Текст книги "От прокурора до «контрреволюционера»"

12. Служебное рвение

Несмотря на развернутую в 1928 г. кампанию по пропаганде общественного сельского хозяйства, многие крестьяне не торопились отказываться от индивидуальных хозяйств, и постепенно коллективизация стала принимать насильственный характер. Местные чиновники, пытаясь выслужиться перед руководством, соревновались между собой о достигнутом проценте коллективизации в своем районе.

Нередко высокие проценты обеспечивались применением незаконных репрессивных мер к единоличникам. В частности, практиковалось «дообложение», когда по надуманным основаниям на них накладывались дополнительные непосильные налоги, в том числе на якобы скрытые доходы или доходы за предстоящий год, либо штрафы за невыполнение каких-либо иных обязательств. При этом требовалась немедленная оплата либо устанавливались чрезмерно короткие сроки, например 24 часа. Поскольку для крестьян это было сделать практически невозможно, изымались их скот, птица, земля и другое имущество вплоть до предметов первой необходимости, разбирались дома и хозяйственные постройки.

Насильственная сплошная коллективизация, сопровождавшаяся разорением крестьянских хозяйств и арестами непослушных, приводила к массовым недовольствам и мятежам.

Тогда Генеральный секретарь ЦК ВКП(б) И. В. Сталин в статье раскритиковал «искривления» при проведении коллективизации, возложив всю ответственность на местных руководителей, нарушавших принцип добровольности и не учитывавших «разнообразия условий в различных районах СССР»[118]118
  Сталин И. Головокружение от успехов (К вопросам колхозного движения) // Правда. 1930. № 60. 2 марта.


[Закрыть].

Г. Г. Клуцис «Ударники полей, в бой за социалистическую реконструкцию…» 1932

Вскоре, 14 марта 1930 г., принято Постановление ЦК ВКП(б) «О борьбе с искривлением партийной линии в колхозном движении»[119]119
  Коммунистическая партия Советского Союза в резолюциях и решениях съездов, конференций и Пленумов ЦК (1898–1986). Т. 5: 1929–1932. 9-е изд. М., 1984. С. 101–104.


[Закрыть], в котором потребовано «прекратить наблюдающуюся в ряде мест практику принудительных методов коллективизации», и продолжить «дальнейшую упорную работу по вовлечению крестьянства в колхозы на основе добровольности и укреплению существующих колхозов».

После этого наблюдалось временное смягчение курса, но в последующие годы генеральная линия партии на коллективизацию осталась прежней, поэтому и отчеты местных руководителей об успехах в этом направлении продолжились.

В циркулярных письмах Прокурора СССР от 31 августа 1933 г. № 440 и от 1 сентября 1933 г. № 440-а, адресованных прокурорам союзных республик[120]120
  ГА РФ. Ф. Р-8131. О. 10. Д. 12. Л. 21, 25.


[Закрыть], отмечалось, что за последнее время вскрыты многочисленные факты взимания с населения незаконных налогов и сборов. Во многих местностях горсоветами и исполкомами были установлены повышенные ставки земельной ренты, взимались незаконные надбавки к сельскохозяйственному налогу, взыскивались сборы «на благоустройство», на содержание сторожей, письмоносцев, на постройку местных промышленных предприятий, на дорожное строительство, за проход через мосты, налоги «с трубы», надбавки к ценам на продукты питания и т. д. Сельсоветами и финансовыми органами к трудящимся единоличникам применялось индивидуальное обложение без учета причин и размеров невыполненных обязательств. Допускались факты такого обложения бедняцких и красноармейских хозяйств за недостачу нескольких килограмм мяса и незначительное недовыполнение планов по посеву либо за продажу на рынке продуктов своего хозяйства при отсутствии признаков спекуляции. Имелись грубейшие извращения в части определения доходов трудовых хозяйств, как-то: определение дохода по «едоцкому» принципу (по размеру земельного надела на едока), включая неземледельческие доходы; произвольное (противоречащее Положению о сельскохозяйственном налоге) установление размеров скидки о нетрудоспособности и другие. В связи с этим прокурорам поручалось вести решительную борьбу с незаконными поборами, опротестовывая постановления местных органов об установлении этих поборов и привлекая виновных к ответственности, с максимальным вниманием и быстротой рассматривать жалобы на неправильное обложение сельскохозяйственным налогом.

Крестьяне в связи с изъятием и повреждением их имущества заваливали жалобами прокуратуры, райисполкомы и другие органы, которые принимали по данному поводу некоторые меры. В ряде случаев имущество возвращалось, отдельных виновных в перегибах работников показательно наказывали вплоть до исключения из партии, о чем даже писали в районных газетах. Однако в целом ситуация до окончания коллективизации почти не менялась.

Так же, как и чиновники в соревновании по достижению высокого процента коллективизации, органы НКВД перед руководством и друг перед другом показывали мастерство в выявлении все большего количества членов контрреволюционных организаций, ставивших цели уничтожения руководителей партии и подрыва доверия населения к правильности государственной политики. Врагов народа старались искать среди различных руководителей, тем самым придавая большую значимость своей работы.

Поскольку реальных контрреволюционных организаций, как правило, не имелось, органы НКВД выдавали не достижение производственных показателей, а также допущенные лицами ошибки и перегибы в работе, в том числе по коллективизации, за враждебную вредительскую деятельность, направленную на подрыв мощи государства, вызов недовольства среди населения политикой партии и смену советской власти.

Начальник Дивеевского районного отделения УНКВД по Горьковской области тоже стремился проявить себя на службе и в ноябре 1937 г. начал активную работу в приданном ему районе по разоблачению участников «контрреволюционной повстанческой террористической организации».

Первыми задержанными оказались заведующий финансовым отделом и секретарь райисполкома Дивеевского района. Материалы для санкционирования ареста были представлены прокурору того же района Алексею Алексеевичу Смирнову.

Будущий прокурор родился 17 марта 1897 г. в д. Евдокимово Макарьевского уезда Нижегородской губернии в бедной семье батрака. Отец не имел ни земли, ни скотины, и с каждым годом ему становилось все трудней прокормить многодетную семью. В девятилетнем возрасте Алексей Алексеевич поступил учиться в сельскую школу, однако через два года в связи с нехваткой средств к существованию ему пришлось бросить учебы и как старшему из детей самому стать батраком. Летом он пас скот, а зимой работал в домах у богатых.

В 1916 г. призван рядовым в царскую армию, но через год получил ранение и вернулся к прежней жизни. После революций 1917 г. пошел добровольцем в Красную армию, где прослужил семь лет на младших и средних командных должностях в том числе в Дивизии особого назначения при Коллегии ОГПУ, стал членом большевистской партии.

Затем Московским комитетом партии Смирнов направлен в Нижегородскую губернию (с 1929 г. – Нижегородская область, с 1932 г. – Горьковский край, с 1936 г. – Горьковская область, с 1990 г. – вновь Нижегородская область).

Женился, окончил двухмесячные губернские юридические курсы. Работал народным судьей участков в д. Шадрино и с. Воскресенское, а также председателем Воскресенского районного кредитного товарищества. Принимал активное участие в деятельности выборных местных партийных и советских органов.

Решив продолжить образование, поступил учиться в Нижегородский коммунистический университет, однако через два года оставил учебу «по семейным обстоятельствам». Это не помешало 35-летнему Алексею Алексеевичу 25 сентября 1932 г. устроиться на должность прокурора Большемурашкинского района. С положительной стороны характеризовались его чуткость к своим ошибкам и способность их исправлять.

Спустя год переведен на аналогичную должность в Вознесенский район. Конечно, и там у него не все получалось, однако он старался поступать по внутреннему убеждению, что и помешало в карьерном росте.

В 1934 г. Вознесенской районной комиссией ВКП(б) по чистке Смирнов исключен из членов партии. Решение поддержали вышестоящие комиссии. Как следствие, его отстранили от должности, поставив в вину, что он отказался обвинять саботажников весеннего сева, выдал лесопромышленнику отобранный хлеб, освободил растратчика и руководителя бунта из-под ареста, раскрыл псевдоним сельского корреспондента при расследовании заметки на кулака, нечутко относился к жалобам трудящихся.

Тем не менее в октябре 1935 г. продолжил работу, но уже в должности народного следователя прокуратуры Дивеевского района с исполнением обязанностей прокурора того же района. Был восстановлен в членах партии. Работал с желанием, руководством прокуратуры края отмечалось его знание следственной работы, дисциплинированность и исполнительность.

Позже в районе назначен новый прокурор, с которым у Алексея Алексеевича взаимоотношения не заладились. Он даже написал заявление на увольнение, мотивируя тем, что продолжительная работа в органах прокуратуры подорвала его здоровье, но в удовлетворении было отказано. Не мог мириться с поверхностным отношением нового прокурора к работе, в частности, к бездушному рассмотрению газетных заметок и жалоб, которые тот направлял лицу, на кого жаловались, и не проводил по ним надлежащих проверок. В итоге написал по данному поводу обращение в вышестоящую прокуратуру с просьбой повлиять на молодого прокурора.

Спустя некоторое время прокурор района отстранен от должности, и с 10 июля 1937 г. его обязанности вновь возложены на Смирнова.

Он хорошо помнил, что самостоятельные решения на посту прокурора Вознесенского района привели к исключению из партии и лишению должности. И когда в ноябре 1937 г. ему принесли документы для санкционирования ареста двух хорошо знакомых ему руководителей, обвиненных в контрреволюционной деятельности, он, вероятно, не решился идти наперекор районному отделению НКВД.

Как потом пояснял Алексей Алексеевич, санкционировал аресты в связи с тем, что привлекаемые к ответственности давали признательные показания. Думается, что он немного лукавил, поскольку вряд ли поверил в их преступную деятельность, когда ему было достоверно известно об избиениях начальником районного отделения НКВД задерживаемых лиц.

Проведенная управлением налогов и сборов с населения Народного комиссариата финансов РСФСР ревизия налоговой работы в Дивеевском районе вскрыла системные нарушения. Размеры доходов для налогообложения определялись протоколами сельских налоговых комиссий и никакими документами не подтверждались. Доход крестьянина, имевшего лишь три овцы, указывался в размере 300 рублей (от продажи овцы 100 и от продажи шерсти 200 рублей), тогда как на рынке овца стоила 75 рублей, а килограмм шерсти – 37,5 рублей. Вместо сельских налоговых комиссий налоги исчислялись в финансовом отделе райисполкома, а основным методом взыскания с единоличных хозяйств являлось применение принудительных мер. Стоимость изымаемого имущества значительно превышала суммы недоимок, к тому же взыскание обращалось в том числе на дома, которые изъятию не подлежали. Затем имущество продавалось за бесценок.

Именно данные нарушения следствие рассматривало как спланированную антисоветскую деятельность террористической организации для вызова массового недовольства крестьян налоговой политикой.

Активность сотрудников НКВД набирала обороты, и дело по террористической организации было передано в УНКВД по Горьковской области. В январе 1938 г. арестованы первый секретарь Дивеевского райкома ВКП(б) и председатель Дивеевского райисполкома.

Тучи сгущались над головой районного прокурора. Алексей Алексеевич и сам чувствовал, что не сегодня – завтра может быть не только уволен, но и оказаться следующим арестованным.

Так и произошло. В конце января он отстранен от занимаемой должности, а в марте после получения санкции Прокурора СССР уволен из органов прокуратуры «за невозможностью дальнейшего использования». Вновь исключен из партии. По ордеру начальника областного управления НКВД 10 марта арестован и по месту его жительства проведен обыск. Наряду с личными документами, разными письмами и записями были изъяты книги вплоть до «Истории ВКП(б)», которые никакой пользы для следствия не принесли.

На следующий день помощником оперуполномоченного первого отделения четвертого отдела УГБ с согласия руководителей отделения и отдела, а также с утверждения заместителя начальника областного УНКВД вынесено постановление о предъявлении обвинения и избрании Смирнову меры пресечения в виде содержания под стражей в спецкорпусе Горьковской тюрьмы. Он обвинен в совершении преступлений, предусмотренных статьями 58.8 (совершение террористических актов) и 58.11 (участие в контрреволюционной организации), а именно в том, что «входил в состав боевой террористической группы правых в Дивеевском районе». Арест санкционирован прокурором области. С текстом постановления Смирнову позволили ознакомиться спустя четверо суток.

Дома у него остались жена, работавшая в редакции районной газеты «Ударник», и двое несовершеннолетних сыновей.

По уголовному делу арестам подверглись еще девять человек: начальник земельного отдела Горьковской области (экс-депутат Верховного совета СССР), первые секретари Арзамасского и Первомайского райкома ВКП(б), второй и третий секретари Дивеевского райкома ВКП(б), секретарь и заместитель председателя Дивеевского райисполкома, старший механик машинно-тракторной станции и председатель колхоза. Таким образом, общее количество обвиняемых достигло четырнадцати.

Желая показать огромный масштаб выявленной террористической организации, сотрудники НКВД требовали подписывать признательные показания, а, получая отказ, вовсю изощрялись в применении пыток.

Арестованные позже рассказывали, что их до потери сознания избивали не только руками и ногами, но и различными предметами (стульями, резиновыми палками, плетьми из сплетенных проводов); раскачивая за ноги и за руки, бросали на пол, называя это «люлькой»; заставляли в течение многих часов стоять «в стойке», когда нельзя было ни к чему прислониться; допрашивали беспрерывно сутками без права на сон; отказывали в пище и воде; не давали возможности справлять естественные потребности; длительное время содержали в одиночных камерах; раздев до нижнего белья, помещали в холодный карцер.

Понятно, что люди признавались во всех смертных грехах. Фантазия же оперативных сотрудников о деятельности якобы раскрытой ими террористической организации облекалась в форму показаний арестованных в протоколах допросов и очных ставок.

Не менее одиннадцати человек, приписываемых к этой организации, были арестованы в рамках других уголовных дел. В январе 1939 г. материалы в отношении еще 37 человек выделены в отдельное производство «для проведения дополнительных следственных мероприятий», а всем проходившим по данному делу четырнадцати лицам обвинение перепредъявлено.

Вменные Алексею Алексеевичу деяния квалифицированы по статьям 17 (о применении мер социальной защиты судебно-исправительного характера к подстрекателям и пособникам наравне с исполнителями) и 58.8 (террористические акты), а также статьям 58.7 (контрреволюционное вредительство) и 58.11 (участие в контрреволюционной организации) УК РСФСР.

После прекращения пыток почти все обвиняемые отказались от ранее подписанных ими показаний, а ничего иного в ходе следствия и не могло было быть добыто.

Обвиняемым все же объявлено об окончании следствия, и они ознакомлены с материалами дела, о чем составлены соответствующие протоколы. Заявленные ходатайства об истребовании некоторых документов и допросе дополнительных свидетелей отклонены вынесенными сотрудниками НКВД постановлениями.

По итогам расследования начальником первого отделения четвертого отдела УГБ УНКВД по Горьковской области составлено обвинительное заключение, которое согласовано с заместителем начальника данного отдела и 7 февраля утверждено начальником областного управления НКВД.

Версия следствия заключалась в том, что бывшим начальником УНКВД по Горьковской области на территории Дивеевского, Ардатовского, Шатковского и Первомайского районов были созданы филиалы правотроцкистской организации, в состав которой вовлечены секретари райкомов ВКП(б). Данные лица неоднократно принимали участие в нелегальных сборищах для обсуждения планов по развороту вражеской работы, привлекали новых террористов и вели вредительскую деятельность для подрыва экономической мощи колхозов и вызова недовольства среди крестьян политикой партии и советского правительства.

Вместе с тем следствие, гоняясь за суровыми формулировками обвинений, при написании липовых показаний арестованных запуталось в том, кто кого вовлекал в состав террористической организации. Более того, некоторых из них безосновательно обвинили в убийстве колхозника, хотя ранее за это преступление осуждены другие лица, а еще одного обвинили в падеже скота, хотя за это он уже был осужден.

Прокурору району Смирнову поставили в вину, что с 1935 г. он являлся членом данной антисоветской организации и принимал активное участие в разорении крестьянских хозяйств, присутствовал на конспиративных сборищах, где обсуждались вопросы борьбы против руководителей ВКП(б) и советского правительства, а также высказывал террористические намерения в отношении товарища Сталина. При этом из ранее вмененных ему преступлений исчезло обвинение в контрреволюционном вредительстве по 58.7 УК РСФСР.

Помощником Военного прокурора Московского гарнизона 9 марта составлено заключение, через пять дней утвержденное заместителем военного прокурора Московского военного округа, об утверждении обвинительного заключения и направлении дела для рассмотрения в окружной военный трибунал. Прокуратура посчитала, что материалами следствия обвиняемые изобличены в полной мере.

Подготовительное заседание военного трибунала состоялось только через год, 5 марта 1940 г., с участием помощника военного прокурора округа, и было определено утвердить обвинительное заключение с преданием суду всех обвиняемых по статьям 58.7, 58.8 (с учетом статьи 17) и 58.11 УК РСФСР. Таким образом, Алексею Алексеевичу вновь стало инкриминироваться контрреволюционное вредительство.

Дело рассматривалось в г. Горьком в закрытом судебном заседании с вызовом свидетелей, но без участия сторон, с 13 по 17 марта. Никто из подсудимых виновным себя не признавал.

Смирнов утверждал, что участие в незаконном изъятии имущества не принимал. Фактически в период работы прокурором Дивеевского района, несмотря на значительное количество поступавших в прокуратуру жалоб, он доверился заведующему финансовым отделом райисполкома, который на словах заверил, что дообложение в районе проводилось правильно. В связи с этим прокуратура не занималась данной проблемой комплексно, а ограничивалась написанием отдельных протестов на незаконное изъятие имущества по конкретным жалобам.

Следует учитывать особенности того времени, когда ошибки по работе могли быть приняты за антисоветскую деятельность с соответствующими последствиями. В качестве ошибок могли рассматриваться и действия прокурора по защите прав представителей буржуазии, кулачества или лиц, не следующих политики партии (например, единоличников), при ином мнении партийных и советских органов по данному поводу.

Приговором от 17 марта 1940 г. (в день рождения Алексея Алексеевича Смирнова, которому исполнилось 43 года) все подсудимые оправданы и немедленно освобождены из-под стражи.

Военный трибунал Московского военного округа оценил признательные показания подследственных как не внушающие доверия в их правдоподобности, а также отметил, что два лица вовсе были арестованы без всяких на то оснований и более восьми месяцев просидели без предъявления обвинения.

Вместе с тем в судебном заседании подтвердились допущенные рядом подсудимых факты незаконного применения к крестьянам-единоличникам штрафов с очень короткими сроками исполнения за якобы неуплату налогов, а также неположенное изъятие их имущества вплоть до разрушения половины избы и отобрания горшков с едой из печи. Обвинение же в совершении преступления, предусмотренного статьей 109 УК РСФСР, т. е. в злоупотреблении властью или служебным положением, по данному делу никому не предъявлялось.

Тем не менее Военным трибуналом решено не привлекать подсудимых за злоупотребление властью к уголовной ответственности по тем основаниям, что они по своему политическому развитию стояли не на должной высоте, работали в тяжелых районах в период организованного укрепления колхозов, где на менее сознательную часть населения имел большое влияние церковно-кулацкий элемент, и уже длительный период времени (более двух лет) находились в тюремном заключении.