Текст книги "Веллоэнс. Книга вторая. Царские игры"

– Ты приходишь ко мне, хотя даже не мой подданный. Ты просишь меня о милости, хотя отказал моим купцам в укрытии и отправил их ночевать в шатрах – а была песчаная буря.

Царевич Лавьен выжидал. Его забавляло бессилие некогда заносчивого барона Марселя. Краснощекий, с плотными аккуратными бакенбардами, в потертом камзоле, худощавый мужчина средних лет поник видом – голова опущена, спина сгорблена, руки теребят штанину. Юноша поймал взгляд ходатая:

– Твоя земля подарена феккойским князем. Отчего же он не защитил тебя, не отправил сотню против горстки каких-то босоногих?

– Острый язык сделал меня другом князя. Пьесы и фарсы, балеты и комедии – я писал их лучше, чем придворные композиторы. За свои труды я получил землю. Но молодая жена его оказалась ревностной последовательницей культа Зену.

– И ты впал в немилость? – от старого культа остались жалкие лоскутья легенд и ритуалов, но что осталось точно – категорический запрет на представления и увеселения.

– Также вскрылось, что моё дитя, мальчик, которого я скрывал от всех, изуродован табисом. Князь отвернулся от моего дома, посчитав весь род проклятым. Дарованные же земли отобрать не вправе. Хоть в этом культ Зену нас сохранил.

Средний размышлял. «Этот человек ядовит. Он может внести разлад своими баснями. Однако же, яд в руках лекаря – сильное целебное снадобье».

– Ты упомянул о детях, Марсель. Расскажи.

В глазах несчастного появился блеск. Барон смог заинтересовать царевича, значит – разговор продолжается, есть шансы разжалобить, умолить о защите, восхвалить благость и мудрость – молодые правители должны любить лесть. Марсель заискивающе поклонился:

– Старший, Наверняк, двадцати лет от роду, хоть и изуродован болезнью, хром и лыс – обучен грамоте, скор на язык и весьма сносно поет. Гернику шестнадцать – остроумен, молчалив и скромен. Есть ещё дочка – любимица Аими, тринадцати лет. Поет и танцует, рисует и шьет, послушна и тиха – гордость любого отца.

– Я помогу тебе, Марсель. Слово царевича. У меня есть к тебе предложение. Внимай, два раза повторять не стану.

Мужчина посмотрел на Лавьена. Царевич сидел на отполированном до блеска троне, облаченный в горностаеву мантию, рука поигрывала жезлом – набалдашник из железного дерева в виде головы слона с бриллиантами вместо глаз.

– Освобождать владения и возвращать их тебе – глупо. Место далекое, а разбойники могут вернуться. Я предлагаю обмен – равноценное место рядом со мной и твоя доплата.

– Но, господин – феккойца затрясло, он заломил руки – у меня не хватит денег даже на еду…

«Еще чуть-чуть и у него начнется истерика. Или сердечный приступ», – юноша выглядел абсолютно равнодушен, хотя внутри ликовал. – «Впрочем, не буду томить, мне не нужны мертвые подданные».

– У меня достаточно денег, чужеземец, – голос Лавьена звучал резко. – Я был учеником у величайшего казначея – Цулланура-Манохайца – земля ему пухом! Я хочу взять твоих сыновей на обучение. Если будут способными, Герник будет моим писарем, а Наверняк… царским шутом, юродивым.

Губы Марселя задрожали, из очей хлынули бурные потоки. Барон рыдал от счастья.

– Также, – царевич смягчил тон, – по прошествии я могу попросить тебя об услуге. Когда мне она понадобится – не откажи.

«Боги милостивы ко мне! Они вспомнили все страдания и одарили сполна!», – феккоец поверил в счастливую звезду. – «Царевич берет сыновей ко двору. Наверное, он попросит обручить дочь с сыном какого-нибудь знатного князя, или… Боги, неужели со своим будущим первенцем?»

– Да, господин! Вы так щедры! Я… я преклоняюсь перед Вашей благостью!

Лавьен улыбнулся:

– Я принимаю это, как согласие.

Лесная опушка выводила на просторные зеленеющие луга. Мосвен натянула поводья, потрепала белоснежную кобылку. Дочь пустынь, смуглая и черновласая, стройная, но крепкая, с белоснежной ровной улыбкой и пронзительными карими глазами – она распустила косу и ветер подхватил тяжелые и длинные, до пояса, волосы, разметал в пространстве, поднял, как грозный темный ураган. Манохайка любовно посмотрела на мужа:

– Значит, твоё царство стало еще на один клочок земли шире. Не сложно ли будет управлять государством, когда ты увеличишь территорию до всех мыслимых границ?

Лавьен восседал на гнедом жеребце. Приобняв Мосвен, он наслаждался мягким теплом весны, ароматом трав, бескрайними просторами земель. Внизу, за лугами текла речка. Сельские дети, скинув одежу, с криками забегали в холодную воду, орали и смеялись, выбегали и, дрожащие, семенили к костерку. Царевич поцеловал молодую жену в шею:

– Марселева земля стратегически важна. Там пройдут новые торговые пути. Я пригласил для переговоров послов Трегонада. Хочу сделать им выгодное предложение.

Мосвен оттолкнула Лавьена и, смеясь, указала на губы. После долгого поцелуя спросила:

– А отпрыски Марселя…

– Смышленые люди всегда нужны. Особенно, когда они не связаны родственными узами со знатными родами.

– Тебе смотрю, знатное родство с небтом Манохи не помешало?

Царевич обхватил девушку, сжал грудь:

– Кто же виноват, что такая прекрасная девушка вдруг оказалась юной небтаути? Кроме того, всем известно, что манохайки – лучшие любовницы и жены. Да и сама небтаути, – Лавьен потеребил жену за нос, – разве против воли вышла за царевича Веллоэнса?

Мосвен схватила мужа за промежность. Тот ощутил приливший жар, сердце заколотилось, щеки вспыхнули.

– Только подумаешь заключать брачные политические союзы, отправлю твоего рыцаря на гильотину!

– Сударыня, мой воин принадлежит лишь одному замку и охраняет лишь его врата.

– Запомни, – девушка сделала страшный голос – гильотина всегда готова наказать согрешившего.

– Я лучше сделаю пару дворцовых обходов, – Лавьен погладил супругу по животу, рука расстегнула нижнюю пуговицу рубахи. Мосвен захохотав, отпрянула, дала кобыле шенкеля:

– Трофеи достаются лишь победителям. Догоняйте, Ваше величество.

Минар втянул ночной воздух. Смолист, едок и вкусен. Хорошо горят поленца в каминах. Хорошо освещают дома березовые лучины. Хоть и не нужно топить – стены из пропитанных бревен держат жар хорошо – а люди по привычке топят, огонь успокаивает, согревает не то, что тело – душу. Бывший воевода сидел на завалинке и поправлял косы. Хоть довольствия было предостаточно, но без дела сидеть не привык. На старости лет устроил лавку, продавал ножи, плуги, точил мечи и сабли, набивал болты и ломы. Вышел Ильдефонс, вынес сюрко капитана стражи. В темноте блеснула игла – портной подшивал двойной нитью красное парадное сукно.

Раздался вскрик. Ткач фыркнул:

– Сколько можно? Молодица воет, аки дикая волчица. У меня уже голова болит и руки дрожат! А из-за этого – стежок неровный, нельзя мне так.

Воевода оскалился, на свету заблестело два золотых зуба:

– Вспомни себя в двадцать лет, старик.

– Я в его годы, работал без продыху – белил ткани, собирал станки, да учился шить.

Ночь разорвали стоны.

– Эх, хороша девчонка, – Минар шоркнул бруском по железу. – Недаром говорят, что манохайки – лучшие жены и любовницы. Не зря взяли мальца на совет. И дружбу с небтом устроил и кровные связи. Стоящий правитель выйдет.

Ильдефонс фыркнул, Минар довольно поднялся, затушил лучину:

– А вопли… Это пройдет. Лет через пятнадцать, не больше.

Собрание ожидающе внимало молодому правителю. Лавьен ценил время и не тратился на высокопарные дифирамбы. Коротко и по существу изложил план. Нынешнее положение дел его не устраивает. Выделенное для прецарствия поместье знатно и крепко, а земли крестьян плодородны – но для серъезных дел это место надобно превратить в город – а значит, нужны места под кузни, дороги, рынки, термы, стражу и лавки. Для равновесного обмена каждый житель может оставить дом на своем месте, но поля важно вынести подале – для мирной пахоты и защитить от неизменно заводящихся городских воришек. Первый год засеянные уже поля трогать не будут. Но вот его, царевича указ: перенести поля на три дня конного пути, а на расстоянии двух конных и одного пешего начать возводить городскую стену.

Вече волновалось, слышались гневные окрики. Полетело в царевича и куриное яйцо. Юноша легко поймал его и отправил точно в лоб возмутителю – больше никто кидать не осмелился. Лавьен наказал говорить по одному и наскоро разобрался с вопросами. Через час толпа уважительно гудела и, как доносили слуги, люди поняли и, что важнее, приняли волю правителя. Похудевший за эти пару часов, средний, удовлетворенно вздохнул. Мосвен понимающе обняла мужа и в эту ночь они порешили лечь раздельно.

Лавьен распахнул окно. Закат раскрасил небо кровью. «Кровью и потом» – юноша уселся за письмо.

«Уважаемый Хальбус. Искренне благодарю Вас за участие в совете небта. Меня восхищает инженерный гений вашего народа. Идея о черных тропах и невесомых безлошадных повозках вдохновляет. Я верю, что изобретение это позволит наладить торговлю, а может и возить людей. Примите мои дары – по геру изумрудов, агатов и рубинов. Я хочу приготовить для ваших инженеров уникальное место для экспериментов. В обмен на разрешение использовать их разработки обеспечу четырех инженеров всеми необходимыми средствами, материалами и правами. С надеждой на сотрудничество, молодой горностай, средний царевич Веллоэнса, Лавиен».

Юноша запечатал письмо сургучом, протянул на щипцах пласт мяса жемчужному стригу.

Глава 21. Киримету

«Я… тело?!»

Он сидел на сырой траве. Ночной лес. Глаза – у него есть глаза! – пожирали черную темноту, редкие светящиеся точки в небе, серые силуэты деревьев.

«Глаза… кожа…»

Странное ощущение температуры. Ему захотелось прикрыть телесный покров – падающие капли воды и ветер оставляли неприятное ощущение, заставляли все внутри сжиматься, выталкивать энергию мелкой дрожью наружу.

Киримету сжался в комок и обхватил себя руками, пытаясь сохранить тепло. Ладонь укололо. Мятущийся, воплощенный в теле дух, вытащил из себя странный предмет, уставился на темный треугольник. Что-то подсказало ему, что это застрявший в плече наконечник стрелы.

«Должна быть боль…»

Боли не было. Киримету припоминал все, что ему известно о мире смертных. Грудь вздымается – значит, он дышит. А дышащие существа не могут быть порождениями магии – то есть, должны испытывать боль. Пальцы потянулись к плечу. Крови не было – лишь твердая, с утолщениями кожа слегка рассечена – но кромки плотны, необычно для живых. Будто не шкура, а броня.

Дух-гвельт решил ощупать доставшуюся ему плоть и хотя бы таким образом составить свой физический портрет.

Руки и ноги длинны относительно тела, их строение не приспособлено для бега на четвереньках.

«Хвала богам, я – двуногое!»

Холмики под ключицами недвусмысленно указывали, что с виду страж-неудачник выглядит как самка. Что же, в большинстве миров самки миролюбивей, выносливей и умнее самцов. Скорее всего ритуальные бои ему не грозят. А вот ухаживания… Руки скользнули к бедрам, отодвинули полы платья.

Киримету был доволен и в теле это проявилось странным хмыканием.

«Бердаш! А значит и ухаживания не страшны»

В некоторых культурах и расах существовали легенды о небесных людях, существах третьего пола – с виду человек, но не имеет природного, а потому естественного, влечения. Часто за бердаче (на азотянском наречии – бердашей) принимали особей с отклонениями – мужчин, считающих себя женщинами, женщин, думающих, что они – мужчины. Настоящих бердашей редко находили – таковые вообще не открывали сексуальных предпочтений – да и приходили в мир телесный не для того.

Часто бердаши становились мифическими героями, легендами, примером для подражания. Неужто и ему предстоит стать героем?

Киримету нащупал ожерелье. На жиле болталось два холодных кубика. Пальцы ощутили выдавленный рисунок – в голове вспыхнуло яркое, до боли знакомое изображение символов.

«Тау-игра»!?

Голоса у его тела не оказалось. Гвельт застыл в изумлении, перед глазами завертелись сотни образов-воспоминаний, в висках застучало.

Едва буря в голове утихла, дух ощутил, как сознание затухает, вытесняемое какой-то незнакомой, неумолимой силой. Как сопротивляться неизвестному? Последним образом перед провалом был силуэт красивой мускулистой женщины.

Инэгхи, смеясь, оторвала Додена от земли, схватив его за шиворот одной из четырех крепких, завораживающих красотой и рельефностью, рук:

– Кто здесь настоящий силач, ответь мне, кобелёк?

Усатый приземистый мужчина затрепыхался, пытаясь ухватиться за вознесшую его руку – вот только аггша сдавила леопардовую шкуру вокруг шеи так, что и дышалось то с трудом, где уж тут руками махать. Пальцы раскрасневшегося циркача впились в душащий воротник. Женщина свободными руками принялась щекотать волосатый торс пленника. Бедолага, задыхаясь, процедил:

– Ты… ты сильнее… пощади…

Перебрасывающая огонь (так её имя переводилось на общий язык Второй Земли) еще немного позабавилась с Доденом, задирая его, как дети подзадаривают домашних питомцев и отпустила «игрушку»:

– Тренируйся лучше, человечек. Без амулета ты не так уж и силен, а со своими ночными вылазками…

Чего говорить, охоч силач Доден до женской ласки. Немногочисленный цирк процветал, жили артисты вдали от людских селений и скапливали больше, чем тратили.

Управлял коллективом фокусник-чародей Одар, выходец Бангхилла. Каким-то непостижимым образом он всегда знал куда идти, как и с кем поговорить о представлениях, каким путем обойти разбойничьи засады, как уладить нередкие склоки артистов.

Инэгхи, кроме того, что размахивала на сцене горящими цепями, исполняла обязанности экономки. Считала деньги, закупала необходимые вещи, выдавала жалование, вела счета и следила за порядком в шатрах.

Остальные артисты занимались своим ремеслом и в дела управления не лезли.

Светлокожий усатый Доден, получивший от Инэгхи за любовные похождения, славился тем, что при скромных размерах и объемах (выглядел он, как средний крестьянин) спокойно поднимал груженую шестью кузничными наковальнями телегу, легко ломал мельничные жернова и жонглировал пушечными ядрами, будто те были соломенными мешочками. Любой сомневающийся – а их было немало, мог проверить вес реквизита. Амулет Одара – ярко желтая брошь в виде львиной головы – не только придавала сил, как говорила Инэгхи, но и залечивала травмы, не позволяла связкам и сухожилиям разрываться. Благодаря броши Доден мог безболезненно упражняться каждый день, не тратя время на восстановление. Побочным же эффектом оказалось неуемная тяга к противоположному полу.

Трое братьев-азотян Гит, Вит и Дит славились гибкостью и страстью к покорению высот. Они бегали по натянутым под потолком шатра канатам, закручивались в замысловатые узлы – чем неизменно вызывали один-два обморока среди зрителей, ходили на руках и выписывали кульбиты. Любимым их номером была езда по натянутым стальным тросикам на одноколесниках. Один из братьев «вдруг» перегибался и падал из под купола с высоты восьмидесяти локтей. Публика застывала в ужасе – и за секунду до трагедии парня подхватывали проезжавшие по параллельным тросам братья. У азотян была неприятная привычка – они говорили много и громко, часто бессвязно, перескакивая с одной темы на другую. Со временем остальные артисты привыкли и даже находили в этом гвалте что-то «расслабляющее».

Другие то приходили, то уходили, решив, что требования в группе слишком высокие. Одар накрепко запрещал пить вино и пиво во время гастролей, приводить чужаков и проводить вне стана больше двух суток. Не говоря уже об обязательных изматывающих тренировках.

Пока что в цирке держался старик-шут Мимах, развлекавший публику в перерывах, две девушки-танцовщицы Линна и Фатира, да молодой паяц-философ Павол из Бангхилла, которого выпускали исключительно в городах и то, лишь на умудренную публику. Юноша более бы сгодился для театра: все прочили, что вскоре он облюбует какую-нибудь кафедру в крупном городе и покинет цирк.

– Мы направляемся на юго-запад Веллоэнса.

Голос фокусника напоминал шелест листвы. Чародей худ и высок – как и большинство представителей его породы. Даже в жару с ног до головы окутан синей мантией, обметанной золотой нитью – только на выступление наклеивал на ткань звезды, полумесяцы и замысловатые символы. Бархатная чалма цвета спелого винограда, с рубином во лбу, серебрянные с мутными янтарными каплями браслеты обхватили тонкие бледные запястья, мягкие желтые туфли с длинными загнутыми кренделем носками. Самой выразительной частью фигуры были глаза – из под век с длинными ресницами смотрели ярко зеленые, светящиеся фонарики. Они завораживали, приковывали внимание, вводили в транс. Говаривали, что Одар был человеком лишь наполовину, якобы отцом его был флегрет, влюбившийся в смертную. Демон обратился в мужчину и обольстил ведьмачку, но так привязался к ней, что сам стал смертным. Так или иначе, но выступления чародея славились по всей Второй Земле.

– Неблизко, – Инэгхи прикинула затраты. – Путь займет месяц, а то и больше. Почему бы не дать несколько выступлений по пути? Можно заглянуть в десяток городов Бангхилла, навестить земли Свеберов. А если сделать небольшой крюк, то и Иоппийцам визит нанесем.

– Царица Ионнель-Генриетта празднует свое восхождение на трон. Третий Веллоэнс прочит стать колыбелью искусства, – говорил Одар ровно, но аггше почудилось что-то неуловимое.

«Презрение?»

– Отличиться перед её величеством стоит по правилам хорошего тона. А кроме того, – глаза чародея сверкнули, – в городе соберется много артистов. Мы можем пополнить наш состав ценными экземплярами.

Четырехрукая колебалась:

– Успеем ли? Даже мчась во весь опор, вряд ли. А сколько денег уйдет на переходы, коней, проводников, провизию!

Голос Одара потвердел, среди шелеста листвы появились острые стальные бритвы:

– Деньги – не главное. Больше пяти лет мы не испытываем нужды, даже наоборот! Менестрели поют о том, как я превращаю булыжники в алмазы, а свинец – в золото. Ты же отлично знаешь, как на самом деле мы зарабатываем хлеб!

– Но как успеть?

– Я обнаружил вайгары, – узколицый фокусник улыбнулся. – И даже ходил через них пару раз. Необычное зрелище. Но мы выдержим.

– Не хочу с тобой соглашаться, Одар, – Инэгхи заупрямилась. – Это отдает магией и демонами. Труппа может разбежаться.

– Дорогая моя, неужели ты стареешь? – мужчина сожалеюще покачал головой и рубин в его чалме грустно замерцал. – Где же тот авантюризм, готовность к приключениям? Вспомнить хотя бы Маноху. Чего стоила схватка с пустынными разбойниками.

– Одно дело драться, – зеленокожая огрызнулась. – И совсем другое – водить дружбу с шайтанами.

Одар беззвучно рассмеялся:

– Что ж, ты уже дружишь с одним. А может, даже немного его любишь.

Фокусник налил оторопевшей аггше вина, изящно чмокнул ее в щеку:

– Я предполагал такой ответ. За эту честность я тебя и обожаю. У меня для тебя есть два подарка. Один ты получишь до вечера. Второй – когда мы прибудем в Третий Веллоэнс.

– Что за подарки? – Инэгхи поболтала тягучий красный напиток в граненом стеклянном кубке.

– Всё как ты любишь. На полуденной охоте тебя ждет вторая дочь. Первая же трепетно служит царевне Ионнель.

– Змейка! – Перебрасывающая Огонь потеряла дар речи. – Но… как?

Одар взглянул на четырехрукую.

«Стоило бы взять тебя в любовницы».

Инэгхи довольно хороша. Некоторые агги на лицо неотличимы людей, а она даже по-своему красива. Твердой, строгой красотой. Изумрудная кожа – не так уж и странно. Встречаются же чернокожие, краснокожие, белолицые и желтолицые люди? В недрах Бангхилла и на пути Ен-гарди можно увидеть людей с кожей цвета неба. Зеленым или желтым можно стать от болезни, в конце концов. Покров тела – не так уж и трудно сменить цвет.

– Скажем так… Я хотел тебя утешить и поискал её. Как? Наверное, песни менестрелей о моём родстве с флегретами – не полный вымысел, есть и крупица истины. Да и кто из нас может признать себя полностью человеком? Настоящим, чистокровным? А уж души истинно, целостно человеческой я не встречал давно – одни огрызки, – Одар налил себе еще.

«Хорошее вино, чистое. Без хмеля».

– Впрочем, я увлекся. Вторая дочь больше похожа на змейку. Запомни – в обед ты её найдешь. А вечером, в час мыши, собери всех у обоза.

Инэгхи, помолчав, кивнула. Шатер чародея она покидала с ощущением тревоги и, одновременно, клокочущей безумной радости.

Свеберские рощи, граничащие с Манохой славились плодоносящими деревами и зверьем. Солнце сияло ярко, по синему небу плыли огромные облачные замки. Едва аггша вошла в лес, из кустарника выскочил крупный беляк. Метательный нож щелкнул по коре статной пихты, заяц бросился наутек. Инэгхи, выругавшись – бьет вино в голову, хоть и без хмеля – подобрала оружие и бесшумно, скользящим шагом отправилась вглубь леса. Надо бы подбить дичь покрупнее, но, даст Шаар, и с этим ушастым сведёт счеты.

Обогнув насыпь из валунов – памятник какой-то древней битве – охотница заметила возле кряжистого дуба хохлатого секача-одинца. Кабан взрыхлял землю, поедал сочные желуди, длинных жирных червей, похрюкивал от удовольствия. Зверь учуял чужака, поднял морду. Аггша решила не бить в глаз – голова кружится, зря потеряет время. Клинок ударил в бок, сразу за грудиной. Вепрь взвизгнул, яростно понесся на Инэгхи. Та выругалась – швыряльный нож застрял в шерсти. Слишком часто этот дикий свин терся о смолистые сосны, крепил свою щетинистую броню – калкан.

«Почему боги не дали мне разума? Отыскала бы мирного оленя – нет, надо лезть на рожон, затевать бранку со старым опытным вепрем!»

Нижняя пара рук сжала короткую двухклинковую совню, верхние достали из заплечного пояса-страфиона узкие трехгранные клинки – сиены. Она отпрыгнула от несущегося секача, вскользь проведя совней и вскрикнула – бивень порвал голень. Умный кабан не пробежал прямо, как молодые вепри, а повернулся, чтобы вновь бросится на противника. Если бы он успел, то, в лучшем случае, раскроил бы Инэгхи бедро. В худшем – выпотрошил кишки. Аггша успела придавить голову зверя совней, вонзила сиены в основание черепа. Темный узкий металл легко пробил жесткую закаменелую шкуру, разорвал шейную кость, проколол гортань. Вепрь всхрипнул и обмяк.

«Надо бы перевязать рану. Кровь привлечет волков».

Перебрасывающая Огонь секунду думала. Как и все агги она не любила одежды, носила только пояс-страфион, боевой черес да набедренную повязку. Одевала еще сапоги, но в этот раз оставила в обозе – лесные камешки и трава пяткам приятны – не то, что городские мостовые, на которых можно и плесень подхватить и другую неведомую заразу. Выбор очевиден – страфион разлетелся на два лоскута, обнажив объемные круглые перси. Одним лоскутом Инэгхи перевязала голень, приложив примочку из подорожника, вторым перетянула шею поверженного секача – чтобы не капала кровь. Сиены убрала в черес.

«Где же обещанная дочка?».

Вестимо, Одар посмеялся над ней. Хотя на него это не похоже. Да еще слова о любви, поцелуй. Глубоко внутри у зеленокожей что-то поднималось, вскипало. Агги не подвержены высокой любви, чувства охватывают их в кровавой брани и ритуальных танцах. Мишнут – это слово обозначало многое. Равенство всех и каждого, нечто большее, чем простое собрание. Семья, но семья священная, нерушимая. Страдает один – страдают все. Питается один – питаются все. В ее клане каждый мог взять на ложе любого понравившегося. Общая добыча. Общие дети. Общие мужья и жены. Нечто среднее между похотью и жертвенностью, как их понимают люди. Соитие исходит из равного уважения ко всем, руководствуется не похотью, но заботой обо всех, исключают ревность и всё то, что среди людей называется изменой. Любовь к одному эгоистична, она выделяет из клана, понужает заботиться о ком-то одном.

Инэгхи старалась создать в цирке подобие «мишнут», своеобразное единство и равенство душ. Удалось. И вот сейчас в ней зародилось что-то личное, своё, сокровенное. Аггша тихо выругалась:

– Столько быть одной – и дряхлого Мимаха возжелаешь.

Она уверила себя, что про дочку Одар пошутил, собралась было возвращаться, но тут среди зарослей жимолости что-то мелькнуло.

«Прыткий заяц».

Нет, она не позволит себя унизить. Охотница, убившая вепря, но упустившая беляка – смех и позор. Был в ее боевом поясе – чересе – еще один козырь. Инэгхи сложила трубку и заправила сонный дротик. Даже если промахнется – зверек не испугается – мало ли жуков летает. А дротиков у нее достаточно. Целых три.

Плевок, шорох – радость, будто подбила лося, а не зайца. Боль в голени пропала, кабан будто стал легче. Зеленокожая стремглав бросилась к добыче, на бегу споткнулась о разрытый секачом корень и полетела в кустарник. Тоненькие ветки подломились, те, что потолще, больно исцарапали кожу. Инэгхи кубарем проломила заросли и вывалилась с другой стороны, угодив в ручей и кабанью кучу. Фыркнув, она выплюнула грязь с листьями, отерла лицо. Даже после смерти вепрь умудрился ей насолить.

– Мудрый зверь. И хитрый.

Аггша уловила чье-то присутствие, вскочила, руки потянулись к сиенам. Каково же было ее изумление, когда она увидела испуганные глаза девушки. Худенькая, в сером плюшевом платье, больше подходящем для танцевальной залы, чем леса, с смуглой, в едва заметных трещинках, кожей. Перед ногами лежала раздавленная травяная корзинка – по широкому фиолетовому пятну видно, что жимолости в ней было доверху.

– Вот и наша мамаша!

Старик Мимах в своем цветастом камзоле нелепо задергался, раскинул руки и бросился с объятиями на гологрудую Инэгхи. Та огрызнулась:

– Мне не до твоих шуточек!

Красный после упражнений с ядром Доден и братья-азотяне хищно скалились. Павол укоризненно покачал головой:

– Ай-ай-ай. Нельзя же так! Среди бела дня такие шалости себе позволять! Еще и девчушку растляешь, а ей же и тридцати нет.

Глаза аггши злобно блеснули, она бросила перед зубоскалами кабана и зайца:

– Мамаша принесла покушать своим слабеньким деточкам. Они сами-то без мамки никуда!

Бангхиллец пропустил язву мимо и нарочито преувеличенно ужаснулся:

– Кабан и заяц! Как? В твоей оргии принимала участие не только девочка – это я могу понять, но еще и кабан с зайцем? Ладно, все понимаю, но зачем свинку-то порочить? Сие прегрешение трудно будет изгладить. Только если ублажить самого Афсати, но его снасильничать тяжко, не то, что несчастную животинушку.

Доден прыснул со смеху, азотяне откровенно пялились на обнаженную грудь, Мимах принялся изображать бедного осрамленного секача. Инэгхи ощутила, что сердце разгоняет кровь, уши начинают гореть, а дыхание сбивается.

«Не стоит им видеть, как я из зеленокожей превращаюсь в краснокожую. Не то еще про раков приплетут».

– В час мыши всем собраться у общего обоза. Наказ Одара. Доден – приготовь кабана и зайца. Да не пережарь, как обычно. Не то я и тебя снасильничаю.

Стиснув зубы, Перебрасывающая Огонь, крепко держа за руку девушку, быстрым шагом ушла в женский шатер.

Линна, смуглокожая черноглазая торбка, легко постанывала от боли и удовольствия. Одна ее нога лежала на ковре, вторая упиралась в объемистый тюк. Девушка прогибалась все сильнее, ноги в шпагате вытянулись в ровную линию, но она раскачивалась, углубляя растяжку. Ее пышные тяжелые волосы были связаны в узел, на теле – подвязывающий грудь страфион из телячей кожи, да легкие атласные шортики.

Фатира, облаченная в облегающие шерстяные бриджи и рубаху, стояла на локтях, прогнув спину – ноги заведены вперед, колени согнуты и хорошо видно, какая это заноза засела в левой пятке.

«Скорпион».

Инэгхи помнила трактат, подаренный Одаром этой зеленоглазой, светловолосой девушке. Иоппийская мудрость, постигаемая через тело. Стала ли Фатира мудрой – не ясно. Но из худощавой болезненной девушки она превратилась в гибкую сильную красавицу. Язык непонятный, древний – а вот картинки красочные, завораживающие. Не верилось, что человеческое тело способно так изгибаться и при этом оставаться живым.

Линна удивленно взглянула на аггшу:

– Инэгхи! Ты чего ходишь по улице в наряде амазонки?

Охотница недовольно хмыкнула, руки уже доставали из сундука новый страфион – из крокодиловой кожи, с начищенными до блеска чешуйками и вкрученными золотыми гвоздиками:

– Перевязала пояском рану. Да мужики сразу собрались поглазеть. Им будто гулящих девиц мало, с поклонницами и шлюхами. Девчонкой займитесь!

С чужачки стянули платье. Находка оказалась стройной, даже худой – живот впал, кости таза выпирают, на ребрах можно играть марши.

– Вот, примерь, – Фатира подала голубой атласный комбинезон. – Платье почистим и вернем – подойдёт для выступлений.

Девушка покорно оделась.

– Не бойся. Если хочешь остаться, работать придется тяжело. Вся жизнь первые полгода превратятся в сон и тренировки. Но никто еще не умирал, – Линна возобновила свои занятия, опять раздались томные постанывания.

– Как тебя зовут?

Фатира достала баклажку с лимонной водой, налила чашку и подала гостье.

– Змейка не разговаривает. Немая, – Инэгхи уже застегнула нагрудный пояс, взяла пиалу. – Но все понимает и слушает внимательно. Я позвала за собой и она пошла.

– У тебя есть дом?

Девушка отрицательно помотала головой.

– Ты умеешь писать? – зеленоглазая не сдавалась. – Сможешь начертать свое имя?

Чужачка показала на губы. Фатира прелестно улыбнулась:

– Ты покажешь, а я произнесу? Замечательно.

Рот немой широко раскрылся, гортань опустилась. Затем язык ударил в небо и губы расплылись в широкой улыбке. Зеленоглазая увлеченно замахала рукой:

– Э-э-э… Эди? Айна? Энди? Не понимаю!

– Да что тут неясного! Этрин?

Темноволосая указала на Линну и обрадованно закивала. Инэгхи с изумлением уставилась на торбку – та уже вышла из шпагата и тянулась ладонями к пальцам ног:

– Как ты угадала?

– Что здесь угадывать? – смуглокожая обхватила ладонями пятки. – В моем народе часто появлялись жрецы немого бога из Бангхилла. Маги, давшие обет молчания. Они называли себя «Этриндожи» – безмолвная душа. Мы недалеко от этих мест.

– То есть немой для них – человек, которого коснулся этот безмолвный бог? – аггша с хрустом потянулась, завела руки за спину, разминая затекшие мышцы. – Понятно, как ты догадалась.

Линна подняла голову, в черных глазах играли озорные светляки:

– А может, я просто хорошо читаю по губам?

Фатира торопливо перебила:

– Инэгхи, лучше представь нас и расскажи, чем Этрин будет здесь заниматься.

Зеленокожая кивнула.

Женщины настолько увлеклись беседой, что Додену пришлось ударить в гонг, дабы обратить на себя внимание. Перебрасывающая Огонь с укором посмотрела на циркача:

– Ты же должен готовить ужин, «сынок». Почему не послал Павола или Мимаха?

Усач осклабился – ничему его не научила утренняя порка, участливо поклонился:

– Мимах старик, Павол – философ. Только я, окажись вы случаем раздетыми, могу во всей полноте оценить прелесть обнаженных женских тел. А если вдруг пригласите пооргийничать? Я, чай, не секач и не беляк.