Текст книги "Веллоэнс. Книга вторая. Царские игры"

– Боло понимает хозяйку, – мужчина облачился в просторный халат. – Я осмотрю малышку, как только ее должным образом приготовят.

Грэйс наполнила чарку водой минерального источника. Вина она не пила, впрочем, как и других хмельных. Одна чаша превращает человека в льва, две в обезьяну, а третья делает слизнем. Вместо этого женщина предпочитала явно «неженские» увлечения – книги и телесные упражнения. Под стать себе нашла и друзей. Смуглый бородатый Иатурус нисходил родом к древним грекам. Мужчина заправлял гладиаторской школой, муштруя молодых юношей, гоняя их так, что трещали кости. Кто-то приводил детей, чтобы «выбить дурь», кто-то приходил сам, желая приобрести силу и красоту. Лучший десяток учеников раз в два года отправлялся в столицу Бангхилла, продемонстрировать мастерство под изумрудным велариумом Красного плато. Возвращались единицы – приносили весть – трое приняты в телохранители раджи, остальные пали с честью. Черноокая внутренне улыбнулась. От изнурительных упражнений её тело приобрело мужские черты, хоть фигура и осталась женственной. Истончился подкожный жирок. На руках и ногах отчетливо выступают аккуратные и твердые мускулы, на месте округлого живота плотно ютятся шесть кубочков. Иатурус придерживался своих, якобы древних, традиций «телесного воспитания» и на всех занятиях ученики тренировались полностью обнаженными. Новички со спины принимали Грэйс за юношу. Каково же было их удивление и смущение! Бородач сначала злился, орал и раздавал молодняку пощечины. Но, со временем, смирился и теперь уже понимающе похлопывал остолбеневших смущенных салаг, шутя – мол, «через месяцок привыкнешь, вот тогда буду с тебя драть по пять шкур».

– Так кто же она? – девица тут же наполнила опустевшую чарку. Грэйс взглядом дала понять, что не нуждается в ее услугах.

– Кто? – толстяк сосредоточенно сидел в широком кресле, сложив ладони и перебирая пальцы. – Я не уверен, что это женщина. Даже не уверен, что у «неё» есть пол. Абсолютно ничего. Чисто и гладко, как в несбыточных мечтах греческих философов.

– Как же тогда «она» справляет нужду? Ведь немая же ест и пьет, – женщина подчеркнула, что бродяжка остается девушкой, независимо от наличия признаков.

Боло приподнял брови, руки принялись тереть подбородок и нижнюю губу – значит, голова у толстяка кипела.

– Демонесса, только непроявленная. Суккуб. Возможно, флегрет. Или бердаш. Внешние признаки похожи. А тело человеческое, почти.

– Ты уже говорил о мужских и женских достоинствах, – Грэйс иронично ухмыльнулась – и говорил весьма скучно. О таких прекрасных.

– Не только о них, – евнух покачал головой. – Сердце бьется. Кровь течет. Кожа, хоть каменная, но и тянется, и краснеет. А чешуйки – видать ловила иглоногих собственным телом. Да, к ядам у нее отличный иммунитет. Больше всего меня смутил шрам за ухом. Плотный и толстый. Шириною в треть юнита.

– Подобная щель останется, если всадить топор в колоду железного дерева, – Иатурус молвил сдержанно, без эмоций. – Но даже лосиный череп раскроится от такого удара.

– Я тщательно ощупал голову. Череп человека, а не лося. Интересно другое. Внутри каждой головы – а их я повидал немало – мозг состоит из двух половин. У бродяжки посредине едва заметная выпуклость. Полагаю, внутри тоненькое третье, зачаточное, полушарие. Может из-за этой опухоли она и не говорит.

– Что скажешь об ожерелье? Откуда оно, чьи там знаки?

– Понимаю, почему вы ввели ее в дом, миледи, – глаза Боло сверкнули.

Грэйс знала эту искру. Обычный человек принял бы это за алчность. Но необъятный купец, хоть и весьма богатый, не обладал жаждой наживы. Как он говаривал, «я влюблён в математику, а деньги – лишь результат точного расчета». В торговле мужчину привлекали разговоры, планы и возможность тратить полученные золотые на книги и девушек. Лишенный ещё в раннем детстве ятр, страдающий полнотой, Боло не страдал отсутствием желания. Толстяк мог предаваться утехам часами, не испытывая бессилия от присущей всем полноценным мужчинам «опустошенности». Второй страстью были науки. Математика и физика, биология и медицина, история и религия, астрология и алхимия. Феноменальная память облегчала изучение наук и языков. Купец посещал храмы, вёл беседы с вектирами и жрецами. Несколько раз приглашали ко двору, но Боло отмахивался – политика и интриги не входили в число его интересов. Однако на сопровождение мудрецов и исследователей мужчина соглашался – и один-два раза в год на месяц уезжал в столицу. В это время Грэйс принимала дела. В другое время она заправляла его караванами, мечтая когда-нибудь отправиться на поиски настоящего моря, чтобы возглавить настоящий корабль, жить среди шума волн, ощущать, как соленые брызги бьют в лицо.

– Понимаешь что? – женщина не любила экивоков.

– Кубики необычны. Материал похож на металл только по виду, но он не звенит, ржа не властна над поверхностью. Несмотря на легкость очень, очень крепок. Девушка крайне испугалась, когда я попытался снять ожерелье. Больше всего меня привлекли знаки.

– Ты объяснишь их значение?

– Возможно, – Боло задумался, глаза покрыла пелена размышлений. В этот момент память его усиленно добывала из глубины свитки, прочитанные много лет назад. И вот в сознании возникли те самые трактаты. Трактаты Зену.

– Играет ли Высший в кости? – речь толстяка походила на ритуальное чтение:

– Кубиков пять и каждый из них

Силой Создателя обладает

Жизнь погасить, исцеленье излить

Царства и земли они разбивают

Духа животного в дух человеческий

Дальше, сквозь терны и к горным вершинам

Все комбинации выкинув смело

Станешь одним из Властителей вечности.

Боло закончил декламацию, заговорил обычно:

– Игра в кубики Тау – излюбленное занятие духов-эолов, прислужников богов. Для них это способ совершенствования. Человек, играя в Тау, совершенствует себя. И становится более мудрым, сильным, влиятельным. Некоторые игроки становятся яркими звездами в истории, многие погибают от неверной комбинации. Символ игры – Тау – прослеживается во всех культурах и религиях. У древних он был последней буквой в алфавите и значил «небо» – место, куда должны попасть избранные богами. У предков Иатуруса этим символом обладал один из царей, собравший армию лучших воинов.

– Впоследствии в моей культуре знаком «тау» стали обозначать число «триста» – по количеству воинов в этой лучшей армии – на лице бородача мелькнуло удивление.

Боло кивнул:

– В некоторых культурах поклонялись самому символу. Хотя символ – лишь ключ, открывающий понимание тайн мироздания. Игра в кости помогала эолам понять мироздание в себе. Людям эти кубики помогали осознать суть всего, происходящего под солнцем.

– То есть, наша девочка – почти божество? – Грэйс задумалась. – За столько лет она ни разу не воспользовалась силою Тау.

– Возможно, она не знает о свойствах кубиков. Возможно также, это искусная подделка. В любом случае кости нужно изучить.

– Надеюсь, мудрец, твоего ума хватит, чтобы сохранить нашу дружбу и единство – в голосе Иатуруса ощущались свирепые нотки. – По праву кубики принадлежат черноокой.

– Никто не собирается разобщаться, – женщина подскочила, огонь в камине осветил точеные контуры. – Мы не позволим нашим узам ослабнуть. В свою очередь, я обещаю, Боло, что твоя жажда знаний будет удовлетворена. И каждому из нас достанется по кубику. Если они и впрямь такие могущественные.

Этрин ощущала почти безумный страх. Хотя в комнате было жарко, по телу текли холодные ручьи. Вот почему женщина в красном пригласила ее в дом! Вот почему они так ласково себя вели – накормили и отмыли. Непривычно, когда тебя осматривают, но и это можно переждать. Но посягнуть на ожерелье! Хотя крупный мужчина только прикоснулся к ним, бродяжке уже стало не по себе. «Они заберут их! Мои игральные кости! О, тау-лэйтри!!!» Страх сменился удивлением. Странные мысли, необычные. Девушка бросилась к окну. Ставни плотно закрыты, не видно ни щелки. Дверь дергать бесполезно – засов снаружи крепкий. Бродяжка хаотично заметалась по комнате. Бесполезно. Внутри пусто, только ровный пуф, на котором ее осматривал Боло. Служанки предусмотрительно вынесли всю утварь, а «исследователь» не оставил ни одного инструмента. «Подол! Стальные пластины!»

Немая с трудом растормошила один лоскут, извлекла наружу серый треугольник. Таким и не зашибить и не порезать – туп и легок. Девушку охватило отчаяние. «Заберут ожерелье. И что потом? Сюда больше… не продам. Зачем жить?» Этрин уселась на кушетку, подперла коленками подбородок и вперила взгляд в пламя. Огоньки успокаивающе играли, неторопясь поедали кедровые поленца, скользя красными жилками по черной обугленной поверхности.

Глава 17. Танец Зо

Авенир наблюдал за поединком с трепетом. Солнце скрывало фигуры, но, судя по всему, пока что бой шел на равных. Лицо хана не отражало никаких эмоций и волхв, чтобы развлечь правителя, начал разговор:

– О, великий, в чем причина этой битвы? Что натворил Джунг, что Ния должна восстанавливать справедливость?

В глазах всадника мелькнули злобные искорки:

– Неверный осквернил обет братства. Хан Тонджи вероломно подослал соглядатаев, которые украли из саат-шатра нефритовую Нию. Мардук всегда любил дочь – это всем известно. В ревности Джунг проявил слабость и недостоин иметь благословение старшинства.

– Ты прав, досточтимый, преступление его велико. Слабость духа еще большее преступление, чем сам поступок.

Хан вспыхнул:

– Низший считает, что воровство Нии менее ужасно, чем слабость характера?

Авенир почтенно склонился:

– Все знают о величии и силе младшей дочери Мардука. В гневе она беспощадна и яростна, красота же ее несравнимо выше кровожадности. И если достоин Джунг наказания, то Ния непременно покажет всю свою силу. Вот только…

Повелитель смягчился, черты лица разгладились, а по выразительному взгляду юноша понял, что пробудил интерес. Однако волхв шел по лезвию ножа и каждое слово взвешивал, как драгоценные специи.

– Говори.

Мягчайшим и покорнейшим из голосов, Авенир продолжил.

– Небеса чисты сегодня. Если бы Мардук хотел крови, то сделал бы их алыми, – чуть громче, чтобы могли расслышать стоявшие рядом, произнес – Кровь на небе – кровь на земле. А среди богов все ясно.

Хан сжал скулы. Поверья даны не зря. Красное небо – готовься к битве. Синее небо – боги благосклонны. Тучи – смута и заговоры.

– Скажи, чужой шаман, тогда к чему эта кража?

– В моем краю, – акудник придумывал на ходу, – кража не всегда была плохим знаком. Старики говорят, что воровали в то время только ценнейшее.

– Так и есть, они украли самое ценное, что у нас есть – властитель захрипел от ярости.

Авенир, рискуя быть обезглавленным, перебил:

– И это хороший знак! Джунг признает ценность Нии.

– Я сам отрублю тебе голову!

Волхв упал на колени и взмолился:

– Величайший! Ты обратил ухо к моим речам, позволь молвить до конца, о, терпеливейший! А после, если должно катиться моей голове по земле – твоя воля.

Белый от страха, юноша открыл глаза и обнаружил, что его голова пока еще не отделена от тела. Хан сухо кивнул. Авенир краем глаза заметил, что воины тоже во внимании. Не вставая с колен, чаровник нарушил молчание:

– Джунг признал ценность Нии. И в этом его слабость.

В стане прошла едва ощутимая волна одобрения. Подбодренный, он продолжил:

– Слабость, которой достойны только сильные мужчины. В моём краю кража была хорошим знаком лишь в одном случае. – Авенир выдержал паузу. – Разрешает ли ваш закон брать в жены сестру?

Лицо сдержанного доселе властителя вытянулось. Он обескуражено спросил – вся надменность куда-то вмиг исчезла:

– Если так и впрямь… что же делать?

Авенир поднялся, стараясь не выдать поднимающуюся изнутри радость:

– Подождем, господин. Вы очень мудры, что назначили первую битву вместо великой брани. Если воля небес действительно такова, то битва превратится в танец и воины не смогут причинить друг другу вреда.

Хан перевел взор в сторону бойцов. Волхв тоже – молясь богам, чтобы Марху удалось задуманное.

Марх с бойцом Зо кружили в опасной борьбе. Со стороны могло показаться, что никто и не думал драться – ни удара, ни шлепка, ни возгласа. Лишь умудренные кулачники оценили бы по достоинству мастерство противников. «Победа без удара» – высшее искусство битвы. Невозможно в сваре – вероятно в бою один на один. Каждое касание могло оказаться смертельным. Удар проникал внутрь, нарушая работу органов, вызывая болезненные корчи. Однажды сабельщик одолел таким способом великана. От детины отскакивали копья и мечи, толстенную шкуру не брал ни огонь, ни кислота. Сложнее всего было войти в ритм тела здоровяка, пока он полз к его груди по смрадным, скользким от грязи космам. Сердце оказалось хилым и изношенным. Невидимая волна легко прошла кожу, обогнула токи энергии и взорвалась в кровяном насосе. Великан прошел еще десятка три шагов, не чувствуя, что кровь уже остывает. Этого времени ему хватило задавить восьмерых пращевиков – а Марх успел спуститься на землю. И все же острый металл ему нравился больше, чем околомагические трюки. Да и концентрация внимания – крайне сложная штука. Не то что ярость битвы, когда алая пелена застилает глаза и ощущаешь себя воплощенным Акроном.

Тарсянин переключился на битву. Как странно. «Сколько же я грезил?» Они так и кружили, нанося и блокируя невидимые удары. Юноша, хоть и крепок, но дышит тяжело – не доставалось ему за годы службы такого умелого противника. «Конечно. Если это прошлое, то люди были похилее. Да и приемов еще многих не знали».

– Разогрелись, теперь давай покумекаем. Только дыхание не сбивай – а то лежать тебе на грязной землице.

– Как тебе имя воин?

– Марх из Тарса. Услуга за услугу, бритый.

– Алтанцэг Улэнд.

– Красивое имя. Золотоцвет. Почему родичи биться вздумали?

В глазах юноши мелькнуло недоверие. Сабельщик успокоил:

– Я тарсянин. Нияты еще только просыпаются. Мое родство ближе к хуннам. Или джунгарам.

– Так я бьюсь против своего же рода?

Марх уклонился от пролетающего кулака, выгнулся, разгадав маневр и пропустив ударную волну мимо. За эти пятнадцать минут (что для такого боя чрезвычайно долго, почти бесконечно) он хорошо изучил основные стили парня и построенные на них вариации.

– Не совсем. Мы пока что танцуем, а не бьемся. Так из-за чего сыр-бор? Чтобы я хоть знал, за какие награды потею.

– Они украли статую Джунга. Но мы вернули ее, – юноша неудачно повернулся и Марх отвесил ему размашистую пощечину. Боец мгновенно совладал с закипающим гневом – мог бы уже лежать со сломанной шеей, но иноземец милостив, – вандалы хотят забрать нефритового бога, даже не стыдясь своего воровства.

– Хм, – некоторое время схватка велась в тишине.

Сабельщик продолжал с видимой легкостью парировать удары противника. Солнце начало припекать и тарсянин ощутил, что в глазах задвоилось. Впрочем, и парень двигался медленно, устало. Через несколько минут бойцы остановились, не сводя друг с друга глаз. Марх развел руками:

– Битва битвой, а трапеза в полдень. Коли не согласен, продолжим.

Юноша глубоко вздохнул:

– Через два часа. Как спадет первый жар.

В стане на него набросился взволнованный Авенир. Руки у акудника тряслись, глаза горели – Марху пришлось толком постараться, чтобы добиться от него внятного рассказа. Выслушивая волхва, тарсянин не торопясь поглощал яства – запеченную косулю, кислый сок и зрелые раздувшиеся дыни.

– Пока что обошлось без крови, – успокоил парня сабельщик, – пошлют боги милость, до вечера дотянем.

– Чужеземец хорошо бьется. И даже снял с бойца сапог! – хан Каруд явился словно из ниоткуда, – как тебе противник?

– Я редко видел таких сильных бойцов, – Марх не утруждал себя любезностями, – у него есть лишь один недостаток. Он еще молод и не умудрён военной хитростью.

– Но мальчики вырастают и становятся мужчинами.

– Да, это так, – сабельщик встал, отер руки о грубую, колючую рогожу, – если остаются живыми.

И без того узкие глаза хана превратились в две тонких линии, по скулам пробежали волны. Тарсянин про себя ухмыльнулся. «Хан должен быть тверд, как скала, но прочитать его мысли не так уж и сложно». Потянув время, Марх лениво хмыкнул:

– Неохота его убивать. Хороший бы янычар вышел. Хана бы охранял.

Каруд неуверенно произнес:

– Пришелец не давал обетов убить. Только одолеть.

Сабельщик молчал, напустил скорбный вид – мол, честь мою унижаешь. Хан, не выдавая волнения, продолжил гнуть свое:

– Они все-таки нам братья, хоть и старшие… А весь стан только с охоты, уставший… Их надо проучить и довольно – пусть живут.

– Что же, пусть. Я всегда старших учил, – Марх изобразил удовольствие, поучительно изрек, – младших нужно слушать, я так брату и говорил. Бывало, уложишь его на пузо, заломишь руку и говоришь – «давай дружить». А он сразу все понимает – и дружит, и служит, и похлебкой делится.

Хан приободрился, лицу вернулся ровный цвет.

– Стало быть, договорились. Бейтесь, только без увечий, без злобы. Как на соревнованиях.

– Если на меня кидаться не начнет. А то я ж злой, не стерплю.

К бою приступили с новой силой. Алтанцэг Улэнд двигался активно, делал ложные выпады и увертки. Марх парировал, ставил блоки, пытаясь настроиться на ритмы противника. Сабельщик глубоко внутри радовался, что боец назначил ближе к вечеру – «Благо, хоть жара сошла. Скорей солнце по башке грохнет, чем кулаком прилетит». Через несколько минут ощутил легкие подергивания – отражения токов противника. Произошло то, что тарсянин испытывал лишь пару раз в жизни – когда пребывал в Элхои послушником. Внезапно он увидел бойца Зо насквозь – кости, мышцы, сердечный ритм и дыхание. Нервные импульсы вспыхивали в голове противоборца – и сабельщик уже знал, какое движение тот собирается сделать. Посозерцав эту картину несколько минут, полюбовавшись великолепием человеческого организма, Марх мягко приблизился и нажал несколько точек. Боец замер, раскинув в стороны непослушные руки. Сабельщик улыбнулся:

– Так-то лучше.

Глаза испуганно уставились на тарсянина.

– Я оставил движимыми стопы, чтобы ты не упал. А также голос, зрение и слух. Шею освобождать опасно – не люблю смертоносные косы.

– Что это за боевое искусство? – в голосе нията звучал нескрываемый интерес.

– Заворожил я тебя, верно? – сабельщик вынул из-за пазухи любимую трубку. – Давай условимся. Никто сегодня не умрет. Даже так – сегодня не прольется ни капли крови. Весь этот сыр-бор из-за нефритового божка – чистое недоразумение.

– Как ты смеешь…

Парализованный плюнул, но Марх ловко отпрянул и шутливо погрозил пальцем:

– Я слышал, что кобры могут ослепить противника ядовитым плевком. Если научишь меня этому приему, то, пожалуй, разморожу тебе одну руку, – сабельщик сменил тон, в голосе появился металл. – А теперь без шуток. Вырезать друг друга, потому что не поделили изваяние, которое в любой лавке за два медяка можно купить – глупо. Если уж так руки чешутся, придумайте причину посерьезней. Чтобы потомки летопись без смеха читали.

– Статуя Джунга – главный символ нашего рода. Нет его – нет и нас. Без бога мы просто скот. Как лошади, овцы и козы.

– А что думают по этому поводу жены, потерявшие мужей? А матери, сыновья которых погибнут в братоубийственной войне? Ответь, боец. Есть ли здесь, в первых рядах ваши везиры и улубеи?

Улэнд молчал, в глазах Марх прочитал смятение. Выпустив сизое кольцо, продолжил:

– Я за справедливость. И обидно, если из-за какой-то крысы честные люди глотки друг другу перережут. Хан у ният молод, интриг не разумеет. Вашего хана не видал. Но подумай-ка – такой ход. Идол у вас, идол у них. Улубей спрячет вашего божка и пустит слух, что его украли нияты. А потом «возвратит» его. Почет улубею? Почет. Такой же улубей у ният делает то же самое. Почет улубею? Почет.

– Предательство!

– А может совпадение? – сабельщик одобрительно кивнул. – Хотя… Слухами земля полнится. Улубею почет. Тут взбешенные ханы устраивают кровопролитие, народ в смятении. И идет слух, что хан джунгар – сумасброд самопровозглашенный!!! Потому как виноват старшенький всегда. Секир-башка хану? Секир-секир. Скажи-ка боец, кто станет следующим ханом джунгар?

– Кто же?

Марх пожал плечами:

– Редис его знает. Может улубей, вернувший божка. А может тот, кто научил улубея. Это уж сами разбирайтесь. Ну что, дальше будем биться, али все-таки подумаем?

Боец молчал, на лице читалась глубокая работа мысли. Сабельщик выждал минуту-другую и снял замки. Отойдя, спокойно наблюдал за джунгаром. Тот кивнул:

– Через два часа. Здесь со всеми старейшинами. Заключим завет мира.

Сабельщик кивнул и собрался уходить. Внезапно по лицу огрела хлесткая пощечина, в ушах зазвенело.

– Должок.

– Какая честь, что ж, и у меня кое-что для тебя есть.

Марх молниеносно обнял джунгара и приник губами к губам. Обескураженный и не думал сопротивляться, лишь удивленно хлопал глазами. Голос его стал тоньше и уже не так уверенно юноша повторил:

– Через два часа.

На широкое поле свалились сумерки. Огненный шар покрылся облачной пеленой, а супротив набирал силу новый месяц. Конные ряды джунгар и ният неуверенно мялись, выжидая решения. Джунгарский хан Тонджи – седовласый, крепкий, с большим горбатым носом и хищным прищуренным взглядом, сидящий на мощном ахалтекинце – выехал в сопровождении Алтацэнг Улэнда и трех внушительных копьеносцев на середину поля. Хан ният Каруд ехал навстречу с Мархом, Авениром и Парменом. Рядом шествовало двое янычар. У бедра каждого болтался длинный палаш.

– Я вижу, ты пришел со смертоносным, – Тонджи держал ладонь на рукояти сабли.

– Небо чисто, старший брат, я не жажду нарушать волю богов.

Джунгар оскалился:

– Мы вернули украденную вами статую бога Джунга. И что же, как закон предписывает поступить с ворами?

Секунду нияты молчали. Единожды пойманный лишался левой руки. Вторая же кража говорила о том, что правая рука неисправима. Отсекали и её. Как правило, воровство прекращалось. Третья кража говорила о том, что руками управляла голова.

– Позвольте держать слово, – Марх знал, что на бранном поле все послы равноправны. – Известно ли, кто украл статую? Мы отрубим вору голову.

Ноздри джунгара злобно раздувались, голос задрожал от ярости:

– Что за наглость – воровать и скрывать воровство!

Копьеносцы зарычали, руки сжали древко.

– Постой, сын ветра, – сабельщик пресек накатывавшую волну – нет нужды браться за оружие. Кто же сообщил о краже, можем ли видеть его в рядах жаждущих отмщения?

– Хан Банжог воспитывает брата Хунна. А мне, видать, выпало воспитывать сестру.

– Позволь и мне молвить, – Авенир тайком поглядывал на Каруда. Тот выглядел невозмутимым – только в глубине глаз полыхали огоньки, слегка подрагивал ус, да рука сжала навершье сабли так, что костяшки пальцев побелели.

Тонджи сурово кивнул.

– Выслушай нас, великий. Мы не облечены искрой войны, которой наделены дети Мардука. Боги сыграли в кости. Статуи никто не крал. В каждом саат-шатре стоит свой шигир. Более того, нарочно произошла для нас великая загадка и радость.

– Вижу, Каруд, ты взял и послов с собою?

– Позволь им молвить, – слово взял Улэнд. – Войну начать можно всегда, но испросить воли богов разумно.

– Великие ханы, Тонджи и Каруд, – Авенир приклонил голову. – Я прошу проверить наличие шигиров. И не позволять советчикам решать вопросы родов. Давно ли джунгары общались с ниятами?

– Четыре года, – Каруд говорил сдержанно.

– Как раз четыре года назад великая комета на востоке возвещала о венчании двух степных богов. Мы были посланы на свадьбу объявить почтение новому роду. По какому поводу вы собирались четыре года назад?

Бритоголовый Тонджи побелел, поводья мула затряслись. Улэнд перехватил инициативу:

– В то время ушел из жизни первенец хана. Пропал без вести на пути Ен-Гарди.

На переговорщиков напал ступор. В воздухе ощущался холодок, природа будто замерла. Спустя минуту Марх почесал небритую, всё ещё опухшую от Авенировой мотыги, щеку:

– И я там был. Ох, переполосовали мне спину. А о венчании акудник верно сказал. Стоит там камень судьбы. С него переходят в мир богов. Видать, сын Тонджи у Мардука уже пирует. Еще озеро Чистых Душ недалеко от камня. Мы туда путь держим. Можем и о сыне справиться.

– Значит, свадьба, говоришь? – Тонджи овладел собой. – Как же воровство?

Авенир набрал воздуха, но Марх сделал знак молчать.

– Великий джунгарский хан, ты ведь еще и воин. Только воин может понять влюбленного мужчину, а Джунг – великий муж среди богов. Шаман Авенир сказал, что не было воровства. Прости его, он молод, хоть знания и сглаживают недостаток опыта. Ты, сын степи, когда влюблялся, крал невесту? Знаю, что крал.

Хан воспламенился:

– При чем тут обычай рода? Неужто ты думаешь, что Ния украла Джунга? Это же позор мужчине!!!

– А невеста неужто не крала прежде нож любимого? Ведь нож – самое ценное, что есть у воина-охотника! А уже мужчина крал невесту. Такие вот у богов и людей игры.

Тонджи и Каруд нахмурились. Каруд заговорил медленно, тяжело:

– Мы и позабыли об этом древнем обычае. Но как же случится, что Джунг украдет Нию, если все об этом знают?

Авенир взял кисть и нарисовал в воздухе синеватую полосу. Все зачарованно уставились на явление. Полоса медленно ширилась, края расплывались, слой начал светлеть, пока ворожба не растворилась полностью, Оставив в воздухе приятный смолистый аромат.

Чаровник средоточенно, будто в трансе молвил:

– Джунг и Ния уже обменялись дарами. Шигиры одинаковы с виду, но опытное сердце увидит различие. У нефритовой дочери Мардука на стопе шрам от ее ручного медведя. Когда боги играют, людям остается только подчиниться.

Очередной раз воцарилось молчание. «Что за народ, – подумал Марх. – Молчать после каждого слова. Этак самого важного в жизни и сказать не успеют».

Каруд и Тонджи вскинули сабли:

– Хэлен! Хэлен! Хэ-л-лееен!!!

Во мгновенье оба стана заулюлюкали и бросились навстречу друг другу. Мужчины орали, обнимались за плечи. Всадники по четверо закружили в ритуальном шествии вокруг переговорщиков. Воцарилось молчание – только был слышен мерный топот копыт. Внезапно что-то резко лязгнуло. Все остановились.

На муле сидел Пармен. Рука его сжимала кинжал. Второй лежал неподалеку, впившись в древко стрелы, разрезавший жилы и отбивший стальной зазубренный наконечник. Раздался свист и лязгнуло второй раз. И опять не земле лежала стрела. Острие впилось в ремень Пармена. Сквозь ряды пробежал худощавый узколицый джунгар, вспаренный и задыхающийся:

– Ханы живы! У-у-ух хвала богам! Предателя… поймали.

Тонджи простер руку:

– Увести и запереть. Допрошу лично.

Солнце скрылось и новый месяц что есть мочи сиял, мерясь силою с тьмою, отодвигал её, окаянную, светил, отгоняя нечистых от пировавших далеко внизу, на бранном поле, двух станов.

Мирно горели лампады. Марх, Авенир и Пармен расположились у гостевого шатра, рядом со своей арбой и уплетали печеную косулю с луком, запивая подкисленной водой. Волхв пялился в костер, погруженный в думы, что-то бормотал под нос, изредка произнося замысловатые фразы. Марх помогал Пармену, разделял для него куски мяса, да нахваливал:

– Ай, да кошак! Меток и скор наш надломленный вор! Ты жуй, Парменчик, не обижайся на меня – грубияна, ушибленного вояку. Ты главное, всегда так метай. А сам можешь не говорить, молчать, думать. Вот мы до озерца доедем, там омолодишься, опять смеяться начнешь. Точно-точно. Как вернёмся, рубаху алую подарю – все девки в борделе твои.

Эгей, Аббе Нирио, – сабельщик легонько толкнул акудника, тот вздрогнул и выронил луковицу, – переживаешь, что наврал с три короба про шигиры?

– Нет, – чаровник отмахнулся. – Если бы это. Пока ты вытанцовывал с бойцом, я договорился с ниятским десятником. Тот закажет нефритовую статую и сделает ей царапину на ступне. Я тут думаю, – акудник пожевал губу. – Если мы в прошлом изменили ход времени, что будет в будущем? Ведь изменится все! Кто должен был умереть – не умер, у него будут дети, род разрастется. Кто должен был жить, умрет. Мы ведь посеяли здесь ветер. А когда вернемся в наш век, пожнем бурю! Неизвестно, где мы вообще окажемся!!!

– Ложись спать с миром, Авенир. Утро вечера мудренее. Не наше дело обо всем мире думать. Нам свой живот сберечь, а о землях пусть боги и цари пекутся.

– Великий боец Марх! – к ним обратился воин-джунгар. – Тебя ждет Алтанцэг Улэнд. Окажи милость, будь гостем в его шатре.

– Нельзя заставлять такого знатного соперника ждать, – явно довольный тарсянин хлопнул по коленам и молниеносно выпрямился, – веди.

Все разошлись по шатрам и Авенир, смотря на тлеющие уголья, достал каликову свистульку.

Глава 18. Андор

Старая рассохшаяся дверь не могла больше держать в себе жестокие стальные гвозди. Скрипя, она отпустила мучителей и, выбросив в воздух облако древесной пыли, провалилась внутрь каменного лабаза. Солнечные лучи осветили ряд запыленных пустых бочек, перепрелую солому и всё еще крепкие, хоть и покосившиеся, стеллажи из вечного листвяка.

– Кладовую вычистить, все негодное сжечь. Где-то внутри проход к леднику. Ледник забить рыбой, мясом. Житник – зерном. Приставить местного. На всё – два дня, – Андор оставил лабаз на пышного Митяна, потрепал за плечо, кивнул соратникам. – Остальные за мной.

Замок на северо-востоке Царства раньше служил охотничьей резиденцией семьи, но последние восемь лет здесь никто не бывал. После передела земли в неё перебрался Андор. Для него это урочище служило стратегическим местом. Во-первых, двести лет тому назад здешний замок был военной крепостью, штабом, в котором разрабатывались планы завоевания прилегающих княжеств. В нём была сосредоточена немалая боевая мощь Веллоэнса и, хоть с тех пор многие строения пустовали, в этом месте ощущалась особая сила. Немного подлатать – и замок вновь обретет величие. А во-вторых… Через несколько перевалов начинались земли Кеттинов. К ним у Андора было особое отношение. Хотя их первая вылазка была незаконной, анонимной – слава богам, что их не повесили, как воров – за смерть друзей и черную ворожбу будущего хана Китоя царевич намеревался отплатить сполна.

Раньше на этом поле колосилась пшеница. Сейчас же на широком октаэдре земли плотно ютились сухие, доходящие до груди, прошлогодние ветки кустарника.

– Джорах Килат!

Зрелый русоволосый воин-сотник, с пышными усами появился рядом:

– Да, повелитель.

– Расчистить поле, разровнять, пропитать бычьей кровью и устроить гуляния для местных. Чтобы ничего уже не выросло. Объяви набор рекрутов в селениях на три дня конного пути. Каждой семье добровольца – по серебряному в месяц. Из записавшихся нужно отобрать четыре сотни лучших.

Мужчина кивнул и отправился раздавать указания. Андор посмотрел на ухмыляющегося Вариона: