Текст книги "Сопромат"

XIII

Они с ночи ошивались в этом гнилом месте. Полсотни километров от Москвы, окраина пэгэтэ, темные пятиэтажки, за которыми открывалось поле с заброшенным кривым элеватором и клочками садовых участков.

Напротив цели, параллельно домам, вытянулись гаражи, приспособленные под сараи и погреба.

Белая семерка с подмосковными номерами и тонированными стеклами был в этой дыре как бельмо на глазу, и Карабина это непредвиденное палево напрягало.

Их было трое. Кроме Карабина – Дух и Леший. Дух, крепкий черноголовый парень из боевого отряда Славянского Союза, сидел за рулем и читал какой-то плотный текст со своего смартфона. Леший – тощий, весь какой-то ершистый, сидел на заднем сидении и спал, или делал вид, что спит, изредка судорожно вздрагивая. Разговаривать им было особо не о чем. Даренко специально подобрал в группу людей, у которых кроме общего дела не было никаких личных завязок. Карабину это нравилось – с первых же дней начиналась жесткая сплавка тех, кто вызвался идти до конца, и в случае косяков на заданиях можно было делать жесткий отбор, не парясь над личными отношениями. Все детали – кроме этой глупой обзорной точки – были обговорены в штабе: предупреждающий звонок на мобильный Карабина, готовность номер один, два плана захвата объекта, мягкий и жесткий с применение спецсредств, но при любом раскладе обращаться с объектом приказано нежно. Даренко так и сказал – нежнее, ребятки, он очень важный человек.

Около восьми, когда солнце уже поднялось над элеватором, из подъездов стали выходить первые люди. Медленно, неохотно, как будто больные решили прогуляться перед обязательными процедурами. Они сонно захватывали взглядом незнакомую белую машину и, не проявляя ни малейшего интереса к ней, шли своей дорожкой – побитой, с рытвинами и лужами, как и все дороги в этом поселке. Карабин именно таким и представлял себе существование обычных людей – без просвета и без действия, смерть после жизни. Как он ни пытался представить себя и Масяню обычными – получались все те же карикатуры, которые с самого его детства вдалбливались в голову эстрадными юмористами из неумолкающего телевизора родителей. Тапочки, соседи в алкоголичках, бигуди – как же его бесило одно только это слово – халатики, запах подгоревшего жира с немытой плиты и запотевшие окна на кухне, скрывающего опасную сплошную темень. Он уже давно перестал дурить свой мозг пафосными фразами о всеобщем благоденствии и справедливости для народа. Кому благоденствия и справедливости? Этим ходячим зомби, забившим в себе все человеческое, продающими свою единственную жизнь за вонючую кормушку? Даже внутри этого примитивного стада всего два подвида – одним подавай двушку поближе к центру, чистенький офис и кредитную машину, а другие рады и тому, что есть перед самым носом, ради чего не нужно напрягаться и рвать жилы, главное, чтобы стабильно все было, чтоб было все путем. И серые люди там, наверху, и эти нижние бессмысленные люди казались Карабину единой массой, которую во что бы то ни стало нужно было встряхнуть, разогреть, прокипятить как куриный бульон до белой пены. Процедить через мелкое сито и вывести нового человека, такого же бесстрашного и осмысленного, как сам Карабин.

В нагрудном кармане тонкой холщевой куртки рыбешкой задергался мобильный. Карабин приложил телефон к уху – без лишних приветов глухой голос прошелестел, что машина будет через сорок минут, вольво икс-це девяносто. Такую хочешь-не хочешь не пропустишь. Карабину даже интересно стало, что это за важная птица на такой машине забыла здесь – любовница? родители престарелые? Хорош гусь, при таком бабле мог бы и перевезти в приличное место. А может быть, решил на дно лечь.

Леший остался в машине, его дело прикрыть выход из подъезда, как только объект войдет в дом. Карабин и Дух стояли на лестничной площадке между первым и вторым этажом, изображали из себя повзрослевших гопников, пялившихся в любимые телефоны. Изображать было особо не перед кем – прошла согнутая в три погибели старуха, да тетка с ребенком, пробежали мимо поскорее, боясь поднять на них глаза.

Объект нарисовался через тридцать минут после звонка.

Он долго ждал, пока хозяева очухаются и среагируют на звонок домофона. Карабин уже начал волноваться – если не откроют, придется заниматься самодеятельностью на улице.

Дверь подъезда издала протяжный сплошной писк, приглашая войти, а в квартире клацнул замок.

Он одним скачком преодолел ступени, и резко остановился у двери.

– Здравствуйте, – сказал он растерянно.

Карабин не видел лица хозяйки, только черную щель в дверном проеме.

– Здрасьте, – хозяйка волновалась. – Я так и не поняла, вам кто нужен-то?

– Мне… Ольга, Саша… Тут же Валентина Ивановна живет…

– А, поняла. Так она ж умерла. Вот уже месяцев пять как.

– Как это? Здесь же Валентина Ивановна жила?

– Ну да, – хозяйка как будто сама засомневалась. – Трубникова. Она квартиру на сестру двоюродную переписала. А сестра сразу нам продала. Мы по военному сертификату купили.

Он был слегка пришиблен. Карабин заметил, как тряслись его пальцы, и он пытался с ними что-нибудь сделать – приглаживал волосы, потирал грудь и сжимал кулаки.

– А никто… А никто не приезжал к вам недавно?

– Да нет вроде. А кто должен-то?

– Ольга с Сашей… Женщина с дочкой. Нет?

– Не, не было. Я вот дома всегда. Ну, может, на полчаса в магазин уходила. А так нет, не было никого.

– Не было никого, – тихо повторил он.

– Ой у меня там… – хозяйка не нашлась, что наврать. – Ну, тогда до свиданья?

Он стоял, уставившись в пол, и ничего не ответил.

Когда дверь захлопнулась, Карабин медленно спустился по лестнице.

– Андрей Владимирович? – мягко, чтобы не спугнуть, сказал Карабин.

Тот глянул вверх, на Карабина, прищурившись от солнца, бившего по глазам из прямоугольного окошка.

– Мы за вами.

– За мной? – равнодушно отозвался он и глянул за плечо Карабину, заметив Духа.

– Вам надо с нами проехать.

– Я сам, я сам, – пробурчал он и дернулся к выходу.

Карабин успел схватить его за воротничок рубашки, притянул к себе и обхватил горло локтевым захватом.

– План бэ, – сказал он Духу, и тот сунул в нос объекта влажную тряпицу.

Несколько секунд – и Карабин почувствовал, как тело вдруг разом потяжелело, повисло на его напряженной руке.

Уже в нескольких километрах от кольцевой отличился Леший. Объект вдруг очнулся и в полуобморочном состоянии навалился на него, сжимая пистолет.

– Бля, у него ствол, – заорал Леший и выпростал телескопическую дубинку из высокого ботинка. На автомате он колошматил объекта по ушам, лицу, темени.

– Твою мать, не трожь его. – Карабин попытался схватить дубинку.

Дух перестраивался на обочину. Карабин протиснулся между передними сиденьями и стал оттягивать пассажира от Лешего, который по привычке быстро-быстро, зажмурившись, продолжал колотить своей дубинкой. Дух, наконец, притормозил, спокойно достал из кармана упаковку из-под влажных салфеток, украшенную желтыми ромашками, и вытянул свою волшебную тряпку.

– Разойдись, пацаны. – сказал он, и, схватившись за голову пассажира, аккуратно приложил тряпку к его окровавленному лицу, как ребенку, который испачкался земляничным вареньем.

– Мертвому припарка, – сказал Дух. – вырубили агнца.

– Чего, тавой? – испуганно спросил Леший и выдавил под натиском сурового взгляда Карабина: – Че я-то?

XIV

Лошманов проснулся среди ночи от шума дождя, вскочил и долго сидел на кровати, осознавая себя в трезвой реальности. Вот я, один, на улице дождь – по складам, про себя проговаривал Лошманов. На этом мысли и слова застопорились, и он просто смотрел в окно, на котором проигрывались разные блеклые картинки, как будто наяву продолжил свой короткий бег бессмысленный сон. Если бы в голове не гудело и не стонало от синтезированного печенью яда, он бы, наверняка разложил бы их по полочкам, сделал бы логические выводы и завалился бы на боковую, наутро напрочь забыв об этом кино.

Он видел того парня в пятнистой форме, который бежал по залитой солнцем восточной улице придерживая собственные кишки – еще несколько шагов, и тот падает замертво, подняв вокруг себя облако пыли. Он видел Веру, еще молодую, трепыхавшуюся под его иссушенным, но сильным телом. Он видел уродливое красно-синюшное лицо двухнедельного сына, голова то и дело запрокидывается. Он видел банкет с обжирающимися людьми, блестящие губы, остатки еды, застрявшие в старческих зубах. Он видел длинный тюремный коридор, стены которого как будто покрыты желтым жиром. Он видел, как оседает высотное здание, выплевывая из себя куски бетона и офисную утварь. Он долго смотрел на это все завороженный, и в какой-то момент услышал сам себя, тихо твердящего – я, я, я, я, я, словно отвечая кому-то невидимому, задавшему простой и жестокий вопрос – кто ты?

Лошманову вдруг стало страшно. Это были те самые картинки, которые, скорее всего, будут прокручиваться в его голове в последние секунды жизни. Может быть, картинки эти и всплывают как мгновенное и необходимое объяснение своего «я». Когда там спросят его, Лошманова, кто он, вот эти неупорядоченные комиксы и станут его косноязычным объяснением – вот же я. Не хороший и не плохой, какой есть. Тот дознаватель, наверное, каждый раз смеется над этими пожитками суетливых людей. И просто обхохатывается, когда вместо правдивых, смердящих кровью и спермой набросков видит глянцевые фотографии, сделанные в бесконечных путешествиях: это я на фоне эйфелевой башни, а это я гляжу в воду с тауэрского моста, а вот он я, справа, на кипрском пляже в модных плавках, а это салатик, который я отведал в Венеции – в общем, все те жалкие однообразные оправдания несчастных людей, вывешенные в социальных сетях. Хотя вряд ли эти солнечные открытки пройдут вереницей перед глазами в последние мгновения жизни.

Лошманов не пытался приукрасить свою жизнь, в интересные места его не тянуло, приключений на свою жопу не искал. Не чем было даже похвастать. Но и стыдиться нечего. Почти нечего. Совсем недавно он был близок к тому, чтобы пресечь большое зло, а теперь послал все к ебени матери – молодец, управился, умыл руки. В того, наверху, который на самом-самом верху, он, конечно, не верил. Его хватало только на то, чтобы, когда непосредственное начальство и коллеги дергали бровями и закатывали глаза, указывая наверх, в шутку представить, что тот некто наверху – не очередной тупица со звездами на плечах и толпой подчиненных за плечами, а непознанный абсолют и начало всех начал.

Он испугался того, что прокрутив картинки из жизни, он может прямо сейчас умереть. А что его держало здесь? Работа для видимости и положение содержанки, кормящейся из бездонной бочки бюджетного финансирования. Затерялся в списках казенных ведомостей и делает вид, что живет. Не нужен ни кому, не пригодился, ни конторе, ни Вере, ни сыну. Как-нибудь обойдутся и без него. Застрелиться что ли? – подумал Лошманов, – ну, а чего кота за хвост тянуть?

Он вслепую прошел на кухню закурил, выдувая дым в открытую форточку. Последние картинки с падающими зданиями не давали покоя, как будто он сам был в этих зданиях, навсегда скрываясь под завалами.

XV

На улице уже рассвело. Первая партия рабочего люда выходила из домов, заполняла метро и скапливалась в пробки на дорогах. Лошманов сидел в служебном шевроле представительского класса – в первый раз воспользовался своей привилегией на новом месте службы.

– В офис? – мрачно спросил шофер.

– На Летниковскую, в плазу.

Его как сентиментального преступника тянуло на место крушения, с которого началось крушение всего того, чем он – чего уж там бояться пафосных слов – жил все последние двадцать лет. Он и чувствовал себя сейчас загнанным обозленным на весь мир преступником. Это хорошо, – думал он, – представим, что я хочу завалить этот бизнес-центр. Пусть на его месте и замороженная стройка, представим, что старое здание стоит себе в нескольких метрах от железной дороги и живет своей жизнью. Представим, что мы вернулись на несколько месяцев назад, у меня за пазухой – взрывчатка, резонансная бомба, навигатор для мега-супер-нано-частотного модулятора, установленного на спутнике. Не важно. Важно то, что я еду сносить это здание к ебени матери.

Они застряли у самого поворота на Летниковскую. Лошманов не вытерпел и вышел из машины, сказав шоферу, чтобы тот нашел место для парковки.

Лошманов осмотрелся. Узкая дорога, трамвайные пути, дорожная развязка, вокзал. Здесь в любое время дня и года – дорожный ад. На Летниковской уже в такое раннее утро – на часах Лошманова было пять минут девятого – вместо двухполосной дороги остался узкий коридор, созданный прижатыми к тротуарам иномаркам.

Лошманов прокрутил в голове десятки раз пересмотренные кадры с наружки. Да, в тот день все было также – забитая машинами улица, отгороженный клочок парковки у входа в бизнес-центр, возле которого постоянно возникали заторы. Поближе к входу норовили подъехать наглые грузовички, развозившие воду. На водоносов он обратил внимание с самого начала. В руках у них были тяжелые бочонки с прозрачной жидкостью, но для проверки все же поручили паре стажеров выяснить у офис-менеджеров объемы заказанной воды. Все было кристально чисто, о чем и трубили надписи на грузовиках водоносов. Эксперты-взрывотехники кивали головой – ни капли сомнений в том, что взрыва не было. Поскромнее себя вели курьерские горбуши. Курьеры бросали машины поодаль и предпочитали пройтись пешком. Особых подозрений они не вызывали – дальше проходной не продвигались, все на одно лицо, в мешковатых спецовках и с бейсболками на головах.

Лошманов покурил на месте разрушенного бизнес-центра. Место новой стройки скрывал от любопытных глаз большой баннер с логотипом плазы.

Думай, думай, думай, – твердил он про себя, внимательно вглядываясь в каждую машину, застывшую у тротуара.

Если я запланировал убрать несколько зданий, на одной и той же машине я подъезжать не буду, значит, вычислить закономерности на видео из разных зданий не получится. Их и не было. Если я не на машине, а на своих двоих, то смысла светить свой фейс тоже нет – всегда это будет новый человек. Так и было. Разве что на двух разных видео – с Павелецкой и Рижской – засветился один тип из службы безопасности даренковской империи, так, мелочь инспекторская, которая, кажется, удостоилась одного допроса у «террористов». Ночь отпадает – ни на одном видео никаких подозрительных движений. Остаются внутренние агенты из офисных, охраны или техобслуживания. Этот вариант безнадежен, потому что до сих пор так никто и не объяснил причины крушений.

Рядом, ищи рядом, – повторял Лошманов. Все эти абстрактные теории вроде теории вселенского похуизма не годились. Он, живой человек, стоял здесь и сейчас. Все зло от людей. Все природные катаклизмы, течения подводных рек и внезапные стихии лишены одного – злонамерения. Зло исходит от человека, и конечная цель зла – человек. Все разговоры о мести природы – только красивые словесные обороты, сказки для окорота людской жадности и непомерных желаний. И все конференции, протоколы и конвенции, посвященные экологическим проблемам с таким же успехом можно было заменить на рамочные конвенции ООН о божьей каре, протокол, закрепляющий намерения разных стран меньше грешить или конференцию по проблемам активизации гнева господнего.

Нет, он или они были рядом, наследили, оставили свой запашок. Лошманов для верности затянулся прохладным воздухом, сдобренным выхлопными газами и железнодорожной вонью.

Он достал свой дешевенький, с живучим аккумулятором мобильник и выбрал имя «Алексей». Тот ответил не сразу – Лошманов представил, как его звонок преодолевает похмельные заросли в башке у Леши.

– Угу, – услышал Лошманов усталое.

– Давай-давай, просыпайся, – сказал Лошманов новоявленному торгашу. – Значит так, Алексей, мне нужно видео с наружек. Причем, все видео – внутри и снаружи.

– Блин, Роман Сергеич… – пробурчал Леша.

– Давай, на счет пять ты просыпаешься. Раз, два, три, четыре, – Лошманов набрал в грудь побольше воздуха и заорал во всю глотку, – Пааадъем!

Леша помолчал с полминуты, после чего вздохнул тяжко.

– Так в архивах все.

– Работает головушка. Правильно, в архивах. Теперь вспоминай у кого там шашни были. Ну? С кем? Ира, Даша?

– Роман… Сергеич. Ну вы чего? Должностное преступление что ли шьете?

– Нет, Леша, о твоей личной жизни беспокоюсь. Ты как хотел – поматросил и бросил простого архивного работника?

– Ничего себе простого… У нее там допуск круче генеральского…

– Ну один-то раз допустила? Или на сколько допусков тебя там хватило?

Леша в ответ хмыкнул гордо – проснулся, значит.

– Короче, не мое дело, Леша. Нужны записи, и чем скорее, тем лучше, – сказал Лошманов и добавил по старой памяти: – Выполняй!

XVI

Леша объявился через два дня. Позвонил в самый неподходящий момент, когда Лошманов только-только расстегнул ширинку в офисном туалете. По его бодрому и самодовольному голосу Лошманов определил, что маленькая операция по вербовке и получению секретных данных прошла успешно. Ему даже стало как-то неудобно перед бывшим напарником – все попытки выудить записи видеонаблюдений из Даренковских компаний разбились о полное безразличие и бюрократическую тягомотину. Его непосредственный начальник, седовласый эмвэдэшник-пенсионер, промямлил, что-то вроде – да зачем тебе это нужно, займись реальными делами, а в головном офисе посоветовали отправить им официальный запрос, скрепленный подписью Даренко.

Они встретились вечером в «Лемон Бразерс». Леша улыбался, довольный собой – экзамен он сдал на отлично, черная коробочка с жестким диском лежала на столе.

– Роман Сергеич, прям как в кино. Вас теперь Коломбо зовут? – хохмил Леша, пользуясь редкой возможностью безнаказанно подколоть бывшего шефа.

С женским именем Лошманов не угадал. Продажной женщиной оказалась Валентина, самая неприметная из всего архивного отдела, замухрышка с круглым красным лицом и волосами, стянутыми в жидкий хвост. После второго джека дэниэлса Лошманов даже порывался потушить дерзость Леши, спросив, что же он в ней такого нашел, какую, мать его, изюминку, но вовремя одумался – пусть парнишка порадуется, заслужил.

Всю ночь он сидел на кухне, сгорбившись над шумным стареньким ноутбуком, и смотрел однообразные черно-белые записи с камер, которые были установлены по периметру зданий. Он чувствовал себя повелителем времени – движение всей этой магмы из сотен часов он мог замедлять, ускорять и дробить на мельчайшие частицы, останавливая запись и увеличивая статичную картинку. Он раскладывал пасьянс из разных планов, комбинировал записи со всех зданий, пытаясь уловить хоть какую-то закономерность. Он отложил в отдельную папку записи с внутренних камер наблюдений и сосредоточился только на наружке. Каждая машина и каждый человек в кадре были не случайны. Не велика идея – все в этом мире не случайно. Дирижируя кадрами с разных точек и объектов, он не только убедился в истинности этой идеи, но и полностью погрузился в нее, открыв для себя ее изначальную простоту и ясность.

Отработанные закономерности бросались в глаза – Королевская вода, DHL, TNT, Pony Express и Ягуар. Эти службы засветились на всех записях.

Лошманов пытался выстроить систему из марок автомобилей, их типов и окраски; пробовал классифицировать движения прохожих – по особенностям походки и скорости; анализировал стиль одежды и непроизвольные жесты.

Стоп. Жесты.

Лошманов закрыл глаза и, отбросив все лишние картинки, вычленил одно единственное положение рук. На всех записях был человек, который держал левую руку в кармане. Он выстроил на экране пять окон со стоп-кадрами из пяти разных файлов. В каждом был он. Лошманов ударил себя по лбу и сказал вслух – дебил! – все пять типов были в одинаковых спецовках курьерской компании «Ягуар». Конечно, это был один и тот же человек. В этом Лошманов был уже уверен на сто процентов, даже не смотря на то, что камеры не смогли заглянуть под козырек фирменной бейсболки. Левая рука в кармане, чуть пошатывающаяся походка и легкая сутулость – это был тот, кого он искал.

Он поворошил видео с камер внутреннего наблюдения. На них не было ничего, что бы могло выделить того курьера – получил пакет, передал пакет, и все в открытую, без нервной суеты. Но Лошманов уже всем телом, до гусиной кожи ощущал, что этот тип – центр всего этого хаотичного движения вокруг будущих завалов бетона, стекла и железа.

На следующее утро он был уже на Войковской, приехав за два часа до открытия бизнес-центра. Как только сонные охранники разблокировали стеклянные двери, он выскочил из служебной машины и, прикрывшись красными корочками, потребовал пропустить его в офис «Ягуара».

Охранник даже не взглянул на удостоверение и рассказал, что курьерской компании «Ягуар» больше не существует. После убийства ее гендиректора – то ли Шерханова, толи Шиханова – офис закрылся, а все сотрудники были сокращены. Лошманов даже обрадовался такой новости – постепенно паззлы складывались во внешне непонятную, но внутренне очень даже упорядоченную картину.

Уже через час он сидел в прокуренном кабине следака по фамилии Шмыга.

– Шабанов. Шабанов его фамилия, – сказал Шмыга.

– Да хуль тут копать, – уверенно сказал Шмыга, покачиваясь в офисном кресле и высасывая вторую за последние три минуты сигарету, – Злодейские разборки. Бомба под днищем с утра пораньше. И пиздец. Жена не при делах. Один терпила рассказал, что у чела этого какие-то делишки были по доставке. Больше инфы никакой. В путевках-то хуй наплакал. Телефоны для порядка пробили. Сотрудников допросили. И все, отдыхаем, ждем у моря погоды. Одна надежда, что злодеи сами придут с повинной, когда совесть загрызет.

Шмыга рассмеялся, показав все свои желтые зубы и почесал живот-дыню.

– Как бы мне путевки раздобыть?

– Путевки, говоришь?

Шмыга стал вдруг серьезным, размял сигарету в пепельнице.

– А что? Есть что-нибудь по Ягуару?

– Да есть наметки. Да ты не парься, капитан, для нас это дело побочное. Будет конкретика – сразу вам и передадим.

– Нам-то что, хоть бы и забрали все с потрохами. Дел что ли больше нет?

– А нам он тоже нахрен не сдался.

Они ухмыльнулись разом.

– Вот жил-жил человек, – печально сказал Шмыга, глядя в окно, – погиб смертью храбрых, и никому не нужен.

– Значит, хреново жил человек.

– Эт да… А кто не хреново-то живет… Вот. Н-да.

Шмыга встал резко из-за стола, помахал рукой, то ли дым разгоняя, то ли накатившую на его толстую шею философию.

– Может, по стопочке для разгона? – предложил Шмыга. – Не? Тогда в путь.

Шмыга провел Лошманова в подвал, плотно заполненный бумагами на стальных стеллажах; достал с самой верхней полки две коробки с бумагами и оставил Лошманова с ними наедине.

Лошманов нашел толстый журнал с желтыми листами в линеечку, заполненные аккуратными строчками с адресами, датами и фамилиями. Справа в небольших прямоугольниках гнездились корявые, гуляющие из стороны в сторону, размашистые и мелкие подписи.

Нужно было найти всего лишь пять дат с пятью адресами и одну единственную фамилию – Лошманов был уверен, что напротив нужных дат будет одна и та же закорючка подписи.

Так оно и есть.

Вот он, родимый. Андрей Владимирович Умрихин. Лошманову даже показалось, что имя и фамилия ему давно известны, просто он забыл их на время. Это был хороший знак – значит, все то, что не поддавалось логическому объяснению, но имело свои внутренние законы, приоткрылось одним важным звеном, уютно разместившимся в подготовленном мозгу Лошманова.