Текст книги "Рассказы о Петре Первом"

99.

Его величество за столом с знатными генералами и полководцами о славных государях и о Александре Великом говорил: «Какой тот великий герой, который воюет ради собственной только славы, а не для обороны отечества, желая быть обладателем вселенные! Александр – не Юлий Цесарь. Сей был разумный вождь, а тот хотел быть великаном всего света; последователям его неудачный успех». Под последователями разумел государь Густава-Адольфа и Карла XII¹⁰⁴.

100.

О мире промолвил им государь так: «Мир хорошо; однако, притом дремать не надлежит, чтоб не связали рук, да и солдаты чтоб не сделались бабами»¹⁰⁵.

101.

При опытах машиною пневматическою, показываемых императрице, когда под хрустальный колокол посажена была ласточка, государь, видя, что воздуха вытянуто было столько, что птичка зашаталась и крыльями затрепетала, Аряшкину сказал: «Полно, не отнимай жизни у твари безвредной; она – не разбойник». А государыня к нему примолвила: «Я думаю, дети по ней в гнезде плачут». Потом, взяв у Аряшкина ласточку, поднесла к окну и выпустила. Не изъявляет ли сие мягкосердия монаршего даже до животной птички? Кольми ж паче имел он сожаление о человеках! Его величество множество делывал вспоможений раненым и болящим, чиня своими руками операции, перевязывая раны, пуская кровь, прикладывая корпии и пластыри, посещая больницы, врачуя и покоя в них воинов, учреждая богадельни для больных и увечных, дряхлых и престарелых, повелевая здоровым и силы еще имеющим работать и не быть в праздности, для сирот и малолетних заводя училища, а для зазорных младенцев или подкидышей устрояя при церквах госпитали для воспитания. Все сие не доказывает ли истинного императорского и отеческого сердоболия? Мы, бывшие сего великого государя слуги, воздыхаем и проливаем слезы, слыша иногда упреки жестокосердию его, которого в нем не было. Наказания неминуемые происходили по крайней уже необходимости, яко потребное врачевание зла и в воздержание подданных от пагубы. Когда бы многие знали, что претерпевал, что сносил и какими уязвляем был он горестями, то ужаснулись бы, колико снисходил он слабостям чeлoвечecким и прощал преступления, не заслуживающие милосердия; и хотя нет более Петра Великого с нами, однако дух его в душах наших живет, и мы, имевшие счастие находиться при сем монархе, умрем верными ему и горячую любовь нашу к земному богу погребем вместе, с собою. Мы без страха возглашаем об отце нашем для того, что благородному бесстрашию и правде учились от него¹⁰⁶.

102.

Его величество в кунсткамере Аряшкину говорил при мне «Я велел губернаторам собирать монстры (уродов) и присылать к тебе. Прикажи заготовить шкафы. Если бы я хотел присылать к тебе монстры человеческие не по виду телес, а по уродливым нравам, местa бы у тебя было для них мало. Пускай шатаются они во всенародной кунсткамере между людьми они приметны»¹⁰⁷.

103.

В отсутствие государево из Петербурга приезжие из Иерусалима [греческие] монахи, между прочими редкостями поднесли императрице несгараемый на огне платок, яко отличнейшую святость. Государыня подарила им знатную сумму денег, и они вскоре после сего уехали. По возвращении, ее величество показывала с восхищением сию неоцененную вещь супругу своему, положенную в серебряном ковчеге; а Петр Великий, посмотрев и рассмеявшись, сказал: «Эго, Катенька, обман. А что дала денег бродягам за такую святость?» «Тысячу рублей», отвечала она. «Счастливы старцы, что до меня отсюда убрались», говорил государь. – «Кусок такого полотна привез я из Голландии. Я заставил бы прясть их другой лен в Соловках». Питом приказал Аряшкину принесть из кунсткамеры то полотно и для доказательства при ней на oгнe жечь, которое не сгорело. При сем случае, рассказывал государыне, сколько раз гвоздей и древа креста Спасителя видал он в католицких монастырях в путешествие свое по Европе, а особливо в вольном императорском городе Axене¹⁰⁸.

104.

Колико Петр Великий не терпель cyeверия, толико напротив божественные почитал законы и чтение Священного писания ветхого и нового завета любил. О Библии говаривал его величество: «Cия книга премудрее всех книг; она учить познавать Бога и творения Его и начертывает должности к Богу и к ближнему: разуметь в ней некоторые места яснее потребно вдохновение свыше. Учиться небесному – отвергнуть должно земные страсти».

В 1716 году повелел он напечатать в Амстердаме Библию в лист на голландском языке, оставляя на каждом листу половину пустого места для припечатания оные на росcийском языке под смотрением синода в Санктпетербург, дабы чтением на природном языке Библии приучить охотников я к голландскому, яко языку, его любимому. Надобными языками для России почитал он голландский и немецкий. «А с Французами», говорил он, – «не имеем мы дела».

Из духовных особ жаловал государь Стефана Яворского, митрополита Рязанского и Муромского, блюстителя патриаршего престола, да Феофана Прокоповича, архиепископа Новгородского, которых сочинения и предики читывал и с ними о духовных делах беседовал¹⁰⁹.

105.

Его императорское величество, присутствуя в собрании с архиереями, приметив некоторых усильное желание к избранию патриарха, о чем неоднократно от духовенства предлагаемо было, вынув одною рукою из кармана к такому случаю приготовленный Духовный Регламент и отдав, сказал им грозно: «Вы просите патриарха; вот вам духовный патриарх, а противомыслящим сему (выдернув другою рукою из ножен кортик и ударя оным по столу) вот булатный патриарх!» Потом встав пошел вон. После сего оставлено прошение о избрании патриаpxa и учрежден святейший синод.

С намерением Петра Великого об установлении духовной коллегии согласны были Стефан Яворский и Феофан Новгородский, которые в сочинении регламента его величеству помогали, из коих первого определил в синоде председателем, а другого – вице-президентом, сам же стал главою церкви государства своего и некогда, рассказывая о распрях патриаpxa Никона с царем родителем его Алексеем Михайловичем, говорил: «Пора обуздать не принадлежащую власть старцу; Богу изволившу исправлять мне гражданство и духовенство, я им обое – государь и патриарх; они забыли, в самой древности сие было совокупно»¹¹⁰.

Патрик Гордон

106.

Петр Великий, приняв намеpeниe сделать чрез искусных скульпторов в Италии надгробные монументы и поставить их в честь: первый – генералу-адмиралу Францу Яковлевичу Лефорту, второй – генералу-фельдмаршалу Борису Петровичу Шереметеву, главному вождю российских войск Шеину и генералу Патрикию Гордону, говорил об них тако: «Cии мужи – верностию и заслугами вечные в России монументы. Я соединю по смерти героев моих вместе под покровительство героя святого князя Александра Невского».

Желание его величества было поставить монументы в монастыре святого Александра Невского. Рисунки посланы были в Рим. Что же по оным воспоследовало, не известно, понеже вскоре после сего приключилась кончина сего великого монарха¹¹¹.

107.

Ненавистники, делая разные наветы и клеветы о невоздержаном будто житии и о праздности митрополита Стефана Яворского государю Петру Великому, который его паче прочих духовных особ жаловал, называя твердым столпом церкви, – старались всячески привести сего достойного мужа в немилость. Его величество, слышав неоднократно об нем такие вести, желал наконец yдостовериться самым делом. Сего ради, не сказывая никому, вознамерился врасплох посетить митрополита. Часу в десятом ночью пoеxaл к нему на подворье и, вошед нечаянно в келию, застал его одного, трудящегося в сочинении книги: «Камень веры», обкладенного кругом богословскими творениями. Митрополит, незапным посещением монарха удостоенный, хотел его потчивать, но государь, увидя на столе стояния бутылки и мысля по наветам, что Стефан Яворский вместо обыкновенного пития употребляет виноградное вино или водку, говорил: «Не трудись; я выпью то, что пьет митрополит». Государь, налив из одной бутылки в стакан напитка, пил и нашел, что то была брусничная вода; потом, посидев несколько в беседуя с ним о духовных делах, принялся за другую бутылку, нет ли там водки, налил, отведал и ко удивлению своему обрел простую воду. Тогда встав, его величество объявил Яворскому откровенно, с каким намеринием призжал к нему. Наконец, уверяя его о продолжении милости своей, сказал: «Клевета язвить, днем хулить; но непорочность явна и в нощи. Прощай, будь спокоен; невинность защищает Бог».

Оставя таким образом митрополита, вздумалось государю полюбопытствовать тогда же о Феофане: что он сей ночи делает. Сего ради приял путь прямо к нему. Подъезжая к жилищу его, увидел он много зажженных свеч. Двери были заперты. Он постучался. Отворили, усмотрели государя, кинулись к Феофану и предварили известием о прибытии его величества. Бывшие у него гости испугались, столь наполнен был разными напитками и яствами. Но архиепископ, с веселым и бодрым духом встретив радостно государя, шедшего к нему, и имея покал в руках с венгерским, возгласил: «Се жених грядет в полунощи! Блажен раб, егоже обрящет бдяща; недостоин же паки, егоже обрящет унывающа! Здравие и благоденствие гостю неоцененному, велие счастие рабу и богомольцу твоему, егоже посетити благоволи!» Потом потчивал из сего покала вином, пил сам, пили и гости. Такою разумною встречею Петр Великий был доволен, а Феофан. яко муж остроумный, умел при семь случае угодить разговорами, откровенным обращением развеселить и угостить монарха так, что он, возвращаясь от него околo полуночи во дворец, сказал ему: «У Стефана яко у монаха, а у Феофана яко у архиерея весело и проводить время не скучно. Мне откровенность твоя приятна. Всуе пред тем лицемерить, кто лжe не верит. Скажика, отче, скоро ль наш патриарх поспеет?» Под сим разумел он, скоро ль Феофан кончить сочинение Духовного Регламента. И когда Феофан отвечал: «Скоро, государь, я дошиваю ему рясу», то его величество, улыбнувшись, сказал: «А у меня шапка для него готова».

108.

Его величество, присутствуя в литейном амбаре при вылитии пушек, генералу-фельдейхмейстеру Брюсу при мне говорил: «Когда слова не сильны о мире, то сии орудия метанием чугунных мячей неприятелям возвестят, что мир сделать пора»¹¹².

109.

Безмерная любовь и охота Петра Великого ко флоту и к мореплаванию привлекали его часто в летнее время, будучи в Петергофе, ездит на шлюпке или на боте в Кронштадт почти ежедневно; когда же, за какими-либо делами, не мог побывать тамо, то забавлялся зрением с берега на вооруженные корабли. В один день государь, вышед из любимого домика, именуемого Мон-Плезир, вынул из кармана зрительную трубку, смотрел в море и, увидев идущие голландские корабли, государыне с восторгом говорил: «Ах, Катенька, плывут к нам голландские гости. Пусть смотрят учители мастерство ученика их. Думаю, не похулят; я зело им благодарен». Потом отправил тотчас в Кронштадт шлюпку, чтоб прибывших на сих кораблях шкиперов привезть к себе; между тем ожидал их с нетерпеливостью. Часу в десятом в вечеру приехали шкипера в Петергоф, явились прямо к государю и по приятельски ему говорили: «Здравствуй, император Питер!» «Добро пожаловать, шкипера!» «Здорово ли ты живешь?» «Да, благодарю Бога!» «Это нам приятно». «Слушай, император Питер! Сыр для тебя, полотно жены наши прислали в подарок супруге твоей, а пряники отдай молодому сыну». «Я благодарю вас; сын мой умер, так не будет болee есть пряники». «Пускай кушает твоя супруга».

Его величество приказал потом накрыть столь, посадил шкиперов и сам их потчивал. Они пили здоровье их величеств: «Да здравствует много лет император Петр и императрица, супруга его! Слава Богу, мы теперь как дома! Есть что попить и поесть. Приезжай к нам, государь Петр! Мы хорошо тебя попотчуем. Друзья и знакомцы твои охотно тебя видеть хотят; они тебя помнят». «Bеpю, поклонитесь им. Я, может быть, еще их увижу, когда здоровье мне позволить».

При сем спрашивал его величество: сколько времени они в море были, не было ли противных штурмов, какие товары привезли и что намерены из Петербурга обратно взять? И так, пробыв с ними часа с два, с удовольствием чрезвычайным паки в Кронштадт проводить указал, сказав при прощании «Завтра я ваш гость».

Таким-то образом император обходился с голландцами и тако приохочивал чужестранцев ездить в Петербург, чтоб установить в России коммерцию морем.

NB. Известно, что Петр Великий, будучи в Голландии в Сардаме, корабельному строению учился. Путешествуя по указу его, быль я сам в том месте, где показывали Мне жилище сего монарха {Из буды, где государь плотничал, Голландцы в вечную память построили хороший дому называемый дом княжеский.}, постелю его, шкиперское платье, топор, чем плотничал, и прочие оставленные вещи: вспоминая об нем не яко о государе, но о истинном друге своем, говорили: «Петр – друг наш, хотя великий царь». Тут находилась еще каменная и деревянная точеная посуда, из которой он с мастерами кушивал, и которую показывают за диво. Сие было в 1718 году, когда я чрез Голландию проезжал¹¹³.

110.

Государь, прохаживаясь по картинной галерее в Мон-Плезире и любуясь на морские картины, до которых был великий охотник, остановился при одной, представляющей четыре соединенные Флота – poccийский, англинский, датский и голландский, которыми Флотами Петр Великий в 1716 году командовал с превеликою честию, делая разные эволюции, яко искусный вождь и адмирал, – с восхищением Вильстеру {Вице-адмирал} и Фон-Бруинсу говорил: «[Такое достоинство] едва ли кто в свете имел, повелевать флотами чужестранных народов и своим вместе. Я с удовольствием воспоминаю доверенность тех держав».

При таком изречении от восторга видны были на очах его слезы. Толикое-то душа его чувствовала утешение! Сия кар тина сделана была нарочно в Голландии искусным живописцем Адамом Зилло и подарена была в том же году бургомистром Витсеном. Его величество приказал граверу Пикарту с оной вырезать на меди¹¹⁴.

111.

Царь Петр Алексеевич в малолетстве своем нашел в селе Измайлове ботик, Голландцами при царе Алексее Михайловиче построенный, на котором в Москве на Просяном пруде, на Москве реке и Яузе, а потом на Переяславском озере, плаванием забавлялся. Сей-то незапно обретенный ботик произвел в юном государе, который прежде боялся воды, охоту к построению сперва малых фрегатов, потом военных кораблей и был причиною возрождения великого флота в России.

1723 года его величество приказал тот ботик привезти в Санкт-Петербург, откуда отправлен в Кронштадт, где от всего Флота прибытие оного пальбою и другими морскими почестями поздравлено и в память величайших от того ботика на море успехов торжествовано. В сие время монарх на нем был кормчим, в гребле находились генерал-адмирал Апраксин, два адмирала и адмиралтейский полковник Головин, называемый Бас. При сем случае, когда по возвращению в гавань произведет» был залп, то государь, выходя из ботика, к встречающей его императрице и ко всем министрам и Флотским адмиралам сказал: «Смотрите, как де душку (так называл он ботик) внучаты веселят и поздравляют! От него при помощи Божеской Флот на юге и севере, страх неприятелям, польза и оборона государству!» Во время стола, когда пили здоровье ботика, то Петр Великий говорил: «Здравствуй, дедушка! Потомки твои по рекам и морям плавают и чудеса творят; время покажет, явятся ли они и пред Стамбулом».

Государь не токмо что сам страстную охоту к водяному плаванию имел. но желал также приучить и Фамилию свою. Сего ради в 1708 году прибывших из Москвы в Шлиссельбург цариц и царевен встретил на буерах, на которых оттуда в новую свою столицу и приплыл. И когда адмирал Апраксин, верстах в четырех от Петербурга, на яхте с пушечною пальбою их принял, то Петр Великий в присутствии их ему говорил: «Я приучаю семейство мое к воде, чтоб не боялись впредь моря, и чтоб понравилось им положение Петербурга, который окружен водами. Кто хочет жить со мною, тот должен бывать часто на море». Его величество подлинно сие чинил и многократно в Петергоф, Кронштадт и Кроншлот с царскою фамилею по морю езжал, для чего и при казал для них сделать короткие бостроки, юбки и шляпы по голландскому манеру. Прибывшие из Москвы и в вышепоказанном плавании находившиеся были: царица Прасковья Феодоровна, супруга царя Иоанна Алексеевича, и дщери его царевны Екатерина, Анна и Прасковья Ивановны, царевны же Наталия, Mapия и Феодосия Алексеевны.

Но как водяного плавания по краткости летa казалось Петру Великому мало, то приказывал от дворца к крепости на Неве лед расчищать, где на ботах и других малых судах, поставленных на полоски и коньки, при ветре под парусами с Флотскими офицерами и знатными господами, подобно как бы на воде, катался и проворно лавировал. К сим забавам приглашал и чужестранных министров и зимовавших голландских шкиперов. На сих забавах потчивал всех горячим пуншем и однажды шкиперам говорил: «Мы плаваем по льду, чтобы зимою пе забыть морских экзерсиций». На сие один голландский шкипер отвечал: «Нет, царь Петр, ты не забудешь! Я чаю, ты и во сне все флотом командуешь»¹¹⁵.

112.

О Лефорте Петр Великий говорил: «Когда б у меня не было друга моего Лефорта, то не видать бы мне того так скоро, что вижу ныне в моих войсках; он начал, а мы довершили».

Государь отдавал каждому справедливость и не присвоивал себе трудов и славы посторонних людей. Надлежит знать, что Лефорт учредил роту потешных солдат, а потом и два полка гвардии.

113.

Когда механик Нартов находился во Франции, Англии, Голландии и Пруссии, то государь в небытность его принял к себе в службу одного токарного мастера Англичанина, который бы в точении помогал и машины содержал в порядке. По возвращении же Нартова в Санкт-Петербург паки все было поручено в его ведение. Чужестранец, увидя отменную государя к Нартову милость и то, с каким отличным искусством он точить, возревновал на него и, опасаясь, чтоб го сударь от службы его не уволил (ибо он жалованья получал по осьмисот рублей), начал по зависти начатые Нартовымь работы по выходе из токарной переделывать по своему и портить, дабы чрез таковое лукавство привести его у монарха в немилость. Нартов терпел сие от Англичанина несколько раз, но как некогда фигуру, по повелению государеву начатую, так поврежденною нашел, что и поправить оную было трудно, то и принужден уже был выговорить жестоко. Англичанин бранился и лезь драться; но Нартов, оттолкнув от себя, ударил его кулаком по носу так сильно, что нос отскочил и, упав на пол, зазвенел (ибо нос у Англичанина был приделан на пружине). В сие самое время его величество, в другой комнате прилежно трудившийся, услышав необычайный шум, встал и взошел к ним и, у видев валяющийся на полу нос, а Англичанина без носу, засмеялся и спросил: «Что за шум?» Нартов, подойдя к монарху, сущую правду рассказывал, а его величество терпеливо слушал; потом, осмотря поврежденную вещь, Англичанину по-голландски говорил: «Слушай! Ты – наемник, а он – мой! Точить он тебя лучше. Впредь не шали, живи смирно, когда русский хлеб есть хочешь, – инако попотчую вздорного гостя дубиною {Сколько б ныне было работы дубине Петра Великого, еслиб посмотреть хорошенько на вздорных гостей, которые не токарные, но государственные фигуры по глупости портят!} и вышлю вон. Художники и ученые должны иметь приязнь, а не вражду». Потом велел Англичанину поднять отбитый нос и опять работать, а чрез час позвал обоих к себе и помирил. А за обедом, рассказывая императрице смешную ссору над отшибенным носом, весьма смеялся и часто после того при работах, смотря на Англичанина, смеивался. Но чтоб доказать чужестранцу, сколь его величество знание и искусство в подданных своих отличать умеет, то указал Нартову производить жалованья по тысяч рублей и подчинил ему Англичанина, а тем, укротя гордость, сделал его смирным и послушным¹¹⁶.

114.

Петр Великий, разговаривая с графом Борисом Петровичем Шереметевым, с князьями Голицыным и Репниным о военных делах Людовика XIV и о славных полководцах Франции, с геройским духом произнес: «Слава Богу! Дожил я до своих Тюреннов, но Сюллия еще у себя не вижу!» Российские герои, поклонясь монарху, поцеловали у него руку, а он поцеловал их в лоб¹¹⁷.

115.

После Полтавской баталии, в шатре при собрании генералов, когда поздравляли государя с победою и пробитой шляпе его пулею дивились и благодарили Бога, что здравию царя никакого вреда не приключилось, – на то Петр Великий отвечал так: «Ради благополучия государства я, вы и солдаты жизни не щадили. Лучше смерть, нежели позор! Сия пуля (указывая на шляпу) не была жребием смерти моей. Десница Вышнего сохранила меня, чтоб спасти России и усмирить гордость брата Карла. Сия баталия – счастие наше; она решила судьбу обоих государства Тако судил Промысл возвысить славою отчизну мою, и для того приносить будем благодарение наше Богу в день сей на вечные времена».

116.

Когда государь желал учинить мир с Карлом XII и о том ему предлагал, то король отвечал надменно: «Я сделаю мир с царем тогда, когда буду в Москве». На сие Петр Великий сказал: «Брать Карл все мечтает быть Александром, но я не Дарий!»¹¹⁸

117.

Всем известен бесчестный поступок Августа, короля Польского, который, струся Карла XII, выдал генерала Паткуля, бывшего российским послом. Сей несчастный Паткуль по приказанию Карла был колесован, а потом отсеченная голова взоткнута была на кол. Петр Великий, уведомясь о таковом бесчеловечном поступке, весьма сожалел о Паткуле и сказал: «Август трусить научился у Поляков, а Карл свиреп. Оба дадут Богу ответ за Паткуля. Кто жесток, тот не герой! Паткуль не заслуживал такого тиранства. Его весь свет оправдает».

118.

После Полтавской баталии, когда ушедшие с генералом Левенгауптом войски в полон сдались, тогда Петр Великий к предводителям своим говорил: «Благодарю Бога, теперь бремя тяжкое с плеч наших свергнуто! Храбростию войск моих Карловы замыслы так разбиты, что трудно ему будет собирать их в одно место. Бог устрояет по своему. Карлу хотелось побывать в средине великой России, но чаятельно он теперь находится за Днепром у Турок».

119.

На другой день той же Полтавской победы представлены были пред его величество, яко победителя, все знатные шведскиe пленники. Он, приняв их милостиво, отдал им шпаги и сожалел о несчастии их и о государе их немиролюбивой. Потом угощал в шатре своем Фельдмаршала Рейншильда, графа Линца и прочих генералов и пил за здоровье их с достопамятным изречением: «Я пью за здоровье моих учителей, которые меня воевать научили!» И, выхваляя мужество и храбрость Рейншильда, пожаловал ему свою шпагу¹¹⁹.

120.

Карл XII по сю сторону реки Ворсклы, при заложении редутов, так был сильно ранен пулею в ногу, что принуждены были отнести его в лагерь. Петр Великий, узнав о сем, генералам своим говорил следующее: «Жалею, что брать мой Карл, пролив много крови человеческой, льет ныне и собственную свою кровь для одной мечты быть властелином чужих царств; но когда рассудительно не хочет владеть своим королевством, то может ли повелевать другими? Но при всем упорстве его, кровь его для меня драгоценна, и я желал бы мир иметь с живым Карлом. Я, право, не хочу, чтоб пуля солдат моих укоротила жизнь его».

121.

Петр Великий, беседуя в токарной с Брюсом и Остерманом, с жаром говорил им: «Говорят чужестранцы, что я повелеваю рабами, как невольниками. Я повелеваю подданными, повинующимися моим указам. Сии указы содержат в себе добро, а не вред государству. Английская вольность здесь не у места, как к стене горох. Надлежит знать народ, как оным управлять. Усматривающей вред и придумывающий добро говорить может прямо мне без боязни. Свидетели тому – вы. Полезное слушать рад я и от последнего подданного; руки, ноги и язык не скованы. Доступ до меня свободен, – лишь бы не отягощали меня только бездельством и не отнимали бы времени напрасно, которого всякий час мне дорог. Недоброхоты и злодеи мои и отечеству не могут быть довольны; узда им – закон. Тот свободен, кто не творит зла и послушен добру. Не сугублю рабство чрез то, когда желаю добра, ошурство упрямых исправляю, дубовые сердца хочу видеть мягкими; когда переодеваю подданных в иное платье, завожу в войсках и в гражданстве порядок и приучаю к людкости, не жестокосердствую; не тиранствую, когда правосудие обвиняет злодея на смерть»¹²⁰.

122.

Петр Великий на славной Полтавской баталии, предводительствуя войском и везде в опаснейшем огне находясь, храбростию и мудрым распоряжением с одною первою линиею, из десяти тысяч состоящею, неприятельскую армию опрокинул и, обратив в бег, совершенно разбил, при чем Фельдмаршала Рейншильда и прочих генералов в полон взял. Тогда приказал паче всего щадить и спасать жизнь Карла XII, непримиримого неприятеля своего. Но, получа известие, что найдена на поле королевская качалка, в дребезги разбитая, в которой раненого Карла носили, сожалел чрезвычайно о судьбе его и беспокоился, полагая его убитым, повелел искать между убитыми.

Не явный ли сие знак истинного человеколюбия, а не тщетные славы и гордости победителя, ищущего в смерти неприятеля торжества?¹²¹

123.

Ивана Михайловича Головина государь весьма любил и жаловал и послал его в Венецию, чтоб он там научился кораблестроению и узнал конструкцию галер, равно и италианскому языку. Головин жил там четыре года. По возвращении оттуда, монарх, желая знать, чему он выучился, взял его с собою в адмиралтейство, повел на корабельное строение и в мастерские и, показывая, расспрашивал обо всем; но ответы показали, что Головин ничего не знает. Наконец, Петр Великий спросил: «Выучился ли хотя по-италиански?» Головин признался, что очень мало и сего. «Ну, так что ж ты делал?» спросил его государь. «Всемилостивейший государь», отвечал ему Головин; – «я курил табак, пиль вино, веселился и учился играть на басу и редко выходил с двора». Как вспыльчив государь ни был, однако чистосердечным и откровенным признанием был так доволен, что леность его ознаменовал только титлом: «князь баса» и велел нарисовать его на картине с курительною трубкою, сидящего за столом, веселящегося и окруженного подле музыкальными инструментами, а математические и прочие инструменты брошенными вдали, в знак того, что науки ему не понравились, и что выучился он только играть на басу. Cию картину видел я сам у государя, и которою его величество любовался. При всем том Головин находился в службе при адмиралтействе в чине генерал-майора. Петр Великий любил его за прямодушие, за верность и за природные таланты. В беседах, где бывал государь, бывал и Головин, то между ближними своими называл его в шутках ученым человеком и знатоком корабельного искусства или Басом {Государь звание Баса придал Головину не по инструменту только баса, как выше показано, но называл его в шутку Баасом по-голландски, что значить мастер, ибо Головин корабельному мастерству не научился.}¹²².

124.

1717 года, в бытность Петра Великого в Париже¹²³, приказал он сделать в одном доме для гренадеров баню на берегу Сены, и чтоб они в оной после пару купались. Такое необыкновенное и для Парижан, по мнению [их], смерть приключающее действие произвело многолюдное сборище Парижан. Они с удивлением смотрели, как солдаты, выбегая разгоряченные банным паром, кидались в реку, плавали и ныряли. Королевски гофмейстер Вертон, находящийся при услугах императору, видя сам сие купанье, Петру Великому докладывал, (не зная, что то делается по приказу государя), чтоб он солдатам запретил купаться, ибо де все перемрут. Государь рассмеявшись отвечал: «Не опасайтесь, господин Вертон! Солдаты от парижского воздуха несколько ослабли, так закаливают себя русскою банею. У нас бывает сие и зимою; привычка – вторая натура»¹²⁴.

125.

Там же государь, осматривая войска французские, причем были герцог Орлеанский, Дюки дю-Мень и Гиз, и возвратясь домой, князю Куракину, бывшему в Парижe послу, сказал: «Я видел нарядных кукол, а не солдат. Они ружьем финтуют, а в марше только танцуют»¹²⁵.

126.

При отъезде из Парижа Петр Великий сказал: «Жалею, что домашние обстоятельства принуждают меня так скоро оставить то место, где науки и художества цветут, и жалею при том, что город сей рано или поздно от роскоши и необузданности претерпит великий вред, а от смрада вымрет»¹²⁶.

127.

Его величество, увидя нечаянно в столовой зале под великолепным балдахином поставленный портрет супруги своей Екатерины, был весьма доволен Дюком д’Антином, который сие приготовить велел. Государь, сев за стол против сего портрета, во время обеда часто на оный смотрел и, будучи весел, Дюку говорил: «Вы отгадали, я ее люблю, и вас, как за учтивость, так и за неожидаемое с женою моею свидание, благодарю».

Между тем как обед часа с два продолжался, славный живописец Риго, будучи в другой комнате, портрет с самого Петра Великого написал, и когда Дюк д’Антин поднес оный его величеству, то государь, смотря на него и удивляясь сходству, показывал бывшим при нем князю Куракину, Шафирову и Ягушинскому и говорил: «Право, похож». Потом приказал живописцу Риго оный докончить, за что и пожаловал ему сто луидоров¹²⁷.

Портрет князя Бориса Ивановича Куракина.

Гравюра Петера Гунста

128.

Петр Великий охотно желал заключить дружеский союз с Францией. Но первый министр кардинал Дюбуа, руководимый ложными политическими планами, в том препятствовал.

На сие его величество сказал: «Господа думают и рассуждают о делах, но слуги те дела портят, когда их господа слепо следуют внушению слуг».

129.

На дороге в Париж, в Бове, тамошним епископом приготовлен был для государя великолепный обед, но его величество остановиться там не рассудил, и когда сопутствовавшие ему докладывали, что в другом месте такого oбеда не будет, то государь отвечал: «У вас только и на уме, чтоб пить да есть сладко. Для солдата был бы сухарь да вода, так он тем и доволен; а здесь можно найтить белый хлеб и вино»¹²⁸.

130.

В 1714 году государь, будучи в Финском заливе со флотом, от Гельсинфорса к Аланду претерпел великую опасность в потерянии самой жизни, ибо ночью поднялась жестокая буря, и весь флот находился в крайнем бедствии, и все думали, что погибнуть. Его величество, увидев корабельщиков своих робость, решился сесть на шлюбку и ехать к берегу и, зажегши там огонь, дать знать близость оного. Бывшие на корабле его офицеры, ужасаясь отважности монаршей, все пали к ногам его и просили неотступно, чтоб отменил сие гибельное намерение и чтоб им сие исполнить повелел. Но государь, показывая подданным на морe бесстрашие, не послушал их, сел с несколькими гребцами в шлюбку и поплыл. Рулем его величество управлял сам, а гребцы работали сильно в гребле, но, борясь долго противу ярящихся волн, начали ослабевать и уже потопления ожидали. В таковом их отчаянии Петр Великий встал с местa своего и в ободрение им кричал: «Чего боитесь! Царя везете! Кто велий, яко Бог? Бог с нами! Ребята, прибавляйте силы!» Такая речь возобновила мужество во всех; пробился он сквозь валы до берега, куда вышед, зажег огонь и тем дал знак флоту, что он счастливо туда прибыл, и что они также недалеко от берега. Государь, весь водою измоченный, обогревался у огня с гребцами и спросил: «Есть ли на шлюбке морской сбитень и сухари?» И когда сие к нему принесено, то разогрев сбитень, выпил стакан, сел сухарь, велел выпить стакана по два матросам и потом близ огня под деревом, покрывшись парусиною, заснул¹²⁹.