Текст книги "Веллоэнс. Книга первая: Восхождение."

зеленеющую траву, муравит семенил за ними. Авенира оставила хандра и юноша

прикидывал, как приспособить седло с уздой на необычное для тех мест существо.

В зверобытной науке он читал и не про таких тварей – не думал, что когда-то их

увидит. Двенадцать лет в стенах Академии стерли в его сознании разницу между

обычными и чудными зверьми – все они были лишь картинками с описанием. Зато

Марх не переставал удивляться. Он осматривал муравита, со смущением

расспрашивал Авенира о звере. Тарсянин не привык выказывать незнание, но

интерес к странной твари пересиливал.

Вот и сейчас сабельщик не удержался и задал вопрос.

– При битве, когда мы тварей тех давили, твоя живность сказала, что не любит

мясо. А кем он питается?

Авенир посмотрел на соратника, ответил средоточенно, ровно:

– Муравиты живут колониями и выращивают слизней. Жрут их и их «молоко».

Они типа крестьян наших. Только подземные.

– Ну а этот почему один?

– Выгнали наверное. Может, выполз на поверхность ночью и ускакал на

сороконожек охотиться. Без разрешения. Когда под утро приковылял, не пустили.

Скитался, да видимо его классорсиз… земляной змей, вроде того, которого Халил

выдаивал. Принял за антилопу. Ясно, прокусить чешуйчатую шкуру не смог. Но

пожевать мог, да отравил сильно. М муравита Гаруд нашел, выходил, учить стал.

– Что ж не убежал, когда отбивались? Умный же?

– Дома у него нет, скитаться одному опасно. А с нами вроде как повольней. Да

и рабство их род принимает. Пока не отпущу с клятвой, никуда не пойдет.

– Вон как, значит еще и честный.

– Они такие. Делают, как положено, врать и юлить не умеют.

За холмом показалась башня Глинтлейского замка. На пике развевалось

имперское знамя, по черепице то и дело прогуливались залетные птицы. Через пару

часов подошли к городским воротам. Марх двинул в дверь дорожным молотом, в

ушах загудело. На стене замаячил остроконечный шлем. Хриплый голос часового

гаркнул:

– Чего надо?

– Мы – двое из квеста. Принадлежим имперской рати. Сообщи Тиннейри, а

пока открой дверь да предоставь казарму – отдохнуть бы надо. Посмотри в

постовых записях, там про нас должно быть. Марх и Авенир. Месячной давности.

Голова в шлеме исчезла. Прошел час, а врата так и не открывались. Марх

постучал. Потом еще. Никто и не думал показываться. Тарсянин побагровел и стал

колотить, что есть мочи. На стене засуетились, высунулась знакомая голова.

– Чего надо?

– Слушай, мы сказали ворота открыть, да главного позвать.

Рядом с копытом мула в землю впилась стрела. Из бойниц показались

арбалеты.

– Приказано гнать вон. Убирайтесь. Иначе прямо сейчас к богам отправлю.

Хватило же таким псам наглости в Глинтлей вернуться?

Авенир снял капюшон, поднял голову.

– Откуда такие вести? Мы были в соглядатайстве у хуннов, а нас к вероломам

причислили?

– Знаем мы такое соглядатайство. Пойманный убийца раскрыл планы кагана.

Вы его шпионы. Записки обнаружили. Тиннейри лично допрашивал. Приказал не

впускать и не убивать… без причины. Велел передать пожитки. А теперь

убирайтесь к своему хозяину. Хан всегда кинет кость своим шакалам.

Засвистело. С высоты камнем рухнул сверток. В нем было несколько одежд, пара клинков и небольшой сверток с медяками. В землю впилась еще одна стрела, предупреждая, что разговор окончен. Путникам не оставалось ничего другого, как

только собрать скарб и развернуться. Отойдя на несколько верст, разбили лагерь в

ближайшем леске.

Юноша задыхался от обиды. Костяшки пальцев побелели, кулаки сжаты, на

глазах навернулись слезы. Марх безразлично, будто того и ожидал, пожал плечами:

– Стоило предугадать такой ход. Я никогда особо не нравился Тиннейри, да и

воеводы не жаловали. Это еще милостиво. Или у кагана убьют, потеряв с десятка

три хуннов, или так по миру пустят. Жаль только оружейню, много там у меня

добра было. Видать и стражи в тюках порылись. Как еще медяки не нашли?

– А меня-то за что? – парень справился с накатившими чувствами.

– Вестимо, – тарсянин присел, аккуратно извлек из грунта стрелы, – если я

шакал, то ты мой щенок. Чего зыркаешь? Не зря же тебя столько муштровал.

Воин с силой потер переносицу – юноше показалось, что у того глаза

повлажнели. Взгромоздились на мулов. До Авенира донеслось тихое бормотание.

– Печально. Такая коллекция. Всю жизнь собирал.

Вечерело. Авенир в одиночку ушел на охоту, оставив сабельщика

присматривать за пожитками. Марх согласился без лишних споров – надо дать

парню развеяться. А то за один квест потерять и «любовь» и службу – это много.

Ему то что – цейхгауз, конечно, жалко, но на долю мужчины и не такое сваливалось

– не пропадет. Хочешь – молитвы читать может, а захочет – в наемники подастся.

Для такого только два пути – или грешить убийством, или грехи замаливать.

Парень вернулся, когда солнечный свет сменился загадочным сиянием лун.

Тащил, запыхавшись, косулю. Пот катился градом, весь перемазанный, аки боровой

лешак с бодуна. Марх помог разделать, насадил на вертел толстые куски. Через

час, уже позабыв про случившееся, мужчины вовсю уплетали ароматное мясо.

– Ты то, рекрут, чем займешься? Все, свободная жизнь пришла.

Авенир оторвался от жареной ноги, утер перемазанное жиром лицо. Вспомнил

разговор со старухой, таверну. Прожевал кусок:

– А, Бадучен его знает. Или кто бы там ни был. В деревню не пойду, спокойная

жизнь не по мне – это точно. Буду скитаться. Лекарем стану, волхвом, акудником.

Может чародейству какому обучусь, если наставника найду.

– Пойдем со мной. В одном селении жил колдун, старый, правда. Тебе для

начала сгодиться. Да и я друга повидаю.

На пепелище догорало последнее поленце. Марх затоптал огонь. Мулов и

муравита (юноша наспех соорудил перевязь) привязали к кольям и улеглись спать.

Разбудило сабельщика невнятное бурчание. Тарсянин, морщась от назойливых

солнечных лучей, обозрел местность. Чаровник сидел под деревцем, теребил

лазурит. Мулы паслись неподалеку, муравит нежился на солнышке, длиннющий

розовый язык метко хватал мух, шмелей, стрекоз. Марх разжег костер, достал

лепешки и мясо. Когда юноша подошел, завтрак был готов.

– Кому молился?

– Не знаю.

– Это как так?

Авенир взял жареный кусок, тронул бровь.

– У меня трактат древний, там про первого бога сказано. Вот ему и молюсь.

– Нирому что ли?

– Нет, Нирома признавали мидасы. А тот, который в трактате, он… до всего

был. Создал все вообще. И… отличается от всех богов, о которых я слышал. Там

говориться, что мы, ну… в общем, как дети его, а он – отец и учитель. Его народ

обладает силой повелевать природой, а природа даже магии поддается с трудом.

– А, ты о Высшем.

Авенир кинул взгляд на Марха. Надбровные дуги поднялись, дыхание стало

чаще.

– Да, наверное. А что ты знаешь об этом?

– Немногое. Высшего еще называют Творцом, он могущественен, но не

проявляет своих сил без особой причины. Может быть, в этом есть особая

мудрость, но популярности явно не прибавляет. Поэтому его забыли, обратившись

к… более «отзывчивым» богам. Этому же богу поклоняются в монастыре Элхои, в

горах над Турманским царством.

– Есть какой-то способ узнать его волю?

Воин молча дожевал пай, встал, гребанул сапогом землю на почти затухшие

угли:

– Пора отправляться, пока Тиннейри не сменил милость на гнев и не послал за

нами ловчих.

Солнце палило нещадно. Путники оголились до пояса, оставили лишь портки.

Юноша искоса рассматривал на спине Марха кривые белесые полосы. От плеча до

тыла проходили кривые дороги шрамов. Еще было много мелких и тонких, как

будто соломинок накидали. На лопатке черыми линиями располагался Велесов

круг – видимо, метка монастыря. Крупные соленые капли, стекая со лба, заливали

глаза, мешали зреть – приходилось смахивать их ладонью, и все равно терпеть

зудное щипание. Каждый порыв ветра обдавал жаром, как из печи кузнеца, дышали

медленно, через тряпицу, стараясь не обжечь легкие. Смочили в ближайшем

ручейке повязки, замотали головы. Через часа три пути за холмами показались

домики. Проплывали мимо поля ржи – спелые колосья набухли, согнулись под

тяжестью зерен. Еще неделя и начнется жатва. Было на удивление тихо – ни

крестьян в поле, ни девиц-хохотушек. Не было и детей. Даже собаки не выли. Куда

все исчезли, думал Авенир. Может на ярмарку подались? Али циркачи приехали. А

что, даже собаки на такое соберутся – где люд, там и еда.

В самом селении было поживей. Да уж и не селение, а почти городок

небольшой. Несколько домов стояло из камня, по дорогам проезжали повозки с

товарами, стояли лавки. Путники спешились.

В нос ударил резкий запах пряностей, рыбы, сластей. Шли по базарному ряду.

Он сильно отличался от тех рынков, что были в Глинтлее. Как-то тихо все, нет

гвалта, беготни. Потянулись лотки с кожей и оружием. Марх подошел к кузнецу, крупному нескладному детине с грубыми, черными от сажи руками, лысому и с

пышными рыжими усами:

– Как имя тебе, железняк?

Мужик исподлобья посмотрел на окликнувшего. Хотел было послать на корм

свиньям, но заприметив шрамы, решил не пытать судьбу.

– Кривдын меня кличут. Тебе чего – меч купить хочешь, али кинжал? Есть и

кольчужки-легковески с щитками.

– Отчего у вас, как в могиле, тихо? Баб что ли увели?

– Жреца три дня тому в храме убили. Зарезали. Он последний, кто проклятие

сдерживал, а теперь все. – Кривдын провел большим пальцем по шее. – Еще и обе

луны полными через два дня станут, точно все преставимся. Нечисть то в

полнолуние совсем безудержная. Купцы, да кто из помещиков позажиточней -

выехали все.

– А ты чего остался?

– А куда мне? Кузню не брошу, да и от Ригура не уйдешь. Этот одержимый

каждого рожденного в этом селе убивает. Ладамир – жрец держал проклятье

несколько лет, теперь эта тварь в ярости всех задерет.

Марх посуровел. Демон в человеческом теле, еще и в полнолунье… Обезумев

от крови, за ночь вырежет всю деревню, потом и до других доберется. Наклонился

к кузнецу поближе, с опаской – предосторожность будет не лишней.

– Где дом Тангира?

– А, купца. Вот – детина ткнул обрубком пальца – по дороге прямо идите и там, за площадью каменная хата в три роста. Шли бы вы отседова, головы не сносить.

– За два дня мы от демона далеко не сбежим. А без жреца вашего и ночи не

протянем. Читать умеешь?

Кривдын покраснел, презрительно пыхнул:

– Да я ж кузнец. Мне то и без грамоты! Я две зимы к лекарю ходил, склады

учил.

– Хорошо. Тогда вот тебе… берестка, на ней все, что нужно достать. Если

после полных лун живы будем, сам утром плату отдам.

Мужик пробежался глазами по загогулинам, лицо вытянулось. Изумленно

глянул на Марха, тарсянин был непроницаем.

– Непросто. Да ты же… Что удумал? Ну, ежели спасешь… Так я тебе все.

Достану, к завтрему достану, ей богу.

Палати купца светились вычурностью. К дверному входу поднималась резная

мраморная лестница, бока ее украшали перила с выточенными львами.

Четырехскатная крыша не деревянная, не жестяная, а из настоящей черепицы, на

венце крассуется кованый медный флюгерок-рысь.

– Эй, жив ли Тангир, мошенник? Должок за ним, голову сечь пришли.

За дверью послышались шаги. Раздался скрип засова, высокий хриплый голос

пригласил:

– Входите.

Путники прошли внутрь. Гостевая убрана богатыми коврами, с картин

улыбаются расписные красавицы, кедровые столы и кресла – работа искусного

мастера. Авенир услышал шорох, обернулся. Марх уже катался по ковру, сцепившись с рослым, смуглым мужчиной. Через десять минут сабельщик лежал

на лопатках, напавший придавил сверху – оба ржали во всю глотку. Приветствие

обошлось без жертв, если не считать пары разбитых стульев, да подбитого глаза.

– Рад видеть тебя, друг. Ты с повесой?

– Может, слезешь сперва? Явно не комарик, пузо отъел, как брюхатая

медведица.

– Конечно, конечно. Тебя ж комар и не заметит, отощал то совсем. Оставайтесь

на обед, а то денным ветром унесет.

– Хорошо. Только и животинку нашу приюти. Мулам овса, а неведомому зверю

– лягушек с пруда, иль капусты с хреном. В цирк изловили – для представлений.

Обедня получилась знатной. Бледный мальчик-слуга вынес жареного гуся, кашу, и странные, желтые фрукты – как сказал Тангир, апельсины.

Не успели обглодать птичку, поднесли новый жаровень.

– Это что? – осведомился Авенир.

– Попробуй, – прогремел Тангир – это зверь, что живет в дальней стране

Иоппии. Он огромен и зол, вместо носа у него растет длинный хвост, через

который он дышит, а изо рта выпирают две костяных сабли. Его очень трудно

поймать из-за чуткого слуха, ведь уши у этого чудозверя размером с этот стол

каждое.

Юноша обмакнул резаный пласт в намазку и опустил в рот. Что-то зажгло, защипало, по глотке в желудок спустился огненный комок. Прошибло слезу, во рту

бушевал горящий вихрь.

– Вот, вот, – купец загоготал, – мясо то как мясо, но приправа!

После отдыха Тангир повел их в арсенал. Авенир рассматривал ножи ручной

работы, кистени, палицы, сабли, щиты и копья. Марх тоже смотрел, иногда брал

вещицу, примерял к руке.

– Это еще что, – возбужденно, почти шепотом, выпалил хозяин – есть у меня

ятаганчик, мастера долго выделывали. Материал искал больше года, стран

поисколесил…

Тангир подвел гостей к комнатке, достал ключ, открыл потайной замок. Дверь, скрипнув, отворилась. На кедровой подставке красовался ятаган. Черное лезвие

переливалось на вечернем багряном солнце. На клинке поблескивала гравировка.

Рукоять обмотана телячьей кожей, в бронзовое навершье вставлен красный камень.

– Вот, эту сталь я нашел на драконьих островах, в дымящей горе. Путь к нему

мне указала падающая звезда. Кузнецы месяц приноравливались к металлу, ковали, закаляли, точили. А камень – это рубин, колдуну тому отдал несколько повозок

золота, разорился. Старик тот сказал, что булыжник обладает магической силой, но

он не смог ее раскрыть.

– Позволишь?

Марх смотрел не отрываясь, будто зачарованный изучал каждую деталь,

каждую ямочку и каннелюрку.

– Только для тебя.

Тарсянин взял, взвесил, пощупал лезвие большим пальцем. Медленно, нехотя, отдал купцу.

– Да, вещь дельная. Забери, а то приберу к рукам, не заметишь.

Тангир улыбнулся.

– Я бы на твоем месте тоже не отдал. Этот ятаганчик – как часть меня. Каждый

вечер деревяшки рублю, чтобы руки не отвыкали. Оставайтесь погостить недельку.

Простолюдины пускают слухи об одержимом, я им не сильно верю – но через день

полнолуние, лучше вам скрыться у меня. Мало ли, в пути какая тварь приметит, или навья пристанет. Моя крепость надежна, а стали – на всех перевертов хватит.

– Спасибо, друг. Остались бы, но долг зовет, с цирком уговор. До следующего

вечера погостим, а под полнолуние отправимся. По пути храм, там схоронимся – на

святую землю нечисть не позарится.

– Это да, конечно.

Голос купца звучал серьезно, немного отстраненно:

– Но, все ж, жрец не укрылся.

Паж провел гостей в просторную комнату. По углам стояли не топчаны -

кровати, устланы перинами с шелковыми, набитыми гусиным пухом, подушками.

Через разноцветную слюду солнце рисовало на стене сложный мозаичный узор.

Пахло выпечкой и корицей. На столе возвышался графин с чистой водой, поблескивали два хрустальных бокала.

– Дорвался Тангир до богатства, – проворчал тарсянин, – даже в Глинтлейском

дворце таких убранств нет.

Одеяла с подушками из уважения другу сложили в угол (так бы выкинули к

чертям – не привычны пуховые покои), разместились на оголенных дубовых

полках.

Утром Авенир долго приходил в себя – голова налита свинцом, в глазах песок, руки-ноги ватные. Всю ночь не мог уснуть – Марх ворочался и стонал, видать

снилась битва, или тварь, которая ему спину подрала в лохмотья. Ладно бы в

карауле стоять, дежурстве, или блиц-атаку отрабатывать – нормально, но вот когда

только и делаешь, что ничего не делаешь…

На улице тепло и светло – вот только тишина усилилась, какая-то необычная, мертвая. Животных оставили в хлеву, так сподручнее – на одну заботу меньше.

– Разделимся, – путники подошли к центральной площади и сабельщик

предложил погулять поодиночке – Встретимся вечером, пойдем на последний

ночлег. Ну, в смысле, в этом городе.

Марх направился в сторону оружейных лавок. Авенир, чуть помысля,

завернул в угол с книгами и травами. Прошелся несколько раз по опустелому

базару, осмотрел лоток травника. Так, ничего интересного – пряности, пара

лекарственных кусточков. Чем заняться до вечера? Марх, он может один нож

рассматривать да пробовать несколько часов, а я? Книжку за день не прочтешь, разве только трактатик, тонкий и бесполезный. Мысли прервал густой женский

голос:

– Молодого чародея не интересуют травы. Камешков хотим, свиточков?

Травницей оказалась средних лет женщина, мидийка. Смуглая кожа,

полноватая, но еще очень выразительная фигура. Глаза карие, смотрят прямо, прожигая насквозь. У них же по обычаю, женщины должны смотреть под ноги, да

и лицо открывать можно только по велению мужа – подумал Авенир. Так, не

хватало еще перед бабой струсить. Грудь колесом, спину не гнуть, смотреть прямо, нагло.

– Чем ты можешь заинтересовать меня, ведьма?

Едкая усмешка оголила золотой зуб:

– Прорицательный чародей. Я Хеттура, местная целительница. Ты знаешь о

проклятии Витрбаша, но смел и не отступишь. Твоему другу грозит опасность, только ты можешь ему помочь.

– Марх? Откуда ты… Чем можешь подсобить?

– Иди за мной, чародей…

Ведьма скользнула в закоулок. Авенир едва поспевал – перед его взором

маячил лишь цветастый плащ женщины. Они очутились в темной комнатушке. По

стенам развешаны свитки с письменами, на полках склянки, коробочки, черепа,

хвосты, перья животных.

– Сядь.

Хеттура выплыла, казалось, из голой стены. Юноша сел за стол, напротив, в

старом драном кресле, устроилась ведьма. Слетела кисея, прозрачный шар тускло

осветил хибару:

– Я расскажу, что надо делать, а чем ты заплатишь? Кровью?

Голову дурманил запах гнили и смерти. То и дело представали образы. В этом

месте чувствовалось течение духовных сил. «Близость полнолуния истончает

преграду между двумя мирами» – вспомнил уроки Авенир. Глубоко вдохнул, несколько раз сжал кулаки, протер глаза.

– Нет, ведьма. Не прислужник я злым силам. Но, – заметил ярость в глазах

гадалки – есть другой дар, не хуже.

Рука потянулась в сумку, нашарила склянку.

– Это – магическое зелье набов.

Ярость в глазах сменилась алчным блеском.

– О да, такая плата вполне подойдет.

Волшебное пойло жабосвинов усиливало человеческие способности.

Выпивший его мог не дышать больше недели, раны затягивались молниеносно, появлялась звериная сила и ловкость. Кроме того, на несколько дней зелье

повышало усвоение магических приемов и знаний – за это время можно стать

крайне могучим акудником. Вот только набы редко таскают бальзамчик с собой –

все хранят в глубине болот – человеку не достать.

– Вот, положи под язык огнецвет. Всю дурь разом снимает, да подлечить может

– пригодиться. А теперь обхвати руками камень.

Авенир сжевал цветок, прислонил ладони к мерцающему шару. Женщина

наложила руки поверх. Пальцы защипало, по кистям поползли разряды – вместо

крови по рукам потек палящий огонь. Юноша застонал и попытался оторваться от

шара, но руки ведьмы окаменели – не вырваться. Сознание погрузилось во тьму.

Огненные волны накатывали одна за другой, в висках громыхало, перед тем как

отключиться, увидел ветхого старикашку. В пигментных пятнах лицо, седая

бородища и острые огромные уши. Видение просверлило парня молящим взглядом

и Нир услышал трескучий протяжный голос: «лосиные жилы… жилы найди. В них

ваше спасение…»

Глава 10. Ригур

Марх наблюдал из-за угла, как Авенир скрылся в одной из тесных улочек

Витрбаша. Усмехнулся. Парень проведет день среди книг и травок. Пусть отдохнет, а ему делом заняться надо. За двадцать лет поселок превратился в городок. Хибары

сменились добротными домами, появились новые улицы, вместо пыльных дорог

сияли каменные мостовые – но, несмотря на это, тарсянин мог поклясться, что

ничего не изменилось. Вело чутье, которое бывает у каждого странника, пришедшего после многих лет скитаний в родную землю. Вроде бы все сменилось, людей уже тех нет, а сердце ведет по памятным местам. Вот ручеек, где плескались

с друзьями, вот стоит кедр, которую отец посадил на рождение сына – помнил ее

маленьким росточком, а сейчас уже рослое дерево.

Воин дошел до лавки кузнеца. Тот заговорщически поманил за собой, повел в

кузню. Марх следовал за детиной, не запоминая дорогу, зная, что сердце выведет, отыщет путь. Зашли в кузню. Помятый Кривдын достал сверток, развернул. В

ветоши лежало два меча, около десятка метательных ножей, наруч с когтями и

браслеты-запястья.

– Всю ночь ковал. Пришлось других кузнецов звать, сам бы не управился.

– Конечно.

Марх кинул взгляд на ютящиеся в углу пустые бутыли, в кузне витал перегар –

не то, что человека – быка с копыт свалит:

– Ты, видать, не знаешь, что винный дух сталь портит? А мне надо, чтобы

крепчайший металл был.

И без того красное лицо кузнеца зардело, глаза выкатились, стал захлебываясь, оправдываться:

– Так это ж не винный дух. От мамайского вина, ессно, не жди ничего ладного.

А у нас-то… первач… пшеничный. Он ведь стали силу придает… как это… гх, дракону хороший баран.

– Нескладно у тебя врать получается. Возьму, все равно по новой переделать

не успеем. – Тарсянин протянул мешочек с серебром. – Если задуманное удастся, оплачу все. А нет – сам по новой луне продашь.

– Хорошие клинки, все по старым схемам делал, только вот запястники

непросты, мудрили долго.

– Ну, не поминай лихом, Кривдын. Даст Высший, свидимся.

– Даст, как два пальца по наковальне. С таким оружием хоть на адовых псов…

Тарсянин покинул кузню и околицей прошел на площадь. До встречи с

юношей оставалась пара часов, и нужно было, до смерти нужно было успеть.

Площадь выложена все тем же зеленоватым, квадратным камнем. С юных лет

Марх дивился – как в их селении, где на домах крыши соломой крыли, площадка из

камня? Говаривали, что на том месте раньше приносили кровавые жертвы богине

Мокошь. Воин обошел площадь кругом, припоминая шаги и направления.

Осмотрелся – никого. Пригнулся, вставил нож между камнями. Аккуратно – не

обломать бы лезвие, – скрипя зубами, приподнял один из них. Под зеленым

стражем находился тайник – место, которое маленький Марх никому не показывал.

Он заложил в пустоту сверток, закрыл камнем, накидал землицы. Вдалеке

послышался стук каблуков. Авенир подошел, немного бледный, задумчивый.

– Ты что невесел, сокол? Книг умных начитался? Иль дурман-травы

перенюхал?

– Да я это… Ну да, перечитал. Так увлекся, что даже не поел. А еще в этих

лавках пыли… Надышался – не дурман-трава, но пробирает не хуже. Ты как?

– Я в оружейню ходил, да в кузню наведался. Прикупил у мастера ножичек –

ну так, рыбку, мяско, да головы тамильские резать. Пошли к Тангиру, может

больше поесть и не удастся.

За столом сидели молча, шутки не шли, изредка перекидывались словцом.

– Завтра полнолуние.

Тангир откинулся на кресло, ковырял в зубах. Сытый взгляд блуждал, иногда

останавливаясь на тарелке, пальцах, картинах; потом снова скользил по

поверхности стола, перебегал на лица гостей, спрыгивал на пол и никак не мог

найти себе пристанища.

– Точно пойдете?

– Да, есть уговор. Иначе хозяин цирка шкуру снимет, ему до смерти животина

нужна.

Марх жевал куропатку. Мелкие косточки не выплевывал, разгрызал и

проглатывал – зачем из-за такой мелочи прерывать удовольствие.

– Мой дом для вас открыт. Если надумаете, приходите до захода солнца –

схороню. После – никому не открою. Как сказано древними – не до жиру, быть бы

живу. Если что нужно в дорогу, просите, не обеднею. Ятаган не отдам, это для

меня, хм… святое.

– Спасибо, Тангир. Мы от тебя ничего не желаем – не то, чтобы не нужно, да в

дороге лишним грузом будет. Вот только…

Марх немного подумал. Посмотрел на Авенира. Тот поглощал кашу – без

аппетита, словно зачарованный – явно не расположен к разговору.

– Дай нам горшочек с редким маслом. Как его, которое из корня пескорлии

добывают. Очень уж вкусное, будем кролей им поливать.

Купец оскалился:

– Даже бровью не веди. Отолью по-дружески. Эй, Жмых – слышал про масло?

Вот и двигай. А юнец твой чего пожелает?

– Да не надо ему. Книжек начитался – теперь месяц, как лунь под укропом – ни

слова, ни взгляда. Ему и так весело.

Утром оседлали мулов. Через несколько верст свернули в рощицу, Марх

остановился.

Авенир удивленно посмотрел на друга:

– Ты чего?

– Нельзя нам уезжать. Должок не отдал.

– Так отдай, пока недалеко еще.

– Не сейчас. До вечера выждем. Как никого на улице не останется, вернемся.

– Почему это никого не останется?

Марх вспыхнул:

– Ты видать совсем своими молитвами и травами мозг в уборню спустил.

Осекся. С виноватой ноткой продолжил:

– Не принимай к сердцу, переживаю. Народ проклятья боится и не то, что к

полночи – к закату схоронится в домах. Давай, пока привалимся, скажу чего надо.

На землю спускалась ночь. Последние лучи раскрасили небосвод багровым, похолодело. Противно жужжал гнус, на пруду поквакивали жирные ленивые

лягухи. На небе высыпали звездочки, показалась луна.

Демон жаждал крови. Коснувшийся артефакта должен умереть. Посягнувший

на круг Мокошь сгинет. Двуногие твари не смеют осквернять храм войны.

Ветерок донес запах крови. Из гортани вырвался хрип. Хранящий был голоден

и зол. Жажда смерти влекла, аромат человеческой плоти дурманил сознание. Охота

началась.

Авенир после недолгих уговоров скрылся в пустовавшей неподалеку хибарке

и наблюдал оттуда. Марх был готов. По всей площади были разложены шипы. Тело

лоснится от масла, на поясе висят ножи, руки в браслетах, левая судорожно

сжимает меч. Из-за костяшек на правой руке выглядывают тонкие иглы – чуть

загнуты, чтобы ранить сильнее, но не настолько, чтобы застревать в плоти.

Подобные когти и запястники врага он оценил по достоинству, во время

путешествия по Желтому острову.

Заметил крадущуюся в темноте фигуру. Одержимый почуял тарсянина и тот, не в силах оттягивать схватку, вышел на Зеленое Плато. Оголенный торс сиял в

лунном свете, мышцы взбугрились, горящий взгляд и ритуальный окрас делали

воина похожим на пробудившегося бога войны.

– Выходи демон. Нам предстоит биться и проклятие Витрбаша будет снято. С

этого места из нас живым уйдет лишь один.

Из тени вышел титан. «Схватка будет знатной» – Марх по достоинству оценил

противника. На две головы выше, жесткая рыжая щетина покрывает узловатое

тело, на ногах, плечах и голове вздулись канаты вен, в руке сияет охваченный

пламенем черный клинок. Злобные щели глаз вцепились в Марха, из пасти

раздавался низкий рокот.

Тварь кинулась первой. Воин уклонился, оттолкнул оборотня, метнул вдогонку

кинжалы. Один из трех слегка задел чудовищную ногу, одержимый повернулся, загоготал.

– Ригур удивлен мастерством. Не встречал еще таких прытких. Будет приятно

убивать тебя.

Марх запустил припрятанные кинжалы и бросился в атаку. Огненный клинок

срезал саблю как ивовый прутик, но тарсянин – словно к этому и готовился –

зацепил обрезком руку и, что есть силы, толкнул плечом в дых. Монстр отступил и

взвыл – лапа попала на шипы, те вошли в злобную плоть на цельный юнит.

Воспользовавшись секундным ослаблением, сабельщик хватанул запястником

клинок, дернул со всей силы – ятаган отлетел – и стал что есть мочи лупцевать

тварь по бокам. По торсу чудовища потекли тонкие темные струйки – стальные

иглы обломились о гранитные ребра, но шкуру располосовали-таки в лохмотья.

Демон хватал Марха, но тот был скользок как угорь (пригодилось Тангирово

масло). Ригур набросился на воина, сумел придавить. Когтистые лапы мелькали

стремительно, градом обрушиваясь на сабельщика. Тарсянин сопротивлялся, глаза

засветились яростью, боль куда-то исчезла и он, даже не пытаясь защищаться от

ударов, просто бил не глядя. Схватился за шею твари. Глаза едва открывались, задыхаясь под навалившимся чудовищем, Марх нащупал что-то твердое. Чувствуя

прилив сил, сделал рывок и… опрокинул монстра наземь. Теперь он прижимал к

холодным камням врага, руки сжимали рукоять ятагана, черное лезвие лежало на

шее демона. Существо под ним взвыло. Воин чувствовал, как ярость заполняет

тело – пелена затуманивала взор, в навершье рукояти зловеще сиял рубин. Его сила

станет моей… Я стану величайшим воином мира… Демон будет служить мне…

Воин смотрел на слабо сопротивлявшегося бледного полного мужчину. Душу

рвало на части.

Навязчивый голос шептал: «Убей. Останови проклятье. Подчини демона своей

воле».

В воздухе просвистело. Авенир, выбежав из укрытия, накинул петлю на руки

тарсянина и пинком выбил ятаган. Сила сабельщика испарилась, тело задрожало.

Голос внутри шептал «убей… смертные не смеют… воспользуйся силой».

Марх мотнул головой, смахнул наваждение, посмотрел на поверженного врага.

Под ним дергался истерзанный Тангир, жалобно стонал. Сабельщик наотмашь

ударил связанными руками.

– Это тебе за Верею.

Юноша для сохранности, связал лосиными жилами обоих, всыпал в глотки

перетертый огнецвет. Пока раны затягивались, обвязал жилами и ручку ятагана.

Тарсянин гневно выругался:

– Отпусти меня. Я в здравом уме. Ты не говорил, что свяжешь меня.

– Ты тоже не говорил о Тангире. Заночуем в хибаре, а утром освобожу. Так

безопаснее для всех. На ятагане проклятие, пока не снимем, буду начеку.

Не обращая внимания на ругань Марха и стоны купца, Авенир затащил их в

полуразрушенный сенник. Ятаган обернул для верности в сукно, и схоронил в

тайничке. Присел, глотнул из фляги травного настоя. По лицу тек пот, дышалось

тяжело – весили мужчины немало, а тащить надо осторожно, мимо раскиданных

шипов, стараясь не поранить – все ж отпускать утром придется.

– Эх, ну и ночка. Лягу, пожалуй, у входа. Так вернее будет.

Утром, глазея на кровавые следы, к хибаре стеклась толпа. Перешептывались, спорили, выжидали. Вздрогнули от неожиданности – старые петли сарая не

выдержали удара – дверь с грохотом рухнула на камни. Вышли трое – один больше

другого. Первый невысокий, но крепко сбит, оголен до пояса, смуглый торс блестит

от пота. На теле виднеются свежие царапины, ссадины, лицо в синяках, глаза

мутные, как бывает от приправленного вина. Молодому досталось меньше всего –

ни царапины. Он бледен, пошатывается, глаза красные, невыспанные. Третьим был

местный купец, угрюм и молчалив. В портках, без сапогов, за поясок вывалилось

внушительное брюшко. Весь в мелких, как от сухого можжевельника, порезах, на

левом боку несколько шрамов и ссадины, и багровеет пятно в поллица.

Марх с ухмылкой глянул на площадь. Все плато покрыто черными сгустками

крови, валяются обломки сабли, разбросаны кинжалы. Заметил, что за ночь шипы и

клинки, ранящие одержимого, проржавели.

– Ей богу, порешил. Точно говорю…

Из толпы, с трудом перебирая ногами выпал Кривдын.