришли трое.

Улыбались всей своей ослепительной металлокерамикой, осторожно похлопывали его по плечам, поздравляли. Конечно, кто-то из гостей помнил, что у Даренко в этом месяце – когда? пятого или девятого, а может быть двадцать второго? – был день рождения, многие не знали вовсе, потому что ни разу не слышали, чтобы он собирал гостей по этому поводу, и только эти трое ведали, что сегодня их Серому исполняется пятьдесят пять, и что только они из всей этой отрывающейся шоблы имели право поздравить его как в старые времена. Даренко улыбался слабо, представляя себя со стороны и наигрывая смущение, кивал на их лепетание, хоть и не разбирал ни слова из-за долбежки чеканных звуков.

Они активничали, потирая руки и похохатывая. Налили по рюмашке, хлопнули вчетвером за здоровье-успехи, а потом быстренько организовали кинопросмотр – поставили на столик семнадцатидюймовый мак и запустили на дисплее какие-то давнишние кадры. Казалось, что в ноутбук запихали старую видеокассету – те же размытые краски, помехи – раритетное порно?

На экране замельтешили загорелые тела, пляж, море, советские вывески «отдых… трудящихся… партия…» и совсем еще мальчишеские тощие лица, в которых при большой проницательности можно было угадать распухшие, с натянутым как латекс загаром лица этих четверых в шатре… И резко – дождливый день, какая-то подмосковная станция, вагоны-вагоны, крафтовые коробки с трафаретной печатью «Pall Mall», те же герои, только лица поизносились и прищур хищный то ли от дождя, то ли от страха. А вот какая-то важная встреча, зал, столы размером с футбольное поле, мрамор, сшибающая своей тупостью и леденящей загробностью роскошь, и опять они – неразличимого возраста. Двадцать пять, тридцать, сорок? В одинаковых широкоплечих черных костюмах, и только худые белые запястья выдают спрятавшуюся молодость. Для них время несется уже с утроенной скоростью, его не приумножить, им не запастись впрок, оно хитрее – только набирает ход под напором их энергии, не угонишься.

Чем дальше двигалась полоска в окошке плеера, тем мрачнее становился Даренко. Он поглядывал на своих старых – кого? друзей? компаньонов? – как будто сверяя копию картины с оригиналом. А троица на другом конце полукружья дивана, ловила его взгляды, одинаково улыбалась в ответ и желая поддержать нахлынувшие ностальгические чувства.

– Какие ж вы мудаки! – заорал Даренко, пытаясь прорваться сквозь бетонную стену музыки. Он захлебнул из рюмки – чего? текилы? водки? Один хрен.

Он показал пальцем на самого мощного, с зализанными кудреватыми волосами и челюстью-трапецией.

– Вот ты, Женя… На тебе же, урод, восемь трупов, а ты сидишь лыбу давишь… В Думу пошел… политик, мать твою – Даренко раскачивало слегка, как в вагоне неторопливого поезда. На экране Женя пел в караоке, а на диване оглох от музыки совсем, смеялся, палец вверх показывал, мол, да, Серый, круто я, круто мы.

Даренко погрозил пальцем лысоватому, с застывшими акульими глазами, который все никак не мог избавиться от жажды, хоть и ветерок дует зябкий, и без конца подливал минералку в круглый бокал.

– Виталя… Думаешь, до сих пор не знаю…, кто тогда в девяносто четвертом финдеректора нашего грабанул? А? Виталя, ау-уууу.

Виталя похлопал себя по ушам, рассмеявшись, но тоже порыв друга оценил, показал бицепс – вместе мы сила.

– Счастлив стал, Виталя? Два миллиона… всего-то… Как был мразью мелкой, так и остался. – прохрипел Даренко.

Третий развалился, распластав руки по спинке дивана, освободив короткую крепкую шею от фиолетового галстука, и на лице его как желе колыхалась счастливая пьяная улыбка.

– Коля-Коля… Николай!

Даренко уже не пытался переорать музыку.

– Иуда… в бермудах… Наложил поди, в бермуды, когда я в том мерсе выжил? Мне ж на следующий день коломенские твои и сдали тебя с потрохами…

Он опрокинул рюмку, не переводя дыхания еще одну, и перед третьей выдохнул, ухмыльнувшись:

– Один я, блядь, ангел с небес!

XIII

Последние дни начинались с монитора, на котором проступали давно знакомые полуслепые картинки с подробным, до миллисекунд, таймером в правом углу. Вот бизнес-центр, пропускающий через себя сотни людей – первый, второй, третий, парочка весело переговаривается и забегает внутрь. Вот вид проходной, одни и те же заспанные лица, а после обеда довольные, походка неторопливая, возвращаться на рабочее место не охота. Вот дорога, по которой проезжают машины – серые, темно-серые, черные и белые. Нудный черно-белый мир, в котором нет ничего подозрительно, рентгеновский снимок обычного дня, не обнаруживший вывиха, перелома или инородного тела.

Лошманов надеялся, что на свежие глаза попадется нужная деталь, малейшее неестественное движение губ или жест рукой, или машина с царапиной непонятного происхождения. Но даже аналитический отдел в двадцать пар глаз не заметил ничего интересного, с чистой совестью поставив твердую резолюцию на архивирование записей видеонаблюдений.

Второе обрушения на юго-западе, которое взвалили на него, иногда напоминало ему о себе тиком левого верхнего века. Тогда его мозг разрывали тысячи страниц информации от архитекторов, инженеров, строителей, электронщиков, химиков, подрывников; донесения кротов из всевозможных мелких воинственных организаций, которые на деле оказывались собраниями кухонных пустобрехов, задушевные беседы с вожаками-националистами и исламистами, напуганными бизнесменами и немногословными авторитетами. Тогда была ярость и ощущение, что хвосты неведомой сокрушительной силы – вот они, чуть-чуть дотянись. Потому что как у каждого действия есть последствия, так и каждого последствия есть действия, оставляющие память даже на крохотном осколке кирпича, не может быть такого, что здание обвалилось само по себе. Иначе, законы природы не действуют, и Порфирий Иванов разгуливает в трусах по Луне, и вампиры живут среди нас, и на самом деле именно Дед Мороз кладет подарки под елку.

Бред какой-то – повторял он, когда очередная ниточка обрывалась, и чтобы окончательно не сойти с ума, он разогревал внутри себя единственную правдоподобную версию. Раздолбайство. Все-таки конструкция, все-таки раздолбаи-таджики или на крайний случай потерявшие нюх эксперты.

Третий взрыв уже поселил в его сердце равнодушие – приходить в ярость от неизвестности, как злиться на дождь, который не прекращается вторые сутки. Все версии уже были отработаны от и до, поэтому с каждым днем он все чаще уходил в посторонние мысли.

Два дня назад позвонил Вере, давно жившей в Воронеже с их сыном, Лериком, который в следующем году уже заканчивал школу. Он задавал простые вопросы, Вера что-то отвечала, а он слышал только ее раздражение и желание поскорее закончить разговор. И он думал в это время, чем он так ее раздражает – она что-то готовит, или собирается куда-нибудь пойти, или разговаривала с подругой, а может быть, лежит в постели с мужчиной, а он отвлекает, позвонив вдруг просто так с бухты-барахты. А может, сидела одна и просто смотрела в окно, забывшись. Странно, думал он, вот ведь тоже где концов не сыщешь, жили-жили пятнадцать лет, и – на тебе, все рухнуло, превратились в соседей, видеть друг друга не могли, а на редкие, исключительно похотливые, его попытки подкрасться ночью к ее телу, она отвечала брезгливым цыканьем и отодвигалась к стенке. И ведь не было никого на стороне, никто не закладывал бомбу, сын рос, и хотя бы поэтому конструкция должна была держаться крепко. Вскоре она уехала, согласившись не портить его анкету и остаться в официальном браке.

– Вера, Вера, Веры нет, – повторял он, стоя возле единственного небольшого окна с решеткой, стряхивая пепел с уже третьей за полчаса сигареты.

Он сел за свой стол, обитый листами нержавейки. Напротив него сидел Магомедов, молодой парень с клочковатой рыжей бородой, на голове его была белая вязаная шапочка, которую оставили по приказу Лошманова.

– Может, потому что веры нет? А Магомедов? Я тут недавно книженцию одну прочитал. Про то, как люди появились. На одной планете произошла катастрофа. Солнце стало выжигать все живое. И вот люди, или как они там себя называли, стали думать, как от этого спастись. Думали-думали, и придумали. Надо всю планету накрыть куполом из золотой пыли. Ну, что делать – надо золото добывать, а золота на планете мало. И вот решили они послать экспедицию на Землю. А тут оказалось, что золота завались, только добывать его сложно. Тогда они создали вроде как биороботов. И вот эти биороботы должны были как рабы добывать им золото. Раз в пятьсот тысяч лет планета их приближалась к нашей на минимальное расстояние, они в этот момент загружались золотом, которое рабы добыли. И так до следующего раза. Ну, то есть через полмиллиона лет. Там еще про находки археологические… Вроде как в Африке глубоко под землей нашли тоннели золотодобытчиков, по времени вроде как миллиарды лет назад их построили. Бред-бредом, а я вот чего подумал, Магомедов. И в православии и в исламе человек рабом называется. С какой такой, интересно, стати… Нет, ну про то, что человек должен богу подчиняться, это все понятно. А вдруг и правда нас как рабов создали, ну чтобы то же самое золото добывать. И вроде как цель жизни четкая и понятная. Родился, поработал на прииске, родил еще рабов и помер с чувством выполненного долга. Что думаешь, совсем бред?

Магомедов усмехнулся.

– Коран читайте. Там каждое слово от бога.

Лошманов кивнул:

– Значит бред.

XIV

Ради чего устраивали этот маскарад, Карабину было невдомек. Как только вышел из отделения, бежать не торопился. Встал под окнами, закурил, на небо чистое посмотрел. Странно все это, где подстава?

По порядку. Всю ночь провалялся на засаленной доске в обезьяннике, один, без соседей. Поспать не получилось, глаза не закрывались, хоть и не особо он волновался – ну год за хранение, а если адвокат не дурак попадется, то и не будут связываться вовсе. Нагрузить тоже не получится – уже полгода он знал, что плотно на хвосты подсели, поэтому и в тень превратился, ниже-тише, считай невидимка, для жучков каждый день разыгрывал представление. Свои ляпнули лишнего? Так вроде тоже ничего особенного не происходило, все круги затаились после первого крушения, менты, фейсы на ушах до сих пор, не время нарываться… Рано утром привели к следователю, чуть постарше Карабина, лет двадцать пять, не больше. Как обычно тот стал гнать про бессонную ночь, похмелье, вяло перелистывая подшитые листы в деле, а может, и не дело это вовсе было, знаем мы эти гипнотические штучки. Разогревал и усыплял одновременно, чтоб психика закачалась как маятник. А дальше, сценарий известный – дело в сторону, разговор по душам, про хачей, которые на кайенах разъезжают, про ополоумевших от безделья таджиков. Ну, смотри чего творится вокруг, вот буквально на той неделе схлестнулись с овцеебами в кафе, сразу своих вызывать не стали, думали справимся, наваляли им хорошенько, а они все по той же схеме – через полчаса возле кафе толпень черная, штук пятьдесят зверей, стволы, ножи, укомплектованы по полной, ну твою же мать, вот почему у нас, ну не в ментовке, а вообще у русских такого нет, думаем, что нас и так много, а чуть что, каждый сам за себя, не, ну мы тоже не дураки, своих позвали, думали, просто так, ну типа, вне службы прискочат, а у них чего-то переклинило в башке, и при полном параде, автобус с омоном, автоматы-пулеметы и зеленый попугай, ну, а с другой стороны правильно, они ж только так понимают, ну да что я тебе рассказываю, сам в курсе, не, ну если так, по чесноку, иногда хочется взять и всю обойму в голову такому борзому, ну вы вроде не за такие методы, правильно ж, ты ж вот сам лично против конкретно убийств там, всего этого, крови там, так ведь, ты, напомни, вроде из славянской унии, ну выходит мы на одних баррикадах, вы ж вроде за мирные действия, с отморозками из русского союза не контачите, по ним уже дел навалилось, у меня вон весь шкаф забит, а так, смотри, значит, вы же мониторите ситуацию, что-где, гастеры там, ну так вы нам сигнализируйте, у тебя ж вот есть друзья, ну свой круг, ну правильно, как без друзей-то сейчас, ну вы как нароете чего подозрительного, прям мне напрямую звонишь, я визитку потом дам, и вам хорошо и у нас планы в поряде, н-да, ты ж против отморозков, вот посмотри, кого знаешь из союза, ну имена не обязательно, если не помнишь, подойди сюда, покажи пальцем, вот этого мож видел, не, не пересекались на маршах, а этого, ага, а он не из ваших, ну понятно, ладно, присаживайся, а напомни, с тобой в одном круге кто, ну как не знаешь, ну ты ж говорил, у тебя друзья есть, Самсонов с тобой же, Толстых тоже, ну, общаетесь же, ну вот, правильно ж, да расслабься, я ж говорю, если чего увидите по хачам или по союзу, сигнализируйте, а твое дело вон закину подальше, и пусть оно там валяется, у меня и без тебя работы выше крыши, я тебя даже и вызывать сюда не буду, вон, забьемся в каком-нибудь кафе, перетрем, я не при исполнении, для разнообразия как-нибудь зайдем в хач-шалман, если нарвемся и кулаками помашем, ну ты понял, хе-хе, а так смотри, ты как, с оргазаторами часто пересекаешься, не, вот тоже челы, у вас же этот, как его, Сенкевич, недавно чего-то к гайцам заскочил, смотрю фейс знакомый, вождение в нетрезвом виде, говорю, его экс эс, мерс, черный, ага, ну, думаю, хорошо живете, может нас на обеспечение возьмете, хе-хе, а ты ж денег с этого не получаешь, правильно, на добровльных началах, у этого, как его, из союза, тоже тачка нехилая, гелик, соседний отдел хватанул на беседу, вот по чесноку ребята рассказывают, и минут десять не прошло, фейс-контроль заваливается, говорят, все, хорош базарить, отпускайте парня, оп-па, это как вообще, чуешь, да…

И так часа на три, а то и день неторопливой беседы и техничной ломки.

Но в этот раз все пошло не по сценарию, не успел молодой пролистать все страницы папочки, как в кабинет ворвался его старший напарник в зеленоватом пиджачке елочкой и серой водолазке, сел, глянул в папку и не поднимая глаз на Карабина сказал – все ясно, вали отсюда. Карабин ошарашенно промямлил – а ствол? Глухой что ли?, – поинтересовался пиджак.

Странно, неужели решили многоходовку провернуть – думал Карабин, выходя из ворот отделения, краем уха уловив знакомое с самых первых дней жизни сочетание звуков – кто-то звал: …ава…авва…Савва…

Он оглянулся. На противоположной стороне, возле длинного майбаха стоял незнакомый расхристанный – белая рубашка выпросталась из брюк – мужик и махал ему рукой.

– Вот он, герой белой идеи. Приветствую тебя, Савва. Менты не помяли? Как чувствуешь себя? – запричитал Даренко.

Карабин недоверчиво оглядывал его. Закрутились в голове шарики. Странный тип, перегаром несет, шофер-шкаф лысый, по ходу, из бывших, которыми бывшими не бывают.

– Вы от Сенкевича?

– От хренокевича! – рассмеялся Даренко. – Давай-ка садись, к жене моей заедем. Позавтракаем, я со вчерашнего обеда не жрал ничего.

Карабин в упор смотрел в глаза Даренке, как будто это могло повлиять на его решение садиться или нет.

– Давай-давай, обсудим кое-чего. Возражения не принимаются. Потом подбросим тебя в Новогиреево твое.

– Да пошли вы, – тихо сказал Карабин, развернулся и сам пошел в сторону метро.

Далеко уйти не удалось. Удар в затылок, стремительный бордюр, летящий в глаза, и в носу растеклось солоноватое.

XV

Они втроем сидели в большой комнате за круглым столом и пили чай.

Это была небольшая гостиная, обставленная старой мебелью, которая остается обычно в старомосковских квартирах как память о больших семьях, живших здесь из поколения в поколение, или, наоборот, для того, чтобы наполнить квартиру чужой историей, так не достававшей главным героям девяностых. Когда они зашли сюда, Савва подумал, что это какая-то декорация для фильма о пятидесятых годах – полосатые обои, черно-белые фотографии на стенах и тяжелые, бархатные шторы. Уже в машине, когда Савва вспомнил, что тип этот самый что ни на есть олигарх из потрепанного Форбса, неведомо откуда появившегося в туалете в их маленькой берлоге. Он представил, что окажется в просторном пентхаусе с холодными алюминиевыми столиками и креслами из красной кожи.

Вся квартира, будто вытянутая вверх, совсем не соответствовала активности Даренко. Пока Савва мялся в раздумьях снимать или не снимать ботинки, тот метался ко комнатам, как только что погулявший дог.

– Савва, когда надумаешь жениться, в жены бери только еврейку. Не прогадаешь, – наущал Даренко. – Вот Мария Анатольевна, живой пример.

Карабин посмотрел на хозяйку. Издевается он что ли? Светло-русые волосы, большие карие глаза, в которых переливалась озорная улыбка.

– Они как мамки. Раз женишься на еврейке и все, считай, что навсегда. Да, Маш?

– Как Светочка поживает? – спросила Мария.

– Вот, Саввушка, полюбуйся. Уже лет пять вместе не живем, а как будто не уходил, еще и о нынешних справляется. Ух, охомутают своей заботой, что держись. Меня тут инфаркт недавно цапнул, так что ты думаешь? Месяц от меня не отходила, еду готовила – Сереженька, миленький. Клиника элитная, семь долларовых нянек, еда из ресторана, и тут Маша со своими пластиковыми контейнерами. Вот ведь порода.

Мария подняла чашку, как будто хотела скрыть улыбку.

– О, еще один… жидовин сын, – сказал Даренко.

Савву обдало острым запахом одеколона, и он обернулся. Над ним стоял молодой парень в сером костюме, весь как будто-то только что отпаренный и отглаженный. Савва таких и не различал на улице – все на одно лицо, офисные. Парень слабо пожал руку и сел рядом с Марией.

– Вот, Миша, знакомься. Это мой внебрачный сын, и твой выходит младший брат. Савва.

– Когда успел-то, отец? – невозмутимо ответил Миша, намазывая джем на тонкий ржаной хлебец.

– Вот ничем их не пробьешь, понял да, Савв? – сдался Даренко. – Вот это их спокойствие врожденное меня прямо бесит. Они ж, Савва, с пеленок такие. Ты, понимаешь, суетишься, мечешься, подгузники меняешь, а он в кроватке детской лежит – такой мудрый еврей и смотрит так снисходительно, как на дурачка.

– Ммм, все бы отдала за это зрелище, – сказал Мария. – Если еще учесть, что подгузников в ту пору не было.

– То есть тебя не волнует, что этот вот паренек может разделить с тобой все наследство?

– Да хоть сейчас все отписывай… ээээ… Савве? Я, отец, человек независимый, успешный, голова есть.

– Не, ты видал, Савв? Успешный! – к Даренко, словно нахлынул вчерашний хмель. – Вкладывает чужие деньги в чужие проекты, сидит на бонусах, в офисе с десяти до шестнадцати. Как-то, Миша, серенько у вас все. Где драйв? Где хватка? Где мясо, Миша!

– Мясо в холодильнике, суп на плите, отец.

– Вот-вот, замороженные, вы какие-то…

– Отец, да расслабься ты – это ж эволюция. Все, ваше время вышло. Вы хороши, когда кругом все выжжено и надо заново все отстраивать. Во, вы спринтеры. А мы стайеры. Планирование, анализ, маркетинг-планы. А сейчас начинать самому с нуля – это ж смерть. Ты, кстати, в курсе, что сегодня торги закроют?

– Какой ужас, у вас наверное все пересрали от такой новости.

– Не, у нас все просчитано наперед. Главное без паники. Две трети портфеля прикрыли, часть акций скинули заранее. Все путем. А вот кое-у кого делишки не фонтан.

– Н-да, не бойцы, – с грустью протянул Даренко, подперев голову кулаком. – Я смотрю акуленок бизнеса от кризиса у матушки под подолом спасается.

– Отец, ну хорош уже позорить перед младшим братом. Я тебя со вчерашнего вечера здесь жду, думал, семейный ужин будет в честь праздника. Ты ж обещал. Мама вон готовила целый день, а тебя опять носит неизвестно где. Кстати, поздравляю, здоровья, успехов, ну в общем, всего-всего.

Миша протянул руку к комоду, взял с него маленькую красную коробочку.

– Подарок очень дорогой, – сказал Миша с лукавой ухмылкой, поглаживая коробочку. – двадцатипятилетней выдержки. Спасибо, мама помогла, а то чуть мозг не сломал, что тебе подарить.

– Ну давай-давай уже, – Даренко с нетерпением и даже с раздражением от обязательной церемонии выхватил коробочку.

Он достал танк, собранный из пяти спичечных коробков и неумело обклеенный зеленой бумагой, покрывшейся от времени бело-желтыми пятнами. На башне еле-еле держалась красная звезда, а помятая пушка-самокрутка устало склонилась набок.

Даренко, выгнул пушку в сторону Миши, прищурился и выстрелил невидимым залпом.