Текст книги "К северу от 38-й параллели. Как живут в КНДР"

На самой грани (денежная реформа 2009 года)

В последние годы своей жизни Ким Чен Ир толком не понимал, что следует делать с экономикой, в которой неуклонно набирали силу рыночные отношения. В 2002–2005 годах (по-видимому, под влиянием Пак Пон-чжу и других реформаторов в Кабинете министров, равно как и впечатлений от поездок в Китай) он был готов признать за рыночными силами право не только на существование, но и на доминирование в экономике. Однако в 2005 году Полководец изменил свое мнение по этому вопросу и на некоторое время встал на сторону тех, кто требовал постепенного закручивания гаек и «искоренения чуждых социализму явлений». Период 2005–2009 годов был ознаменован целым рядом решений и законодательных актов, которые были призваны максимально подорвать значение этого сектора. Кульминацией этих попыток усмирить вырвавшуюся на свободу рыночную стихию стала конфискационная денежная реформа 2009 года.

Конфискационные денежные реформы периодически происходили в социалистических странах, хотя время от времени в кризисных условиях к подобным мерам прибегали и руководители стран с рыночной экономикой: можно вспомнить денежную реформу в Западной Германии в 1948 году и денежную реформу в Южной Корее 1962 года. Прототипом таких реформ для социалистических стран обычно служила советская денежная реформа 1947 года. Общий сценарий реформы был хорошо известен. Начинается все с того, что в один прекрасный день население узнает из сообщений СМИ, что привычные старые банкноты через несколько дней станут бесполезными и их следует срочно обменять на новые банкноты. Новость эта должна быть совершенно неожиданной: сохранение максимальной секретности является одним из важнейших условий успешного проведения денежной реформы данного типа. Для обмена старых купюр на новые устанавливаются строгие ограничения: обменивать можно лишь в пределах определенных, обычно небольших сумм. При этом к наличным деньгам применяются более суровые ограничения, в то время как банковские вклады обычно в ходе реформы страдают несколько меньше. Период, в течение которого возможен обмен купюр, обычно устанавливается намеренно коротким. Фактически при такой реформе речь идет о слегка замаскированной конфискации денежных средств населения – в первую очередь находящейся в обращении наличности. Результатом конфискационной денежной реформы становится резкое сокращение денежной массы, что весьма полезно для сдерживания инфляции. С точки зрения руководства социалистических стран такая реформа имела еще одно важное дополнительное преимущество: от нее в первую очередь страдали «спекулянты», деятели черного рынка.

Северокорейская денежная реформа 2009 года тоже начала разворачиваться по этому хорошо известному сценарию. 30 ноября в 11:00 утра население Северной Кореи узнало, что старые банкноты выводятся из обращения. Как это часто бывает, обмен сопровождался деноминацией: объявлялось, что десять «новых» вон будут эквивалентны тысяче «старых» («зачеркивание двух нулей»). Если бы деноминация прошла так, как изначально планировалось, это сделало бы розничные цены примерно такими же, какими они были в начале 1990-х, непосредственно перед крахом государственной экономики. Скорее всего, это не было случайным совпадением: организаторы реформы хотели показать, что, мол, отныне все опять будет по-старому, как оно было во времена Ким Ир Сена.

Смена банкнот должна была завершиться через неделю, причем изначально разрешалось обменивать не более 100 000 «старых» вон на человека (на тот момент сумма эта была эквивалентна $30 по текущему курсу). Все, что превосходило этот лимит, обменивалось с понижающим коэффициентом. После того как было передано сообщение о реформе, в стране предсказуемо началась паника, поскольку многие северокорейцы, особенно те, кто работал в частном секторе, имели на руках значительные суммы наличности в местной валюте. Собственно говоря, на максимальное разорение таких полуподпольных миллионеров реформа и была изначально направлена: ее главная политическая задача заключалась в том, чтобы нанести сокрушительный удар по частной экономике, разорив большинство ее участников.

Однако у северокорейской денежной реформы 2009 года была одна поразительная особенность, которая обрекала ее на провал. Было объявлено, что все сотрудники государственных организаций и учреждений будут отныне получать заработную плату в новых купюрах, но в прежнем номинальном размере. Это означало одномоментное повышение зарплаты в 100 раз (то есть на 10 000 %). Возьмем, например, квалифицированного рабочего, который послушно появлялся на своем давно остановившемся заводе и до денежной реформы получал 3500 вон в месяц. Предполагалось, что после реформы рабочий будет получать те же самые 3500 вон в месяц, но уже в новых купюрах, покупательная способность которых теоретически должна была быть в 100 раз больше! Например, цена на рис была тогда официально установлена на уровне 22 «новых» вон за килограмм, в то время как до реформы она составляла 1800–2000 «старых» вон за килограмм. Некоторое время иностранные наблюдатели были озадачены таким, казалось бы, иррациональным шагом, последствия которого – взрыв гиперинфляции – были слишком очевидны, и рассуждали о «тайном плане Ким Чен Ира», а то и просто отказывались верить первым сообщениям о якобы ожидающемся повышении всех зарплат в госсекторе на 10 000 %. Однако вскоре стало ясно, что никакого «тайного плана» нет и что сообщения действительно являются чистейшей правдой. Очевидно, что люди, которые одобрили план денежной реформы, не понимали, что одномоментное повышение всех зарплат в 100 раз приведет не к существенному повышению уровня жизни, а к инфляционному цунами.

Дело тут не в неграмотности северокорейских финансистов, они как раз неплохо знают свое дело. К тому времени денежные реформы в Северной Корее уже проводились неоднократно, да и об опыте подобных реформ в иных странах северокорейские специалисты были неплохо осведомлены. Можно предположить, что авторы плана изначально намеревались следовать устоявшейся и проверенной схеме и провести стандартную конфискационную реформу, при которой государство конфисковало бы значительную часть наличной денежной массы, а зарплаты и цены в розничной торговле были бы снижены синхронно. Кажется очень вероятным, что в последний момент кто-то очень важный вмешался в работу экспертов и приказал кардинально переработать план, потребовав не менять зарплату в госсекторе.

Человек, предложивший это, был невероятно наивным в вопросах экономики и не понимал, что деньги нельзя просто напечатать. Иначе говоря, этот важный человек искренне полагал, что можно росчерком пера увеличить зарплаты в 100 раз, запретить частной торговле продавать товары дороже установленной государством цены и приказать полиции ловить тех, кто все-таки продает дороже положенного – и в результате уровень жизнь работников госсектора вырастет ровно в 100 раз, а рабочие вернутся на заводы, с которых ушли в 1990-е. Не стоит удивляться такой наивности. Учитывая то, как устроено северокорейское государство, можно сказать, что данное решение должен был инициировать (или, по крайней мере, лично и недвусмысленно одобрить) сам Ким Чен Ир. Полководцу никогда в жизни не приходилось беспокоиться о том, чтобы платить за продукты или копить на новую машину. Ким Чен Ир был мастером мирового уровня в делах дипломатии, но в то же время он имел репутацию человека, до смешного некомпетентного в вопросах экономики, – и денежная реформа 2009 года только подтвердила это. То обстоятельство, что Ким Чен Ир тогда оправлялся от недавно перенесенного инсульта, как можно предполагать, ясности его мышления тоже не способствовало. Легко представить себе, как Полководец, ознакомившись с планом реформы, сказал задумчиво: «А как же работники государственной промышленности? Не должны ли мы по достоинству оценить заслуги тех людей, которые вопреки всему в дни “Трудного похода” остались верны принципам социализма? Почему бы не увеличить им зарплату, чтобы они после реформы жили лучше, чем спекулянты с черного рынка?» Можно предположить, что чиновники едва ли решились бы объяснять Полководцу, к каким катастрофическим последствиям неизбежно приведет подобная щедрость: попытки спорить были опасными (впрочем, как мы увидим, молчание им тоже обошлось весьма дорого).

Как ни странно, о денежной реформе не упоминали открытые северокорейские СМИ. Вся информация и инструкции доходили до северокорейского населения по закрытым каналам: посредством объявлений, размещенных у входа в банки, передач по кабельному радио, через «народные группы» инминбан, руководительницы которых получали соответствующие циркуляры. Понять причины такого молчания трудно, но смысл этой политики совершенно точно не заключался в желании скрыть происходящее от внешнего мира. Дело не только в том, что вся информация о происходящем уходила за рубеж в режиме реального времени благодаря распространению в приграничной полосе китайских сотовых телефонов, но и в том, что иностранцам о денежной реформе как раз сообщили – официально и довольно детально. Во-первых, иностранным посольствам и представительствам были разосланы соответствующие извещения. Во-вторых, о реформе писали как раз в тех – и только тех – средствах массовой информации, которые недоступны среднестатистическому северокорейцу и предназначены исключительно для иностранной аудитории – например, в газете «Чосон синбо», которая издается северокорейскими властями в Японии и адресована проживающим там этническим корейцам.

То, что происходило в первые часы после появления сообщений о реформе, было в целом вполне стандартным для подобных мероприятий: люди бросились спасать свои сбережения, началась паническая покупка всего, что только можно было еще купить на старые купюры. В общем, именно этого и следовало ожидать, но масштабы паники и накал страстей на этот раз оказались несколько необычными. Чтобы сгладить ситуацию, власти немедленно начали пересматривать правила в сторону смягчения, увеличивая лимиты на обмен и упрощая его условия, но это не помогло. Объявив о денежной реформе, власти также заявили, что отныне начинает в полном объеме функционировать централизованная карточная система пэгып. Остается только удивляться тому, что правительство КНДР всерьез рассчитывало за несколько дней заново запустить эту систему после того, как она на протяжении почти 15 лет работала только в некоторых районах и не в полном объеме. Для этого у правительства не было никаких реальных возможностей.

Как и следовало ожидать, пункты выдачи зерновых пайков так и не заработали, в то время как рабочие и служащие действительно начали получать стократно увеличенные зарплаты. Результат был предсказуем: инфляция начала ускоряться. Некоторое время правительство, которое по-прежнему верило в волшебную силу административных мер и собственных распоряжений, пыталось вводить ограничения на цены на товары первой необходимости: например, рис следовало продавать на рынках не более чем за 24 «новые» воны за килограмм. Рынок проигнорировал эти правила. В тех редких случаях, когда полиция пыталась следить за их соблюдением, товары исчезали, ибо никто не собирался продавать товар в убыток.

В попытке обуздать хаос, а также, возможно, наказать упрямых торговцев правительство в декабре объявило о закрытии всех рынков. В начале января 2010 года были закрыты также валютные магазины, где старая (чиновничье-номенклатурная) и новая (буржуазно-предпринимательская) элиты могли покупать качественные товары. Это решение нанесло удар по привилегированным группам населения. В январе 2010 года от нехватки предметов первой необходимости – а то и от нехватки еды – могли страдать генералы, инструкторы ЦК и успешные торговцы нелегальным антиквариатом. В течение короткого времени в январе и феврале 2010 года всеобщее недовольство стало ощутимо и выражалось с беспрецедентной откровенностью. Впервые за десятки лет члены северокорейской элиты в разговорах с иностранцами открыто критиковали действия своего правительства. Сокурсники немногочисленных российских студентов не скрывали своего отношения к денежной реформе, а военный атташе одной из западных стран позже рассказал мне, что находящийся в контакте с ним северокорейский офицер тогда заметил: «Кажется, наше правительство не совсем понимает, что оно творит». Можно представить, как сильно надо разозлить сотрудника военной разведки в одной из самых контролируемых стран мира, чтобы он начал так разговаривать со своим коллегой из потенциально враждебной страны.

Столкнувшись со вспышкой недовольства, которая по своему масштабу, кажется, вообще не имела аналогов в северокорейской истории, правительство стало принимать экстренные меры, многие из которых тоже носили беспрецедентный характер. В феврале 2010 года премьер-министр КНДР Ким Ён-иль выступил на многолюдном собрании партийного и общественного актива в Пхеньяне и извинился за допущенные в ходе денежной реформы «ошибки». При том что собрание формально было закрытым, о происходившем там неизбежно должна была узнать – и узнала – вся страна.

Нашелся, конечно, и виновник. Им стал Пак Нам-ги, заведующий отделом финансов и планирования ЦК ТПК, который был казнен за «контрреволюционную деятельность и шпионаж». Старого бюрократа обвинили в том, что с начала 1950-х он был американским шпионом, а в середине 1950-х, обучаясь в Чехословакии, стал еще и ревизионистом. Таким образом, как утверждала внутренняя пропаганда, вся вина за произошедшее в конечном итоге лежит на американских империалистах, агентом которых был Пак Нам-ги и которые таким образом пытались подорвать северокорейскую экономику (впоследствии разговоры о «вредителе» Пак Нам-ги появились в открытой печати). Фактически заявив о том, что денежная реформа была вредительской операцией американской разведки, правительство КНДР отреклось от нее максимально решительным образом.

Впрочем, правительство не ограничилось беспрецедентными публичными покаяниями и поиском козлов отпущения. И валютные магазины, и, главное, рынки в феврале были вновь открыты. Важно и то, что после провала реформы правительство отменило все те ограничения на деятельность рынков и, шире, деятельность частного сектора, которые были введены в ходе антирыночных кампаний 2005–2009 годов. По некоторым данным, правительство пошло на неслыханный шаг и стало выдавать по карточкам зерно из стратегических резервов вооруженных сил. Однако главные перемены случились в мае 2010 года, когда местным властям специальным циркуляром было прямо приказано более не вмешиваться в работу рынков. Там также говорилось, что властям и полиции отныне не следует пресекать торговлю зерновыми по рыночным ценам. Это означало сигнал к общему политическому отступлению антирыночных сил. Попытка загнать джинна рыночной экономики обратно в бутылку окончилась полным провалом и чуть не привела к катастрофе. Очевидно, что правительство косвенно признало и, главное, само убедилось в том, что, какой бы ни была пропаганда, Северная Корея в ее нынешнем виде в принципе не может существовать без активного частного сектора.

С другой стороны, северокорейский частный сектор оправился от нанесенного удара на удивление быстро. Всерьез – вплоть до реального разорения – от реформы пострадали мелкие торговцы и часть средних. Крупные и большинство средних предпринимателей тогда работало с оборотным капиталом в десятки и сотни тысяч долларов и держало большую часть своих средств в иностранной валюте, обычно – в китайских юанях. Сильно пострадали от реформы те, у кого был оборотный капитал в северокорейских вонах, то есть розничные торговцы и часть мелких оптовиков.

Правительству удалось в итоге взять под контроль политическую ситуацию, но оно мало что могло сделать с законом спроса и предложения. Сразу после реформы на экономику обрушилось инфляционное цунами – а чего еще можно было ожидать от одномоментного увеличения заработной платы в 100 раз? За несколько месяцев четырехзначная инфляция уничтожила все те выгоды, которые поначалу получили рабочие и служащие государственных структур. К концу 2010 года цены на продукты питания и потребительские товары стабилизировались примерно на том же уровне, на котором они находились и до валютной реформы (что мог спрогнозировать любой первокурсник с экономического факультета).

Реформы без открытости

В декабре 2011 года 27-летний Ким Чен Ын стал руководителем Северной Кореи, сменив на высших государственных постах своего внезапно скончавшегося отца Ким Чен Ира. Несмотря на молодость и отсутствие политического опыта, Ким Чен Ын быстро зарекомендовал себя инициативным и энергичным, хотя и жестким руководителем. Оказавшись – скорее всего, неожиданно и для себя самого – на капитанском мостике северокорейского государственного корабля, Ким Чен Ын с первых же месяцев правления стал менять его курс.

Основой внутренней политики Ким Чен Ына стали экономические реформы, которые во многом копируют те, что проводились в 1980-е годы в Китае под руководством Дэн Сяопина. Впрочем, по политическим соображениям в Пхеньяне не признают этого копирования: официально считается, что Корея, будучи одной из колыбелей всей человеческой цивилизации, не нуждается в том, чтобы следовать иностранным образцам, а живет исключительно собственным умом или, скорее, мудростью своих вождей.

Ким Чен Ын, в отличие от отца, владеет иностранными языками и учился в Швейцарии, так что о ситуации в мире он прекрасно осведомлен. Похоже, с самого начала Высший Руководитель прекрасно понимал: чтобы покончить с накопившимися экономическими проблемами, КНДР должна двинуться по китайско-вьетнамскому пути рыночных реформ. Неслучайно, что вскоре после прихода к власти Ким Чен Ына в китайских университетах появились группы северокорейских экспертов, которые, стараясь не привлекать к себе лишнего внимания, начали собирать материалы о том, что же происходило в КНР в первые годы правления Дэн Сяопина. Работали они не втуне.

Уже в самой первой своей речи, которую он произнес на встрече с высшим чиновничеством в день похорон отца, Ким Чен Ын говорил о необходимости «соблюдать баланс спроса и предложения» в экономике и выступил в защиту тех сторонников перемен в системе управления, которых, по его словам, «необоснованно обвиняли в протаскивании капиталистических методов управления». В той же речи он пожаловался, что многие интересные и важные предложения не высказываются чиновниками потому, что они боятся быть обвиненными в пропаганде капитализма, и призвал покончить с таким «предвзятым отношением» (буквально – «снять розовые очки»).

С июня 2012-го сельское хозяйство Северной Кореи стало переводиться на семейный подряд (переход завершился к 2016 году). Сельскохозяйственные кооперативы, в которых размер приусадебного участка был ограничен одной соткой, формально продолжают существовать, но, по сути, превратились в управленческие инстанции. В соответствии с новой системой большая часть пахотной земли передана в долгосрочное пользование «малым хозрасчетным звеньям», состоящим из одной-двух крестьянских семей каждое. Часть урожая – обычно около трети – крестьянам полагается сдавать государству, выплачивая таким образом своего рода натуральный налог. Остальным они могут распоряжаться по своему усмотрению. Результаты оказались легко предсказуемыми: продовольственное положение КНДР при Ким Чен Ыне начало улучшаться. Один северокорейский чиновник сказал мне по этому поводу: «В прошлом наши крестьяне иногда немножко ленились, но при нынешней системе им нет смысла лениться, и они работают очень хорошо». Что ж, работают они действительно на совесть: производство зерновых выросло на 20–25 %, и Северная Корея впервые за десятилетия приблизилась к уровню самообеспечения продовольствием.

С конца 2014 года начался перевод промышленности на систему радикального хозрасчета, скопированную с системы «двойных цен», существовавшей в 1980-е годы в Китае. В соответствии с этой системой предприятие сдает государству определенную часть произведенной продукции и получает за нее символическую плату. Все, что производится сверх этого количества, предприятие вольно продавать своим партнерам и потребителям по свободным ценам.

Показательно, что северокорейские СМИ мало пишут о происходящих реформах, по-видимому, опасаясь посеять ненужные сомнения в умах. В целом для народных масс сохраняется старая риторика: проверенная десятилетиями смесь коммунистической и националистической фразеологии. Однако специализированные журналы, адресованные управленцам и чиновникам, ведут себя намного откровеннее. В появившихся на их страницах в последние три-четыре года публикациях весьма подробно объясняют, как должна работать новая экономическая модель. В этих журналах публикуют даже известные любому экономисту графики с кривыми спроса и предложения, иллюстрирующие принципы рыночного ценообразования в новой модели. Появляются там и статьи с изложением основ современной (конечно же, рыночной) экономической теории в применении к новой экономической модели. Впрочем, такие слова, как «рынок» и «реформа», остаются крамольными и не используются даже в специализированных изданиях. Происходящие перемены полагается именовать «мерами по улучшению системы управления экономикой».

Систему двойных цен можно считать вариантом северокорейского госкапитализма: государственные предприятия работают в условиях рыночной экономики, но не меняют формы собственности. При этом еще в 1990-е в стране сложился заметный частный сектор. Во времена Ким Чен Ира этот сектор то поощряли, то пытались раздавить, а обычно просто закрывали на его существование глаза. Позиция Ким Чен Ына иная: частный сектор делает полезное дело, и его нужно терпеть, а временами и поощрять, хотя и не легализовывать полностью.

Впрочем, даже в официальном законодательстве сейчас появились лазейки, предназначенные для цеховиков, или, как их называют в Северной Корее, тончжу («хозяева денег»). В принятом в ноябре 2014 года Законе о промышленных предприятиях содержится статья 38, предусматривающая привлечение государственными предприятиями средств частных инвесторов, и речь идет не об инвесторах-иностранцах, а именно о богатых местных жителях, которые готовы пустить свои деньги в оборот под эгидой государственного предприятия.

Прекратились гонения на те частные предприятия, которые функционируют в КНДР уже не первое десятилетие, будучи формально зарегистрированными в качестве государственной собственности. Подобная фальшивая регистрация – весьма распространенная практика. Например, в последние 15–20 лет фактически частными стали почти все северокорейские рестораны, хотя официально они зарегистрированы как государственные. Частный сектор играет большую роль в розничной торговле, автотранспорте, междугородных пассажирских перевозках, рыбной ловле и, что важно, в жилищном строительстве. Послабления эпохи Ким Чен Ына привели к тому, что цеховики, с существованием которых власти мирились и раньше, окончательно вышли из подполья.

При Ким Чен Ыне была окончательно решена и проблема товарного дефицита: магазины и в столице, и в провинции забиты товарами. В последние годы продукция местного производства, несмотря на свое, скажем прямо, не очень высокое качество, ощутимо потеснила китайский импорт. В Пхеньяне и некоторых других городах стремительно возникают целые кварталы новостроек, в основном возводимых на деньги частных инвесторов. Ускорившийся при Ким Чен Ыне переход к рыночной экономике привел к существенному социальному расслоению, но нельзя сказать, что мы имеем дело с ситуацией, когда «богатые богатеют, а бедные беднеют». Благосостояние, в общем-то, растет у всех, хотя и разными темпами.

При этом выбранная Ким Чен Ыном модель преобразований отличается от китайского прототипа одной важной чертой: в КНР экономический рост сопровождался политическими послаблениями и частичным открытием страны для внешнего мира. Недаром китайская политика известна как «политика открытости и реформ». В Северной Корее реформы идут, но никакой «открытости» там не наблюдается: власть по-прежнему жестко контролирует страну, а меры по ее изоляции от внешнего мира даже усилились. Ким Чен Ын сделал ставку на сочетание рыночных реформ в экономике с сохранением крайне жесткого авторитарного режима в политике. По-видимому, только такой микс дает Киму шанс сохранить власть и встретить старость в своей резиденции, а не в тюрьме или изгнании. С точки зрения самого Ким Чен Ына и его окружения, у проводимого ими курса «реформ без открытости» просто нет альтернативы: мириться с сохранением отсталости они не могут и не хотят, но и подвергать угрозе стабильность режима тоже не желают.

Впрочем, судя по всему, подавляющее большинство граждан КНДР довольны нынешним курсом. Не факт, что в Северной Корее в последние годы жить стало веселее, но, безусловно, жить стало намного лучше – или, скажем так, жить становилось лучше до резкого усиления международных санкций, которое произошло в 2016–2017 годах и стало сказываться на экономике страны в 2018 году. Рыночная модель работает везде, но особенно эффективно, как показал опыт последнего полувека, она работает в Восточной Азии, и Северная Корея в этом отношении исключением не стала.