Текст книги "Рассказы о Петре Первом"

75.

Его величество, присутствуя на иордани и командуя сам полками, возвратясь во дворец, императрице говорил: «Зрелище приятное – видеть строй десяти полков на льду Невы, кругом иордани стоящих. Во Франции не поверили бы сему». Потом, оборотясь к штабофицерам гвардейским, сказал: «Мороз сильный, только солдаты мои сильнее. Они маршировали так справно, что пар только шел столбом, и усами только поворачивали. Я приметил, господа чужестранные министры закутались в шубах, дивились тому и пожимали плечами, почитая, может быть, сие жестокостию, но мы родились в cевере и сносить такой мороз можем; приучать солдата к теплу не должно»⁸².

76.

Шествующему императору в сенат, на дороге пал в ноги юноша лет пятнадцати и, подавая челобитную, просил в ней о прощении отца своего, за преступление к смерти осужденного, возглашая со слезами так: «Всемилостивейший государь, помилуй несчастного отца моего, повели вместо его наказать меня; готов умереть за него». Его величество, развернув бумагу и посмотрев в нее, сказал: «Он виноват, а ты нет». Потом хотел идти далее; однако просящий юноша пал паки лицом к земли, схватил за ноги монаршия и рыдая говорил: «Помилуй отца и меня; я вину его вашему величеству заслужу и Богом исполнить сие обещаюсь». Государь, сожалением тронутый, спроси л его: «Кто тебя научил?» «Никто», отвечал смело стоящий на коленях отрок, – «сыновняя любовь; со смертию его смерть [и] моя». По сем Петр Велимй, пристально посмотрев на лицо юноши сего, коего черты oбещевали быть в нем честного человека и доброго слугу государству, понеже его величество проницанием своим в избрании подданных нелегко ошибался и имел дарование по наружности людей познавать, сказал: «Убедительный пример: счастлив отец, имея такого сына!»

Его величество вошел в сенат, пересказывал сыновнюю к отцу горячность, велел прошение сие прочесть и несчастному даровал жизнь. А сын его, записанный в службу, самым делом, усердием и верностию своею уверениe сие исполнил, достигнув заслугами до чина генеральского, который был мне хороший приятель и по фамилии прозывался Желябужской⁸³.

77.

Его императорское величество, ради мирного со Швециею торжества возблагодаря Бога и желая к народу показать милосердие, отпустил преступления тяжких вин, оставил государственные долги и недоимки, отворил заключенным двери темниц и даровал свободу, говоря с восхищением: «Прощаю и молю Бога, да простить мне; но никто же без греха, кроме Сотворшего нас; отпуская другим, отпустится и нам; пусть веселится и радуется со мной Россия, чувствуя промысл Вышнего!»⁸⁴

78.

Некогда отдан был в поход один офицер гвардии под военный суд, который за неосторожный против военных законов проступок, учиненный им против неприятеля, присудил его повесить. Сентенция объявлена была ему в присутствии его полковника, государя. Осужденный, поклонясь его величеству, просил так: «Виноват, но будь милостив яко Бог, избавь от виселицы и от позорной смерти!» Петр Великий на сие отвечал: «Добро, ради прежней службы облегчить и расстрелять!» А офицер, поклонясь, говорил паки: «Я лучше бы желал быть застрелен от неприятелей, нежели от своих солдат, с которыми защищал» отечество. Помилуй, государь, вспомни прежнюю верность мою, посмотри на раны и прости! Обещаюсь быть осторожнее и вину свою заслужить. Оплошность моя, а не измена». При чем вдруг открыл грудь свою, обнажил руку и показывал язвы и пластыри. Монарх переменился в лице, на глазах явились слезы; встал с места своего и к судящим штаб и обер-офицерам снисходительно сказал: «Что теперь, господа, скажете?» А как они молчали и ожидали последнего pешения от государя, то гласом милосердным заключил сей суд так: «Сии свидетельствы даруют тебе живот; прощаем, только блюди обещание», – что сей офицер в самом деле исполнил. Bскоре после того выпросился он у государя с особым отрядом, напал с такою храбростью на Шведов, что, разбив их, одержал победу и, будучи при сем случае вновь ранен в голову, умер. Однако, будучи несколько часов до смерти жив, при конце последнего издыхания в палатке к офицерам с радостию говорил: «Теперьто, братцы, умираю я спокойно и честно, заслужив вину свою пред государем».

79.

Петр Великий не любил никакой пышности, великолепия и многих прислужников. Публичные столы отправлял у князя Меншикова, куда званы были и чужестранные министры; у себя же за обыкновенным столом не приказано было служить придворным лакеям. Кушанье его было: кислые щи, студени, каша, жареное с огурцами или лимонами солеными, солонина, ветчина, да отменно жаловал лимбургский сыр; все сие подавал мундкох его Фельтен. Водку употреблял государь анисовую, обыкновенное питье – квас, во время обеда пил вино эрмитаж, а иногда венгерское; рыбы никогда не кушал; за стулом стоял всегда один из дневальных денщиков; о лакеях же говаривал: «Не должно иметь рабов свидетелями того, когда хозяин ест и веселится с друзьями. Они – переносчики вестей, болтают то, чего не бывало»⁸⁵.

80.

В беседах его величество бывал весел, разговорчив, обходителен в простоте, без церемонии и вычуров и любил около себя иметь веселых, но умных людей; досадчиков в беседе не терпел и в наказание тому, кто кого оскорбил словом, давал пить покала по три вина или ковш с вином, называемый Орел, чтоб лишнего не врал и не обижал; словом, он и гости его забавлялись равно; неприметно было в нем того, что он был самодержавный государь, но казался быть простым гражданином и приятелем. Я многажды бывал с императором в таких беседах и такому обхождению его был свидетель.

Обыкновенно вставал его величество утром часу в пятом, с полчаса прохаживался по комнате; потом Макаров читал ему дела; после, позавтракав, выезжал в шесть часов в одноколке или верхом к работам или на строения, оттуда в сенат или в адмиралтейство. В хорошую погоду хаживал пешком. Обедал в час по полудни. В десять часов пил одну чарку водки и заедал кренделем; после того, спустя полчаса, ложился почивать часа на два; в четыре часа после обеда отправлял паки разные дела; по окончании оных тачивал; потом либо выезжал к кому в гости, или дома с ближними веселился. Такая-то жизнь была сего государя. Голландские газеты читывал после обеда, на который делывал свои примечания и надобное означал в них карандашом, а иное – в записной книжке, имея при себе готовальню с потребными инструментами математическими и хирургическими. Допуск по делам пред государя был [в] особый кабинет подле токарной или в самую токарную. Обыкновенно допускаемы были: с доклада – канцлер граф Головкин, генерал-прокурор граф Ягушинской, генерал-фельдцейхмейстер граф Брюс, вице-канцлер барон Шафиров, тайный советник Остерман, граф Толстой, сенатор князь Долгорукий, князь Меншиков, генерал-полицмейстер Дивиер, флотские флагманы, корабельные и прочие мастера; без доклада – князь-цесарь Ромодановский, Фельдмаршал граф Шереметев, которых провожал до дверей кабинета своего, да ближние комнатные: механик Нартов, секретарь Макаров, денщики, камердинер Полубояров. Чрез сих-то последних докладываемо было его величеству о приходящих особах. Даже сама императрица Екатерина Алексеевна обсылалась наперед, может ли видеть государя, для того, чтоб не помешать супругу своему в упражнениях. В сих-то комнатах производились Все государственные тайности; в них оказываемо было монаршее милосердие и скрытое хозяйское наказание, которое никогда не обнаруживалось и вечному забвению предаваемо было. Я часто видал, как государь за вины знатных чинов людей здесь дубиною подчивал, как они после сего с веселым видом в другие комнаты выходили и со стороны государевой, чтоб посторонние сего не приметили, в тот же день к столу удостоиваны были. Но все такое исправление чинилось не как от императора подданному, а как от отца сыну: в один день наказан и пожалован. Сколь монарх был вспыльчив, столько и снисходителен; да иначе и быть ему почти не можно было по тем досадам, которые против добра, устрояемого им, чинились. При всем том был великодушен и прощал вины великие неоднократно, если раскаяние принесено ему чистосердечное.

81.

Петр Великий, употребляя марциальные воды на Истецких железных заводах, расстоянием от Москвы в девяносто верстах по Калужской дороге, от Баева колодезя вправо, принадлежавших тогда заводчику Миллеру, куда привезен был и токарный станок, и мне при том быть приказано было, во первых, для того, чтоб обще с государем точить, а во-вторых, чтоб разные делать опыты над плавкою чугуна для литья пушек. Для телодвижения, кроме точения, выковывал сам его величество железные полосы, при плавке из печей выпускал чугун, на верейке бывал в гребле и осматривал на ней укрепления плотин. Во время пребывания своего тамо более четырех недель выковал несколько пуд железа, положив на нем клейма с означением года, месяца и числа, которые и поныне в память трудов сего монарха хранятся на тех заводах. Наконец, осведомясь, какую ковачмастер получает за то плату, при отъезде своем у заводосодержателя Миллера требовал заработных денег, сказав ему: «Я выработал у тебя за осьмнадцать пуд осьмнадцать алтын; заплати!» И когда Миллер сии деньги государю вручил, тогда его величество говорил: «Бродя по заводу, избил я подошвы; возвратясь в Москву, на эти деньги куплю в рядах башмаки», – которые, подлинно купя и нося, показывал многим и рассказывал, что выработал он их сам своими руками. Чрез сие подавал он подданным образец, что воздаяние приобретается трудами, и что он даже низкие работы не пренебрегал и всему учился сам⁸⁶.

82.

Его величества камердинер Полубояров жаловался государю, что жена его ослушается и с ним не спит, отговариваясь зубною болью. «Добро», сказал он, – «я ее поучу». В один день, зашедши государь к Полубояровой, когда муж ее был в дворце, спросил ее: «Я слышал, болит у тебя зуб?» «Нет, государь», доносила камердинерша с трепетом, – «я здорова». «Я вижу, ты трусишь». От страха не могла она более отрицаться, повиновалась. Он выдернул ей зуб здоровый в после сказал: «Повинуйся впредь мужу и помни, что жена да боится своего мужа, инако будет без зубов». Потом, возвратясь его величество во дворец, при мне усмехнувшись Полубоярову говорил: «Поди к жене, я вылечил ее; теперь она ослушна тебе не будет».

Сие было точно так, а не инако, как прочие рассказывают, будто бы Полубояров, осердясь на жену свою, о зубной боли государю взвел напрасно жадобу, будто бы государь, узнав такую ложь, после за то наказал его дубиной. Hамерение его было дать жене почувствовать и привесть ее в новиновение к мужу, понеже жалоба на нее от мужа была еще и та, что она, имея любовников, его презирала.

Надобно ведать, что государь часто хирургические операции при разных случаях делывал сам и имел в оном знание. Вырванных зубов находится целый мешок с пеликаном и клещами в кунсткамере⁸⁷.

83.

Его величество, сидя у окна и увидев, что на Неве при ветре плавают буеры и другие суда под парусами, прилучившемуся тогда фанБруинсу, Флотскому офицеру и Экипажмейстеру, которого он жаловал, сказал: «Господин ФанБруинс, приготовь мой бот, я с ними повеселюся. Слава Богу, вижу, что труды мои не тщетны!» Потом, сев с Бруинсом в бот, плавал противу крепости, встречаясь с другими судами, кричал: «гусс, гусс», поворотил к Лахте, оттуда путь восприял к Дубкам, где переночевал; на другой день благополучно возвратился в Петербург.

NB. Государь велел парусные и гребные суда коммисару Потемкину разных чинов людям раздать безденежно, а каким образом оными управлять – написал собственноручную инструкцию, повелев в указный час по сигналу съезжаться для обучения на Неве⁸⁸.

84.

Его величество, получив от Прусского короля письмо, в котором он благодарил за присланную, собственными руками Петра Великого точеную табакерку, на которой изображен был портрет его, сказал Нартову: «Я знал, что работа наша королю приятнее золота. Он – таков, как и я: роскоши и мотовства не любит»⁸⁹.

85.

Государь, вспомня о Фельдмаршале графе Борисе Петровиче Шереметеве, вздохнув, с сожалением сказал: «Бориса Петровича нет уже, не будет скоро и нас. Храбрость и верная его служба не умрут и памятны будут в России всегда».

Мне самому случилось видеть неоднократно, что Петр Великий, уважая его отменно, встречал и провожал его не яко подданного, а яко гостя-героя, и говаривал: «Я имею дело с командиром войск»⁹⁰.

86.

В 1719 году, по одержании совершенной победы над Шведами генералом князем Голицыным, его величество вознамерился пожаловать его деревнями, но он, от сего отрекшись, получил вместo сего шпагу драгоценную и денежное награждение. Князь Голицын, получив от государя деньги, купил на оные шапки, коты и фуфайки и в жестокую зиму роздал их в поход бывшим с ним солдатам. Петр Великий, уведомясь о таком безкорыстии и человеколюбии, душевно был доволен увидя князя Голицына и поцеловав его в лоб, сказал ему: «Прямой сын отечества; ты печешься более о здоровье моих солдат, чем о себе»⁹¹.

87.

О духовных имениях рассуждал Петр Великий так: «Монастырские с деревень доходы употреблять надлежить на богоугодные дела и в пользу государства, а не для тунеядцев. Старцу потребно пропитание и одежда, a apxиepeю – довольное содержание, чтоб сану его было прилично. Наши монахи зажирели. Врата к небеси – вера, пост и молитва. Я очищу им путь к раю хлебом и водою, а не стерлядями и вином. Да не даст пастырь Богу ответа, что худо за заблудшими овцами смотрел!»

О сем учреждение вышло 31-го генваря 1724 года⁹².

88.

Его величество, возвратясь из сената, о князе Якове Федоровиче Долгорукове, который был из первых сенаторов, генерал-прокурору графу Ягушинскому говорил: «Князь Яков в сенате прямой помощник; он судить дельно и мне не потакает, без краснобайства режеть прямо правду, не смотря на лицо»⁹³.

Яков Федорович Долгоруков

89.

О произвождении генералов, полковников и офицеров, оказавших услугу, Петр Великий» сказал: «Я постараюсь, только как посудить князь-цесарь. Видите, что я и о себе просить не смею, хотя отечеству с вами послужил верно. Надлежит избрать удобный час, чтоб частым представлением его величество не прогневать. Что ни будет, я ходатай за вас, хоть и рассердится. Сердце кесаря в руце Божией; помолимся прежде Богу, авось либо будет лад».

Сей князь-цесарь имел такую власть и доверенность, что самого государя в чин вице-адмирала пожаловал за морскую у Гангута баталию. При выездах садился Петр Великий в карете против князя-цесаря, а не рядом с ним, показывая подданным пример, какое оказывает он почтение и повиновениe к высшей особе. Чин вице-адмирала от князя-цесаря объявлен был царю Петру Алексеевичу, яко бывшему контр-адмиралу, в сенат, где князь-цесарь сидел посреди всех сенаторов на троне и давал ауденцию государю при прочтении письменной реляции подвигов его, в образец прочим, что воинские достоинства получаются единственно по заслугам, а не породою и счастием. Такое произведение случилось в 1714 году⁹⁴.

90.

Некогда князь Меншиков, пришед к дверям токарной комнаты его величества, требовал, чтоб ею туда впустили, но, увидя в том препятствие, начал шуметь. На сей шум вышел к нему Нартов и, удержав силою туда войти хотевшего князя Меншикова, объявлял ему, что без особого приказа от государя никого впускать не велено, и потом двери тотчас запер. Такой неприятный отказ сего честолюбивого, тщеславного и гордого вельможу столь рассердил, что он в запальчивости, оборотясь, с великим сердцем сказал: «Добро, Нартов, помни это». О сем происшествии и угрозах донесено было тогда же императору, который в то время точил паникадило в соборную церковь святых апостолов Петра и Павла, яко благоговейный дар, посвящаемый им Богу в благодарение за полученное им облегчение от марциальных вод, – на что его величество, рассмеявшись, произнес такую речь: «Где ж скрыться от ищущих и толкущих?» Потом, взглянув взором уверительным, сказал: «Кто дерзнет против мастера моего? Посмотрю. Невежество художеств и наук не терпит, но я наглость решу; подай, Андрей, чернила и бумагу!» Государь тотчас написал на токарном станке следующее и, отдав Нартову, промолвил: «Вот тебе оборона; прибей сие к дверям и на угрозы Меншикова не смотри»: «Кому не приказано, или кто не позван, да не входит сюда не токмо посторонний, но ниже служитель дома сего, дабы хотя сие место хозяин покойное имел». Сей собственною Петра Великого рукою писанный указ, данный мне, Нартову, находится у меня поныне соблюденным.

После сего не являлись более докучатели, и тишина была около того места толь велия, что монарх, видя себя спокойным и забавляясь тем, механику своему говорил: «Теперь, Андрей, по почте ходящих сюда не слышно знать, грома колес наших боятся» то есть, обращения или движения колес махинных; но в самом ь деле мнил его величество чрез сие о прибитой к двери бумаг⁹⁵.

91.

Андрей Нартов в 1718 году, июня 30-го дня, отправлен был от лица царского с дарами и с несколькими великорослыми солдатами к королю Прусскому, имевшему тогда полк потсдамских великанов. По прибытии его в Берлин и Потсдам, принят был он королем весьма милостиво и, живши с полгода при дворе, обучал короля несколько точить по собственному желанно его величества и в угодность Петру Великому, с которым находился он в великой дружбе и согласии. Отъезжая из Берлина в Лондон и в Париж, в знак отличного благоволения пожалован был Нартов от короля портретом, осыпанным алмазами, и на дорогу получил подарок тысячу червонных, который в рассуждении известной королевской экономии был знатный. Путешествие Нартова в Париж и Лондон по повелению государеву было ради того, дабы приобрел он вящшие успехи в механике и математике, а притом, чтоб сделал там для собственного упражнения его величества токарные махины, кото рые поныне в coxpaнении находятся в Санктпетербургской кунсткамере, с вырезанием на каждом станке имени сего российского механика; сверх того, поручено было ему в Лондоне домогаться получить свединия о нововымышленном лучшем парении и гнутии дуба, употребляющегося в корабельное стpoениe, с чертежом потребных к сему печей, и собрать в обоих местах для любопытства монарха своего лучшим, художников физических инструментов механические гидраулические модели; сего ради препоручен он был особливо академии президенту аббату Биньону, астроному де-Лафаю, славному художнику Пижону и математику Вариньону, при которых он знание свое в потребном и порученном ему от государя деле к пользе отечества и к чести своей усугубил.

Окончив надлежащее в Париже и долженствуя переселиться в Лондон, оставил он Парижской академии в знак почтения и памяти выточенные им в присутствии президента Биньона портреты короля Лудовика XIV и XV и дюка Орлеанского, правителя Франции, которые доднесь, с начертанием имени Нартова, в Парижской академии между редкостями хранятся и обще с точеными Фигурами Петра Великого любопытствующим Россиянам показываются.

Сей знаменитый учением аббат Биньон во удовлетворение успехов, учиненных Нартовым в науках, написал и отправил к Петру Великому, имея счастие быть самолично знакомым и носить его милость по случаю посещешя его величеством академии, одобрительное письмо, которое по тогдашнему переводу на росийском языке от слова до слова гласит тако:

«Государь!

Не могу изрещи вашему величеству, с коликою радостию пользуюся случаем, который представляется к тому, дабы я мог возватися в честь вашего напоминания.

Господин Андрей Нартов, который отезжает, дал нам знать, что рад бы он был, дабы мы подали какоелибо свидетельство вашему величеству о том, еже он между нами чинил. И потому перенял я нa себя оное старание с толико вящшею охотою, что, кроме превеликой чести, которая мне от того приходит в писании к вашему величеству, имеем мы об нем донести токмо дела зело полезный. Постоянная его прилежность в учении математическом, великие успехи, которые он учинил в механике, наипаче же во оной части, которая касается до токарного станка, и иные его добрые качества дала нам знать, что во всех вещах ваше величество не ошибается в избрании подданных, которых вы изволите употреблять в свою службу. Сей совершенно сходствует с тем делом, на которое ваше величество его изволили определить; и не возимете ваше величество случая каяться в иждивениях правдиво королевских, которые вы изволите чинить, дабы он мог, путешествуя по вашему указу, получить знания, которые ему потребны. Мы видели недавно три медалий его работы, которые он оставил академии, яко памятной знак так его искусства, как благодарности его. Одна из тех медали есть Лудвика XIV, другая – королевская, а третия – его королевского высочества, моего милостивого государя дука д’Орлеана. Не возможно ничего видеть дивнейшего! Чистота, исправность и субтельность находится в них, а метал не лучше выделан выходить изпод штемпеля, якоже он выходит из токарного станка господина Нартова. Он благоволил меня участником учинить в своем секрете и позволил, чтоб я видел сам, как он работает. Усумляло меня, правду сказать, дивное досужество, с которым он изображает одним разом лучка черты или характеры, которые обыкновенными грабштихелями или рыльцами трудно вырезать так хорошо, хотя ими водят гораздо тише.

Вы разумеете, государь, лучше других всю хитрость оного художества, совершенству которого не уничтожили сами споспешествовать. Ваше величество напомните, без сумнения, о медалии, которую вы изволили показать, во время пребывания своего в Парижe, моему милостивому государю дуку д’Орлеану. Не один оный опыт, который ваше величество изволили дать о любве своей к наукам и изрядным художествам.

Франция, имевшая счастие стяжать вами несколько времени, и ее же ученые люди имеют оное ж в том, что могут на вас взирать, яко на свою главу, соединилася с достальною Европою, дабы дивитися тому, еже ваше величество по вся дни чинить, да успевают тe же изрядные художества в ваших областях.

Державцы, государь, увековечивают себя не меньше действительно оною охотою, якоже шумом своих побед, и оной империум, идеже вы государствуете с толикою славою и премудростию, тако процветет от славного защищения, которое вы тамо даете изрядным художествам и наукам, якоже от числа и простирания ваших завоеваний.

В тех мыслях высочайшего дивления и вкупе же глубочайшего респекта, прошу вас всепокорно милостиво принять, дабы я имел честь нарещися, государь, вашего величества всепокорным и всепослушным слугою

Аббат Биньон».

Государь велел письмо сие перевесть и некогда отправляющимся по указу его в чужие краи для обучения наук и художеств Россиянам: Еропкину, Хрущову, Земцову, Овсову, Матвееву, Захарову и Меркурьеву прочесть, сказав им: «Желаю чтоб и вы с таким же успехом поступали». Потом оный перевод отдал Нартову, а оригинал сохранил у себя в кабинете, Каспийского моря с географическим и физическим описанием, который и понынe хранится в той академии и путешествующим Россиянам показывается⁹⁶.

92.

При рассуждении о мире со Швециею государь министрам своим сказал: «Я к миру всегда был склонен, но того неприятель слышать не хотел. Что Карл XII запутал упрямством, то распутывать будем умом; а буде и сие ныне не поможет, распутывать будем силою и оружием, доколе мир решит сам Бог»⁹⁷.

93.

Его величество, идучи от строения Санкт-Петербургской крепости и садясь в шлюпку, взглянул на первый свой домик и говорил: «От малой хижины возрастает город. Где прежде жили рыбаки, тут сооружается столица Петра. Всему время при помощи Божией»⁹⁸.

94.

Господин Соймонов, бывший в Персидском походе Флотским офицером, сказывал следующую веселую повесть: Государь вздумал единожды по корабельному обычаю сделать забаву и небывалых на каком-либо мopе в воде оного купать, Его величество сам себя от такой веселости неисключил; за ним последовали адмирал и прочие, хотя для некоторых то и было страшно, чтоб, на доске сидя, трижды с корабля в воду спускаться. Всего более император тешился при купании Ивана Михайловича Головина, которого обыкновенно изволил называть адмиралтейским басом. Сколь скоро его величество сам его спускать стал, то засмеявшись сказал: «Опускается бас, чтоб похлебал каспийской квас» Окунув его [глубоко] трижды, следовал после сам. По сказанию Соймонова, такое увеселение поручено было делать от государя над всеми под управлением его⁹⁹.

Василий Яковлевич Левашов

95.

От генерала Василия Яковлевича Левашова слышал я приключение странное: Когда войски, высаженные на берег, шли к Дербенту и, расположившись станом в таком местe, где пресмыкающиеся змеи в палатках солдат не только беспокоили, но и жалили, от чего люди начали роптать, – о сем тотчас донесено было государю. Его величество, зная в лечебной науке разные способы противу ядов и желая вскоре отвратить вред и правильное негодование и без того утружденных войск, велел добыть растения, называемого зоря, которой змеи не терпят. Наловя несколько змей, приказал тайно, чтоб прочие не ведали, бросить их в зорю, в которую траву они яд свой испустили. Учинив сие, вышел император пред войско, держа в рукe змей, показывал их солдатам и говорил: «Я слышу, змеи чинят вам вред; не бойтесь: от сего времени того не будет. Смотрите: они меня не жалят, не будут жалить и вас». Солдаты, видя такое чудо, дивились, присвоивали сие премудрости государевой и стали спокойнее. Между тем, под видом благоухания, потому, что от сильных жаров в воздухе был запах несносный, собрано было по близости множество зори и приказано раскласть по палаткам, к которым змеи, чувствуя сей дух, больше уже не ползали. Такимто образом знанее естественных вещей, отвращая зло, приносит великую пользу, а в не знающих такого средства производит удивление чрезестественного могущества. Но все ли роды ядовитых змей не терпят зори, того за верное сказать не могу, – только с теми змеями было точно так, как сказано¹⁰⁰.

96.

От него же генерала Левашова слышал я, что Петр Великий, выезжая торжественно на коне в город Дербент и зная по преданиям, что первоначальный строитель оного был Александр Великий, к бывшему при нем генералитету сказал: «Великий Александр построил, а Петр его взял». Сие изречениe заключало в себе мысль по истине справедливую, хотя скромностью сего мудрого монарха прикрытую, такую, что Дербент сооружен был Александром Великим и покорен власти Петра Великого, то есть: великий его строил и великий его взял.

На триумфальных воротах, при торжественном везде его императорского величества по возвращении из Персидского похода в Москву, над проспектом города Дербента поставлена была следующая латинская надпись, 1722 год в себе содержащая: «Сию крепость соорудил сильный или храбрый, но владеет ею сильнейший или храбрейший»¹⁰¹.

97.

Его величество в Персидском пoxoде, расположась лагерем близь города Тарку, намерялся с войском идти к Дербенту; весьма дальний поход, трудные по морю переправы и по степям знойный жар изнуряли крайне силы солдатские и причиняли в некоторых уныние; но государь, преодолевая все препятствия, был войску своему всегда примером мужества и неустрашимой храбрости. Под вечер ходил он по лагерю, примечал упражнения солдатские и охотно желал слышать сам, что о сем походе начальники и подчиненные говорят. Наконец, зашел он к генерал-майору Кропотову в палатку, сел и рассуждал, каким образом выгоднее продолжать путь свой далеe. Солдаты, близ сей палатки варившие тогда для ужина cебе кашу, вели между собою разговор, и когда между прочим один в разных походах бывалый и заслуженый солдат, мешав кашу и отведав оную, к прочим товарищам сказал: «То-то, братцы, каша, каша – веселая прилука наша», – а другой недавно служивший солдат, вспомня жену свою и вздохнув, на то ему отвечал: «Ах, какое, брат, веселье, разлука – несгода наша!» «Врешь, дурак», продолжал старый солдат, ударив его по плечу, – «в походе с царем быть, должно жену и несгоду забыть». Петрь Великий, услышав сие, вдруг выскочил из палатки и спросил у солдат: «Кто кашу весельем и кто разлукой называет?» Стоявшие при том солдаты показали ему обоих. Монарх, оборотясь потом к Кропотову, приказывал так: «За такое веселье жалую сего солдата в сержанты (дав ему на позумент пять рублей), а того, который в походе вспоминает разлуку, послать при первом случае на приступ, чтоб лучше к войне привыкал, о чем в приказе во всем войске объявить», – что в исполнено было¹⁰².

98.

В 1722 году, в июне месяце, император Петр Великий, собираясь из Астрахани в поход к Дербенту, давал ауденцию прибывшему из заволжских кочевых улусов для учинения всеподданнейшего поклона хану Калмыцкому, под покровительством Poccии находившемуся, который просил государя и супругу его императрицу Екатерину Алексеевну, чтоб они благоволили осчастливить посещением своим за Волгою, верстах в пятнадцати, его ханское жилище, где он с двадцатью тысячами кибитками подданных своих Калмык кочевал. Его величество, приняв милостиво ханское прошение, на другой день из Астрахани туда отправился, в препровождении Астраханского губернатора, прочего генералитета, несколько эскадронов драгун и казаков, верхами к хану, а императрица ехала в открытой коляске, везомой шестью персидскими конями. Калмыцкий хан с князьями и чиновниками встретил их величеств версты с три и, потом поскакав наперед к кочевью, у расставленного на возвышенном месте великолепного персидского шатра, с женою, детьми и прочими знатными Калмыками, при собрании калмыцкого войска, но степи насеянного, сих драгоценных и высоких гостей с пушечною пальбою принял. По обычаю своему угощал хан разными яствами и плодами на серебряных лотках, а чихирь подносил сам хан и ханка в золотых кубках. Во время обеда император разговаривал с ним о персидских возмущениях, а как речь дошла и до европейских военных дел, то хан рассказывал государю обращения европейских дворов столь обстоятельно, как будто бы имел он с ними сношения. Петр Великий, подивясь такому сведению, спрашивал: чрез кого он сие ведает? «Чрез сего Калмыка», отвечал хан – «которого видите позади меня стоящего. Я посылал его учиться языкам; он был в Вене, в Париже и в Лондоне; чрез Москву получает он печатные ведомости, переводить на калмыцкий язык и читает мне оные». Его величество похвалил такое любопытство.

После обеда представил хан императору войско свое на конях, которое покрывало все поле на пространство, едва-едва глазом объять могущее. Калмыки по обряду своему делали копьями экзерсиции и из луков кидали стрелы столь проворно и метко, что его величество немало сим забавлялся и сам с ханом стрелял из лука. Потом пожаловал хану саблю, украшенную алмазами, которую хан поцеловал и, обнажив, велел Калмыкам составить круг. По возгласу его, одним разом из луков вылетала тьма стрел, вверх воздуха пущенных, и Калмыки с ужасным криком императора поздравляли, при чем хан, поклонясь его величеству, говорил: «Сия сабля и пущенные стрелы всегда со мной готовы против неприятеля; вели только, и поражу». Петр Великий, доволен будучи усердием ханским, велел Астраханскому губернатору подать привезенный штандарт, на котором на одной стороне изображен был российский герб, а на другой – вензелевое имя его величества, и, в виду всего калмыцкого войска хану вручив, сказал: «Сие знамя хану и войску его жалую за усердие, в знак покровительства». Потом подарил ему перо страусово в шапку, бархатом малиновым покрытую соболью шубу и парчевой кафтан, чиновным людям – по суконному красному кафтану, а войску его велел чрез губернатора раздать двадцать тысяч рублей. Императрица же пожаловала ханше пояс парчевой с изумрудною пряжкою, кисть жемчужную на шапку да несколько кусков парчи и шелковых материй¹⁰³.