Текст книги "РККА: роковые ошибки в строительстве армии. 1917-1937"

Сообщение об инициативе начальника пулеметной команды лейб-гвардии Павловского полка 2-й гвардейской пехотной дивизии штабс-капитана Н.С. Пальникова (который 23 августа (5 сентября), не ожидая приказа, развернул свои «максимы», чтобы подавить огонь, открытый по полку за фольварком Зигмунтов) содержится в воспоминаниях участвовавшего в этом первом бою павловцев полковника А.П. Редькина – а он писал лишь о том, что видел или слышал лично. А о почине ротного командира лейб-гвардии 1-го стрелкового Его Величества полка Гвардейской стрелковой бригады капитана барона Д.Ф. Таубе – который в своем первом бою, под Камнем и Войцеховом 26 августа (8 сентября), «будучи выслан вперед на разведку», нашел возможность осуществить «энергичное выдвижение вперед» и «блестящими действиями под огнем противника дал возможность ротам всего боевого порядка развернуться против фланга неприятельских окопов, что и послужило главной причиной успешной фронтальной атаки»²⁶ – об этом почине сообщает Высочайший приказ о пожаловании георгиевских наград (раздававшихся без какой-либо системы).

Да и работы полковых историографов отнюдь не дают абсолютно полной картины событий. Так, в труде о действиях семеновцев не упомянут еще один случай проявления инициативы командиром 6-й роты (по воспоминаниям А.В. Иванова-Дивова 2-го, 27 августа (9 сентября), под тем же Уршулином, капитан Веселаго по собственной инициативе поднял в атаку соседнюю 7-ю роту – находившуюся ближе всех к австрийским окопам и могущую поэтому облегчить бросок другим ротам 2-го батальона). Словом, не исключено, что во всех четырех полках почин в первом бою мог проявить и еще кто-либо из ротных.

То же и с 21-м пехотным Муромским полком 6-й пехотной дивизии – принявшим первый бой 10 (23) августа под Франкенау в Восточной Пруссии. Из офицеров-муромцев, вышедших на войну командирами рот и проявивших в этом бою инициативу, нам известен лишь капитан К.Ф. Юрьев (будучи командующим 1-м батальоном, он по собственному почину попытался выручить соседнюю часть). Но ведь и о его инициативе мы знаем лишь из воспоминаний офицера-артиллериста полковника В.Е. Желондковского – случайно оказавшегося свидетелем доклада командира муромцев полковника Ф.Ф. Новицкого (который, в свою очередь, мог ограничиться упоминанием об одном Юрьеве как о батальонном командире и не «спускаться» на ротный уровень) …

Наконец, нужно учитывать контекст, в котором сообщают интересующую нас сейчас информацию исследователи. Затрагивая в своем труде о Восточно-Прусской операции действия в Гумбинненском сражении 106-го пехотного Уфимского полка 27-й пехотной дивизии, Н.Н. Головин упоминает об инициативных действиях двух командиров рот. Один из них, из 1-го батальона, попросил ближайшего батарейного командира прислать ему артиллерийского разведчика, чтобы тот точно установил местоположение наблюдаемой с позиции роты германской батареи. Из записки этого офицера («В полутора или версте от Вас стоит батарея неприятеля. У нас ее очень хорошо видно, но точно указать место не можем»²⁷) отнюдь не следует, что эта батарея мешала именно его роте, да и вообще устав не требовал от ротных взаимодействовать с дивизионной артиллерией. Такую же разумную инициативу проявил командир 5-й роты 2-го батальона капитан Н.А. Пузиновский. Он дважды посылал командиру одной из батарей 27-й артиллерийской бригады записки с указанием местонахождения достойных артиллерии целей (пехоты противника, окопов, «блиндированной пушки») и просьбой обстрелять их.

Но оба этих факта были приведены исследователем не с целью выявления степени инициативности ротных, а для иллюстрации тезиса о достижении в 27-й дивизии полного взаимодействия между пехотой и артиллерией. Поэтому, опираясь лишь на факты, приведенные Головиным, нельзя утверждать, что инициативу в Уфимском полку (для которого это был второй бой в мировой войне) проявили тогда лишь два ротных командира из шестнадцати. Инициативных могло быть и больше. И их действительно было больше, как минимум 4–5. Ведь из воспоминаний полковника-сапера Д.И. Сверчкова – находившегося во время сражения в расположении 4-го батальона уфимцев – явствует, что взаимодействовать с дивизионной артиллерией ротные стремились и там. Видя, как на опушке перелеска у речки накапливается германская пехота, они тотчас же сообщали об этом по телефону на батареи²⁸…

В общем, опираясь на ту источниковую базу, которая находится в нашем распоряжении, мы не можем подтвердить тезис В.Е. Флуга о меньшей по сравнению с субалтерн-офицерами инициативности командиров рот. Наоборот, у нас есть основания полагать, что к 1914-му ротные отнюдь не уступали здесь своим младшим офицерам.

Главное, однако, заключается в том, что, если в нашей небольшой выборке источников и исследований мы обнаружили порядка 35 случаев проявления инициативы русскими ротными командирами кануна Первой мировой, то ни в одном из сохранившихся источников по трем самым крупным военным округам «предрепрессионной» РККА нет ни одного упоминания об инициативных действиях хоть одного тогдашнего советского комроты! Есть только жалобы на их безынициативность… (Безынициативный ротный обнаружился и в выборке по 1914-му. Но он всего один; это командир 10-й роты лейб-гвардии Семеновского полка капитан А.В. Андреев, отказавшийся 11 (24) октября, у фольварка Градобице под Ивангородом, вести без приказа ночную атаку не уставными цепями, а компактными группами – которым проще не сбиться с пути в темноте.)

Прежде чем дать итоговую оценку тактической выучки русских командиров рот кануна Первой мировой, посмотрим на степень усвоения ими уставных тактических требований и владения техникой управления войсками.

Начнем с весьма показательного эпизода – с освещаемого в исследовании А.М. Кручинина²⁹ боя 195-го пехотного Оровайского полка 49-й пехотной дивизии под крепостью Галич 19–20 августа (1–2 сентября) 1914 г. Подойдя 19-го к галицким редутам на 700 метров, русские роты всю ночь вели разведку и выявили, что австрийцы начали оставлять укрепления. Когда утром 20-го вновь высланная от 3-й роты разведка беспрепятственно подошла к одному из редутов вплотную, командующий ротой штабс-капитан Н.М. Виноградов по собственной инициативе бросился с полуротой на редут и, обратив в бегство оставленное на нем для прикрытия пехотное отделение, овладел им. Общую же атаку полка, естественно, отменили…

Вспомним теперь, как в точно такой же обстановке скрытого преднамеренного отхода противника выполняли схожую задачу роты «предрепрессионной» РККА – для которых это тоже был первый бой. И 2-ю стрелковую роту 63-го стрелкового полка на Павлову сопку 27 ноября 1936 г. и 9-ю стрелковую роту той же части на высоту Винокурка 6 июля 1937 г. двинули без разведки: эту последнюю не организовали ни осуществлявшие общее командование комполка-63 (у Павловой сопки) и его комбат-2 (у Винокурки), ни командиры рот. В итоге на Павловой сопке – с которой японцы давно ушли – удар пришелся по пустому месту³⁰.

Как видно из мемуаров К.С. Попова, разведкой в схожей ситуации не пренебрег и капитан князь М.Л. Шервашидзе – командир 4-й роты 13-го лейб-гренадерского Эриванского полка, которому после первого же боя пришлось сменить командира 3-го батальона. Постоянно считаясь с возможностью изменения планов противника, он уже после второго своего боя, 25 сентября (8 октября) 1914 г. приказал подпоручику Попову разведать, не отошли ли атаковавшие накануне батальон германцы.

Вообще, офицеры-эриванцы, выступившие на войну командирами рот, не игнорировали, похоже, ни одну из своих обязанностей в бою. И Шервашидзе и командир 5-й роты капитан А.И. Сабель (под начало которого Попов попал в октябре, в ходе все тех же боев в районе Сувалок) не забывали не только о разведке, но и о высылке дозоров для установления связи с соседней частью. Вспомним, что невнимание командиров подразделений к обеспечению стыков с соседями и вообще к охране флангов было одним из типичных пороков «предрепрессионной» РККА.

А в нашей выборке источников и исследований мы находим и ротного командира 119-го пехотного Коломенского полка 30-й пехотной дивизии, который организует разведку на фланге и в ходе боя, да еще первого боя – Гумбинненского сражения³¹.

Характерны также «переживания», испытывавшиеся в первом бою – под Сталюпененом 4 (17) августа – командиром 16-й роты 106-го пехотного Уфимского полка капитаном А.А. Успенским: «Нужно скорее открыть огонь, указать взводным цели и напомнить о прицеле, пополнить патроны и т. д.»³². После тяжелого сражения под Гумбинненом измотанный Успенский все же не забывает выставить сторожевое охранение – полевые посты, караулы и заставы…

Показателен в этом смысле и еще источник из нашей выборки – рассказ фельдфебеля одной из рот 6-го пехотного Либавского полка 2-й пехотной дивизии о бое 15 (28) августа у восточнопрусской же деревни Франкенау. Имея задачу захватить досаждавшую полку германскую батарею, но обнаружив ее лишь к ночи, командир роты капитан А.Т. Коленда не рискнул принять решение на ночную атаку и стал дожидаться рассвета. Однако приказать вышедшей на рубеж атаки роте окопаться этот проводивший лишь второй или третий бой, но явно твердо знавший, по выражению А.А. Свечина³³, «детали пехотного ремесла» офицер не преминул…

Красноречив и эпизод, относящийся к завязке Люблин-Холмской операции. Когда 13 (26) августа 1914 г. 3-я гренадерская дивизия двигалась на Замостье и в голове колонны послышалась стрельба, командир 12-й роты 12-го гренадерского Астраханского полка капитан П.В. Сушильников «инстинктивно», по его словам, «вывел роту с дороги на сжатое поле, готовясь рассыпать в цепь»³⁴.

Вообще, знание ротными командирами кануна Первой мировой «пехотного ремесла» в наших источниках предстает весьма и весьма основательным. Генерал-лейтенант Н.Н. Головин считал в этом отношении показательными специально опубликованные им воспоминания генерал-майора В.А. Иванова об участии его в качестве командира 2-й роты 81-го пехотного Апшеронского полка 21-й пехотной дивизии в бою 20 августа (2 сентября) 1914 г. под Суходолами (написаны они были по инициативе Головина, что уменьшает подозрения в приукрашивании Ивановым своих действий).

Движение 2-й роты – шедшей головной в колонне полка – в район боя охранялось головным и боковыми дозорами; оповещенный ими о появлении слева противника, капитан Иванов тут же выдвинулся для проведения личной разведки – не забыв захватить с собою «связь» (сигнальных).

Оценив обстановку, он проинформировал о ней командира полка (приложив к донесению быстро набросанную схему) и принял решение: развернуть роту в боевой порядок, чтобы заставить развернуться против нее и австрийцев и уточнить таким образом группировку их сил. Тут же были поставлены конкретные задачи исполнителям – командир громко объяснил роте обстановку, задачу, указал форму боевого порядка, соседей, своих заместителей и способ передачи донесений (сигнализация цветными флажками). Форму боевого порядка он выбрал, исходя из особенностей местности: поскольку та позволяла сблизиться с противником скрытно, взводы сначала должны были двигаться змейкой и только потом развернуться в цепь. Поскольку рота разворачивалась влево, командир принял меры к охране ее открытого правого фланга (возложив эту задачу на головной дозор).

Когда сблизившаяся с противником рота вынуждена была залечь под огнем, Иванов приказал завязать огневой бой и стал (голосом и флажковой сигнализацией) управлять огнем: указал взводам цель, прицел и порядок ведения огня. Затем (через сигнального с флажками) приказал взводам развернуться в цепь, указал направление атаки и двинул роту в наступление, управляя ее движением при помощи все тех же флажков. После первой перебежки, укрывшись вместе с ротой за складкой местности, он отправил еще одно донесение командиру полка – в котором снова отобразил обстановку (как словесно, так и графически) и изложил свое решение (атаковать позиции противника). Поскольку справа от 2-й развернулись уже и другие роты 1-го батальона, Иванов проинформировал о своем решении и батальонного командира и продолжил управлять огнем.

Одновременно ротный анализировал вновь поступающую информацию об обстановке (получаемую как от связных, присылавшихся командирами взводов, так и личным наблюдением) и учитывал ее при проведении в жизнь принятого им решения. Сообщение о наметившемся разрыве между 2-й и соседней справа 4-й ротой заставило было подумать о смещении направления атаки вправо, но эта идея была тут же отвергнута: она подставляла левый фланг Иванова (и всего 1-го батальона) под огонь австрийцев, залегших перед 2-й ротой. А когда обстреливавшая 2-ю роту австрийская артиллерия перенесла огонь на соседний батальон, Иванов воспользовался этим для организации следующей перебежки.

При помощи свистковой сигнализации и голосом он указал роте рубеж перебежки, порядок перебежки и порядок прикрытия ее огнем. Затем (по-прежнему имея при себе сигнальных) перебежал вперед с 4-м взводом и при помощи флажковой сигнализации стал управлять перебежкой 3-го – а 4-му поставил задачу по прикрытию этой перебежки огнем. По мере приближения к противнику ротный менял порядок перебежек – сначала повзводно, затем по звеньям и, наконец, по одному…

Мысль командира роты не переставала перерабатывать вновь поступающую информацию: «впереди себя увидел картофельное поле и сейчас же в голове прикинул, что на нем будет моя последняя [перед броском в штыки. – А.С.] стрелковая позиция»³⁵: грядки дают укрытие от пуль, а высокая ботва хорошо маскирует залегших солдат. Ослабление огня австрийцев против правого фланга роты подсказало Иванову, что этот участок оказался у врага оголенным. Тут же возникла идея продолжать атаку так, чтобы правым флангом охватить противника через этот разрыв; эту идею подкрепило то соображение, что обороняющиеся далее вправо австрийцы скованы другими ротами и помешать обходному движению 2-й смогут вряд ли.

Немедля при помощи флажков был отдан приказ правофланговому 1-му взводу об изменении направления дальнейшего движения, а после того, как взводный вторично доложил о разрыве между их ротой и соседней справа 4-й, – приказ о выдвижении в разрыв дозора для охраны фланга (отправленный с тем же посыльным из 1-го взвода). Вслед за тем Иванов переместился с левого фланга в центр ротного участка, поближе к заходящему правому флангу (указав предварительно призванному из запаса командиру 4-го взвода направление перебежки и напомнив, что залечь после нее нужно не на краю картофельного поля, а на самом поле: ведь по хорошо видимой границе луговой травы и картофельной ботвы легко пристреляться).

После того, как рота оказалась на картофельном поле, Иванов – учтя характер местности – приказал двигаться не перебежками (бежать по грядкам и высокой ботве неудобно), а ползком.

В соответствии с непрерывно отслеживаемой им обстановкой выбрал командир роты и момент для завершающего броска в штыки: далеко слева стала слышна стрельба русских винтовок (свидетельствующая о выходе русских в тыл участка, на который наступал Иванов), а оборонявшиеся против Иванова австрийцы начали отходить…

В нашей выборке есть и еще одно подробное описание русским офицером своих действий в качестве командира роты в первом для него бою 1914 года – также относящееся к боям южнее Люблина в последние дни Люблин-Холмской операции³⁶. И снова мы видим и твердое знание «пехотного ремесла» и умение действовать по обстановке. Даже находясь в выжидательном районе, командир 7-й роты лейб-гвардии Павловского полка капитан А.П. Редькин не забывает выставить полевой караул и постоянно держит при себе связных. Получив задачу атаковать в ночь на 23 августа (5 сентября) фольварк Зигмунтов, он рекогносцирует участок атаки и там же, на местности, ставит задачи командирам взводов. Учтя особенности местности (вспомним, как не учитывали их в такой же ситуации командиры рот 40-й стрелковой дивизии ОКДВА летом 1936 г. и 24-й и 96-й стрелковых дивизий КВО в феврале 1937-го³⁷), он подводит роту к рубежу атаки не развернутой в цепь, а в колоннах – что, особенно ночью, удобнее и быстрее. А когда незаметно подошедшая почти к самой австрийской позиции рота попадает под сильный огонь и залегает, Редькин быстро оценивает обстановку и, приняв во внимание:

– что после длительного лежания под огнем людей будет трудно поднять в атаку и

– что рассыпать колонны в цепь под ведущимся с такого расстояния огнем означает понести лишние потери,

решает атаковать немедленно, но не меняя боевого порядка, прямо в колоннах.

Это нестандартное решение полностью себя оправдывает, и рота овладевает австрийскими окопами (18 сентября (1 октября), в ходе наступления в Августовских лесах, у господского двора Ольшанка между Сувалками и Августовом, так же нестандартно поступил и один из ротных 5-го Финляндского стрелкового полка 2-й Финляндской стрелковой бригады штабс-капитан А.А. Рейман. Видя, что и лежание под плотным огнем в голом поле и отход грозят гибелью, он бросил роту вперед и… без потерь овладел германской позицией).

И вновь вспомним командира 9-й стрелковой роты 63-го стрелкового полка РККА лейтенанта Кузина – который в бою под Винокуркой не только не анализировал обстановку (имея возможность обойти японцев с фланга, он атаковал их в лоб), но и не управлял огнем роты. Вспомним командира 5-й стрелковой роты 78-го стрелкового полка РККА И.А. Рутковского – не проявившего в бою 1 февраля 1936 г. под Сиянхэ тактической грамотности и распорядительности. А ведь Кузин и Рутковский – это 40 % советских командиров рот, дравшихся в «предрепрессионные» годы с реальным противником, и 67 % тех из них, о чьих действиях в бою сохранилась более или менее конкретная информация³⁸… Вспомним также, как, в отличие от русских капитанов Иванова и Редькина,

– в обеих характеризуемых с данной стороны источниками стрелковых дивизиях ОКДВА 1935 года (12-й и 34-й),

– в 6 из 7 таких дивизий КВО, БВО и ОКДВА 1936 года (во 2-й, 12-й, 44-й, 45-й, 69-й и 1-й особой) и

– в обеих лучше всего освещаемых источниками стрелковых дивизиях ОКДВА первой половины 1937 года (21-й и 40-й)

командиры рот не подготовили себе ячейки управления, то есть не имели связных и сигнальщиков. Вспомним, как, в отличие от русского капитана Иванова, в 4 из 6 подробнее других освещаемых источниками стрелковых дивизий «предрепрессионных» КВО и БВО (в 24-й, 37-й, 52-й и 96-й) командиры рот не пользовались средствами сигнализации (управляя посредством «беготни от подразделения к подразделению»), а в 37-й и 52-й часто еще и не знали команд, применяемых для управления огнем³⁹.

Известны, правда, и случаи, когда ротные 1914 года допускали в своем первом бою серьезный просчет при организации сочетания огня и движения.

По свидетельству офицеров 6-й артиллерийской бригады, наблюдавших 10 (23) августа наступление 23-го пехотного Низовского и 24-го пехотного Симбирского полков 6-й пехотной дивизии на Франкенау, командиры рот поднимали солдат для броска в атаку не за 100–200 шагов до противника (как предписывал Устав полевой службы 1912 года), а за 300–400; в результате безостановочное движение под огнем обороны длилось вдвое дольше, и роты несли лишние потери. С чрезмерно большого расстояния начали бросок в атаку и роты 45-го пехотного Азовского полка 12-й пехотной дивизии – принявшие первый бой под галицийской деревней Березанка 15 (28) августа, в конце сражения на Золотой Липе. (Впрочем, не исключено, что здесь ротные действовали в соответствии с обстановкой, видя признаки того, что обороняющиеся дрогнули. Ведь сразу после перехода азовцев в атаку противостоявший им австрийский ландвер обратился в бегство – так, что атакующие потеряли лишь несколько раненых…) Известен и ротный, который еще и в октябре 1914-го не желал проводить перед наступлением разведку. Но это все тот же семеновец капитан А.В. Андреев, а других случаев проявления тактической малограмотности командирами рот в нашей выборке не встречается.

Средний уровень подготовленности русских командиров рот кануна 1914 года источниками и исследованиями из этой выборки рисуется даже не удовлетворительным (как мы предположили, опираясь на высказывания Е.И. Мартынова и В.Е. Флуга), а как минимум вполне удовлетворительным (скорее всего – хорошим).

Знание своего «ремесла» явственно видно и в освещаемых нашей выборкой источников и исследований действиях начальников пулеметных команд.

Вот одно только Гумбинненское сражение. По свидетельству его участников А.А. Успенского и Д.И. Сверчкова, пулеметчики оборонявшегося 106-го пехотного Уфимского полка 27-й пехотной дивизии «заняли хорошие, с большим обстрелом места» (так, один взвод был укрыт за кирпичными сараями, а другой расположился в придорожном кювете и мог стрелять поверх голов своей окопавшейся за насыпью дороги пехоты) ⁴⁰. А ведь развертыванием пулеметной команды уфимцев руководил ее начальник, штабс-капитан А.К. Страшевич… Действия его коллеги из оборонявшегося же 99-го пехотного Ивангородского полка 25-й пехотной дивизии штабс-капитана Н.И. Рудницкого командование части оценило как «блестящие»⁴¹.

Начальнику пулеметной команды 118-го пехотного Шуйского полка 30-й пехотной дивизии штабс-капитану Б.Я. Плещинскому под Гумбинненом довелось действовать уже не в обороне, а в наступлении – а в наступлении пулеметам (из-за неразработанности теории их боевого применения) кое-где и в 1915-м «не умели еще ставить правильных задач и они нередко оставались в резервах. Только при наличии удобных высот, которые ясно указывали на возможность безопасной стрельбы через головы, пулеметы использовались для поддержки наступающих»⁴². А вот Плещинский сразу же выдвинул «максимы» на линию стрелковых цепей – а затем переместил их на такую позицию, с которой они сумели обстрелять противника во фланг (и тем вынудить его к отходу). В бою 27 августа (9 сентября) под Уршулином так же поступил и его коллега из лейб-гвардии Семеновского полка щтабс-капитан Р.В. Бржозовский.

В нашей выборке обнаруживаются и еще два начальника пулеметных команд, которые умели эффективно применять свое оружие в наступательном бою уже к началу войны! И в лейб-гвардии 2-м стрелковом Царскосельском полку под Камнем и Войцеховом, и в 14-м гренадерском Грузинском полку Кавказской гренадерской дивизии во втором или третьем бою его пулеметчиков 22 сентября (5 октября) северо-западнее Сувалок пулеметы катили непосредственно за наступающими цепями.

Грамотно действует в своем первом бою (под Владиславовом) и начальник пулеметной команды лейб-гвардии Преображенского полка поручик барон С.А. Торнау: выдвинуться на огневую позицию он стремится скрытно, ставит расчетам задачу, управляет огнем, а когда над «максимами» начинают рваться австрийские шрапнели, меняет позицию. Начальник пулеметной команды лейб-гвардии Московского полка 2-й гвардейской пехотной дивизии штабс-капитан Г.М. Пантелеймонов в первых же боях «доказал, что он не только отличный воспитатель и инструктор, блестяще во всех отношениях подготовивший своих пулеметчиков, но и исключительный по храбрости офицер, четко и умело ориентирующийся в боевой обстановке»⁴³. Да, это строки из некролога, но, не соответствуй такая характеристика действительности, автор наверняка отделался бы более общими фразами… Непригодным (да и то не из-за незнания дела, а по трусости) оказался лишь один из девяти попавших в нашу выборку начальников пулеметных команд августа 1914 года – штабс-капитан 13-го лейб-гренадерского Эриванского полка А.А. Жлоба.

В «предрепрессионной» же РККА даже на тщательно подготовленных Киевских маневрах 1935 года пулеметы «в ряде случаев» отставали от наступающей пехоты, оставляя ее без огневой поддержки. Вместо перемещения перекатами вперед пульроты пытались стрелять только через головы наступающих цепей, – хотя условия боя исключали применение такого способа стрельбы⁴⁴…

Таким образом, наша случайная выборка наглядно свидетельствует, что тактически грамотнее, чем их коллеги из «предрепрессионной» РККА, в русской пехоте кануна Первой мировой были и командиры рот и пулеметных команд.

Иное дело – выступившие на Первую мировую командиры батальонов. Большинство характеризующих их источников и исследований из нашей выборки подтверждают оценку, данную им В.Е. Флугом.

Так, оба офицера, командовавшие к началу войны батальонами 6-го Финляндского стрелкового полка 2-й Финляндской стрелковой бригады – действия которого анализировал командовавший им в 1915–1917 гг. А.А. Свечин – словно сошли со страниц работ В.Е. Флуга, Е.И. Мартынова и (см. примечание 62 к главе II) А.В. Геруа. Подполковник Чернышенко «прекрасно знал детали пехотного ремесла», но «не всегда был […] достаточно находчив», «его легко запугивало соседнее начальство». А подполковника Борисенко бой вообще «не интересовал», «в тактике он был решительно неудачник»⁴⁵…

В 13-м лейб-гренадерском Эриванском полку, по словам вышедшего с ним на войну К.С. Попова, батальонные командиры, «за исключением одного, были совсем небоеспособны и после первого же боя испарились из полка на все время войны»⁴⁶. Командир 1-го батальона подполковник Л.З. Силаев в своем первом бою 21 сентября (4 октября) свел постановку задачи командиру роты к указанию рукой на… низко нависшее облако, а командир 3-го батальона подполковник К.И. Рутковский, посылая свои роты в первый бой на следующий день, не только не ознакомил их с обстановкой, но даже не поставил им боевой задачи! А в бою он потерял управление батальоном…

Явно та же картина была и в 115-м пехотном Вяземском полку 29-й пехотной дивизии. Получив 6 (19) августа 1914 г. приказание подобрать штаб-офицера для командования отрядом, долженствующим решить исход боя 29-й дивизии под Ворупененом и помочь соседней 25-й, командир вяземцев сначала «не задумываясь заявил, что в его полку все штаб-офицеры одинаково хороши», а затем все же указал на командира одного из батальонов полковника Э.К. Эрасмуса. И что же? Целый день от Эрасмуса нельзя было добиться донесений, а вечером он донес, что «попал под огонь из Ворупенена и дальше наступать не может. Таким образом, – резюмировал бывший начальник 29-й дивизии генерал-лейтенант А.Н. Розеншильд фон Паулин, – не сделав даже никакой попытки к выполнению поставленной ему исключительной важности задачи, а только встреченный огнем неприятеля, полк. Эрасмус сразу отказался от всякой борьбы и, ничего не донеся, отступил, обнажив наш левый фланг»⁴⁷. И это самый выдающийся из батальонных…

Явно слабы были эти последние и в 105-м пехотном Оренбургском полку – действия которого в его первом бою (под Сталюпененом) разбирал бывший начальник 27-й дивизии генерал-лейтенант К.М. Адариди. После гибели полкового командира, констатировал он, в полку «не нашлось штаб-офицера, способного сразу взять управление полком в твердые руки»⁴⁸.

В другом полку 27-й дивизии – 108-м пехотном Саратовском – профнепригодными к началу войны были как минимум 50 % батальонных: из тех двух, что остались в полку к 1915 г. (и которых охарактеризовал командовавший тогда саратовцами В.Е. Белолипецкий), один был «человек слабовольный и без всякого авторитета среди офицеров», а второго вообще пришлось попросить уйти в отставку («это было разрешено для оказавшихся непригодными») ⁴⁹. А в 40-м пехотном Колыванском полку 10-й пехотной дивизии до конца 1915 г. уже трем из четырех довоенных батальонных командиров пришлось предложить взять «3-месячный с сохранением содержания отпуск по болезни, но без права возвращения в полк»⁵⁰…

На эти два десятка убогих командиров батальонов армейской пехоты в нашей выборке приходится лишь два исключения – причем служебная биография одного из этих офицеров резко отличалась от карьеры армейских батальонных. Командир 4-го батальона 160-го пехотного Абхазского полка 40-й пехотной дивизии полковник М.Н. Виноградов в сражении под Гумбинненом, видя тяжелое положение соседней 30-й пехотной дивизии, «проявил личную инициативу, не ожидая распоряжения начальника дивизии, повернул свой батальон с пулеметами в новом направлении» и «быстрым выдвижением против превосходных сил» германцев выручил соседа (эти сведения из Высочайшего приказа о награждении георгиевскими наградами подтверждаются и ветеранами 40-й дивизии)⁵¹. Но он закончил Академию Генерального штаба и долгое время служил в юнкерских училищах (а не тянул лямку ротного в армейском полку с его рутиной). И лишь подполковник Я.Г. Гандзюк – командир 2-го батальона 147-го пехотного Самарского полка 37-й пехотной дивизии, проявивший в боях на реке Ходель (юго-западнее Люблина, в ходе Люблин-Холмской операции) «исключительную способность разбираться в обстановке», «решительность и хладнокровие»⁵² – был классическим офицером-армейцем.

Этот контраст между квалификацией ротных и батальонных командиров армейской пехоты должен быть объяснен не только тем, что вторые успели сильнее погрязнуть в отупляющей рутине службы пехотного офицера-армейца, но и тем, что на должностях батальонных к 1914 г. находилось еще слишком много выпускников юнкерских училищ – поставлявших в те годы, когда батальонные 1914-го начинали свою службу, абсолютное большинство офицеров армейской пехоты. Туда поступали в основном лица без полного среднего образования, не имевшие необходимого тактически грамотному командиру кругозора. «Многие старые офицеры, – вспоминал о питомцах юнкерских училищ времен Александра II и Александра III заставший их в 1907 г. в 100-м пехотном Островском полку полковник А.Г. Битенбиндер, – принципиально, кроме полкового приказа, уставов и «Русского Инвалида», ничего не читали» – тогда как молодые, окончившие военные училища, «много читали, посещали литературные вечера. Сами делали доклады на военные темы»⁵³. В том же поколении офицеров, к которому принадлежали ротные 1914 года, был уже гораздо выше процент выпускников военных училищ.

Иное дело батальонные командиры гвардии – в которую выпускались лучшие юнкера военных училищ, в которой с личностью офицера считались больше, чем в «глубокой армии», и к квалификации батальонных командиров которой не предъявлял, как мы видели, претензий и В.Е. Флуг. На 56 служивших к августу 1914 г. в русской армии гвардейских батальонных командиров в нашей случайной выборке нашлось целых два факта проявления инициативы – столько же, сколько и на 1160 армейских батальонных. Командир 1-го батальона лейб-гвардии Егерского полка полковник А.В. Бурман в своем первом бою (20 августа (2 сентября) под Суходолами) откликается на просьбу полка соседней (!) дивизии о помощи и атакует сдерживающих соседа австрийцев во фланг. А командир 2-го батальона лейб-гвардии Семеновского полка полковник М.С. Вешняков вместо того, чтобы атаковать 2 (15) сентября укрепленную позицию, прикрывающую переправу через Сан у Кржешова, в лоб, по собственному почину обходит ее с фланга и захватывает переправу внезапной атакой вдоль реки… Даже с учетом того, что действия гвардии источники и исследования из нашей выборки освещают более подробно, разница в инициативности командиров батальонов очень заметна.