Текст книги "От прокурора до «контрреволюционера»"

Е. Е. Баракова

Окончила Владикавказское епархиальное училище, годичные педагогические курсы и трехмесячные кооперативно-счетоводческие курсы.

В 1920 г. некоторое время работала школьной учительницей, затем вышла замуж за Г.Ф. Баракова, революционера, писателя, поэта и публициста. Переехав к мужу во Владикавказ, устроилась начальником канцелярии Северо-Осетинской областной земельной комиссии.

В 1924 г. вступила в большевистскую партию кандидатом, а в феврале 1926 г. стала ее членом. Избиралась в секретариат и бюро обкома партии, трудилась в редакционной комиссии и председателем ревизионной областной комиссии партийного контроля, являлась делегатом на областных партийных конференциях и съездах.

В мае 1926 г. Елена Евстафьевна выдвинута на должность помощника прокурора области по Правобережному округу с дислокацией в с. Тулатово (ныне – г. Беслан), и с 6 июля стала работать на данном участке самостоятельно.

Прокурором области ей давалась высочайшая оценка: «Полностью оправдала возлагаемые на нее надежды и в короткое время выдвинулась в ряды лучших прокурорских работников. Несмотря на отсутствие специального юридического образования, она быстро прекраснейшим образом освоилась с практикой прокурорской работы, параллельно настойчиво работая над пополнением своего теоретического кругозора. Благодаря колоссальной энергии и труду товарищ Баракова сделала обслуживаемый ею Правобережный прокурорский участок одним из образцовейших, подняв среди трудящихся авторитет прокуратуры на большую высоту. Исключительная работоспособность, высокая дисциплинированность, большая выдержка и полнейшая отдача себя интересам коллектива – основные качества товарища Бараковой».

Следующий прокурор области характеризовал ее также с положительной стороны: трудолюбивая, инициативная, обладала даром слова и могла защищать свою точку зрения, умела проводить классовый подход, пользовалась большим авторитетом как среди беспартийных, так и в партийных массах.

Осенью 1928 г. обязанности прокурора области уже возложены на нее, и 3 октября бюро обкома ВКП(б) утвердило ее в этой должности. Елене Евстафьевне было 29 лет.

Как она говорила, работала в прокуратуре в те годы, когда леса были наполнены бандитами и процветали преступные похищения девушек с уплатой калыма их родителям. Судьба женщин была нелегкой, и даже ее как прокурора не признавали и пытались игнорировать.

Начало 1929 г. ознаменовалось началом по всей стране кампании по борьбе с антисемитизмом, которую в Осетии подхватила газета «Власть труда». В марте редакция газеты представила склоку между учителями Хумалагской сельской школы как факт проявления со стороны кулацких элементов, пробравшихся под видом учителей в школу и районный отдел образования, злостного антисемитизма и шовинизма над двумя еврейскими учителями. Потом вскрылось, что это были вовсе не учителя, а музыканты, выселенные из г. Ленинграда за аморальное поведение и в поисках пристанища приехавшие в Осетию. Факты антисемитизма не подтвердились, но руководители обкома партии были охвачены идеей проведения показательного судебного процесса над «хумалагскими антисемитами». Все решения обкома по данному делу поддерживались крайкомом ВКП(б) и краевой прокуратурой. Верная закону Баракова продолжала отстаивать свою точку зрения, доказывая, что в возникшем в школе конфликте не усматривалось преступного антисемитского характера, направленного на разжигание национальной вражды. Тогда в мае бюро обкома приняло решение поручить наблюдение за делом прокурору г. Владикавказа, который через девять дней отчитался об окончании следствия по «имевшему месту организованному антисемитизму»[169]169
  Прокуратура Республики Северная Осетия – Алания. История и современность. С. 172.


[Закрыть].

Суд не поддался оказанному давлению и в июле оправдал подсудимых. Елена Евстафьевна от участия в процессе самоустранилась, а на бюро обкома заявила: «Вы мне не имеете право давать поручение обязательно обвинять, это дело моей совести – судить на основе судебного и предварительного следствия». Видя позицию прокурора и понимая, что она может стать препятствием для «успешного» проведения повторного процесса, обком партии 31 июля 1929 г. принял решение об отстранении ее от руководящей работы и переводе на должность помощника прокурора. Кроме того, был освобожден от должности судья и исключен из состава коллегии участвовавший в суде защитник. После этого краевым судом по протесту прокуратуры дело об антисемитизме направлено на новое судебное разбирательство, и пятеро из семи подсудимых признаны виновными. Позже по жалобе осужденных все они оправданы Коллегией по уголовным делам Верховного суда РСФСР, восстановлены на работе и получили зарплату за вынужденный прогул[170]170
  Там же. С. 173.


[Закрыть].

Однако в отношении Бараковой целенаправленная травля продолжилась. В статье «Чужой на посту прокурора» газеты «Власть труда» 10 октября 1929 г. путем тенденциозно представленных фактов и домыслов ей и ее мужу поставили в вину ведение кулацкого хозяйства, эксплуатацию батраков и другие проступки. Обвинили ее в аресте четырех крестьян для сведения с ними счетов и потворстве кулакам, бросили на нее тень подозрения в организации убийства владельца загородного ресторана и припомнили «правоуклонистскую линию в «хумалагском деле»[171]171
  Там же. С. 174.


[Закрыть].

Северо-Осетинская областная комиссия по чистке ВКП(б) приняла изложенное на веру и в том же месяце исключила ее из партии за превышение власти, выразившееся в незаконном содержании под стражей крестьян. Последовало отстранение от работы в прокуратуре. В дальнейшем названные крестьянами лица осуждены как бандиты, и в 1930 г. ее восстановили в партийных рядах.

В июне 1930 г. приключилась новая напасть. Муж, преподававший философию в Северо-Осетинском педагогическом институте, за участие в кулацко-повстанческом движении арестован сотрудники ОГПУ. Можно сказать, что тогда все закончилось благополучно. Через два месяца дело прекращено за недоказанностью обвинения. Говорили, что такому разрешению ситуации поспособствовали хлопоты Елены Евстафьевны.

С 1931 по 1935 г. она жила в Москве, где училась в аспирантуре Высшего коммунистического института просвещения. Одновременно являлась пропагандистом райкома ВКП(б), руководила кружками по диалектическому материализму и текущей политики, состояла старостой группы и членом профкома. В партийной организации института ее считали дисциплинированным, выдержанным и активным членом партии. Окончила аспирантуру с отличием и прошла квалификацию на получение звание доцента.

По решению партийных органов вернулась на свою родину и стала директором Северо-Осетинского педагогического института, однако в декабре 1935 г. Орджоникидзевским горкомом вторично исключена из ВКП(б) за выдачу заведомо неправильного отзыва исключенному из партии лицу. Ее поддержал крайком, в апреле 1936 г. восстановив в партийных рядах с объявлением строгого выговора. После состоялся перевод на должность директора Северо-Осетинского научно-исследовательского института.

В сентябре 1936 г. сотрудники НКВД вновь арестовали супруга, работавшего заведующим отделом культуры и пропаганды ленинизма обкома ВКП(б). Он был обвинен в участии в буржуазно-националистической террористической организации. На этот раз у Бараковой не было возможности добиться его невиновности.

Ей самой постоянно приходилось оправдываться. В прессе называли женой врага народа, на работе посыпались всяческие нападки. На отчетно-выборном собрании первичной парторганизации научно-исследовательского института 12 апреля 1937 г. исключили из рядов ВКП(б) в связи со «вскрытием фактов» проведения на посту директора данного института «антипартийной политики в подготовке и выращивании молодых национальных научных кадров». Вдобавок отметили, что на протяжении ряда лет скрывала буржуазно-националистическую контрреволюционную деятельность супруга, разоблаченного как врага народа, и оказывала ему содействие в восстановлении в рядах ВКП(б).

Она тогда сказала, что о контрреволюционной деятельности мужа ей ничего неизвестно.

На заседании бюро Орджоникидзевского городского комитета ВКП(б) 29 апреля подтверждено решение об исключении ее из партии с формулировкой «за защиту контрреволюционных буржуазно-националистических взглядов Баракова Г.»

Уволенной с занимаемой должности и выселенной из квартиры Елене Евстафьевне разрешили проживать в сыром подвале института, куда вывезли все ее вещи. Она устроилась на работу научным сотрудником, экскурсоводом Осетинского краеведческого музея и регулярно носила в тюрьму передачи для мужа.

Много раз, и днем, и ночью, ее вызывали в НКВД, где вели долгие разговоры о необходимости помощи партии. Сначала требовали дать «материалы» на супруга и других партийцев в целях их разоблачения, а потом говорили, что ей всего лишь надо подписать уже подготовленные на них показания. Убедить ее сотрудникам госбезопасности не удалось.

Тройкой при НКВД по СОАССР 19 октября 1937 г. муж приговорен к высшей мере наказания. Ей же комендант тюрьмы сообщил об осуждении его на десять лет лишения свободы без права переписки.

Несмотря на это, Баракова пыталась восстановиться в партии, однако уведомлением от 28 февраля 1938 г. ей сообщили, что исключение из членов ВКП(б) подтверждено решением партколлегии Комиссии партийного контроля при ЦК ВКП(б).

К тому времени следствие НКВД уже располагало первыми показаниями на Елену Евстафьевну. В протоколе допроса арестованного бывшего прокурора республики Загалова значилось, что она являлась членом существовавшей в Северной Осетии сети контрреволюционной организации, о чем ему известно со слов секретаря Правобережного райкома ВКП(б).

С учетом выбитых из арестованных показаний с множеством фамилий участников контрреволюционной организации к расследованию дела по ней приступили только осенью 1938 г.

Оперуполномоченный четвертого отдела УГБ НКВД по СОАССР с согласия начальника данного отдела 5 ноября вынес постановление об избрании меры пресечения, согласно которому 39-летняя Баракова, жена осужденного за антисоветскую вредительскую деятельность, достаточно изобличалась в том, что являлась членом антисоветской националистической повстанческой вредительской организации. В отношении нее, «привлеченной к следствию» по статьям 58.2, 58.7 и 58.11 УК РСФСР, избрана мера пресечения в виде содержания под стражей в ДПЗ республиканского НКВД. Постановление утверждено наркомом внутренних дел автономной республики. Арест санкционирован заместителем прокурора СОАССР по спецделам.

На следующий день она вызвана на допрос и ознакомлена с постановлением об избрании меры пресечения. По ордеру республиканского наркома внутренних дел проведены личный обыск и обыск по месту ее жительства, в ходе которых изъята различная переписка, о чем составлены протоколы.

Позже вспоминала, что при аресте ей вновь предложили без прочтения подписать какие-то материалы, пообещав заменить меру пресечения подпиской о невыезде. Отказалась. Тогда появились две женщины и содрали с нее все предметы, назвав их опасными: пуговицы, крючки, резинки и т. д. Втолкнули в темную без окон камеру, где оказалась десятой. В тесном помещении негде было повернуться. Через некоторое время на три месяца перевели в одиночную камеру. Ограничивали во всем, в том числе пище. Режим был исключительно тяжелым.

Постановление о предъявлении обвинения вынесено и представлено для ознакомления Елене Евстафьевне 17 ноября тем же оперуполномоченным, который готовил постановление об избрании меры пресечения. Все последующие в ходе предварительного следствия документы значились за подписью этого сотрудника. Перечень вмененных статей Уголовного кодекса и мера пресечения остались прежними, при этом текст обвинения был просто-напросто придуман, так как никаких иных доказательств, кроме приведенных показаний Загалова, в деле не существовало.

По версии НКВД, она являлась активным членом антисоветской повстанческой националистической организации, действовавшей в Северной Осетии. Как член этой организации с 1928 г. проводила подготовку вооруженного восстания и, будучи районным, а затем областным прокурором, вела вредительскую работу по линии прокуратуры.

После этого следствие приступило к искусственному созданию доказательств такого обвинения. Наиболее подходящим вариантом для дачи изобличительных показаний избран арестованный Ф. Г. Коков, который в 1928 г. работал инструктором Правобережного окружного комитета ВКП(б), а позднее – первым секретарем обкома партии. Он признал вину в совершении контрреволюционной деятельности и подписал много бумаг на «соучастников» контрреволюционной организации.

По настоянию сотрудников НКВД дал показания, что в начале июня 1928 г. в с. Тулатово состоялось совещание актива контрреволюционной организации Правобережного округа, на котором присутствовало с десяток человек в том числе прокурор Баракова. Принималось решение не трогать кулака и переложить всю тяжесть хлебозаготовок на бедняцко-середняцкие массы для создания у них повстанческих настроений. Через некоторое время при встрече в с. Хумалаг Правобережного округа Елена Евстафьевна заявила, что его надо отдать под суд за оказанный на кулаков нажим штрафами. О ее принадлежности к контрреволюционной организации узнал позднее, в 1930 г., от знакомого. Кроме того, секретарь одного из окружных комитетов ВКП(б) Северной Осетии рассказал ему, что в том же 1930 г. она предлагала провести массовое исключение кулаков из «кулацких списков», приняв их хозяйства за трудовые. Таким образом, используя должность окружного, а затем областного прокурора, защищала кулачество от репрессий.

Для подкрепления доказательственной базы получены показания еще двух арестованных «членов контрреволюционной организации», которым, как и Загалову, об участии Бараковой в этой организации якобы стало известно от третьих лиц, причем разных. Последние им якобы сообщили, что в 1934 г. первым секретарем обкома партии Бутаевым она была отозвана из Москвы в Северную Осетию для контрреволюционной работы и назначена директором педагогического, а затем научно-исследовательского института. Она насаждала буржуазно-националистические профессорско-преподавательские кадры, засоряла контингент студентов кулацкими и другими чуждыми элементами, срывала прохождение студентами учебно-производственной программы.

Следствие не особо заботилось, чтобы показания хоть как-то создавали видимость достоверности и согласовывались между собой. Так, «основной свидетель» Коков заявил, что о членстве ее в контрреволюционной организации узнал в 1930 г. от знакомого, тогда как последний в ходе допроса сообщил, что об этом ему стало известно только в 1933 г. Попыток устранить противоречие не предпринималось. Другие лица, на которых в своих показаниях в отношении Елены Евстафьевны ссылались арестованные, по данному поводу не допрашивались, хотя почти все они проходили обвиняемыми по делам о сети контрреволюционной организации в Северной Осетии и признавали себя виновными.

Перечисленным Коковым участникам антисоветского совещания 1928 г., за исключением Бараковой, обвинение предъявлялось совсем по другим обстоятельствам, а двое к уголовной ответственности не привлекались вовсе. Показания арестованных, что Бутаев назначал ее директорами институтов, также были далеки от истины, поскольку она вернулась в Северную Осетию не в 1934, а в 1935 г., к тому же в начале 1936 г. он лишился должности первого секретаря обкома и не мог иметь отношения к назначению ее директором научно-исследовательского института. Сам Бутаев по этим вопросам не допрашивался. В подтверждение же голословных заявлений о насаждении в институтах буржуазно-националистических профессорско-преподавательских кадров и засорении контингента студентов кулацкими и другими чуждыми элементами не приводилось ни одной фамилии.

Ни в день ареста, ни в последующем Елена Евстафьевна виновной себя не признавала, заявляя, что никогда не слышала о существовании в Северной Осетии контрреволюционной организации и не занималась противоправной деятельностью. На слова оперуполномоченного, что ее как члена организации изобличают четыре соучастника, отвечала, что подобные утверждения ложны:

– Пусть не только они утверждают, но и еще четыре десятка. Я отрицаю их показания, так как в антисоветской организации не участвовала.

На проведенной в присутствии заместителя прокурора СОАССР очной ставке с Коковым заметила, что в феврале 1928 г. ушла в декретный обыск, через два месяца у нее родился второй ребенок, а летом продолжила прокурорскую деятельность в областной прокуратуре, при этом в Правобережный округ не возвращалась. Автомобиля у нее не было, а приезжать туда на поезде за 20 км из г. Орджоникидзе лишь для участия в антисоветском совещании и обсуждения с Коковым нажима на кулака не могла, поскольку на руках имела младенца, требовавшего регулярного кормления и постоянного ухода.

Для проверки этих доводов следствие запросило сведения о предоставлении Бараковой отпусков и переводе ее в областной аппарат в 1928 г. К сожалению, прокурор СОАССР ответил, что в связи с переездом прокуратуры в новое помещение архив не систематизирован, а потому требуемую справку дать невозможно.

Следствие также решило изучить изъятую в ходе обысков переписку и чрезвычайно заинтересовалось письмом, написанным Еленой Евстафьевной в августе 1936 г. Она приглашала племянницу, проживавшую в г. Харбине (государство Маньчжоу-го), приехать в г. Орджоникидзе. Сообщала о своих ходатайствах перед советскими органами предоставить возможность внеочередного и бесплатного проезда, а также рекомендовала при следовании через Москву обратиться за содействием к представителю Северной Осетии при ВЦИК СССР.

На вопросы сотрудника госбезопасности пыталась пояснить, что помощь в переезде из Харбина оказывала из-за обещания, данного брату перед смертью. Представителя Северной Осетии знала поверхностно, но в столице он мог предоставить осетинам ночлег и обеспечить билетом на поезд.

По сути ничего предосудительного текст письма не содержал, однако было одно но… И племянница, и тот представитель осенью 1937 г. арестованы как враги народа, причем первую в конце того же года расстреляли как шпионку иностранной разведки, а второму предъявили обвинение в участии в антисоветской повстанческой организации и проведении шпионской деятельности. В связи с этим постановлением оперуполномоченного указанное письмо приобщено к делу Бараковой.

На завершающем этапе следствия вынесено с незамедлительным объявлением обвиняемой постановление о квалификации ее действий по статьям 58.2 и 58.11 УК РСФСР, предусматривавших ответственность за захват власти в контрреволюционных целях и участие в контрреволюционной организации. Контрреволюционное вредительство (статья 58.7 УК РСФСР) из обвинения исключено, поскольку «материалами следствия подтверждено недостаточно».

Протокол объявления об окончании следствия составлен 22 января 1939 г. Из-за предоставленного ограниченного времени она бегло ознакомилась с материалами дела, но смогла подметить множество противоречий, пробелов, описанных нами выше, и подытожила: «Ни в какой организации я не состояла и не буду состоять, никто своей клеветой меня врагом не сделает».

Постановлением от 3 февраля 1939 г., вынесенным оперуполномоченным с согласия исполнявшего обязанности начальника отдела, в удовлетворении заявленных Еленой Евстафьевной ходатайств о проведении ряда очных ставок отказано, поскольку перечисленные ею лица в 1938 г. осуждены как участники антисоветской повстанческой террористической организации.

Следующие три месяца уголовное дело находилось у исполнявшего обязанности начальника следственной части УГБ НКВД по СОАССР, который фактически объединил его с делами по обвинению Кокова, Тавасиева (о нем мы уже рассказывали) и других 27 арестованных.

В обвинительном заключении от 7 апреля, утвержденным 19 апреля наркомом внутренних дел СОАССР и 22 июня 1939 г. Военным прокурором Северо-Кавказского военного округа, излагалось следующее. В 1928 г. Баракова вовлечена в буржуазно-националистическую организацию и являлась ее активной участницей, присутствовала на антисоветском совещании актива организации Правобережного округа, на котором было решено сохранить кулака, переложить всю тяжесть хлебозаготовок на бедняцко-середняцкие массы и развернуть вербовочную работу повстанческих кадров. В 1934 г. продолжила контрреволюционную подрывную повстанческую деятельность в г. Орджоникидзе.

В преддверии судебного разбирательства попросила предоставить ей государственного защитника, но Военный трибунал Северо-Кавказского военного округа принял решение рассматривать уголовное дело без участия обвинения и защиты.

Она и Коков остались при своих показаниях, но надежды последнего на сохранение жизни (если таковые еще теплились после оказанного на него воздействия со стороны сотрудников НКВД) не оправдались – 23 июля 1939 г. он приговорен к расстрелу.

В тот же день определением Военного трибунала отмечено, что материалы по Елене Евстафьевне неконкретны и противоречивы. Никто, в том числе Коков, о ее причастности к контрреволюционной организации прямо не говорил. Выписки из приказов прокуратуры Северной Осетии 1928 г. по ней не получены. В связи с этим материал в отношении Бараковой выделен из общего дела и через 337-го Военного прокурора Северо-Кавказского военного округа направлен на доследование. Мера пресечения ей оставлена прежняя – содержание под стражей.

Расследование поручено следователю следственной части регионального НКВД, который как таковых мер к выполнению требований военного трибунала о проведении всестороннего исследования не принял.

Для получения дополнительных аргументов в пользу предъявленного обвинения ограничился допросом еще одного лица, приговоренного к смертной казни[172]172
  Чуть позже расстрел заменен десятью годами лишения свободы.


[Закрыть], который в 1928 г. проживал в г. Орджоникидзе с ней по соседству. Согласно протоколу его допроса, отвечая на вопросы следствия, сказал, что были случаи оставления ею родившегося ребенка одного (более ничего к этому не дополнив), и предположил, что она могла съездить на серьезное совещание с. Тулатово, если ее присутствие там было необходимо.

Елена Евстафьевна в категорической форме отвергла подобное:

– Все клевещут и сводят личные счеты с мужем или со мной. Там, где свидетели приводят факты, я на предварительном следствии, в судебном заседании, сейчас опровергаю фактами и тем самым устанавливаю свое алиби и невиновность.

При объявлении 3 октября 1939 г. об окончании дополнительного следствия Баракова предположила, что в мае и июне 1928 г. чрезвычайные указы по хлебозаготовкам не издавались, поэтому не могло быть окружного совещания на эту тему.

Вместе с тем следствию удалось раздобыть выписку из протокола заседания бюро Северо-Осетинского обкома ВКП(б) от 29 мая 1928 г. о принятии к исполнению плана хлебозаготовок на июнь месяц.

Обрадовавшийся следователь тотчас предъявил это неопровержимое доказательство обвиняемой, на что у нее нашлись разумные объяснения:

– Об этой кампании мне не было известно, так как в то время не работала.

Следователь не принял во внимание ни один из ее аргументов, выдвинутых в ходе предварительного и судебного следствия, и составил обвинительное заключение, которое согласовал начальник следственной части и 9 октября 1939 г. утвердил нарком внутренних дел автономной республики.

Заместитель прокурора СОАССР по спецделам, кому было представлено уголовное дело, также не стал учитывать показания обвиняемой и слепо согласился с выводами предварительного следствия. В своем заключении от 11 октября указал, что предъявленное обвинение подтверждено и сомнения не вызывает. По его мнению, Елена Евстафьевна не только поддерживала мужа, являвшегося одним из лидеров контрреволюционной повстанческой организации, но и сама встала на путь активной борьбы с советской властью; находясь в 1930 г. на прокурорской работе, свою практическую деятельность направляла в сторону защиты кулака и переложения всей тяжести на бедняцко-середняцкую часть.

Последнее утверждение априори не могло соответствовать действительности, поскольку, как мы отмечали, из прокуратуры она уволена в 1929 г.

Уголовное дело было решено направить на рассмотрение Особого совещания при НКВД СССР по мотивам того, что невозможно устранить указанные военным трибуналом противоречия и соответственно рассмотреть дело в судебном заседании, так как лица, изобличавшие Баракову в принадлежности к антисоветской организации, осуждены к высшей мере наказания.

Особым совещанием при НКВД СССР от 23 октября 1939 г. постановлено «за участие в антисоветской националистической организации» заключить ее в исправительно-трудовой лагерь сроком на пять лет.

При этапировании для отбытия наказания в Казахстан узнала, что таких, как она, относили к категории «АНО», что означало участник антисоветской националистической организации. Была распределена в десятое Бурминское отделение Карагандинского исправительно-трудового лагеря, где трудилась чабаном. Отара насчитывала до одной тысячи голов. В порядке премирования направлена на четырехмесячные курсы бригадиров овцеводов и техников-осеменителей при учебном комбинате Карлага. После успешного окончания курсов в 1941 г. допущена к работе по данной специальности. Фермы совхоза Бурминского отделения лагеря, на которых работала, три года подряд признавались передовыми. Неоднократно получала благодарности и премии, ей выдавалась книжка ударника.

Срок назначенного ей наказания истек 6 ноября 1943 г., а освобождена она лишь 19 июня 1944 г. Однако и после этого паспорт не вернули и в передвижении ограничили. Фактически продолжила работать на фермах, но теперь уже считалась вольнонаемной и получала заработную плату. Была дисциплинированной, а показатели ее добросовестной работы значительно превышали средние по отделению.

Полученные за последние годы заболевания (бруцеллез и грыжи) сделали свое дело. Елене Евстафьевне присвоили инвалидность, но именно из-за этого 6 ноября 1946 г. позволили вернуться к детям в Северную Осетию.

У нее их было трое. Они прилежно учились в школе, занимались спортом и общественной деятельностью. Когда ее арестовали, дети (сыну тогда исполнилось 17, дочерям – 14 и 10 лет) остались на попечении тети и голодали. Из-за родителей, считавшихся врагами народа, сыну отказали в приеме в комсомол и летное училище, а младшей дочери – в музыкальную школу. Сына на войну согласились призвать только в марте 1942 г., и через три месяца он геройски погиб. Дочери работали на оборону и оказались в числе первых на получение медали «За оборону Кавказа», но из списков были вычеркнуты. Им удалось окончить десятилетнюю школу, стать комсомолками и поступить в мединститут. Старшая дочь настолько прекрасно занималась, что, несмотря на статус родителей, добилась получения сталинской стипендии, зачисления в ординатуру и принятия кандидатом в члены ВКП(б).

В сентябре 1946 г. Баракова устроилась ассистентом на кафедру педагогики пединститута, который когда-то возглавляла. Руководство ее ценило.

Посчитав, что жизнь немного налаживается, написала письмо министру внутренних дел СОАССР с просьбой о снятии судимости, добавив, что всегда работала самоотверженно и не совершала никаких преступлений. Для положительного решения вопроса ей предложили стать секретным сотрудником, предоставляя органам государственной безопасности нужные материалы на окружавших ее лиц. Но и в этот раз она не пошла на сотрудничество.

В марте 1947 г. заключением МГБ по СОАССР в ходатайстве о снятии судимости отказано. Более того, от нее потребовали покинуть город проживания.

В поисках работы отправилась в Среднюю Азию, но не смогла устроиться из-за судимости. Скиталась, переезжая из города в город. Наконец, в 1949 г. ее приняли в хлопково-семеноводческий совхоз Гиссарского района Сталинабадской области Таджикской ССР на должность секретаря-машинистки. Снова пришлось осваивать новую профессию.

Согласно данным на нее характеристикам, проявила себя серьезным, аккуратным, исполнительным, выдержанным работником и одной из лучших общественниц. Избиралась в члены ревизионной комиссии рабочего комитета и состояла членом редколлегии совхозной газеты. К запросам рабочих и служащих относилась чутко и внимательно. В быту вела себя безупречно.

Тем временем старшую дочь исключили из кандидатов в члены партии и выгнали из ординатуры «за связь с матерью». Некоторое время была безработной, но потом Министерство здравоохранения РСФСР направило ее в Тюменскую область. Другой дочери позволили окончить мединститут и распределили в Воронежскую область. Квартиру, где они проживали в Северной Осетии, отобрали.

В 1951 г. Елена Евстафьевна тяжело заболела гипертонической болезнью, обострился бруцеллез и эмфизема легких. Уехала к старшей дочери, но климат Сибири оказался для нее тяжелым, и она перебралась к младшей.

Из-за продолжавшейся болезни и смягчения политического режима в стране вернулась в Северную Осетию, где пошла на поправку. Дочери также вернулись на родину, где трудоустроились врачами, но в предоставлении квартиры им отказали. Пришлось ютиться у родственников.

В 1954 г. написала заявление Генеральному прокурору СССР с просьбой прекратить ее уголовное дело за недоказанностью обвинения: «Снимите позорное пятно “врага” с меня и “детей врагов” с моих детей… Уже нет сил ни физических, ни моральных выносить всякие унижения… Меня совершенно не удовлетворяет снятие судимости по амнистии, ибо я абсолютно за собой ничего не чувствую… Я не сделала ни одной подлости и смело могу смотреть в глаза всем…» Также заметила, что единственными прямыми показаниями против нее являлись слова бывшего секретаря обкома Кокова, который был уже психически не здоров и говорил, как механический человек по указанию суфлеров.

Ее заявление направили на рассмотрение военного прокурора Северо-Кавказского военного округа, и тот дал поручение о проведении проверочных мероприятий КГБ при Совете министров СОАССР.

Только тогда были впервые допрошены те двое, которые назывались Коковым участниками злополучного совещания 1928 г., но чудом избежали обвинений в контрреволюционной деятельности. Удивленные заданными вопросами, те пояснили, что в подобном совещании участия не принимали, о существовании в Северной Осетии контрреволюционной организации не слышали. Баракову знали, как честного советского человека, хорошего общественника и отзывчивого коммуниста.

Сотрудники госбезопасности предприняли попытку истребовать документы в отношении нее о предоставлении отпусков и переводе на работу в прокуратуру СОАССР, однако выяснилось, что архивных документов до 1943 г. не сохранилось.