Текст книги "Царь муравьев"

– Жив. Слушай, Дима, ты парень догадливый, но безмерно болтливый. Неужели ты не понимаешь, что такие вопросы нельзя задавать лично мне? И никому их нельзя задавать! Ты наглец, пользуешься тем, что Женька ткнула в тебя пальцем и сказала: «Диму не трогать, Дима мой!» И мы прыгаем вокруг тебя, наглеца, ни черта не понимающего и не желающего понимать, и ублажаем тебя, выскочку, лишь бы только Жене было хорошо…

– Кто такая Женя?! – завопил я. – Почему она так важна для вас? Она зарабатывает для вас кучу денег, да?

– Ты тупица, Бешенцев! С тобой противно разговаривать!

– Что, угадал я? Угадал?

– Ни на полпроцента. Воображаешь себя великим следователем, но не видишь истины, ни малейшего ее следа.

– Что я должен увидеть?

– Увидеть нас – фрагрантов. Увидеть и понять.

– Я понял вас уже давно! Вы – авторитарное общество, воображающее себя великим и избранным! И во главе подлиз – суперфюрер Ганс! Вы кладете асфальт, ремонтируете подъезды, превращаете город в конфетку. Запрещаете «обычным» пить водку и курить, отвращая их от свиноподобного состояния. Но у вас нет ни малейших моральных ограничений – ни по отношению к «обычным», ни по отношению к своим! Люди для тебя, Ганс – расходный материал, не больше чем муравьи, которых можно вытоптать полмиллиона, и наплодить еще миллион! За вами долго охотились, и вы победили. Остался ли в живых хоть один чистильщик? Сомневаюсь. Также не уверен, что жив хоть кто-то, знавший о чистильщиках. Убить губернатора – нечего делать! Воскресить губернатора – раз плюнуть! Да, я дефектный, будь я полноценным, давно бы нюхнул твоих феромончиков, рухнул бы на четвереньки, да давай лобызать твои туфли! Ах, Ганс, разлюбезный, разлюбимый, светило ты наше, царь глупых мурашей! Но вот не получается так! Потому что я, как любой «обычный», получаю большую часть информации через глаза и уши, а не через нос. И тебе легче убить меня, чем заставить поверить в то, что ты святой!

– Знаешь, я передумал! – зло заявил Ганс, наставив на меня розовую фальшивую кисть. – Надоело мне с тобой нянчиться, обойдемся без твоей крови! Пошел вон из клиники, живи как хочешь! Вон отсюда!

И тут я совершил идиотский поступок – шагнул вперед и попытался схватить Ганса за грудки. Он машинально выставил вперед правую руку, я вцепился в нее, дернул, что-то лопнуло, и в моих пальцах остался протез.

Я стоял и обалдело таращился на искусственную руку, хранящую тепло тела Ганса. Таращился, впрочем, недолго – Сазонов коротко, без размаха, въехал левым кулаком мне в челюсть и я рухнул как подкошенный.

Ганс нагнулся, поднял протез, отлетевший в сторону, и сунул его в карман пиджака. Затем уселся на кушетку и закинул ногу на ногу. Я возился на полу и никак не мог встать – нокаут был качественным, вполне профессиональным.

– Тяжело вас воспитывать, – произнес он спокойным голосом, спокойным настолько, словно ничего не произошло. – Иногда приходится прибегать к испытанным методам дедушки Макаренко. Ведь знаешь, поганец, что не могу я тебя выгнать – по той простой причине, что ты фрагрант. Вот и позволяешь себе наглость. Может быть, ты такой сверхиндивидуалист, что не можешь терпеть ни малейшего насилия над своей личностью? Черта с два! Ты не лидер, ты рабочая лошадка, всего лишь способный исполнитель. Когда-то безропотно ходил под бандитами, и под медицинским начальством, а когда пришло время, смотрел в рот Родиону – делал все, что он тебе приказывал, и не проявлял ни малейшей инициативы. И сейчас ты спорил со мной только из-за глупейшей ревности. Если бы я сказал, что губернатор свое отработал, и можно спокойно отключать его от ИВЛ, ты набросился бы на меня, доказывая, что нужно немедленно перелить ему кровь подлиз. Ты ревнуешь меня. Ревнуешь к Жене, к остальным подлизам. Ревнуешь по-дурацки, как закомплексованный подросток. Мне действительно противно иметь с тобой дело. Сейчас – противно. Но я терпелив, я подожду, пока ты изменишься.

– Не изменюсь! – прохрипел я, вытирая кровь с губ.

– Изменишься, изменишься. Все в этом мире изменится.

– И что же ты хочешь изменить?

– Я же говорю: все.

– А смысл в этом есть?

– Тебе нравится существующий порядок в мире?

– Да ничего, все вроде нормально…

Опять во мне заговорило чувство противоречия. А может, обывательский конформизм. На самом деле: у меня было все, чего мне хотелось. К чему устраивать глобальный кавардак, переделывать все по-новому? Кто знает, к чему это приведет?

– И что же нормально? – поинтересовался Сазонов. – То, что мы качаем в диких количествах нефть и продаем ее на запад? То, что вырубаем леса и загаживаем воду? То, что бесконечное потребление заменяет нам самосовершенствование? То, что цивилизованная раса вырождается на глазах, и ее вытесняют дикари с юга? И куда же идут наши нефтяные денежки? Идут на то, чтобы избранной тысяче нуворишей поехать в Куршавель и на Лазурный берег, обмазать морды свои икрой, облить своих шлюх самым дорогим шампанским с макушки до пяток? Мы делаем это на глазах у уставшего цивилизованного человечества, и гордимся – вот мы, русские пришли! Шли, шли, и пришли! Тебе нет дела до наших свиней, Дима? А мне есть! Потому что люди не должны становиться свиньями!

– Ты что, коммунист? Слыхали мы такие слова… Геннадий Андреич Зюганов, случаем, не записался еще в подлизы?

– Я не коммунист, даже не социалист. Мы, фрагранты – новые. В принципе новые.

– Ага, новые… А идеи все те же: совершить революцию, захватить мосты, почту, телеграф и что-то там еще, все отнять и поделить. И сразу станет всем хорошо…

– Никаких революций, – Ганс усмехнулся. – Новая революция не даст ничего, как и раньше не дала, и не могла дать. Романтика Троцкого выгнали из страны, заменили его супер-Лениным, потом супер-Сталиным, потом супер-Хрущевым, супер-Брежневым и прочими супербюрократами. Ты, кажется, любитель поговорить о насекомых, Дима? Так вот, советские коммунисты вылепили самый гигантский улей на земле…

– Об этом я и говорю! А теперь ты строишь муравейник, еще более гигантский, судя по твоим планам! И чем это лучше? Мы только сделали первые шаги в современное общество, осваиваем рыночную экономику, встраиваемся в Европу…

– Перестань! – Ганс раздраженно махнул пустым рукавом, лишенным протеза. – Европа становится похожа на Америку – миллионы сытых бюргеров, работающих лишь челюстями и отвыкших думать головой. И мы мчимся туда же, задрав штаны, и нас охотно пускают в приличное общество, потому что у нас есть нефть и газ. А что будет, когда они закончатся? Нынешняя цивилизация создает вид процветания, но сгнила почти до самого дна – стоит лишь толкнуть, и все рухнет. Только нельзя толкать, потому что под обломками мало кто выживет. Выживут самые неузкоспецилизированные – индийцы, африканцы, и, вероятно, китайцы, а благополучный запад утонет в собственном дерьме, разом лишившись не только электроники, но и вообще энергоснабжения. Вымрут как динозавры, которых шарахнуло астероидом. Нам такое не подойдет.

– А что вам подойдет?

– Только эволюция. Изменения в первую очередь на биологическом уровне, и только затем – в экономике. В нашем мире создано много прекрасного и полезного, и мы не собираемся выкидывать сокровища на свалку. Нужно лишь вычистить гниль.

– Думаешь, тебе это дадут сделать?

– Не мне, а всем нам, фрагрантам. Мы – новая раса, и мы победим.

– Нас просто растопчут! Неужели «обычные» без сопротивления отдадут контроль над обществом?

– Пока нас еще можно растоптать, но лет через пять-десять это станет невозможным, помяни мое слово. Потому что сделать «обычного» фрагрантом – несложно. Новая кровь подлиз подобна заразной инфекции, но не вредной, а полезной, несущей человеку добро и здоровье…

Я сидел на полу, слушал слова Сазонова, и думал, думал, думал… Ганс недоговаривал многое – мне, «бунтарю и разрушителю», говорить о некоторых фактах было преждевременно и опасно. Но я и сам представлял, что ждет человечество в перспективе. Новая биологическая раса, значит. Понятно… Она смоет грязь, наслоившуюся за последние века – от церковной реформации до провалившегося по всем статьям социализма. Она исправит огрехи человечества, избавится как от непрерывно возникающего в мире авторитаризма, так и от охлократии, примитивной и бездумной власти толпы. Доминирование главной особи в «муравейнике» и проистекающая из этого новая иерархия будет восприниматься уже совсем по-другому, без обид и претензий каждой низшей особи на «демократию». Подлизы переделают людей, поглотят их, ассимилируют и сделают фрагрантами. И настанет новый порядок.

С точки зрения истории – ничего особенного. Сколько великих империй, стоявших незыблемо века и тысячелетия, рухнули под напором «новых» людей, появившихся, казалось бы, неизвестно откуда? Что написал бы на сей счет уважаемый мною историк Лев Николаевич Гумилев, будь он жив спустя сотни лет, ретроспективно обозревая нашу эволюцию? Наверное, что-нибудь подобное: «Этнос фрагрантов, возникший в начале XXI века в России, находился в фазе подъема, необычно быстро перешедшей в акматическую фазу. Меньше, чем за пятьдесят лет фрагранты установили контроль над большинством государств, изменив их идеологию и социальный строй»…

В век научно-технического прогресса все делается на удивление быстро. Кажется, только вчера некий модельер выдумал купальник «бикини», едва закрывающий девичье тело, и католическая церковь выступила категорически против, и протестанты были против, о мусульманах просто молчу, они до сих пор против женщин в принципе. А теперь многие девушки предпочитают бегать по пляжу вовсе без лифчиков, и даже без трусов, и никакая церковь не в силах запретить сие безобразие, благословленное самой природой. Потому что то, что естественно, то не постыдно.

Думаю, что всесторонне образованный Иван Сазонов прекрасно знал теорию Гумилева. У Ганса не было ни малейших оснований ждать, пока пройдут триста лет, предписанных для смены фазы мудрым Львом Николаевичем. Все переменилось со времени жизни Гумилева, и продолжало меняться еще быстрее. Не нужно даже смены поколений – ее заменит смена крови.

Умный Ганс выразился на удивление точно: новая раса, и ни в коем случае не новый биологический вид. Потому что скрещиваются подлизы и «обычные» без малейших проблем, и производят потомство – не только жизнеспособное, но и превосходящее своих родителей по многим признакам. И это значит: фрагранты и «обычные» принадлежат к одному биологическому виду.

И мне, как представителю медицины, было куда интереснее, что произойдет с нами, подлизами, в биологическом отношении, чем то, как мы скрутим генеральных директоров финансовых корпораций и прочую олигархию.

Кровь в на моем подбородке уже свернулась и высохла. Я проверил пальцем зубы – ни один из них не шатался после столь сокрушительного апперкота. Я стал фрагрантом, со всеми вытекающими последствиями. Мои десны восстанавливались с удивительной скоростью, любой профессиональный боксер мог мне позавидовать.

Я поднялся на ноги и обнаружил, что ничего не болит. Кроме души – болела она довольно заметно, как фурункул, из которого выпустили гной и наспех залепили пластырем.

– Прости меня, Иван… Ганс, – пробормотал я, опустив глаза в пол. – Ты прав, Ганс, мне надо быть умнее и уступчивее. И я буду таким, буду стараться изо всех сил.

– Я прощаю тебя, – произнес Ганс, и я не уловил в его голосе ни нотки сочувствия, только холодный рационализм. – Ты слеп и глух, Дима. Я надеюсь, что время исправит твои недостатки. Нельзя жестоко наказывать глупых кусачих щенков – из них могут получиться хорошие рабочие особи, даже друзья. Но если еще раз потеряешь голову, наказание последует немедленно, и не покажется тебе малым!

Был позыв поднять руки в жесте безоговорочной капитуляции. Но, конечно же, я не так не поступил – это выглядело бы по-фиглярски. А я не хотел снова раздражать Ганса, не хотел сердить его, и просто боялся. Он пришел, чтобы сломать меня, и сломал без особых усилий. Зря я его недооценивал. «Щенок» – Ганс выразился точно. По сравнению с ним я был щенком.

Хотя… Он сказал, что я – драгоценность. В чем, интересно? Спрашивать об этом не имело ни малейшего смысла – не ответил и не ответит.

– Спасибо, Ганс, – сказал я. – Еще раз прошу прощения.

Ганс достал левой рукой из кармана протез правой руки. Повернулся спиной и пошел прочь из комнаты. И, уже выходя через дверь, помахал мне протезом. Беззвучно, не оборачиваясь, без объяснений.

Мы расстались врагами. Не знаю почему, но я чувствовал это.

Я изгадил все, что только можно, и никакие извинения не могли искупить мою вину. Я болтался на ниточке, и только от Ганса зависело – перерезать ее или нет.

***

Я собрался рассказать Жене обо всем в тот же вечер, признаться в своей глупости и попросить совета. Но она не пришла домой. Не пришла и на следующий день. Это было лишь малым наказанием, но тогда я не осознавал этого. Мне повезло, что я был до предела занят. За два дня губернатору сделали еще три операции, и я участвовал в них, и отдал ему два литра своей крови – скажу прямо, это было не слишком приятной процедурой, хотя восстановился я уже через пару дней.

Я искупал вину своей кровью.

Глава 30

Губернатор выжил. Женя вернулась только через неделю, сердитая и неразговорчивая. Конечно, она знала о нашей ссоре с Гансом. Кровь для губернатора, насколько я понял, она не сдавала, где была – так и не объяснила. «Так, дела всякие». Достойный ответ человеку, с которым живешь и за которого собираешься замуж.

Я стал неврастеником чуть больше, чем раньше. Лучше сказать: «еще больше, чем раньше». Откровенно говоря, сравнивать меня прежнего, до «расстрела», и теперешнего язык не поворачивался. Подлизья кровь, текущая в моих венах, должна была сделать меня устойчивым существом, но я этого не чувствовал. Наоборот, любой пустяк легко выбивал меня из колеи.

Я заласкал Женю до полуобморока, закормил ее конфетами с руки до обжорства, отмыл в душе до красных пятен на коже, залюбил в постели до потери сознания. И моя снегурочка оттаяла. Она действительно любила меня, – если уж об этом сказал сам Ганс, то сомневаться не приходилось. Но она не была полностью моей – отдавалась мне телом и душой, но мыслями была где-то на стороне, в запретной зоне, соваться в которую мне не дозволялось.

Она безвылазно жила дома целых десять дней, и каждый из этих дней был наполнен счастьем. А когда собралась уезжать, заплакала.

Случилось это, как всегда, неожиданно. Вечером зазвонил ее телефон, Женя сказала в него: «Да, да, да, да, да». А потом села на кровать, спрятала лицо в руках, и слезы полились сквозь ее пальцы.

Я сел рядом, обнял ее за плечи, прижался губами к теплой шее. Женька плакала сначала тихо, затем зарыдала громко, почти в истерике. Сердце мое словно полосовали острой бритвой, я не знал, что делать. Знал лишь, что все равно она ничего не объяснит, не скажет лишнего слова. Вообще ничего не скажет.

Раньше моя девочка была специалистом добывания денег посредством электронной сети; это не доставляло мне особого удовольствия, но я привык. В последние месяцы, похоже, она стала кем-то вроде спецагента. К компьютеру почти не подходила – спала после командировок целые сутки, часами безмолвно отмокала в ванне, или гуляла со мной под ручку по сосновому бору, не произнося почти не слова. После каждой из отлучек я находил на ее теле красные полосы – следы царапин, заживших быстро, как и положено подлизам. Что происходило с Женькой? Чем она занималась?

Война в нашем городе закончилась. Неугомонный Ганс начал новую войну?

– Белочка, – шепнул я тихо, почти беззвучно, – не плачь. Что случилось?

– Мне нужно уехать.

– Надолго?

– Надолго.

– Почему ты плачешь?

– Из-за тебя.

– Я сделал что-то не так?

– Нет… Просто там мне будет плохо без тебя.

– Где – там?

– Далеко. Не могу сказать…

– Скажи.

– Нет, нельзя!

– Это несправедливо! Почему они не могут послать меня вместе с тобой? Они же знают, что такое любовь фрагрантов, как подлизы привязываются друг к другу. Я мог бы принести там пользу… не знаю, какую… не важно, в любом месте для меня найдется работа! Скажи Гансу, чтобы он послал нас вместе!

– Я говорила, он против. Говорит, что твое место здесь.

– Мое место – рядом с тобой!

– Димка, я тебя люблю! – крикнула она, повернулась ко мне, оторвала руки от лица, глаза ее покраснели от слез. – Прости меня, пожалуйста!

– За что?

– За то, что влюбилась в тебя, присушила тебя, втянула во все это! Я не принесла тебе ничего хорошего!

– Ты принесла самое лучшее, что есть в мире. Принесла себя.

– Если бы не я, твоя жизнь была бы совсем другой, нормальной!

– Мне не нужно другой жизни. Ты – моя жизнь!

– А если я исчезну навсегда?

– Тогда и я исчезну.

– Куда?

– Да никуда. Просто умру, убью себя. Смерть не так страшна, я навидался ее достаточно. Есть много безболезненных способов. Короткий прыжок, и ты на том свете. Жить без тебя – вот что действительно страшно.

– Не делай глупостей, Дим, прошу тебя! – она заломила руки в жесте отчаяния. – Дождись меня, пожалуйста!

– И насколько же ты исчезнешь? – поинтересовался я холодно, на самом же деле кипя внутренне.

– Не знаю. Недели на две. Может, на три.

– О боже! И опять до тебя не дозвониться?

– Извини… Связи не будет, это запрещено.

– Белочка, я буду ждать тебя сколько угодно! Только помни что я у тебя есть. Не забывай меня!

– Да что ты?! – она обхватила меня за шею. – Не слушай никого, Димка! – горячо зашептала она мне в ухо. – Ты самый лучший! Только не доставай Ганса, умоляю тебя! Держись от него как можно дальше!

– Достал меня этот урод! – заявил я. – Пусть сам держится от меня подальше!

– Ганс не урод! Просто вы не можете найти с ним общий язык.

– Ничего себе просто… Какой язык? Язык феромонов?

– Причем тут феромоны? Обычный человеческий язык. Ты ведешь себя с ним как глупый мальчишка! Нельзя себя так вести!

– Спасибо, это я уже слышал – от самого Ганса.

– Почему ты постоянно цепляешься к нему?

– Ты знаешь, почему – из-за тебя. Из-за того, что он владеет тобой как личной вещью. Откуда у тебя столько царапин, Женька? Куда тебя посылают? Что ты там делаешь?

– Пока не могу сказать.

– Пока?

– Да, пока. – Женя вдруг оживилась, на лице ее появилась слабая, неуверенная улыбка. – Если все получится, то, может быть, в следующий раз мы поедем туда вместе. Там еще очень много работы, но… Нет, я не могу тебе сказать! Ты должен верить, что у нас с тобой все будет хорошо!

– А я не верю!

– Ты должен, должен!

– Никому я ничего не должен!

– Ты должен мне!

Наш разговор был прерван звонком в дверь. Женя помчалась открывать, но я опередил ее – очень было интересно, кто пришел забирать ее в столь позднее время.

Я открыл дверь, на лестничной площадке стоял Агрба. Вот уж кого не ожидал встретить – не видел его сто лет.

– Привет, док, – он протянул руку. – Какой-то ты встрепанный. Не спится?

– Уснешь тут с вами, – проворчал я. – Значит, именно ты забираешь Женьку?

– Именно.

– И куда?

– Пока не скажу.

Опять «пока»… Черт бы побрал всех подлиз!

– Ты поедешь вместе с ней?

– Поеду.

– И будешь с ней там все время?

– С первой до последней минуты.

– Обещаешь охранять ее?

– Само собой, док. Не мандражируй, все будет нормально, – Родик улыбнулся пиратской своей улыбкой, шутливо ударил меня в бок. Я с трудом удержался, чтобы не ответить в полную силу.

В первый раз случилось, что за Женей кто-то приехал. Обычно она исчезала незаметно, в то время, когда я находился на работе. И я не знал, радоваться появлению Агрбы или тревожиться. С одной стороны, я доверял Родиону и уважал его – встречайся мы почаще, могли бы стать близкими друзьями. С другой стороны, задания, достающиеся ему, всегда были рисковыми, экстремальными. И, значит, Жене грозила там настоящая опасность.

– Это далеко? – спросил я, не рассчитывая получить ответ.

– Совсем рядом. Куда ближе, чем Австралия.

– Хохмач, блин…

– Не психуй, у каждого – своя работа. У Жени своя, у тебя твоя.

– У меня есть шансы сменить место работы? Можно написать заявление на имя Сазонова Ивана Алексеевича? Попрошу, чтобы меня послали на спецзадание вместе с Женей и с тобой. Возможно такое?

– Не валяй дурака, Дима. И не трогай Ганса, даже не попадайся ему на глаза. Тебе осталось перетерпеть немного, несколько месяцев, и ты узнаешь все, что тебе положено. Но ты бьешь копытами и бросаешься с кулаками на хороших людей. Напрасно, док! Ты гробишь свою репутацию. Мы все знаем цену твоим рукам. Но если руками управляет долбанутая голова, мало кто захочет иметь дело с таким человеком.

– Я не знаю, что мне делать, – удрученно сказал я. – Не знаю, Родик!

– Работай. Оперируй. Жди Женю. Оставь в покое боксерский мешок – размолотишь себе пальцы, а злости не убавится. Вместо этого ходи в бассейн – три раза в неделю, плавай по полторы тысячи метров, будешь красив и победителен. От лысины, правда, не помогает, но от всего прочего – запросто. И думай больше о воде, чем об огне.

– Я попробую, спасибо за совет…

– Это не совет, а приказ. Пойдем, Женя.

Женя поцеловала меня в щеку. Она оделась достаточно легко для зимы и не взяла с собой ровным счетом ничего, даже маленькой сумки.

– Держись, милый, – шепнула она. – Будь молодцом.

– Пока, – ответил я. – Пока.