Текст книги "От прокурора до «контрреволюционера»"

8. Союз друзей

Личная жизнь в России XIX – начала XX в. строилась под влиянием религиозных духовных ценностей и патриархальных традиций о моногамной семье, почитании родителей, неравноправии полов, большой рождаемости, запрете абортов, сложной процедуре развода. Постепенно, в первую очередь с развитием городов и распространением западной идеологии, стали шириться представления о необходимости увеличения прав женщин, легализации абортов, свободе частной жизни и оправдании добрачных половых связей.

С приходом к власти большевиков были приняты декреты ВЦИК, СНК РСФСР от 18 декабря 1917 г. «О гражданскомъ браке, о детяхъ и о веденiи книгъ актовъ состоянiя»[96]96
  СУ РСФСР. 1917. № 11. Ст. 160.


[Закрыть] и от 19 декабря 1917 г. «О расторженiи брака»[97]97
  СУ РСФСР. 1917. № 10. Ст. 152.


[Закрыть], Кодекс законов об актах гражданского состояния, брачном, семейном и опекунском праве от 16 сентября 1918 г.[98]98
  СУ РСФСР. 1918. № 76–77. Ст. 818.


[Закрыть], Постановление Наркомздрава РСФСР и Наркомюста РСФСР от 18 ноября 1920 г. «Об охране здоровья женщин»[99]99
  СУ РСФСР. 1920. № 90. Ст. 471.


[Закрыть] и т. п.

Нормативными актами закреплялось, что права и обязанности супругов порождал только зарегистрированный в отделе записей актов гражданского состояния (ЗАГС) гражданский (светский) брак при наличности взаимного согласия вступавших в него лиц. Совершение брака по религиозным обрядам впредь никакого юридического значения не имело, разрешения родителей на вступление в брак не требовалось. Основанием для развода могло служить как обоюдное согласие обоих супругов, так и желание одного из них развестись. Допускалось производство операций по искусственному прерыванию беременности.

В первой половине 1920-х годов развернулись бурные дискуссии, в ходе которых высказывались не только разнообразные, но и подчас взаимоисключающие идеи, касавшиеся как устройства семьи, так и половых отношений в целом. Один из известных деятелей большевистской партии Е. А. Преображенский писал о «разноголосице» даже в партийных верхах, когда речь заходила о судьбах брачных союзов и любви в новом обществе. Наибольшей скандальной известностью пользовалась точка зрения А. М. Коллонтай, заявлявшей, что «семья отмирает, она не нужна ни государству, ни людям… на месте эгоистической замкнутой семейной ячейки вырастает большая всемирная, трудовая семья», «для классовых задач пролетариата совершенно безразлично, принимает ли любовь формы длительного оформленного союза или выражается в виде преходящей связи. Идеология рабочего класса не ставит никаких формальных границ любви». Под влиянием борьбы с религией, шумных партийно-комсомольских дискуссий, нормализующих суждений властных и идеологических структур о противопоставлении индивидуального семейного быта общественному и никчемности прочных связей внутри семьи «свобода» нравов прогрессировала[100]100
  См.: Лебина Н.Б. Повседневная жизнь советского города: Нормы и аномалии. 1920–1930 годы. СПб., 1999. С. 268–272, 277–278.


[Закрыть].

На этом фоне свободные половые связи (внебрачные и добрачные), в том числе в несовершеннолетнем возрасте, становились обыденными, а возраст вступления в брак увеличивался.

К. П. Ротов «Долой безобразников по женской линии!..» 1930

Однако с конца 1920-х годов взгляды на проблему взаимоотношения полов стали меняться. Все чаще звучали призывы к контролю над частной жизнью, осуждались свободные половые отношения, а моногамная семья, в которой предполагалось рождение детей, рассматривалась как политическая ячейка общества.

К середине 1930-х годов в идеологии и политике советского государства произошел переход от идей радикального переустройства института семьи и «сексуальной революции» к установкам на консервативные ценности стабильной семьи, воспитывавшей детей в социалистическом духе. Основой любви мужчины и женщины стали считаться не «естественные потребности», как в 1920-е годы, а общие интересы, непременно совпадавшие с интересами государства, и идейная бдительность. Сфера любви и семьи определялась официальным дискурсом как вторичная по отношению к сферам общественного производства и общественной жизни[101]101
  См.: Чуйкина С. «Быт неотделим от политики»: официальные и неофициальные нормы «половой» морали в советском обществе 1930–1980-х годов // В поисках сексуальности / Под ред. Е. Здравомысловой и А. Темкиной. СПб., 2002. С. 100, 107.


[Закрыть].

На законодательном уровне были запрещены аборты, усложнена процедура развода[102]102
  Постановление ЦИК СССР № 65, СНК СССР № 1134 от 27 июня 1936 г. «О запрещении абортов, увеличении материальной помощи роженицам, установлении государственной помощи многосемейным, расширении сети родильных домов, детских яслей и детских садов, усилении уголовного наказания за неплатеж алиментов и о некоторых изменениях в законодательстве о разводах» // СЗ СССР. 1936. № 34. Ст. 309.


[Закрыть].

Вместе с тем, как далеко не все восприняли нормы о свободной любви 1920-х годов, так и не все, особенно в молодом возрасте, захотели отказаться от удовольствий ни к чему не обязывавших сексуальных утех с разными партнерами в 1930-е годы.

В связи с этим по заказу редакции радиопередач «Педагогическая пропаганда для родителей» Всесоюзного радио всемирно известный педагог А. С. Макаренко подготовил «Лекции о воспитании детей», которые были прочитаны в эфире в 1937 г. Указывалось, что общественная нравственность признает нормальной и оправданной только такую половую жизнь, которая основывается на взаимной любви и которая проявляется в семье, т. е. в открытом гражданском союзе мужчины и женщины, союзе, который преследует две цели: человеческое счастье, а также рождение и воспитание детей[103]103
  См.: Макаренко А.С. Педагогические сочинения: В 8 т. Т. 4. М., 1984. С. 103.


[Закрыть].

Нормой существования становился социалистический аскетизм традиционалистского характера, признававший личную интимную жизнь лишь в конституированных, подконтрольных государству формах. Контрреволюционность и сексуальная распущенность во властных нормализующих суждениях 1930-х годов оказывались тесно связанными[104]104
  Там же. С. 275.


[Закрыть].

С обвинениями в контрреволюционности плотских утех столкнулись трое друзей, совместно проводивших свободное время в квартирах друг друга в с. Фриденфельд Экгеймского кантона Автономной Социалистической Советской Республики Немцев Поволжья (АССРНП) с приглашением молодых девушек и распитием спиртного.

Одним из них был Виктор Генрихович Вейгандт, родившийся 26 декабря 1917 г. в с. Дьяковка Новоузенского уезда Саратовской губернии, младшим из трех детей, в семье ремесленника-кузнеца.

Окончил шесть классов школы колхозной молодежи, в 1931 г. вступил в ряды ВЛКСМ. Стал проживать в с. Фриденфельд, где в 18-летнем возрасте устроился работать в прокуратуру Экгеймского кантона на должность народного следователя.

Горячий парень был явно неробкого десятка, любил попариться в бане, выпить и погулять, привлекая к этому сослуживцев. В связи с этим в апреле 1937 г. Виктору Генриховичу, которому от роду было всего 19 лет, последовало объявление прокурором АССРНП строгого выговора за то, что своим поведением компрометировал и себя как следователя, и органы прокуратуры.

Тем не менее он продолжил общаться со своими друзьями – бухгалтером кантпотребсоюза (союза потребительской кооперации Экгеймского кантона) и счетным работником уполкомзага (уполномоченного комитета заготовок), которых «за бытовое разложение и развратнический образ жизни» исключили из комсомола, но затем бухгалтера все же в ВЛКСМ восстановили.

Веселое времяпрепровождение молодых людей закончилось в августе 1937 г., когда об их чересчур свободных половых отношениях стало известно работодателям и комсомольской организации. По словам местных жителей, ребята обхаживали и уводили девушек в сады за село или в свои квартиры, где после совместного употребления спиртного склоняли к интимной близости, а на следующий день тот, у кого это сделать не получалось, должен был угощать друзей обедом с вином.

За «морально-бытовое разложение» следователя и бухгалтера исключили из комсомола и уволили с работы, а 27 сентября по ордерам начальника Экгеймского кантонного отделения НКВД они арестованы, по местам их жительства проведены обыски. После этого обоих поместили под стражу в тюрьму г. Энгельса на основании вынесенных начальником того же отделения постановлений об избрании меры пресечения и предъявлении обвинения. Аресты санкционировал прокурор Экгеймского кантона.

В постановлениях указывалось, что данные лица являлись «активными членами контрреволюционной группы в с. Фриденфельд и продолжительное время проводили среди молодежи разложенческую работу». Кроме того, Вейгандт «дискредитировал следовательные Советские органы, высказывая среди населения оскорбительные слова по адресу руководителей Советской власти». Данные деяния квалифицированы по статьям 58.10 (контрреволюционная пропаганда или агитация) и 58.11 (участие в контрреволюционной организации) УК РСФСР.

Третий из друзей – счетный работник успел уехать из автономной республики и остался на свободе.

В ходе допросов сотрудник НКВД спрашивал Виктора Генриховича, почему он как комсомолец «подобрал себе друзей из морально разложившихся элементов», ранее исключенных из комсомола, на что тот отвечал, что считал их свободными гражданами, не замечал с их стороны «разлагательской и контрреволюционной работы», к тому же один из них был восстановлен в комсомоле. Его также настойчиво спрашивали об участии совместно со своими друзьями в контрреволюционной группе, именовавшей себя «Союз друзей» или «Трио», по спаиванию и развращению несовершеннолетних девушек. На это Вейгандт отвечал, что ни в какой контрреволюционной организации не состоял, а с друзьями просто совместно проводил время.

Кроме того, ему задавался вопрос, признает ли себя виновным, что, будучи следователем, весной 1937 г. в с. Экгейм распространял клевету, опошлявшую советские законы и дискредитировавшую ЦК и вождя ВКП(б).

Данный вопрос был основан на показаниях одного из свидетелей, что, находясь в правлении колхоза, Виктор Генрихович взял со стола газету, в которой было опубликовано постановление Совета народных комиссаров СССР и Центрального комитета ВКП(б) о льготах для колхозников, и, указывая пальцем на подпись И. В. Сталина, заявил: «Постановление подписано Сталиным, а ЦК не является законодательным органом».

Вероятнее всего речь шла о Постановлении СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 15 мая 1937 г. «Об освобождении от уплаты денежных налогов и сборов колхозников и единоличников, нетрудоспособных ввиду преклонного возраста», подписанном Председателем СНК СССР В. Молотовым, Секретарем ЦК ВКП(б) И. Сталиным и опубликованном на следующий день в газете «Известия».

Ни в каких преступных деяниях обвиняемые виновными себя не признали.

Протоколы объявления об окончании следствия и ознакомления обвиняемых со всеми материалами составлены 19 октября. Несколько их ходатайств о допросе дополнительных свидетелей следствие удовлетворило, что, впрочем, никак не повлияло на суть дела.

Подготовка же обвинительного заключения затянулась. Оно появилось лишь 15 декабря за подписью оперуполномоченного четвертого отдела УГБ НКВД по АССРНП, было согласовано с начальником данного отдела и утверждено заместителем народного комиссара внутренних дел автономной республики.

Согласно данному заключению трое друзей на почве обоюдных антиморальных взглядов в мае 1937 г. создали антисоветскую группу «Трио» и устраивали сборища, вовлекали в них несовершеннолетних девушек – пионерок и комсомолок, втягивали в антиморальную деятельность, склоняли к половому сожительству и развратничали. Конкретно Вейгандту вменялось в вину то, что он являлся активным участником данной антисоветской группы молодежи и проводил активную деятельность по воспитанию враждебных советской власти кадров, пытался дискредитировать ЦК и вождя ВКП(б), высказывал угрозы убийством комсомолки, считая ее инициатором разоблачения антисоветской деятельности группы.

Спустя сутки, 16 декабря, заместителем прокурора АССРНП по спецделам составлено заключение об утверждении обвинительного заключения с передачей дела для слушания Особым совещанием при НКВД СССР. В прокурорском документе отмечалось, что, согласно материалам предварительного следствия, обвиняемые являлись активными участниками антисоветской группы молодежи в Экгеймском кантоне, занимались среди молодежи антисоветской агитацией, а также в бытовом отношении разлагали молодежь, тем самым в их деяниях усматривались признаки преступлений, предусмотренных частью 1 статьи 58.10 и статьей 58.11 УК РСФСР.

Особым совещанием при НКВД СССР 2 сентября 1938 г. обвиняемые осуждены к лишению свободы в исправительно-трудовых лагерях сроком на пять лет каждый.

Через год Виктор Генрихович для отбытия наказания отправлен на Колыму в Севвостлаг (Северо-Восточный исправительно-трудовой лагерь) НКВД СССР.

Осенью 1940 г. прокурор АССРНП по результатам рассмотрения жалобы Вейгандта подготовил проект протеста на данное решение, указывая, что произведенным органами прокуратуры дополнительным расследованием установлен лишь факт произнесения им слов по поводу подписания Сталиным постановления. Других преступлений за ним не установлено, к тому же свидетели свои показания, данные в 1937 г., не подтвердили. На этом основании прокурор автономной республики посчитал, что решение Особого совещания подлежит изменению за несоответствием меры наказания тяжести преступления, в связи с чем наказание должно быть снижено до размера отбытого.

Однако в мае 1941 г. старшим следователем следственной части НКГБ автономной республики сделано заключение, которое было согласовано с начальником следственной части и утверждено Народным комиссаром государственной безопасности АССРНП, о необходимости оставления постановления Особого совещания в силе.

В 1942 г. в связи с ухудшением состояния здоровья Виктора Генриховича этапировали в лагерь Читинской области, где ему пришлось задержаться дольше первоначально определенного срока наказания.

В соответствии с директивами НКВД СССР и Прокурора СССР от 22 июня 1941 г. № 221[105]105
  Сборник законодательных и нормативных актов о репрессиях и реабилитации жертв политических репрессий. М., 1993. С. 158.


[Закрыть], от 29 апреля 1942 г. № 185[106]106
  Там же. С. 159–160.


[Закрыть] и указанием НКВД и Прокуратуры СССР от 7 мая 1942 г. № 194/17/11692/с[107]107
  Сборник законодательных и нормативных актов о репрессиях и реабилитации жертв политических репрессий. С. 160–163.


[Закрыть] освобождение из лагерей, тюрем и колоний контрреволюционеров, бандитов, рецидивистов и других опасных преступников прекратилось до окончания войны. В зависимости от отнесения к той или иной категории заключенные, отбывшие срок наказания, либо оставлялись под стражей, либо переводились на работы в лагерях НКВД на положении вольнонаемных с оказанием помощи в бытовом устройстве, но без права выезда и с прикреплением к районам работ лагеря-стройки.

Предписания по задержке освобождения из мест заключения отдельных категорий осужденных отменены Приказом МВД СССР, МГБ СССР и Генерального прокурора СССР от 24 июня 1946 г.[108]108
  Приказ МВД СССР, МГБ СССР и Генерального прокурора СССР от 24 июня 1946 г. № 00585/00251/107сс «Об отмене директив НКВД СССР и Прокурора СССР № 221 от 22 июня 1941 г. и № 185 от 29 апреля 1942 г. и всех последующих к ним дополнений» // Там же. С. 163–165.


[Закрыть].

В сентябре 1946 г. после освобождения Вейгандт выбрал новое место жительства – г. Краснотурьинск Свердловской области, где трудоустроился столяром строительного треста «Базстрой». За честный труд и активное участие в общественной жизни был выдвинут на должность начальника цеха и ежегодно избирался членом заводского комитета.

Попытки добиться справедливости не оставил и в 1957 г. вновь обратился в прокуратуру с письмом о необоснованности осуждения.

На основании протеста в порядке надзора прокурора Саратовской области Президиумом Саратовского областного суда 8 июля 1957 г. постановление Особого совещания при НКВД СССР отменено, а дело в отношении осужденных прекращено за отсутствием в их действиях состава преступления. В протесте прокурора и постановлении суда, в частности, указывалось, что высказывание Виктора Генриховича Вейгандта о подписи на постановлении одного из руководителей партии и советского правительства не являлось контрреволюционной агитацией.

9. Осознание завербованности

Толковый словарь живого великорусского языка В. Д. Даля XIX в. определял слово «вербовать» кого-либо как нанимать, набирать охотников в солдаты или в матросы, по найму от правительства, а «завербовывать» или «завербовать» как вербовать окончательно, набирать вербовкой[109]109
  Толковый словарь живаго великорускаго языка Владимiра Даля. Т. 1. СПб.; М., 1880. С. 181, 575.


[Закрыть].

Со временем значение слов претерпело некоторые изменения. Согласно изданному в 1935 г. первому тому толкового словаря русского языка В. Н. Ушакова слово «вербовать» стало означать «набирать добровольцев в какую-нибудь организацию, привлекать к какому-нибудь делу или предприятию» либо «создавать какую-нибудь организацию». Совершенный вид глагола – «завербовать»[110]110
  Толковый словарь русского языка / Под ред. Д.Н. Ушакова: В 4 т. Т. 1. М., 1935. Стб. 249.


[Закрыть].

В документах, составлявшихся сотрудниками органов государственной безопасности в 1920–1940-е годы и позднее, слова «вербовать» и «завербовать» использовались достаточно часто в смысле вовлечения граждан, как в негласную оперативную работу этих органов, так и в шпионскую деятельность или контрреволюционную организацию.

Порой сотрудники этих органов, увлекшись в ходе расследования уголовных дел выбиванием показаний о преступной вербовке одних лиц другими, теряли нить последовательности событий и сами запутывались, когда, кто, кого и для чего именно завербовал. Нередко показания лиц о вербовке других брались на веру без достоверного выяснения того, откуда им об этом известно и при каких обстоятельствах она произведена.

К тому же по лицам, которые, по мнению органов госбезопасности, действовали совместно в рамках одной и той же контрреволюционной группы или организации, уголовные дела во многих случаях расследовались отдельно. При этом персональный состав упоминавшихся в разных делах участников такой группы или организации зачастую не совпадал. Например, по одному уголовному делу лицу предъявлялось обвинение в участии в контрреволюционной группе, в которую якобы был завербован обвиняемым по другому делу, тогда как последний по своему делу, перечисляя членов группы, о нем даже не упоминал, а новых допросов этого «вербовщика» не проводилось.

Свидетели и обвиняемые могли давать показания, что о вербовке конкретного лица им известно со слов другого, который, в свою очередь, сообщал, что услышал об этом от третьего и т. д. При допросе всех лиц, сообщавших от одного другому подобную информацию, цепочка прерывалась на очередном лице, отрицавшем факт разговоров о вербовке, поэтому было легче не отслеживать всю цепочку, а получить лишь признательные показания конкретного обвиняемого о его завербованности.

В подобной ситуации оказалась Ирина Борисовна Зверева.

Родилась 19 августа 1910 г. в Пензе в семье врача. В 1929 г. стала членом ВЛКСМ, а через три года успешно окончила Саратовский государственный университет и получила высшее педагогическое образование.

В 1935–1936 гг. трудилась в Пензенском городском комитете комсомола, после чего переехала в с. Каменка, где работала народным следователем прокуратуры Каменского района Куйбышевской области. К 1937 г. имела четырехлетнего сына и была в разводе.

В августе 1937 г. сотрудниками НКВД арестован ее знакомый А. Э. Винц, работавший старшим технологом и заведующим Пензенской маслобазы Облпотребсоюза, по обвинению в участии в контрреволюционной правотроцкистской организации, проводившей вредительство в системе потребительской кооперации и маслобазы. В ходе допроса он дал показания о существовании под руководством директора данной базы Г. И. Ратанина контрреволюционной группы, входившей в состав правотроцкистской организации. В числе других участников группы назвал Ирину Борисовну, о чем ему было известно от вербовавшего его самого в эту группу Ратанина.

Находившийся с 17 по 20 сентября того же года под арестом Ратанин, обвиненный в участии в контрреволюционной правотроцкистской организации, показаний о подобной группе не дал и на четвертый день покончил жизнь самоубийством, выпрыгнув из окна третьего этажа Пензенского городского отдела НКВД.

Г. Г. Клуцис «да здравствует многомиллионный ленинский комсомол». 1932

Несмотря на отсутствие подтверждения Ратанина об участии в антисоветской группе Зверевой, 29 сентября последняя все же была заключена под стражу в Пензенскую тюрьму НКВД на основании вынесенного помощником оперуполномоченного четвертого отделения указанного городского отдела постановления, согласованного и утвержденного руководством, при этом арест санкционирован прокурором Пензы.

Согласно постановлению о предъявлении обвинения, вынесенному 11 октября оперуполномоченным четвертого отделения того же отдела, она изобличалась в том, что являлась участницей контрреволюционной организации и была тесно связана с ее руководителем, по установкам которого проводила контрреволюционную троцкистскую деятельность среди членов ВЛКСМ, активно вовлекая их в контрреволюционную организацию. Данные деяния квалифицированы по части первой статьи 58.10 (контрреволюционная пропаганда или агитация) и статье 58.11 (участие в контрреволюционной организации) УК РСФСР.

После неоднократных допросов Ирина Борисовна написала заявление, что принимала участие в организованных Винцем молодежных вечеринках. Там присутствовали преимущественно работники Пензенского городского отдела ВЛКСМ. За распитием вина велись разговоры на разные темы, но подробностей Зверева не помнила. Винц познакомил ее своими друзьями, а также с Ратаниным, в которого она влюбилась. Контрреволюционной деятельностью не занималась, никаких заданий ей не давалось. Вместе с тем в мае 1937 г. ее неожиданно исключили из комсомола за «связь с троцкистом», а именно одним из знакомых Винца. После этого события она для себя уяснила и полностью осознала существование возглавляемой Винцем контрреволюционной организации, в которую путем проведения вечеринок и пикников он пытался завербовать молодежь. Таким образом, пришла к убеждению, что и сама стала невольным участником контрреволюционной организации, о чем ранее не догадывалась, хотя «политического лица и платформы организации» не знала.

Другие допрошенные по делу лица показывали, что Ирина Борисовна действительно была участником контрреволюционной организации, о чем им было известно от других лиц, которые, в свою очередь, заявляли, что узнали об этом от третьих лиц. Последние же в ходе допросов подобное отрицали.

Начальник четвертого отделения Пензенского городского отдела НКВД вынужден был признать, что у следствия имелись лишь «косвенные разноречивые улики» и отсутствовали прямо изобличающие данные о принадлежности Зверевой к контрреволюционной правотроцкистской организации.

Тем не менее сотрудники НКВД не стали просто так отпускать обвиняемую и решили сами ее завербовать в качестве осведомителя. Только после этого 10 октября 1938 г. помощником начальника четвертого отделения Пензенского городского отдела НКВД вынесено постановление, названное «об изменении меры пресечения».

В данном документе указывалось, что произведенным следствием участие Ирины Борисовны в контрреволюционной организации не подтвердилось, и достаточных данных для предания ее суду нет. В связи с этим было постановлено следствие производством прекратить, принятую в отношении Зверевой меру пресечения в виде заключения под стражей отменить и ее из-под стражи освободить. На следующий день постановление утвердил начальник городского отдела НКВД.

Таким образом, по надуманным обвинениям она провела под стражей больше года.

Управлением НКВД по Пензенской области в 1940 г. вынесено постановление о прекращении дела в отношении Винца. Прокуратурой Пензенской области в 1989 г. реабилитирован Ратанин, а в 1996 г. составлено заключение о полной реабилитации Ирины Борисовны Зверевой.